Мозес. Том 2

Убедившись из висевшей на дверце лифта таблички, что тот не работает, он поднялся на второй этаж и остановился возле двери под номером 7.

Звонок прозвенел где-то в глубине квартиры так, словно последний раз он звенел много лет назад и с тех пор основательно подзабыл это искусство. Некоторое время за дверью стояла мертвая тишина, затем до слуха Амоса донеслись чьи-то шаркающиеся шаги, щелкнул замок и дверь отворилась.

Возникшая на пороге фигура мужчины, закутанного в плед, была едва различима в тусклом свете горевшей на лестничной площадке тусклой одинокой лампочки. Из-за его спины на Амоса пахнуло сыростью и запахом подгоревшей яичницы.

– Адвокатский дом «Плюпель», – сказал он, не делая попытки войти. – Здравствуйте. Я принес документы для… – Он вновь взглянул на конверт и закончил: – Для доктора Марка Блонски.

Мужчина посмотрел на Амоса сквозь круглые очки в золотой оправе и сказал, отступая назад и давая возможность Амосу пройти:

– Проходите.

При этом он сделал широкий жест, так что Амосу волей-неволей пришлось переступить порог квартиры, хотя, по правде сказать, он не собирался делать этого, рассчитывая закончить всю несложную операцию, не заходя в квартиру.

– Меня зовут Карл Ригель, – сообщил между тем мужчина, протягивая Амосу руку, чем сильно удивил его, потому что до сих пор никто и никогда еще не здоровался с курьером за руку.

– Очень приятно, – машинально сказал Амос, пожимая протянутую руку.

– Проходите, проходите, – поторопил его назвавшийся Карлом Ригелем. – Сквозняк.

Из глубины темного коридора действительно дуло, хотя и не свежим, а каким-то спертым и теплым воздухом, который наводил на мысль об огромной общественной кухне, где круглосуточно горел газ и с полсотни неряшливых женщин пытались приготовить для своих притаившихся в комнатах мужчин такую же неряшливую и малосъедобную стряпню.

– Для доктора Марка Блонски, – повторил Амос, протягивая письмо и ожидая, что мужчина, в свою очередь, тоже протянет руку, чтобы взять конверт с документами и расписаться.

– Срочная курьерская доставка, – неуверенно добавил он, доставая из другого бокового кармана книжечку для учета корреспонденции и видя в то же время, что его слова не произвели, кажется, никакого впечатления. Напротив, мужчина быстро спрятал руки под плед и еще раз повторил «Проходите», после чего повернулся к Амосу спиной и, кивком предлагая ему следовать за собой, быстро пошел по коридору.

– Мы могли бы, наверное… – начал было Амос, надеясь объяснить, что совершенно не обязательно забираться куда-то вглубь квартиры, чтобы поставить одну-единственную подпись. Однако в ответ на его слова мужчина только махнул рукой и даже слегка прибавил шагу, как будто испугавшись, что Амос заставит его силой расписаться в нужной графе и притом – прямо здесь, посередине коридора, под едва мерцавшей с потолка грязной электрической лампочкой.

– Чертов доктор, – пробормотал Амос, направляясь вслед за своим проводником и думая – какого черта занесло его на эту дурацкую работу курьера, к которой он не питал ни малейшей склонности, тем более, что она не приносила почти никакого серьезного дохода, зато всегда была готова ввязать его в какое-нибудь сомнительное приключение или ненужное знакомство, заставляя болтаться с одного конца города на другой с этими дурацкими документами, большая часть которых состояла из уведомлений о просроченных платежах или напоминаний о времени начала процессов, как будто для этого не были придуманы ни телефон, ни телеграф. «Только ноги сотрешь», – бормотал Амос, злобно рассматривая лысину идущего перед ним, завернутого в плед мужчины.

– Мне надо только, чтобы вы расписались в получении, – сказал Амос, впрочем, уже не надеясь, что его услышат.

Если бы он был немного внимательнее и не переживал бы так из-за своей неустроенности и неудачной работы, то наверняка сообразил бы сразу, что никакой «д-р» Блонски, клиент адвокатского дома «Плюпель», не может проживать в квартире с таким сомнительным коридором, который все никак не хотел кончаться, последовательно являя в тусклом освещении то какие-то шкафы с нагроможденными на них коробками, то висевшие на стене тазы и тряпки, а то убогие дощатые двери, из-за которых падали в коридор узкие полоски света и доносились обрывки разговоров, легкий смех или музыка. И все это длилось и длилось, словно это была не обыкновенная квартира в спальном районе Берлина, а какой-нибудь Лувр или Букингемский дворец с тысячами комнат, закоулков, лестниц и переходов, обойти которые нельзя было и за месяц, так что Амос уже стал подозревать что-то неладное, когда идущий перед ним мужчина вдруг остановился у одной из дверей и сказал:

– Одну секунду, господин курьер.

Затем он негромко постучал и, не дожидаясь ответа, толкнул дверь, приглашая войти Амоса.

Тьма, ожидавшая его за этой новой дверью, была, похоже, еще хуже, чем в коридоре, но, несмотря на это Амосу вдруг показалось, что комната, в которую он попал, имела огромные размеры. В глубине ее слышались приглушенные расстоянием человеческие голоса, а горящий где-то очень далеко огонек только подтверждал подозрения Амоса о размерах этой огромной комнаты.

– Одну секунду, – повторил мужчина и крикнул куда-то в темноту: – Включите свет. Включите! Мы ждем…

Звук его неожиданно громкого голоса почти оглушил Амоса.

Он уже собирался потребовать, наконец, прекратить это форменное хулиганство, но в этот момент в ответ на крик мужчины с накинутым пледом где-то далеко вспыхнул загадочный, неяркий синий свет, в котором перед удивленным Амосом открылось нечто, напоминающее одновременно и склад, забитый ящиками и мешками, и небольшой театр, с небольшой же пустой сценой, занавешенной темным занавесом. Ряд кресел, явно позаимствованных из какого-то кинотеатра, стоял перед сценой и сидевшие на них несколько человек, чьи лица в сумерках были отсюда совершенно неразличимы, молча смотрели на вновь прибывшего, повернув к нему свои головы.

– Собственно говоря, – мужчина обвел рукой таинственное помещение, – мы пришли.

– Я был бы вам крайне признателен, – сказал Амос, вновь протягивая мужчине конверт и раскрытую книжечку, и думая с тоской, что ему вновь придется идти по этому кошмарному, бесконечному коридору, мимо всех этих дверей, за которыми, наверное, можно было ожидать Бог знает чего, и уж во всяком случае – не того, чтобы доброжелательные жильцы включили свет и помогли ему дойти до входной двери.

– Крайне признателен, – сказал он, продолжая протягивать назвавшемуся Карлом Ригелем конверт и регистрационную книжечку. Однако, вместо того, чтобы последовать приглашению, тот благожелательно и мягко отстранил от себя протянутую Амосом руку:

– Всему свое время, господин курьер.

При этом в голосе его появились какие-то новые нотки, которых не было раньше. Так, словно он попал, наконец, в свою родную стихию, чем и был крайне обрадован.

– Но послушайте, – сказал Амос, чувствуя, что его слова не достигают цели. – Я и так уже потерял тут из-за вас целую кучу времени…

– Один момент, – мужчина, явно не слушая его, махнул рукой в сторону сцены.

Тотчас, словно повинуясь его приказу, из щели темного занавеса ударил яркий свет и вслед за негромким хлопком петарды на сцену посыпался разноцветный огненный дождь, розовый, фиолетовый и зеленый…

В воздухе немедленно запахло горелым.

– Господи, – пробормотал Амос, щурясь и прикрывая глаза ладонью. – Что это еще?

Было видно, как фиолетовые разводы дыма от сгоревшей петарды колышутся над сценой.

– Это? – спросил мужчина и снисходительно рассмеялся. – Ну, конечно. Вы ведь совсем не обязаны знать, что это такое, потому что вы здесь впервые, не правда ли? А между тем, вы видите перед собой церковь Адольфа Гитлера, в стенах которой мы рады приветствовать сегодня вас.

Он достал из-под накинутого пледа руки и несколько раз ударил в ладоши.

Сидевшие в креслах возле сцены – хотя они и находились далеко, – тоже зааплодировали, но, кажется, не совсем охотно, как будто они еще не вполне были уверены в том, достоин ли вновь прибывший тех знаков внимания, которые ему оказывали или все же следовало сначала немного к нему присмотреться.

– Послушайте, – сказал Амос, повышая голос. – Тут, верно, какая-то ошибка. Я принес документы для доктора Марка Блонски и это довольно спешно, если, конечно, я не хочу вылететь с работы…

Однако его голос мгновенно потонул в шуме и гаме других голосов, в смехе и совершенно неуместных аплодисментах.

– Так оно всегда и бывает, – мужчина дружески улыбнулся Амосу, давая ему понять, что он находится среди друзей. – Вы приносите какие-то глупые документы, а попадаете в нашу церковь, в Церковь Адольфа Гитлера, хотя еще сегодня утром вы даже не подозревали о ее существовании… Мне кажется – в этом чувствуется рука Провидения.

Все дружно закивали головами.

– Не уверен, – сказал Амос, чувствуя, что ему пора выбираться. – Пожалуй, будет лучше, если я пойду. В конце концов, письмо можно отнести и позже.

– Куда спешить? – улыбнулся мужчина и несильно стукнул себя ладонью по груди. – Прислушайтесь к вашему сердцу, господин курьер. Прислушайтесь к нему, и оно укажет вам правильное направление.

Последние слова его, впрочем, потонули в неожиданно и громко зазвучавшем органе, который играл увертюру к Тангейзеру, так что Амос понял, что, по крайней мере, до конца увертюры ему не удастся вставить ни одного слова, тем более что одновременно с органом занавес, скрывающий сцену, стал медленно расходиться, открывая столп света, который падал с высоты на затянутую красной тканью сцену, в глубине которой находился на возвышении украшенный цветами огромный портрет Адольфа Гитлера, который внимательно и печально смотрел прямо на Амоса, словно мудрый отец, который видел все недостатки своего сына, но надеялся, что при надлежащем усилии, они могут быть искоренены и преданы забвению.

– Позвольте, – сказал Амос, поражаясь размаху того, что он видел – Что это?

При этом ему пришлось повысить голос, чтобы перекричать звуки Тангейзера.

Мужчина с пледом посмотрел на него с легким сожалением.

– Если вы говорите о лицензии, – сказал он, слегка наклонившись к Амосу и кивая куда-то в сторону, – то ее копия висит возле раздевалки, если вы захотите, то можете легко убедиться в этом сами.

– У вас есть лицензия? – с сомнением произнес Амос, впрочем, уже не так уверенно, как прежде. – Лицензия, которая позволяет вам… – Он помахал перед собой свободной рукой и не находя нужных слов, негромко засмеялся.

– Можете не сомневаться. У нас есть лицензия, полученная непосредственно от Министерства юстиции. Мы зарегистрированы как некоммерческая религиозная организация. Если вам угодно, можете даже познакомиться с подлинниками всех регистрационных документов. Они находятся у главного бухгалтера. Его, правда, сейчас нет, но я надеюсь, что скоро он приедет.

Все это он проговорил, наклоняясь к Амосу, чтобы тому было лучше слышно. Потом он выпрямился и крикнул, перекрывая звуки Тангейзера, сидевшим рядом со сценой людям:

– Он сомневается, есть ли у нас лицензия!

Никто ничего на это не сказал, однако, все повернули головы в сторону Амоса и долго смотрели на него, словно он позволил себе нечто не совсем приличное.

– Ладно, – сказал Амос, делая вид, что ему совершенно наплевать, что про него думают окружающие. – Все это, в конце концов, не мое дело. Я только курьер, который должен отдать это письмо в руки того, кому оно предназначено. Надеюсь, вы поможете мне, наконец, выбраться отсюда?

– Я уже сказал вам – всему свое время, – произнес мужчина в пледе и затем спросил: – Знаете, какая ваша главная беда, которую вы, похоже, даже не замечаете?.. Вы постоянно думаете о земном, о временном, о проходящем, тогда как мне кажется, вам давно пришло время подумать о небесном… Надеюсь, вы понимаете?

– О небесном, – Амос вложил в свою реплику столько иронии, сколько смог. – Я пришел, чтобы вручить человеку важное письмо, а вы говорите, что я должен заботиться о небесном… Может быть, вообще выбросить его вон?

И он помахал перед собеседником зажатым в руке конвертом.

– Это как вам будет угодно, – сказал мужчина, оставив без внимания иронию Амоса. – Но на вашем месте, я благодарил бы судьбу за то, что она привела вас в это святое место. Поверьте, далеко не всем повезло так, как вам.

То, что говорил собеседник Амоса, – как, впрочем, и все остальное, – было, конечно, лишено всякого смысла. И тем не менее, чувствуя небольшой приступ любопытства, Амос спросил:

– И чем же это, интересно, мне, по-вашему, повезло?.. Может, тем, что я попал в компанию патентованных сумасшедших, которые поклоняются портретам черт знает кого?

Мужчина посмотрел на Амоса, как смотрят на заблуждающегося, но искреннего и даже где-то симпатичного собеседника:

– Вам повезло, потому что, не приложив никаких усилий, вы попали, по милости Господней, в Церковь Адольфа Гитлера… Если вы верите в то, что при всех обстоятельствах дух всегда остается выше материи, то вы должны быть последовательным и поверить в то, что ваше присутствие здесь ни в коем случае не может быть названо случайным.

– В Церковь Адольфа Гитлера, – сказал Амос, предвкушая выражение, которое должно было появиться на лицах его друзей и знакомых, после того, как они услышат от него эту идиотскую историю. – Отличная мысль! Особенно если вспомнить, что Ваш Адольф, если вы не знали, застрелился еще тогда, когда ваш дедушка ходил пешком под табуретку. Или для вас это новость?

– Отчего же? – мужчина с явным сожалением продолжал смотреть на Амоса. – Просто эта гипотеза не выдерживает никакой серьезной критики.

– Эта гипотеза? – переспросил Амос, вытаращив глаза.

– Ну, конечно, гипотеза, – мужчина вытащил из-под пледа руку и обвел ею все видимое пространство, словно призывая Амоса убедиться самому, где находится настоящая правда. – А что же, по-вашему, еще?

Тангейзер между тем смолк, и прежде, чем открыть рот, Амос успел увидеть, что на самом деле играл никакой не орган, а всего лишь старый проигрыватель, который стоял на ступеньках ведущей на сцену лесенки, и теперь, когда кто-то из присутствующих встал, чтобы поменять пластинку, можно было ожидать, что Амосу опять не удастся обратить внимание присутствующих на свои проблемы.

И он не ошибся.

Седьмой скрипичный концерт Моцарта грянул откуда-то с высоты, и притом грянул со всей силой, так что поначалу могло показаться, будто это играет не старенький проигрыватель, а, по крайней мере, Большой симфонический оркестр Вильгельма Фуртвенглера.

– Акустика, – с уважением сказал мужчина и натянул себе на голову плед. – Между прочим, ничего удивительного, потому что этот дом построен в 1813 году. Сначала тут был домашний театр княжеского дома Визенбахов, а затем – обыкновенный доходный дом, который к счастью дожил до наших дней.

– Господи, – Амос попытался вспомнить, как ему представился мужчина. – Господин Ригель…Вы не могли бы проводить меня назад, до двери?..

– Не сейчас, не сейчас, – мужчина несколько фамильярно взял Амоса под руку и быстро провел его мимо сцены и сидевших в креслах людей, чьи мрачные лица, пожалуй, не вызвали у Амоса большого доверия. Впрочем, и маленького тоже. Правда, какая-то совершенно несимпатичная старушенция в белых буклях помахала ему и даже послала нечто вроде воздушного поцелуя, чем вызвала, кажется, недовольство сидевшего с ней рядом старичка, который погрозил ей пальцем и громко обозвал старой дурой, с чем Амос, впрочем, с удовольствием согласился. Между тем, назвавшийся Карлом Ригелем мужчина, взяв Амоса за плечо, почти насильно повел его вдоль сцены. Вцепившиеся в плечо Амоса пальцы говорили о недюжинной силе их хозяина.

– Куда вы, собственно говоря, меня тащите? – спросил Амос, удивляясь глупости собственного вопроса. – Послушайте, вы сейчас помнете мне костюм, а ведь он является собственностью компании…

Голос его, тонущий в звуках Моцарта, был, однако, едва слышен.

– Лучше воспользуйтесь выпавшим вам случаем, герр курьер, – сказал мужчина, почти втаскивая за собой на сцену растерявшегося Амоса и сразу поворачивая с ним в правую кулису, в небольшое помещение, где горела, пожалуй, сотня свечей, а на столе, – над котором висело большое медное распятие с раскинувшим руки фюрером, – стояли сотни мелких безделушек, имевших, по всей видимости, какое-то сакральное значение.

– Алтарь Победы, – произнес Карл Ригель так, словно сказанное им легко и просто все объясняло, устраняя все возможные сложности и недоразумения.

Тут, на столе, были расставлены без всякой системы разные фигурки Адольфа, сделанные из меди, пластика и глины.

Адольф с няней, Адольф на прогулке, Адольф с любимой овчаркой, Адольф, попирающий врагов и все в том же духе, хотя больше всего было, конечно, небольших статуэток, изображавших Адольфа-Победителя, наступающего ногой на змея или прижимающего к земле костлявую Смерть, с косой и часами в руке.

– А теперь идите сюда, – не унимался Ригель, увлекая Амоса в небольшой коридорчик, на стенах которого разместились несколько десятков картин, о содержании которых можно было догадаться заранее.

– Призвание юного Адольфа, – вещал его спутник, показывая пальцем на картину, где был изображен молодой Адольф, стоящий по грудь в воде и смотрящий на луч света, который падал на него с неба. – Святой дух нисходит на него в виде орла. Вот он, орел, – добавил Ригель и перевел палец на парившую над головой фюрера птицу, как будто опасался, что Амос ее не заметит.

Следующая картина изображала того же юного Адольфа, искушаемого Диаволом, у которого было лицо Ленина. Диавол предлагал юноше отведать аппетитного поросенка, но тот только загадочно улыбался и смотрел вдаль, сквозь стены пещеры, словно видел там давно ожидаемое светлое будущее.

Эту загадочную улыбку, которая бродила по его губам, можно было легко отыскать и на других, висевших тут полотнах.

– Призвание апостолов, – мужчина перешел к следующей картине. – Генрих, Йозев, Франтишек, Вольдемар и другие.

Апостолы стояли на почтительном расстоянии от фюрера, призывавшего их всех сразу и осенявшего толпу призванных крестным знамением.

– А вот Явление святого Адольфа Франциску Ассизскому на торговой площади города Лиона. Франциск Ассизский получает новый устав братства и наставления фюрера относительно общих принципов устройства монашеской жизни.

– Понятно, – вздохнул Амос.

– Адольф Гитлер насыщает пятью хлебами пять тысяч делегатов, собравшихся на съезд Национал-социалистической рабочей партии в Нюрнберге, – пояснил мужчина, останавливаясь перед следующей картиной.

Лица изображенных были благоговейны и чисты, тянущиеся к хлебам руки одновременно вытягивались в нацистском приветствии, полузакрытые глаза напоминали тем, кто еще не совсем хорошо понял суть происходящего, что главным здесь был вовсе не хлеб, а нечто, что невозможно было ни потрогать, ни нарисовать, но что превращало отдельных, усталых и не слишком умных людей в единый бесстрашный организм, в котором исчезали все различия и сглаживались все противоречия, взамен чего на свет являлась облаченная в небесный свет Истина по имени Вечная Церковь Адольфа Гитлера.

– Адольф Гитлер закладывает первый камень на строительстве городской берлинской синагоги, – сообщил мужчина, показывая на полотно, на котором неутомимый Адольф швырял лопатой землю и смотрел на разверзшиеся над ним Небеса, откуда на него, в свою очередь, взирал с кроткой улыбкой все тот же Отец наш небесный.

– Не может быть, – сказал Амос, не веря своим глазам. – А как же… как же?

Он пощелкал в изумлении пальцами, но Карл Ригель понял все и так.

– Холокост, – сказал он, понижая голос, словно его спросили о чем-то совершенно неприличном. – Что же делать, если еще находятся среди нас те, которые хотят испортить отношения между народами и придумывает всякую несусветную чушь, вроде этого самого Холокоста, которого никто и никогда не видел?.. Ну, зачем, скажите на милость, Сыну Божьему, который мог бы попросить у Отца своего небесного легион ангелов, понадобилось уничтожать еврейский народ, который он всегда ценил, любил и уважал?.. Очень глупо, мне кажется.

Боже ж, мой, подумал Амос, рассматривая детали этой удивительной картины. Похоже, мы все ищем не там и не то. Потому что мы всегда ищем что-то осязаемое, реальное, плотное, – поддающееся учету, мере и классификации, – то, за что можно ухватиться, чего можно коснуться, что с твердостью укажет, в случае необходимости, на свои основания, – и тогда какая разница, какое имя будет носить тот, кто в очередной раз пообещает нам спасение? Кто поведет за собой, заставляя в миллионный раз забыть, что мы всегда ищем не там и не то… не там и не то… не там и не то…

– Не там, и не то – повторил Амос, подходя к следующей картине.

Там он увидел повисший под Млечным Путем Крест и раскинувшего руки фюрера, одетого в белый маршальский костюм с кортиком. Голова Распятого была закинута назад, но взгляд вновь устремлен в Небеса, где души праведников и святых приветствовали его славословием и игрой на разных музыкальных инструментах.

– Распятие святого Адольфа, – пояснил Карл, но от комментариев воздержался, словно нарисованное было само себе комментарием и ни в каких подсказках не нуждалось.

– А здесь художник изобразил главное событие земной жизни нашего Адольфа, – голос экскурсовода вдруг благоговейно задрожал. – А именно, воскресение из мертвых. Напрасно силы Ада надеялись, что смерть положит предел всемогуществу Божьему. Бог оказался сильнее всяких правил и воскресил его из мертвых, что, впрочем, и не удивительно, ибо это было предначертано в Книге жизни еще до создания мира.

– Ах, вот оно что, – сказал Амос. – Стало быть – предначертано?

– С научной точностью, – подтвердил мужчина. – На третий день он явился своим ученикам и возвестил им, что под водительством Святого Духа созидает Церковь свою, а затем вознесся в обитель Отца Своего, чтобы ждать там, когда исполнится полнота времен, чтобы он мог вновь прийти на землю, но уже как грозный судия и беспощадный воин.

– Мне кажется, он уже сделал один раз такую попытку, – сказал Амос.

– Мир не принял его, потому что не понял, – и Карл Ригель закатил к Небесам глаза.

– Простите меня, герр уж не знаю, как вас там на самом деле зовут, – сказал Амос, уже не скрывая раздражения, – но все, что вы сказали, почему-то напоминает мне другую историю, которая произошла, как уверяют ее адепты, две тысячи лет назад и опять-таки именно с Сыном Божьим, распятым, умершим и воскресшим в точном соответствии со Священным Писанием… Вам не кажется, что тут есть над чем подумать?

– Все дело в том, сын мой, – сказал собеседник Амоса, улыбаясь ему открытой, всепонимающей и терпеливой улыбкой, – все дело в том, что наш фюрер как раз и является тем самым Сыном Божиим, о котором вы только что изволили упомянуть… Да, да, да, – он вновь подхватил Амоса под руку и вывел его назад, на сцену. – Именно так и обстоит дело, в чем легко убедиться, если обратиться к свидетельству своего сердца, которое никогда не обманывает!..

Он подтолкнул Амоса к середине сцены и вдруг закричал куда-то вглубь её, поднимая голову и размахивая рукой:

– Сильвия!.. Сильвия!.. Идите сюда!

В ответ на его крик, неожиданно и быстро спустившиеся с колосников качели принесли одетую в какой-то розово-голубой цирковой наряд молодую брюнетку, которая легко и непринужденно сидела на этих качелях, невольно наводя на мысль о цирковой школе.

Ее качели несколько раз пронеслись над сценой, затем умерили свой бег, потому что женщина, похоже, слегка их притормозила, а потом плавно закачались почти рядом с Карлом Ригелем и Амосом.

– Скажи нам, Сильвия, кто ты? – спросил мужчина, протягивая к пролетавшей мимо циркачке руку.

Женщина сделала серьезное лицо, как будто была не совсем уверена, что ответит правильно, а затем продекламировала неожиданно громким контральто, скрашенным легким завыванием:

– Я – воплощение Адольфа Гитлера и замещаю его на земле до тех пор, пока он не вернется назад, чтобы судить живых и мертвых.

Затем она улыбнулась неожиданно приятной и нежной улыбкой и помахала Амосу голой ногой.

– Однако, – выдавил из себя Амос, искоса посмотрев на стоявшего рядом мужчину, ожидая, что он скажет. Но вместо того, чтобы что-нибудь сказать, тот быстро подпрыгнул и схватился за край пролетавших мимо качелей, тем самым чуть не сбросив с них розово-голубую циркачку. При этом он умудрился быстро поменять руки и схватить ее за ногу, так что если бы она не вцепилась обеими руками в канаты, то наверняка, свалилась на сцену.

– Противный Петр, противный, противный, противный Петр! – заверещала женщина и попыталась вырваться из рук мужчины.

– Богиня, – сказал тот, и не думая отпустить ее. Потом он повернул голову к Амосу и спросил, не хочет ли он тоже подержать воплощение Адольфа Гитлера за ножку, на что Амос ответил категорическим отказом, хотя, возможно, в другое время и при других обстоятельствах он бы с удовольствием принял это предложение.