Секреты фарфоровой куклы

Но вот вскоре преданный доберман почуял перемену в настроении своего хозяина. Неладное заметили и Флеминг с Грэммом. Виной тому была девятнадцатилетняя царевна Анна, младшая из сводных сестер юного царя Петра. Анна была строго воспитанной, набожной девушкой. Эдуард впервые увидел ее выходящей из церкви после заутренней, и почувствовал неизведанное доселе волнение: из-под ее убора виднелась русая коса до земли, застенчивые светлые глаза, личико с мелкими чертами. Ее никак нельзя было назвать красавицей, зато такая непохожесть на англичанок и ангельски-кроткое выражение лица мгновенно покорили его. Но граф Перси, холодный и волевой молодой политик, вечно преследуемый женским вниманием, внутри был очень застенчив по отношению к слабому полу, что само по себе было странно, учитывая его прекрасную внешность, и о чем нельзя было догадаться по его бесстрастному выражению лица и надменному поведению. Об этой его слабости знали только Грэмм и Флеминг. Потому-то Эдуард и не посмел оказать девушке знаки внимания, ибо настоящие чувства зачастую бывают робки. Грэмм, некогда не позволивший своему воспитаннику пойти путем разврата, на который того усердно толкала родная тетушка, очарованная племянником-куколкой, всецело одобрил его выбор. Перси написал в Англию письмо отцу, с просьбой дозволить ему жениться. Разрешение было получено, и Грэмм от имени отца графа Перси просил у юного царя Петра руки его сестры Анны. Петру нравился толковый и умный сын герцога Нортумберленда, и он дал свое согласие, но с условием, что тот не будет принуждать сестру принимать протестанство и велел позвать Анну, чтобы спросить, нравится ли он так же и ей. Девушка предстала перед царственным братом и послом. Петр задал ей вопрос, желает ли она стать графиней Перси. Анна робко подняла голову. Эдуард напряженно ждал. Смутившись под пристальным взглядом зеленых глаз красавца, девушка густо покраснела и выбежала прочь. «Неужели отказ?» – испуганно обомлел посол, но Петр расхохотался и, похлопав его по плечу, сказал, что свадьбе бывать.

Вскоре граф Перси с молодой женой отплыли в Англию. Год спустя их сын-первенец умер сразу после рождения, но снова через год Анна родила здоровую дочь – Маргарет, а еще через три года сына Оливера. В тот же год умер и старый герцог Нортумберленд. Ему наследовал младший сын Эдуард, так как старший – Малколм Джеймс Артур Перси давно уже жил на родине матери в Испании, получив титул принца Арагонского. Эдуард не любил своего брата и не разделял его политических взглядов. Могущество Англии новый герцог видел в союзе с Францией, недовольно оглядываясь в сторону мадридского кабинета.

«Как будто все это было вчера», – печально вздохнул герцог. Да, потом он обидел Анну, сильно обидел, не смог побороть искушения, – тут Эдуард злобно сжал кулаки, вспомнив, что Анна отплатила ему за измену романом с герцогом Сент-Олбансом и даже пыталась уйти к нему насовсем. «Проклятое бастардово отродье[10]! Он не получит Анну даже мертвой!», – мысленно выругался он, но тут же подумал, что только благодаря Сент-Олбансу он понял, что тоже может испытывать достаточно сильные чувства, а именно – любовь к собственной жене.

Уже прошло десять лет, как Ричард Флеминг был убит на дуэли. Герцог с силой провел ладонью по лбу, словно стараясь отогнать горькие воспоминания, – «видит Бог, я все сделал, чтобы этого не случилось», – думал он, вспоминая, как за долги описывали имущество покойного. Жена Ричарда леди Флеминг, умерла ранее и все, что осталось от любимого друга – восьмилетняя дочь Долорес. И поскольку никто из родственников не пожелал взять в свой дом нищую девочку, Нортумберленд забрал ее к себе в качестве компаньонки к своей в то время шестилетней дочери Эллен Эдуарде и отдал на воспитание жене, тогда как Эллен Эдуарду он и его сын хотели воспитывать сами.

Да, Анна сделала его вдвойне счастливым, родив Эллен Эдуарду, поскольку наружность малышки не оставляла ни малейшего сомнения его отцовства. И стали невозможными дальнейшие отношения Анны и Сент-Олбанса. Суровый герцог сам от себя не ожидал, что может так любить. Он вспомнил, как она родилась: едва увидев новорожденную малышку, его холодное сердце окончательно растаяло – настолько сильно бросалось в глаза ее сходство с ним! «Вы произвели на свет прекрасное дитя, моя дорогая!» – воскликнул тогда он, крепко обняв не оправившуюся еще от родов жену. Анна тоже казалась счастливой, что смогла угодить мужу. Он дал девочке свое имя и имена всех самых знатных женщин в его роду: Эллен Эдуарда Анна Изабелла Катарина Анаис Элеонора Луиза Элизабет Беатрис София Кристина. Он желал, чтобы дочку сокращенно звали именем в честь него – Эдуарда! Но это не нравилось герцогине и старшим детям, которые звали малышку на французский манер, с ударением на последний слог – ЭлЕн. Никто никому не хотел уступать, и так всеобщая любимица стала обладательницей двойного имени, правда домашние все равно ее звали просто Элен. Герцог позволял это, но сам всегда обращался к дочери нежно – Нэдди, как звал и его когда-то обожаемый им и давно умерший Грэмм, именем которого он назвал своего сына. И вот, с рождением Элен у них началась новая жизнь, полная радости. А теперь, спустя шестнадцать лет, герцогиня умирала. Уже с полгода ее мучила опухоль. Лучшие врачи Европы лечили ее, но все было напрасно – Анна доживала свои последние дни. При мысли об этом в зеленых глазах герцога застыли слезы. Быстро смахнув их рукой, Эдуард решительным жестом запечатал письмо, только что написанное им в Париж для принцессы Конде – она была его старшей дочерью Маргарет. Трое ее детей – Франциск герцог Ангулемский, Анна Луиза и маленькая Мария Шарлотта гостили сейчас у него. Герцог требовал в письме от дочери немедленного прибытия в Лондон, в связи со стремительно ухудшающимся здоровьем ее матери.

Внизу послышались крики. Герцог недовольно поморщился. Опять схлестнулись его дочь и невестка. Он уже втайне жалел, что принудил сына жениться на Полине – этой некрасивой, чопорной женщине с глазами рыбы и несносным характером. Но, надо заметить, своему красивому свекру Полина вовсе не казалась безобразной, а главное ее достоинство заключалось в том, что она была единственной дочерью младшего брата французского короля – герцога Анжуйского. С помощью этого брака оба герцога вынашивали свои политические планы, а лорд Оливер, недалекий политик, был очень несчастлив в супружестве. Дети могли бы хоть как-то скрасить его жизнь, но их союз оставался бесплоден. Графиня Перси всей душой ненавидела Элен, как может ненавидеть некрасивая женщина юную красавицу. Чувства девушки были взаимны, и она жалела очень любимого ею брата. Вобщем-то, у нее был не вздорный и не злопамятный нрав, но Полина умела в считанные минуты вывести из себя кого угодно.

Герцог вышел из кабинета и спустился в нижние залы.

– Прекратите обе! – загремел он. Затем, обращаясь к дочери, произнес уже более спокойно: – Как тебе не стыдно, Нэдди, твоя мать почти что при смерти.

– Стыдно должно быть этой мегере! – с достоинством ответила та и побежала наверх по лестнице, в покои больной герцогини. Отец сокрушенно покачал головой.

Элен вбежала в спальню к матери и, подняв на ходу пышный кринолин, с размаху уселась в кресло. На кровати вместе с герцогиней сидела Долорес Флеминг, крепко обнимая свою приемную мать, и нежно поглаживала ее по голове. Рядом на столике стояла огромная ваза, в которую слуга герцогини Дэн пытался втиснуть огромный букет только что срезанных роз. В покоях леди Анны царил полумрак: плотно занавешенные окна еще более затемняли мрачноватые драпировки стен. В спальне стояла красивая мебель в стиле Людовика Тринадцатого, повсюду находились различные безделушки – шкатулки, статуэтки, а на стене висел гобелен, вытканный самой Анной. Он изображал деревенскую местность, на фоне которой стояла белокаменная церковь. Элен никогда не видела такой церкви, но знала, что она православная. Хотя герцог сдержал слово, данное когда-то русскому царю и предоставил жене право исповедовать свою веру, но запретил делать это открыто, опасаясь осуждения со стороны англиканской церкви. Герцогиня тайно крестила своих детей, а также приемную дочь Долорес, которую любила как собственную, в единственной православной церкви в предместье Лондона.

– Матушка, позвольте мне открыть шторы, здесь очень темно, – сказала по-русски Элен, желая угодить матери.

– Нет, нет, не надо, дорогая, – тихо проговорила герцогиня, – меня так раздражает яркий свет, – она запнулась, а ее лицо исказило страдание.

Ничего уже не осталось в ней от прежней Анны, только голубые глаза, ставшие огромными из-за страшной, смертельной худобы с болью и тоской смотрели на дочь. Элен захотелось разрыдаться. Усилием воли остановив свой порыв, она произнесла как ни в чем не бывало:

– Вам нужен свежий воздух, мама. Позвольте Дэну вынести вас в сад.

Слуга сразу подошел, изобразив готовность.

– Я сегодня не хочу на воздух, – устало сказала Анна. Дэн поправил ей подушки, усадив чуть повыше. – Я слышала, как ты ругалась с Полиной, – мягко продолжала она, – это нехорошо, недостойно такой леди как ты, Элен.

– Но мама, она же сама не оставляет меня в покое! – живо возразила ей дочь.

– Истинная правда, матушка! – подтвердила Долорес.

– Такая язва! – тяжело вздохнула Элен. – Бедный наш Нол[11]! Отец этим браком сломал ему жизнь.

– Не говори так об отце. Он лишь хотел упрочить его положение, – неуверенно произнесла Анна, хотя в душе была совершенно согласна с дочерью. Она была против этого брака, но герцог не послушал ее и теперь матери было больно, оттого как страдает ее сын. – И все же ты не должна ссориться с ней, подумай – а может быть ей тоже тяжело? Представь себя на ее месте – одна, в чужой стране, некрасивая и никем не любимая, – голос герцогини задрожал, – никогда не порти своей души ненавистью ни к кому, доченька. Запомни это хорошенько и постарайся понять и полюбить Полину. Ведь Бог дал тебе все то, чего не дал ей – кто знает почему? Ей просто нужна чья-то любовь, я чувствую так. И ты, Долли, тоже будь с Полиной поласковей. Вы должны обе мне это обещать.

– Мы обещаем, обещаем вам, матушка, – наперебой заговорили девушки, тронутые словами матери, – мы будем стараться полюбить Полину.

Неожиданно двери отворились, и в спальне герцогини появился граф Перси, попросив сестер оставить его с матерью наедине. Девушки вышли. Спустившись вниз, в гостиную, Элен подошла к графине:

– Миледи, я сожалею, что наговорила вам столько дерзостей… – начала было она, но Полина злобно перебила ее:

– Да уж надеюсь, что впредь вы будете вести себя как подобает леди, а не уличной девке!

В глазах Элен промелькнула ярость, но она сдержалась, помня о наставлениях матери.

– Вот змея! – прошептала Долорес.

Оливер уже вышел из покоев герцогини и тоже направился вниз.

Надо заметить, в спорах между Элен и Полиной он всегда был на стороне сестры. Когда родилась Элен ему было одиннадцать лет и малышка сразу пришлась по сердцу как добродушному мальчику, так и его сестре Мэгги. Маленькая живая куколка никого не оставляла равнодушным, ей даже не нужна была прислуга – все хотели повозиться с ней. Мэгги, забросив своих кукол, не спускала сестренку с рук, а спать клала с собой в постель. Но через два года Маргарет вышла замуж и уехала жить в Париж. С тех пор куколка в основном принадлежала отцу и брату. Даже в юности Оливер бывал неразлучен с сестренкой. Порой, самолично завязывая бантик в кудряшках девочки, он вез ее с собой куда бы ни ехал, вызывая тем самым восторг общества и называл своей маленькой принцессой.

Оливер был очень одарен музыкально, но отец, заметив его чрезмерный интерес к музыке, запретил сыну заниматься ею, считая это недостойным занятием для мужчины. Зато когда Оливер увидел у своей сестренки такой же интерес и сказал об этом отцу – герцог нанял для дочери самого лучшего учителя – итальянца Бонончини. Когда Оливер хотел жениться на дочери графа Денби, маленькая Элли всячески защищала брата перед отцом. Но герцог был неумолим, и вот свадьба Оливера и француженки Полины состоялась. С тех пор граф Перси сильно изменился. Его всегдашнее добродушие стало уступать место частой раздражительности. А в данный момент он был, кажется, по-настоящему зол.

– Выслушайте меня внимательно, миледи, – холодно сказал он жене, – вы немедленно отправляетесь в Нортумберленд, будете жить в Алнвике.

– Вместе с вами?

– Нет. Вы едете туда без меня. Я пока остаюсь в Лондоне.

– Не знаю, чего еще наговорила вам ваша сестра, но…

– Я больше не потерплю никаких возражений! Немедленно собирайтесь, карета уже ждет вас.

Граф Перси вышел, резко развернувшись на каблуках. Герцог, хоть и не присутствовал при этой сцене, все слышал слово в слово.

Может, в первый раз он остался доволен твердостью сына. «Если бы Оливер был таким решительным и в политике…» – думал он.

А Элен с Долорес так и остались стоять посреди гостиной.

– Теперь-то вы обе, наконец, удовлетворены? – прошипела им Полина, но в глазах ее заблестели слезы.

И тогда девушкам стало жаль невестку. У них было такое чувство, что они тоже ее выгнали.

Глава 8

Дерек проснулся в хорошем настроении. Наскоро перекусив, он умылся и надел чистую блузу, на нее свой старый, но идеально чистый камзол, а затем и кафтан. Стоя у зеркала, он аккуратно расчесал и скрепил свои волосы на затылке, а после тщательно приладил, напудрив, новый дорогой парик. Наблюдая за туалетом сына, Фредерик саркастически заметил:

– Как можно позволять себе тратить деньги на такой дорогущий парик, когда имеются свои вполне приличные волосы?

– Ах, оставьте, отец, – возразил сын и поспешил на улицу.

Сев в наемный экипаж, он доехал до Ковент-Гардена[12], где его ожидали для занятий с оркестром. Пробыв там около двух часов, Дерек зашел, как обычно, в кофейню Уилла, что близ Ковент-Гардена, побеседовать с некоторыми музыкантами, критиками и их патронами – это было их излюбленное место, а также поэтов и литераторов.

Кофейня тогда была местом, которое ныне предназначается клубу. Кроме того, кофейня способствовала сглаживанию социальных различий, и в ней можно было видеть высоких аристократов, сидящих запросто с простыми дворянами. В те времена, когда не было ни настоящей журналистики, ни, тем более, телефонов или телеграмм – кофейни служили источниками различных новостей. В кондитерской Уайта на Сент-Джеймс стрит собирался высший свет. Тори[13] посещали кондитерскую «Кокосовое дерево», виги[14] – кофейню на Сент-Джеймс стрит. Кофейня Треби обслуживала духовенство, а «Греческая», куда любил захаживать и наш герой – людей науки и искусства.

Побыв немного в кофейне, молодой фон Лансдорф отправился преподавать музыку, а к вечеру заглянул в таверну «Два петуха» повидать друзей. Таверна эта потому имела такое название, что в ней постоянно проходили петушиные бои. Гарсиа любил бывать в ней, так как здесь завсегдатаям подавали отличный невыдохшийся эль[15].

Поужинав там с Гарсиа, по дороге домой Лансдорф сообщил, что органный концерт по заказу герцога Чандоса будет готов уже вечером, а его премьера состоится в замке герцога через два дня.

– Для тебя это неплохой шанс доказать старому герцогу, что ты пишешь лучше Генделя, – заметил Гарсиа.

– Надеюсь, что так.

– Ладно, мне нужно срочно идти. Буду нужен – зови.

– Опять новая девушка? – понимающе улыбнулся Лансдорф.

– Не всем же засматриваться на дочек герцогов, – парировал Гарсиа.

Лансдорф опустил глаза.

– Ага, поймал! Она так сильно тебе понравилась?

– Леди Перси настоящая красавица. Любой бы засмотрелся.

– Ну, не скажи. По мне леди Флеминг ничем не хуже – такая белокурая, нежная, – Гарсиа на мгновение мечтательно задумался, затем продолжил, – конечно, леди Перси бесспорно прекрасна, но по сути – это ужасный нестареющий Нортумберленд в платье! У нее такой же жуткий взгляд – когда смотрит, аж мурашки по спине. Нет, мне по душе более хрупкие создания.

Лансдорф промолчал, подумав про себя: «Странное дело вкусы.

По-моему, эта девица Флеминг совершенно незаметна рядом с такой редкой красавицей, как Эллен Эдуарда. К тому же ты наверняка и лжешь, приятель, просто от того, что она на тебя и глядеть не станет».

Друзья распрощались. Лансдорф не торопясь шел по улице. Магазины и лавочки уже закрывались. Юноша остановился около витрины с фарфоровыми игрушками. Одна кукла привлекла его внимание:

роли парламента и ограничение королевской власти.

зеленоглазая, с каштановыми кудряшками. «Да это же прямо она!» – невольно подумал Лансдорф и сокрушенно вздохнул. – «Фарфоровая кукла! Что же скрывается за вашей красотой, леди Перси?». Пройдя чуть дальше, он увидал уже знакомую ему вывеску «Школа фехтования». Теперь он точно решил, что завтра же запишется в нее.

Через два дня состоялся его органный концерт, успех которого был несомненным. На нем присутствовало много высшей знати, но ни леди Перси, ни других членов семьи герцога Нортумберленда не было. Это огорчило юного композитора, но он все еще не осознавал, что образ девушки постепенно завладевает всеми его мыслями.

Глава 9

Несколько дней спустя Дерек как обычно давал урок музыки дочерям графа Джерси. В зал, где они занимались, зашел дворецкий и тожественно объявил:

– К вам ее светлость леди Перси и леди Флеминг.

У Лансдорфа бешено заколотилось сердце. С большим трудом ему удалось сохранить невозмутимый вид. Издали послышался легкий стук каблучков, и вот перед Дереком появилась дочь самого могущественного и знатного герцога со своей подругой. Их сопровождал тот самый господин, которого Дерек видел с ними в парке. Следом вошли двое здоровенных камер-лакеев, которые остались стоять в дверях. В руках у леди Перси был футляр со скрипкой.

Леди Мэри и ее младшая сестра Бетти вышли к ним навстречу, присев в поклоне.

– Как я рада, Элен, наконец видеть вас! Вы словно о нас забыли, – сказала Мэри.

– Ах, дорогая, из-за болезни матушки совсем нет времени, – ответила леди Перси.

– Прошу, располагайтесь. У нас сейчас как раз урок музыки, – Мэри сделала жест в сторону Дерека, – выполняя вашу просьбу, спешу представить нашего учителя – достопочтенного[16] фон Лансдорфа.

Дерек молча поклонился.

– Ее светлость леди Эллен Эдуарда Перси и леди Долорес Флеминг, – еще раз представила Мэри девушек.

– Джозеф Грейл, главный гувернер леди Перси, – предупреждающе представился господин, сопровождавший их.

Неподвижные глаза дочери герцога впились в Лансдорфа. От ее взгляда юноша похолодел. Наступила пауза. Наконец она произнесла:

– У меня создалось впечатление, будто я прежде видела вас.

– В Сент-Джеймском парке, – подсказала ей Долорес, – помнишь юношу с маленьким братом?

– Ах, да, – усмехнулась Элен, – на вас был смешной парик. Никогда бы не подумала, что вы и есть тот самый фон Лансдорф!

Дерек постепенно обрел дар речи:

– Миледи знакомо мое скромное творчество?

– Очень даже. Но не прибедняйтесь. Не желая льстить, скажу, что считаю вас талантливым композитором. Однако я не думала, что вы так молоды. Сколько вам лет?

– Девятнадцать, миледи.

– Девятнадцать? – удивилась девушка. – А на вид гораздо меньше! Что ж, на самом деле это неважно. Я бы желала послушать ваш урок и именно вашу, Лансдорф, музыку, ведь я уже давно так хочу этого.

– Что будет угодно слышать вашей светлости?

Элен недовольно повела хорошеньким носиком:

– Отбросим «светлости». Леди Перси – вполне достаточно. Хотелось бы услышать одну из ваших сонат для скрипки и клавесина.

Мэри, вы согласитесь на партию клавесина?

– С удовольствием, но должна сказать вам, господин Лансдорф, что леди Перси превосходно лучше меня играет на клавесине, а тем более на скрипке!

– Вот как?

– Вы захвалили меня, Мэри, – сказала Элен, – между тем, мне было бы интересно узнать ваше личное мнение, Лансдорф, на этот счет.

– Я к вашим услугам, леди Перси.

– Элен, пожалуйста, возьмите свою скрипку и сыграем вместе трио Лансдорфа для двух скрипок и клавесина, – попросила Мэри.

– Я вообще-то хотела послушать… но, хорошо.

Мэри села за клавесин, разложив на пюпитре партитуры. Леди Перси и Лансдорф встали сзади. Во время игры Дерек стоял к ней так близко, что ощущал тонкий аромат ее духов. Не боясь быть пойманным, он стоял спиной к остальным и разглядывал ее плечи, шею, прекрасные волосы, маленькое ушко с сапфировой сережкой.

Закончив игру, она спросила:

– Ну что вы скажете о моей игре? Только честно!

– Леди Мэри была права – у вас талант. Я слышал, ваш учитель сам Бонончини.

– Да, но мои вкусы стали меняться. Мне теперь все меньше и меньше нравится его итальянская музыка. Ведь Гендель пишет несравненно лучше. А вас я ставлю еще выше Генделя! Но только объясните – отчего вы не пишете танцев? Я так люблю менуэт! А опера, мне кажется, далась бы лучше вам, чем Генделю.

Лансдорф смутился, не зная что ответить. Мэри ответила за него:

– Господин Лансдорф – сын пастора и потому, наверное, не любит легкой музыки, верно?

– Не совсем так. Я действительно имею, быть может, несколько несовременные религиозные взгляды, но… просто я не думал об этом, вот и все, – смущенно пояснил Дерек.

Элен смотрела на него с минуту не отрываясь, а затем произнесла:

– Мне жаль, что я не смогу в ближайшее время пригласить вас поиграть у нас во дворце. У меня имеется огромная коллекция редких партитур, – она вдруг погрустнела, – видите ли, господин Лансдорф, герцогиня – моя мать очень тяжело больна, и отец запретил музицировать даже в самых укромных уголках нашего дворца.

Дерек с участием посмотрел на нее.

– Но вы могли бы некоторые партитуры принести сюда! – возразила ей Мэри. – Можно устроить концерт, правда господин Лансдорф?

Моему отцу бы это понравилось.

– Не знаю, прилично ли мне бывать сейчас на концертах? – вздохнула леди Перси.

– Но Элли, матушке всегда нравилась хорошая музыка, твоя игра, – вмешалась Долорес, – я не думаю, что ей было бы это неприятно, она такая добрая!

– Да, да, – подхватила Мэри, – вот, посмотрите – господин Лансдорф принес нам свое новое творение для клавесина.

Леди Перси живо подошла, пробежала глазами по нотам и, сев за клавесин, заиграла. Девушки и Грейл сидели в креслах, а Дерек, делая вид, что наблюдает за игрой, снова любовался красавицей. Никто и не заметил, как появился дворецкий. Когда Элен закончила играть, он возгласил:

– К вам лорд Уэлсли!

Мэри сразу охватило волнение. Леди Перси поднялась и устало вздохнула:

– Нет, это поистине становится невыносимым! Таскается за мной повсюду. Сейчас наверняка он был во дворце, проведал там, что я поехала сюда и примчался следом!

– Он любит тебя, – улыбнулась Долорес.

Леди Перси рассердилась:

– Я ему много раз говорила, что его любовь мне не нужна. Как можно быть таким настырным!

В зале показалась долговязая фигура молодого Уэлсли, сына герцога Веллингтона. Поздоровавшись с девушками и не обратив внимания на Лансдорфа, он робко сказал Элен:

– Миледи, во дворце мне сказали, что вы…

– Что я здесь, – резко перебила его она, – но уже ухожу! И не смейте за мной следовать, слышите? Грейл, Долли, идемте, – затем она повернулась к Мэри, – непременно скоро заеду снова. А с вами, фон Лансдорф, я надеюсь увидеться на днях, – и она протянула ему руку.

Дерек ее почтительно поцеловал. Леди Перси, дружески потрепав Бетти по щеке, вышла со своей свитой. Уэлсли, пробормотав какие-то извинения, бросился вслед за ними.

– Да неужели в вас совсем нет гордости? – неосторожно вырвалось у Мэри.

«Похоже, здесь кипят страсти» – подумал Лансдорф и, сохраняя отрешенный вид, отвернулся к окну, желая дать Мэри прийти в себя.

– Надо полагать, наш урок сегодня закончен, господин Лансдорф? – прошептала Мэри.

Дерек повернулся и увидел, что она плачет. Быстро достав платок, она утерла слезы.

– Простите, мне так стыдно. Вы ведь все поняли, конечно? Умоляю, не говорите никому, – вновь заливаясь краской, заговорила смущенная девушка.

Дереку стало жаль ее.

– Да ничего я не понял, слышите? Ничего, – ответил он и тихонько пожал ей руку.

– Спасибо, вы очень великодушны, – слезы продолжали течь по лицу Мэри. Утерев их вторично, она спросила, – сознайтесь, леди Перси произвела на вас должное впечатление, так ведь?

– Она очень талантлива.

– Да я же не об этом. Только не подумайте, будто я не люблю ее.

Мы с детства знакомы и она хорошая подруга. Но скажите мне ради Бога, если есть девушки подобной красоты, ума, таланта, то что делать остальным, таким как я?

– Я глубоко убежден, леди Мэри, что настоящая красота женщины заключается в ее добродетели, верном и любящем сердце, в котором нет места гордыне и лицемерию.

– Так мог бы сказать любой мужчина до встречи с леди Перси, – всхлипнула Мэри. – А ведь она гордячка! Люби она его, я, может, и не так страдала бы. Но она глубоко презирает Уэлсли, насмехается над ним и прочими безумно влюбленными в нее глупцами, а сама любит только свою скрипку.