Виктория

– Твоя судьба зависит только от тебя, и только ты способен ее изменить.

– И что ты предлагаешь? Отправиться в какие-то неведомые страны – или как их там? – чтобы остаться там навсегда? Это же верная смерть!

– Верная смерть продолжать учиться в колледже, в котором каждый день из тебя формируют личность не самую праведную и добрую. Я предлагаю тебе отправиться на острова забвения, выход из которых есть. Это единственный шанс стать свободным от обязанностей, навешанных на тебя системой образованием.

– А если я не захочу этого делать? – всплыл он.

– Тогда я не знаю, чем тебе помочь, – ответила она, отошла от него, села на кровать. По лицу ее бежали слезы. – Ты сам час назад говорил, что не хочешь потерять мою любовь, потерять меня. Ты говорил, что не хочешь учиться в колледже? Говорил?

– Говорил…

– Тогда почему я сейчас столкнулась со стеной непонимания и негодования? Ответь мне?

– Я не знаю, черт возьми! – закричал он. – Я не могу прийти в себя после того, что ты мне рассказала и рационально соображать, выдвигая собственные мнения по этому поводу. Я за несколько минут узнал, что, во-первых, я – злой дух, предназначение которого убивать таких, как ты людей, во-вторых, что мой отец – правитель этого чертового мира, отчаянного одиночества и вечного забвения, и в-третьих, то что мой колледж – это капустник для выращивания бессердечных, хладнокровных убийц, а не Олимп Знаний. Уж прости, что я зол! Поверь, я зол больше на себя, чем на тебя. Я зол, потому что это может быть правдой. Правдой, о которой мы подсознательно догадывались, но боялись спросить, потому что боялись сурового наказания преподавателей. Они делали все, чтобы мы были в неведенье. И у них это получилось! Мы – подопытные кролики, которые узнали бы о своей незавидной участи только тогда, когда возвращаться на путь искупления было бы слишком поздно.

– Стало быть, ты все-таки поверил мне, Домовой?

– Я уже не знаю чему верить, а чему нет!

– Ты должен верить мне, – ответила Виктория и добавила. – Ты должен бросить колледж, незаметно разрушающий в тебе все те хорошие качества, о которых я знаю, и которые от меня ускользают, словно проточные воды сквозь горные щели. И попытать счастья на островах забвения, пока еще не поздно.

– Но кто вернет меня обратно из тех, Богом забытых, мест?

– Я, – ответила она.

– Ты будешь слишком далеко от меня. Что если я не смогу вернуться и потеряю тебя раз и навсегда? Всю жизнь в забвении, в гнетущем одиночестве – это хуже любого наказания. Всю жизнь без тебя…

– Я буду близко… всегда рядом, потому что я в твоем сердце. Разве ты забыл наши детские клятвы? Пускай, меня посчитают наивной и глупой девочкой, но я верю, что любовь не имеет временных границ и ей нипочем любые расстояния. Если любишь – ты будешь любить, ни взирая не на что. Любовь – всесильна и безгранична. Поэтому ты вернешься. – Она подошла и обняла Домового. – Я буду ждать тебя. Главное, решиться. – Виктория поцеловала его. – Я всегда в тебя верила – верила, что ты способен изменить мир в лучшую сторону. И ты его должен изменить! Должен положить конец этой несправедливости. Ученики сами должны выбирать свое будущее, а не идти на поводке у родителей!

– Я боюсь, что отец мне не позволит сделать такое безрассудство. Он быстрее убьет, чем отпустит. Быстрее сотрет меня в порошок, чем позволит мне рассказать другим о настоящем предназначении колледжа.

– Не убьет. Ты – его единственный наследник.

– Если я буду свободным от его оков и владений, то не лучше ли сразу меня уничтожить, как вредителя?

– Если ты будешь бояться и тихо сидеть, не рыпаться, как бедная овечка, подчиняясь сильным мира сего, то станешь тем, кем они хотят тебя видеть. Смиренным. И выполняющим любые их приказы. Ты станешь убийцей. Ты разве этого хочешь? Если «да» – то прости, милый, я ничем не смогу тебе помочь, ты уже в их сетях, а вместо бабочки у тебя на шеи толстая лямка. Ты потеряешь все, в том числе и меня. Потому что я не смогу любить убийцу…

– Вот как. Ты предлагаешь измениться мне, чтобы я сделал мир лучше, вырвался из смертельных уз и стал победителем. Но почему ты сама так не поступаешь? Почему никто из людей так не поступает? Нам читали лекции о том, как вы живете. Вы убиваете друг друга и вам это нравится. Сильные правят, слабые исполняют. Почему чиновники вашего проклятого мира, сокращают рабочие места, когда должны создавать новые? Почему они эксплуатирует одних и убивают других? Почему они воюют, почему тратят миллиарды на рекламу, когда приходит время общественных выборов, почему вкладывают столько сил и денег в организацию Олимпиад и других чемпионатов мира, когда столько в мире бедных и обездоленных? Почему, Виктория? Подумай на досуге об этом. И подумай, почему ты не можешь противостоять им?

– Это невозможно.

– Вот именно. Невозможно. Как я могу воевать с отцом, если он сильнее меня? Он – власть, а я – никто.

– Не говори так. Ты – личность и ты должен сражаться.

– Я буду сражаться, если ты, Виктория, будешь сражаться и не станешь той самой овечкой, которая боится клыкастых лап волков. Обещаешь мне, на случай, если мы больше не увидимся, что ты не сдашься, даже когда весь мир будет против тебя.

– Обещаю, – сказала она. – Ты же мне обещай, что ты вернешься.

– Обещаю.

Они поцеловались.

После короткого молчания, Виктория спросила:

– Что же будет дальше?

– Я покину тебя. Ты пойдешь в школу. Я вернусь в колледж. Расскажу то, что ты мне сказала тем, кто раньше были моими друзьями. Они, наверное, мне не поверят. Не суть. Главное, чтобы они задумались и рассказали своим друзьям, а те в свою очередь расскажут своим и так далее. Пока информация будет блуждать от корпуса к корпусу, я попробуем шантажом провести преподавателей и отца. Поставлю ультиматум. Либо они меня отпускают на остров забвения, либо я рассказываю всем ученикам об их тайне, покрытой мраком. Я думаю, они согласятся на второй вариант. Когда я буду на острове, они поймут, что я их обманул. Но будет уже поздно. Вот такой план. Если что-то пойдет не так, то сегодняшняя встреча будет последней.

– Все будет хорошо.

Виктория прижалась еще сильнее к Домовому.

– И еще, Виктория. Мне нужно повидать твоего нового друга. Элизабет. Я должен убедиться в достоверности ее информации. На всякий случай…

– Элизабет ждет нас. Она знала, что ты не поверишь мне. Хотя, по правде сказать, я думала иначе.

– Прости, что не оправдал твое доверие. Но мне нужно убедиться, что она нас не обманывает.

– Ничего. Твое право.

Они пошли в школьный палисадник. День был солнечный, но холодный. Виктория застегнула курточку и надела капюшон.

– Почему ты хромаешь? – поинтересовался он.

– Упала. На игре. Не переживай, скоро пройдет, – сухо ответила она.

– Прости. Я совсем забыл спросить, как ты сыграла?

– Ужасно. Проиграли.

– Да, плохо. Что вообще новенького произошло за неделю?

– Ничего. Все, как обычно. Может, лучше помолчим?

– Давай помолчим, раз ты не хочешь со мной разговаривать.

– Я хочу с тобой разговаривать, но только не о себе.

– Понятно.

Они погрузились в звуки природы и звуки города, звуки городского транспорта, звуки завывавшего сильного ветра. Зайдя в палисадник, они увидели, что с молоденькой оголенной березой стоит она. Элизабет.

– Умоляю тебя, будь с ней добр, Домовой.

– Хорошо.

– Привет, Виктория! – поприветствовала ее Элизабет, которая не меньше ее переживала; она целую ночь не спала, каждый раз, снова и снова, прокручивая в голове их встречу.

– Привет, Элизабет, – сказала Вика и представила своих друзей друг другу. – Это Домовой. Домовой это Элизабет.

– Приятно познакомиться, – сказала Элизабет.

– Взаимно, – сказал Домовой, глядя в ее глаза.

– Без обид, Домовой. Ты на моей территории, поэтому я должна быть уверена в тебе. С такими, как ты я не церемонюсь. Так что без глупостей.

– С такими, как я… что ты хотела этим сказать?

– Домовой, успокойся! – скомандовала Виктория, посмотрев на него с упреком и разочарованием.

– Я понял, без обид и без глупостей, Элизабет, – успокоился он.

– Замечательно. Тогда добро пожаловать в мои владения.

– Почему ты мне помогаешь? – неожиданно спросил он.

– Ты имеешь что-то против моей помощи?

– И нет, и да. Просто у меня появляются подозрения к тем духам, которые помогают кому-то, в данном случае мне, просто так, без заведомых целей, корыстных или некорыстных. Без разницы. Понимаешь?

– Понимаю. А кто сказал тебе, Домовой, что я помогу тебе? – Элизабет не дожидаясь ответа Домового, продолжила. – Я помогаю Виктории, моей единственной подруге, которая за несколько дней стала для меня очень дорога. Помогаю ей справиться с трудностями и преградами, возникшими на тропе жизни, словно горы на ровной пустоши. Я – альпинист, страхующий ее от падения, так как она стоит на кромке обрыва и сама не знает этого.

– Что ты этим хочешь сказать? – нервно спросил Домовой.

– Ты присаживайся, Домовой. – Элизабет грозно посмотрела на Домового, он еще немного постоял, потом сел. – Я думал ты понятливее. Я хотела сказать, что когда ты с ней, она стоит на тонкой красной линии. Один неверный шаг – и смерть. Прошу, не обижайся на меня, если я к тебе слишком строга. Но такова горькая правда.

– Горькая правда заключается в том, что ты лживая и подлая обманщица! – воскликнул разгневанный Домовой и подошел к ней, посмотрел в ее глаза и сказал. – Я бы никогда бы не причинил боль, Виктории. И ты это знаешь. Знаешь! Я ее слишком сильно люблю, чтобы даже думать об этом.

– Домовой, успокойся. Ты сегодня просто невыносим! – закричала Виктория.

– Знаю, – спокойно ответила Элизабет. – Сейчас ты еще не таков, как твой отец, поэтому для тебя дико слушать в свой адрес столь резкие обвинения. Это справедливо. Но как мне было не прискорбно констатировать. Ты в будущем обязательно станешь им – отцом, властным и жестоким, если вовремя не предпримешь соответствующие меры. Ты же заметил свое изменение – изменение не в лучшую сторону. Ты стал вспыльчивым, властным, порой жестким, бессердечным к тем, кто тебя окружает, кроме Виктории, конечно. И ты продолжаешь меняться. И будешь меняться, пока…

– Не убью, – продолжил за нее Домовой. – Ты это хотела сказать?

– Именно. Как только ты убьешь – ты окончишь институт, станешь «своим», забудешь себя прежнего, романтичного и влюбленного и начнешь жизнь с чистого листа с череды бессмысленных убийств, чтобы доказать и себе, и другим свое превосходство, свою силу и власть.

– Неправда! – возразил Домовой. – Хочешь сказать, что, если я единожды убью, то превращусь в массового убийцу? Тогда объясни, зачем тогда придумали такие понятия, как раскаяние, искупление и всепрощение?

– Это человеческие понятия. Не твои и не мои. Однажды вкусив запретный плод, злой дух не может остановиться: он требует продолжения. Вам всегда всего мало. В этом ваша ахиллесова пята. Но главное не это, Домовой. – Она замолчала.

– А что главное-то? Не понимаю.

– Главное… пожалуй, я начну не так. Главный вопрос заключается в том, кто будет твоей первой жертвой, если ты не бросишь колледж, не послушав меня? Не отвечай. Нет смысла. Ты сам не знаешь, как и я. Мы можем только с тобой гадать и предполагать. Но можешь не сомневаться, это может быть кто угодно. Даже та, которую ты любишь. Виктория.

– Виктория? Ты спятила? Я же тебе сказал, что…

– Можешь не продолжать свое предложение, я знаю его конец, – грубо перебила его Элизабет. – Я знаю, что ты решил попытать удачу и отправляешься на острова забвения. Раз ты здесь – значит, Виктории удалось тебя убедить. Смело с твоей стороны. Есть шанс навсегда остаться одиноким странникам, ищущим то, что невозможно найти. А твой приход в мои владения, говорит мне о том, что ты просто проверяешь меня, мою информацию. Поэтому дальнейшие споры и разговоры – бессмысленны. Предлагаю сразу перейти к делу и доказать тебе, Домовой, правоту моих слов.

– Так-то лучше, – сказал Домовой.

– Виктория ничего, если мы удалимся на пять минут? – спросила Элизабет.

– Конечно

– Тогда, Домовой, возьми меня за руку.

– Зачем?

– Ты увидишь все, что необходимо увидеть.

– Хорошо, – пробубнил он и нехотя взял ее за руки.

– Мы скоро, Вика.

– Не торопитесь. Домовой, будь сдержан, прошу тебя.

– Ладно.

Они исчезли и полетели через туннель, где ничего не было видно. Домовой не видел собственного тела: оно было окутано в мутно-карамельном густом дыме.

– Куда мы летим? – спросил он.

Элизабет не ответила. Он пытался разглядеть очертание ее лица, но тщетно, оно тонуло в веющейся дымке. Домовой чувствовал лишь ее медленный пульс, тепло и шелковистую кожу, которая прикасалась к его холодной и грубой руке.

Домовой пытался всем своим существом показать, что он призирает Элизабет. Однако на самом деле, увидев ее, он почувствовал странный, но, безусловно, приятный прилив эмоций. Ее взгляд пронзал его тело словно тысяча кинжалов, которые не приносили ни боли, ни ранений, ни страха, а лишь мимолетное чувство влюбленности, фривольную свободу, безбрежный океан чувственной ласки и заботы.

– Элизабет, скажи мне правду, – сказал он.

– Какую правду ты хочешь узнать от меня, Домовой? – спросила она.

– Ты знаешь. Я почувствовал это странное чувство, которое исходило от тебя, когда ты посмотрела на меня. Просто ничего не сказал. Э… чтобы не расстраивать Викторию. Ты ведь помогаешь мне, а не Вике, не так ли?

– Не понимаю, о чем ты говоришь, – ее голос дрогнул. Домовой все понял без слов.

– Ты обманываешь и себя, и меня. Жаль, я сейчас не вижу твоего лица. Я уверен, ты отвернулась и покраснела от стыда.

– Послушай, Домовой… я… помогаю вам обоим, – наконец выдавила из себя Элизабет. – Виктория всегда мне нравилась, но ты… больше. Как-то раз, увидев тебя, я влюбилась, как дурочка.

– Вот так неожиданный поворот сюжета, – перебил ее веселым тоном Домовой.

– Не перебивай меня, Домовой. Дай мне высказаться, а то и так тяжело… короче, сначала я хотела тебя выкинуть из головы из благоразумных побуждений (злой дух + добрый дух = не любовь!), но после сотни тщетных попыток забыть тебя, я поняла, что у меня ничего не выйдет. И я решилась на отчаянный шаг – помочь тебе выйти из замкнутого круга и встать на правильный путь, чтобы… чтобы ты смог меня полюбить. – Домовой что-то хотел сказать, но Элизабет опередила его. – Подожди, Домовой, это еще не все. Когда я знакомилась с Викторией, я думала, что никогда с ней не подружусь так, как дружат между собой дух с духом или человек с человеком. Я ошиблась. Мы стали близкими подругами – друзьями, которые обсуждают между собой что-то личное и сокровенное. Я узнала, как она любит тебя, Домовой, поэтому решила отойти в сторону. Решила помогать ей не ради собственных умыслов и амбиций, а ради того, чтобы моя подруга была счастлива с тем, кого она по-настоящему любит… с тем, с кем ей по-настоящему хорошо. Я помогаю и тебе, и Виктории. Я, кажется, влюблена в вас обоих. Теперь ты понимаешь меня, Домовой?

– Да, понимаю, – ответил он и замолк.

– Домовой…

– Что?

– Ты ведь не расскажешь Вики о нашем разговоре?

– Разумеется, нет. Я вот только не понимаю, как мы будем дружить, когда я вернусь? Ты ведь питаешь ко мне чувства, к слову, которые передаются мне и пробегают, словно мурашки, по телу.

– Мы что-нибудь придумаем. Не сомневайся.

– Куда мы летим?

– Скоро узнаешь.

– Элизабет…

– Что?

– Если я вернусь с островов забвения, я стану, каким духом?

– Свободным, – ответила она.

– Я не представляю как это. Свободным отчего? Объясни.

– Свободный – это дух, который имеет право выбора. Ты сможешь стать либо добрый духом, как я, либо снова злым. Все будет зависеть от тебя, от твоей веры и надежды, от твоей любви к жизни, от стремления жить. Поэтому ты должен, нет, обязан справиться со всеми испытаниями, которые тебе предложить судьба на странных берегах забвения, чтобы стать свободным.

– Я справлюсь, – неуверенно ответил он.

Они остановились.

– Сейчас ты должен меня поцеловать, – сказала она.

– Ты что!? Нет и еще раз нет!

– Не думай, что я этого хочу. Так надо, чтобы ты мог увидеть нечто, что произошло с Питером, который учился на третьем курсе.

– А других способов увидеть это, как ты говоришь нечто, нет?

– К сожалению, нет.

– Ладно, – сказал Домовой и поцеловал Элизабет.

Растворившись в приятном поцелуе, он закрыл глаза и начал видеть странные картинки, словно он уснул и погрузился в странный сон. Сон, в котором присутствовал незнакомый ему самому дух.

Дух брел по дремучему лесу и постоянно оглядывался по сторонам. Он был один среди бесконечных стволов деревьев, зловещие кроны которых закрывали бледное сияние луны и пурпуровый блеск звезд. Потом послышался громкий, раскатистый рокот. Он остановился, посмотрел назад и увидел мохнатое чудовище, пытавшееся неумело спрятаться за деревом. Оно смотрело на него ярко-голубыми глазами, открыв свой черный рот, из которого торчали длинные белые клыки и красный язык, на кончике которого были точно такие же зазубренный клыки. Дух истошно закричал и побежал, что было сил. Двуногое чудовище вышло из убежища, взвыло на луну, и побежало за своей жертвой, удаляющейся в дебри лесов. Дух слышал, как биение сердца рифмуется с клацающими зубами монстра, который приближался к нему все ближе и ближе. Выбежав из леса на поляну, усеянную поблекшей травой, он поскользнулся и ударился головой. Когда ОН открыл глаза, то увидел перед собой чудовище: оно смотрела на него, открыв пасть, из которой стекали желтые густые слюни и капали на его лицо, а длинный язык извивался, как змея и пытался вцепиться в лицо и обезобразить его. Он начал сопротивляться и усиленно вертеть головой в разные стороны, чтобы язык не разорвал зубами его гортань. Одной рукой он держал за горло ревущее чудовище, а другой пытался нащупать у себя в штанах хоть какой-нибудь острый предмет. И нашел. Широкий зазубренный нож. Вытащив его, он засадил нож в живот монстра. Хлынула теплая кровь, чудовище взвыло от боли. Однако оно не сдавалось. Он ударил его еще раз. Потом еще и еще. И наносил удары, пока не убедился, что чудовище повержено. Он лежал в поле и смотрел на луну. Через некоторое время, перестав чувствовать на себе невыносимую тяжесть монстра, он посмотрел на него. Тело монстра удивительным образом исчезло, а вместо него появлялось безжизненное тело человека. Дух испугался и резко сбросил с себя мертвый груз. Светлые золотистые волосы мертвеца ему показались знакомыми, как и пестрая одежда, испачканная в крови. Он нерешительно подошел к трупу и, перевернув его, увидел родное лицо. Дух зарыдал. Это был его единственный друг на Земле. Ему было всего девять лет, славный мальчуган. Он его всегда защищал и оберегал. А теперь – убил. Жестоко убил! «Почему?» – взвыл он и увидел, что он уже не в дремучем лечу, а в его маленькой комнатке. На стенах, обклеенных в яркие обои, на полу, на столе, на окне, на диване, повсюду была кровь мальчика. Он поцеловал своего друга, взял в руки нож и ударил себя. Он ничего не почувствовал. Ударил еще раз, потом еще. Тщетно. Он не мог себя убить тем же орудием, которым убил Его. Маленького невинного человечка. Вдруг кто-то вошел в дом, стал подниматься по лестнице, постучал в Его комнату, открыл комнату ключом. Скрип двери. Крик. Слезы. Рыдания. Снова дремучий лес и опасное чудовище, которое нужно уничтожить.

– Прекрати! – завопил Домовой. – Хватит, я больше не выдержу!

Элизабет оторвалась от его губ, он упал наземь и зарыдал. Она подошла к нему, он ее крепко обнял, сказав:

– Я не хочу быть таким, как он! Не хочу! Не хочу стать монстром!

– Ты не будешь таким, если сможешь противостоять им. Теперь ты мне веришь?

– Да, – ответил Домовой, посмотрев в глаза Элизабет, которые притягивали его. – Давай вернемся обратно. Здесь жутко.

Через десять минут они вернулись обратно к Виктории.

– Ну как? – поинтересовалась Вика.

– Все хорошо. У меня нет оснований не верить Элизабет, поэтому я решил – действовать. Слава Богу, что у меня есть план.

Виктория обняла Домового, положила голову на его плечо и шепнула, что он самый лучший. По его щеке скатилась скупая мужская слеза.

– О чем это ты, Домовой? Какой план? – поинтересовалась Элизабет.

Домовой подробно рассказал Элизабет о его дальнейших действиях, когда он вернется в колледж.

– Сколько у вас осталось времени побыть наедине? – спросила она.

– Примерно час. Не больше.

– Тогда не теряйте ни секунды. Время – золото. Кто знает, когда вы в следующий раз встретитесь? Все я ухожу, я выполнила с честью и достоинством свою миссию. Прощайте.

– Спасибо тебе за все, Элизабет, – поблагодарил ее Домовой, но она его не слышала, так как исчезла, растворившись в перламутровом осеннем небе.

Они пришли домой, легли на постель, забрались под одеяло и, обнявшись, взялись за руки и стали смотреть друг другу в глаза, чтобы налюбоваться ими перед долгой – возможно, вечной – разлукой. Виктория сначала улыбалась Домовому, потом, когда больше не было сил терпеть и скрывать свои истинные чувства, она поцеловала его в носик и зарыдала, уткнувшись лицом в его широкую грудь. Домовой гладил ее шелковые волосы и успокаивал, обещая, что все будет хорошо, что их дружба преодолеет любые трудности и что они обязательно встретиться, потому что по-другому и быть не может.

– А что если судьба свела нас, чтобы потом разлучить? – не унималась Виктория.

Он замолк, не зная, что ответить на этот вопрос. Он был в таком же смятении, что и она. На грани паники перед неизведанным и смутным будущим, окаймленным беспросветной тьмой лжи и обмана. Перед будущим, которое наступит уже сегодня, через несколько минут и поглотит их дружбу в объятия неотвратимого настоящего. Он не знал, что их ждет впереди, встретятся они когда-нибудь или нет. Не знал, сможет ли он попасть на те проклятые острова забвения, как и не знал, сможет ли он выбраться оттуда. Он не знал, кто он, кто его отец. Он не знал НИЧЕГО. И это его пугало до дрожи.

Постучали в дверь.

– Виктория, это я, – крикнул Василий. – Я знаю, что у тебя Домовой.

Виктория встала с постели, смахнула слезы, сухо улыбнулась и открыла дверь.

– Ты чего закрылась! – воскликнул Вася. – Привет, Домовой! Как дела? – он подбежал к кровати, сиганул на нее и обнял Домового.

– Привет, Василий. Дела идут. Как у тебя?

– Все круто! Ты не представляешь, что со мной вчера приключилось.

– Если, честно не представляю. Расскажешь? – он подмигнул ему: Вика легла к брату и Домовому.

– Конечно, расскажу. Обещайте, что не будите надо мной смеяться?

– Не будем.

– Обещаем, – добавила Вика.

– Помните, вы пообещали. Кстати, я только сейчас заметил, что опасная тройка снова вместе, как в старые добрые времена! Круто! Ведь так, Виктория? Домовой?

– Именно, – ответила она, посмотрев печальными глазами на Домового.

– Лучше сказать незыблемая тройка, – подправил его Домовой.

– Не важно, незыблемая или опасная. Главное, мы вместе. – Василий вырвался из объятий Домового и Виктории, сел напротив них и начал рассказывать. – Вчера мы с друзьями пошли в детский садик гулять. Так сказать вспомнить детство и счастливые деньки. Купили в ларьке три литра газировки, чипсов и море освежающих конфет. Надурившись и наевшись, я лег на крышу веранды и смотрел на небо, пока мой живот не закрутило и не завертело так, как юлу или монетку на ровном полу. Я, если честно, испугался. Думал, что умираю и, возможно, в последний раз смотрю на это голубое небо. Ко мне подошел Вовка и сказал: «Нет, ты посмотри на него, лежит тут, кривляется! Сходи за веранду и будет тебе облегчение!». Я поначалу и не понял, что имел в виду Вовка под словом «облегчение», но потом до меня дошло, я спрыгнул с веранды и ну… вы сами понимаете.

– Фу! Какая гадость, Василий! – воскликнула Виктория.

– Да подожди ты фукать! Я еще не рассказал до конца! После этого мне стало намного легче, я оторвал первый попавшийся листок, вытер попу, надел штанишки и вышел из-за веранды, посвистывая. Но свистел я не долго. А знаете почему? Да откуда вам знать. Я перестал свистеть, потому что моя попа реально стала гореть. Я бегал, как очумелый, по всему садики на потеху друзьям, пока не нашел в садике небольшой фонтанчик и не плюхнулся туда прямо в штанах. Вы бы знали, какое это было облегчение! Вечный кайф! Потом, правда, меня называли друзья: «Васька – мокрые штанишки». Но я на них не обижаюсь. Сам виноват.

Домовой долго держался, но потом не выдержал и засмеялся звонким смехом.

– Эй, ты чего? Ты ведь обещал не смеяться! Так нечестно! – обиженно воскликнул Василий.

Виктория, глядя на веселого Домового, тоже засмеялась, искренне и беззаботно.