La Critica (первая книга казанской трилогии)

– Они существуют? Родители?.. – на полном серьёзе спросил я.

– Да, – усилила кивком головы свой       ответ Марта.

– Может быть позже; мы уже приехали. Нам назначено на шестнадцать ноль-ноль, – я посмотрел на новые часы. – Паркуйся пока.

– Разве для таких как мы не полагается место на парковке? – Марта окинула взглядом перспективу.

– Сегодня суббота; жаркий денёк, – медленно проговорил я, высматривая место под парковку Танка. – Такая большая страна, и так трудно припарковаться.

– Т-с-с-с… – посмеялась она и потрогала указательным пальцем галстук на моей шее.

Я не стал пренебрегать этим аксессуаром, ведь он приобрёл историю.

– Да, надел галстук, – подтвердил я. – Вот конкретно этим была привязана моя левая рука.

– С-с-с…

С минуту мы сидели молча, потом Марта вернулась к прежней теме разговора:

– У нас, милый, вся жизнь впереди, чтобы узнать друг о друге всё. Если пожелаем, – Марта достала из бардачка карандаш для глаз.

Сзади засигналили и нам пришлось отъехать. В поисках парковочного места мы удалились от пункта назначения довольно далеко, – примерно на четыре минуты неспешной ходьбы. Наконец остановились на парковке одного из ресторанов центра города.

– Если что – зайдём выпить по чашке кофе, – отпразднуем, – предложила Марта, указывая на заведение за нашей спиной.

– А может доедем до того заведения, где мы с тобой ели штрудель с шампанским? – предложил я. – Помнишь? Давно.

Стальская пощёлкала языком, обдумывая предложение. Это щёлканье, вкупе с затуманенным взором, действовало на меня одновременно умиляющее и волнующе. Вообще говоря: всё, что делала Стальская ртом мне безумно «нра».

Установилась тишина. Мы умели молчать в присутствии друг друга без всякой неловкости, и сейчас пользовались этим. Я нарушил молчание:

– Вот если бы…

– Да… – перебила меня Марта, явно отвлёкшись от своих мыслей.

– Вот если бы я был писателем и рассказывал историю нашей жизни…

– Да?

– То мой герой – чтобы читателям стало понятнее происходящее – должен был бы спросить твою героиню…

– Да?..

– Он бы спросил: «Зачем мы это делаем?»

Марта захлопнула козырёк с зеркальцем и убрала карандаш, достала расчёску. Набрала воздуха в лёгкие:

– Каждый из нас делает это по своим причинам, но есть как минимум одна общая причина для этого.

– Да?.. – пришёл мой черёд «дакать».

– Это общая причина в том, – Марта тщательно подбирала слова, – что этим… этим жестом… этим актом мы хотим показать самим себе и всему миру, что мы друг для друга – особенные люди. Если мужчины друг для друга – особенные люди, они могут дружить. Мы берём традиционные отношения.

– Да-да, я понимаю, – закивал я.

Марта продолжила:

– А когда мужчина и женщина друг для друга особенные, то они могут пожениться, – Марта улыбнулась одной половиной губ, в знак того, что она закончила объяснение.

– Мне понравилось.

– А что касается отдельных причин каждого из нас, то…

– Не надо, – остановил я Марту. – Читателям хватит и этого.

Марта начала расчёсывать волосы. Я снова глянул на часы и поправил рукав рубашки, потом другой рукав. Хм… Кое-кто поудачливее меня сказал, что лишними произнесёнными словами, мы только ограничиваем свою жизнь; загоняем себя в рамки. Я бы не хотел, чтобы у меня были рамки, чтобы у нас с Мартой были рамки; чтобы у Глеба были рамки. Мы на правильном пути. «Я буду беседовать с тобой обо всём, что есть и что будет у меня на сердце, чтобы ничего не осталось сокрыто», – сказал я себе.

– Знаешь, милый, я влюбилась в тебя с первого взгляда.

– Ой, да брось! – вырвалось у меня. – Правда, что-ли? Может «раза»?

– Правда, конечно.

– Круто! Я такой, – я сделал глубокий вдох. – Хотя в тот момент в прихожей мы даже не смотрели друг на друга…

– Ты вспоминаешь полуторагодовалый момент, а я имела в виду тот раз – на стадионе, на дне города. Сколько лет прошло? Одиннадцать?

– В августе будет двенадцать, – сказал я.

Мы помолчали. Потом Марта лукаво улыбнулась и спросила:

– А если бы ты был не писателем, а режиссёром, то, что должны были сейчас делать наши герои?

– Тут всё ещё проще. Никаких лишних слов! Современный зритель терпеть не может болтовню на экране. Если бы это было кино, то наши герои, в ожидании условленного часа, перебрались бы на заднее сиденье этого огромного автомобиля и занялись сексом, – я легонько стукнул костяшкой указательного пальца по поручню над перчаточным ящиком. – А режиссуру всей этой истории я бы доверил только Хармони Корину, однозначно. Или Мадонне, однозначно.

– Хм… – Стальская медленно повернула ко мне голову, ещё медленнее улыбнулась, прикусив нижнюю губу (так в определённые моменты делают все девушки независимо от образования), глазами показала мне на задний ряд. – Хм…

Если бы такому суждено было случиться, когда б Марта попросила меня придумать брачную клятву, я, недолго думая, процитировал бы поэта, изменив в его четверостишии одно слово (извиняюсь, конечно): «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся, – и нам СОМНЕНИЕ даётся, как нам даётся благодать…» На первый взгляд – не очень подходящая максима для выражения вечной любви. Слово «сомнение» наводит на невесёлые мысли. Однако, по зрелому рассуждению, эти слова вполне могут быть девизом всей жизни, значит и брачной клятвой тоже. Если уж совсем обнаглеть и ещё раз позволить себе изменить – на этот раз – два слова в этих божественных прочувствованных гением строках, то получится: «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся, НО нам ЖЕЛАНИЕ даётся, как нам даётся благодать…» «Это бы понгавилось Марте, – прошептал мне на ухо картавый двойник. – Скажи ей». «Нет, это лишнее», – мысленно ответил я ему.

Прошу прощения за использование в этом абзаце избитых выражений, букв, знаков препинания… Кланяюсь поэту Ф. Тютчеву, написавшему в конце своей жизни строки:

«Нам не дано предугадать,

Как слово наше отзовется, -

И нам сочувствие дается,

Как нам дается благодать…»

Голос, который способен возвращать души с Того Света, уж точно не будет сейчас лишним.

I say, that’s life, and as funny as it may seem

Some people get their kicks steppin’ on a dream

But I don’t let it, let it get me down

Cause this fine old world, it keeps spinning around

I’ve been a puppet, a pauper, a pirate, a poet – a pawn and a king

I’ve been up and down and over and out – and I know one thing:

Each time I find myself flat on my face

I pick myself up and get back in the race…

*****

Взгляд Марты был затуманен отчаянием и наркозом.

– Марта, у меня кажись часы спёрли! Пока я тут спал!.. – я был ошарашен этим открытием.

– «Кажись», «спёрли»! Выражаешься, как деревня! Ещё называешь себя интеллигентным человеком! – зло проговорила Марта. – Твои часы на каминной полке уже две недели лежат, с последней дискотеки. Уже три часа дня.

Я медленно начал движение через парковку к выезду. Нужно что-то сказать, но я боялся вызвать гнев Стальской; я берёг её нервную систему.

– Как твои «зубы»? – сочувственно, но твёрдо спросил я.

Марта отвернулась и молчала. В отражении правого зеркала заднего вида я видел её лицо; огромные солнечные очки, напряжённая складка между бровей. Вдруг подбородок Стальской дрогнул, моё сердце пропустило удар. Я резко остановил машину и, для пущей убедительности, рванул вверх ручной тормоз. Марта забыла свой плаксивый порыв и вопросительно уставилась на меня.

– Слушай, Марта! Мы сейчас с тобой заедем в магазин, потом возьмём суши на вынос, а потом рванём в одно местечко на берегу Волги и накушаемся водки до потери совести. Будем весело орать и материться; будем громко слушать музыку и проклинать человечество, и пить водку, и есть вкусности всякие, и радоваться весне, и мочить ноги по колено, и… и… подпевать магнитофону… Я буду показывать перед тобой свою молодецкую удаль, буду остроумно шутить и нелепо ухаживать за тобой… А ты… ты будешь танцевать, будешь снисходительно улыбаться и придумывать мне всякие смешные прозвища!.. А? А?! Решено!

«…Do you think we'll be in love forever?

Do you think we'll be in love?..»

– Зачем я тебе, Вадим? – из-под тёмных очков по щекам Марты лились слёзы.

– Заткнись, дура! – заорал я и ударил несколько раз сжатыми кулаками по рулю. – Просто, заткнись… – на этот раз еле слышно прошептал я, отвернувшись в другую сторону.

«…Baby put on heart shaped sunglasses

Cause we gonna take a ride…»

Марта подняла очки на голову и закрыла лицо ладонями. В следующее мгновение Стальская обвила мою шею руками, притянула к себе и горячо зашептала в самое ухо:

– Спасибо, милый, спасибо…

Два раза подряд поцеловала в губы, оставив вкус соли. Бессонные ночи и сопутствующие события порядком расшатали мои и без того игрушечные нервы. Я балансировал на грани комы и бесстыдной истерики. Марта всё ещё держала мою голову у своего лица; её ресницы щекотали мне ухо; слёзы и сопли, казалось, склеили нас навеки. Время юношеского мозгокрутства подошло к концу. Мы уже были другие.

Вот она меня отпускает. Вытирает тыльной стороной ладони мои и свои щёки, настраивает зеркало заднего вида на своё лицо. Последний взгляд на отражение, – как ни в чём не бывало. Приглаживает волосы, поправляет складку рубашки на груди. Манжеты… Смотрит на меня тёмно-тёмно-синим взглядом. Кончик языка скользит по пересохшим губам и исчезает за такой знакомой скептической усмешкой. Очки, как забрало опускаются на лицо. «Кх… Кх… Мм…», – произносит Марта Стальская, а потом сразу:

– Кто-то грозился отвезти на пустынный берег Волги, накормить вкусняшками и споить водкой?.. – южно-калифорнийская улыбка озарила парковку среднеповолжской больницы.

– Я ничего не говорил про «вкусняшки», я говорил про вкусности. Это две большие разницы, как говорят у вас в Одессе. Хотя, твоя интерпретация мне больше нравится, – я понял, что всё плохое позади, а впереди только хорошее.

– Вы будете болтать, господин Аронов, или заведёте свой полу-мачо-мобиль и выкрутите до отсечки в направлении вышеперечисленных соблазнов?.. – Марта скинула полусапожки и положила ноги около рычага коробки передач.

– Хм… Дайте подумать, госпожа Стальская. Я выбираааюю… «До отсечки!»

– И диетической «Mountain dew», – велела Стальская.

Машина, вильнув задом, выехала на проезжую часть и, по автобусной полосе, пренебрегая правилами дорожного движения и нормами морали, долетела до поворота направо. Водитель этой машины в это время думал: «Если я хороший человек, то только в самом плохом смысле этого слова».

*****

С того самого момента как машина скрылась за поворотом, эти двое больше не расставались, а примерно через шесть недель, не сказав никому ни слова (очевидно поняв выражение «таинство брака» слишком буквально), поженились. И закроем эту тему.

«…Say it's gonna be alright

Hit me my darling tonight

I don't know why but I like it

Gotta get back to the wire

Give it up give it up, live it up live it up…»

Любое движение, – во времени или в пространстве, –

это вопрос денег

Г. Стальский

Глава о тринадцатом выпуске

La

Critic

’и, хотя какого чёрта

Переписка в Твиттере Г. Стальского

В.А.: Новый бенефис Джейсона-нашего-Стетхема. «Шальная карта». Нечто среднее между артхаусным «Револьвером» и всеми остальными фильмами со стариной Джейсоном. В этой истории, наш любимый «бывший спецназовец» раздаёт пиз… не весь фильм напролёт, а только немного в середине и много в конце. Рекомендую к просмотру.

Г.С.: Фильм «Моя Госпожа» примечателен актрисой первого плана. Обаяние врождённого порока на фоне наивных садо-мазо, БДСМ, ГИБДД и прочих унижений.

*****

А что касается тринадцатого номера рекламной брошюры La Critica, то её всегда можно отыскать в центральной библиотеке нашего города.

Фармацевтика в союзе с природой способны устроить такое,

перед чем смерть покажется пикником на взморье

М. Веллер

Глава о том, как мы ехали от Бимерзкого. Ехали-ехали и приехали

02 мая.

В восемь часом вечера мы втроём приехали к Сицилии в «Фанерный Пейзаж». Выдача зарплаты и короткий разговор заняли пятнадцать минут. В половине девятого мы поднимались в лифте на предпоследний этаж жилого комплекса «Суворовский», чтобы встретиться с нашим адвокатом. Бимерзкий быстро справился с официальной частью, а именно с запиранием наших денег в своём сейфе, и перешёл к неофициальной в виде дурацких разговоров, в которых были такие фразы как: «Дорогая, ты сегодня останешься дома?»

Когда мы спускались в лифте вниз, Марта сказала: «Я ему завра всё расскажу». «Ладно», – ответил я, смотря в одну точку. «Серьёзно. Завтра. С глазу на глаз», – заверила меня Стальская. «Хорошо», – ответил я. «А мне расскажете?» – и так обо всём догадавшись, спросил Стальский.

Мы умирали с голоду, но не поддались порыву поужинать в городе, а решили доехать до домашней еды Джессики. Как назло на выезде из города дорожная полиция останавливала почти все автомобили с целью тщательного досмотра и мозгоклюйства. «Аронов-гад, выбрасывай всё из окна!» – наполовину в шутку, на три четвёртых всерьёз сказал Стальский. У меня ничего не было (с собой), поэтому мы с лёгким сердцем остановились по мановению полосатого жезла. Сам досмотр не занимал много времени, а вот очередь на него занимала.

– У тебя давно эти конфеты лежат, – сказал я Марте, указывая на коробку грильяжа на задней полке. – Откроем, если они не испортились.

– Камни не портятся, – пошутил Стальский.

– Это кто-то вместе с цветами подарил после съёмок «Завтрака», – сказала Марта. – Посмотри срок годности.

– Ты никогда не приносила домой цветы, – заметил я. – Часто дарят?

– Каждый раз, – сказала Стальская. – Всем девочкам-ведущим дарят цветы.

«Надо бы подарить Мартке цветы», – сделал я мысленную заметку, отправляя в рот первую конфетку.

– Ну-ка, – потянулся рукой Глеб и сцапал сразу две конфеты.

Затем и Стальская взяла конфету.

Когда инспектор подошёл к нашей машине, мы уже спороли полкоробки грильяжа и страдали чувством вины за испорченный аппетит.

– Инспектор, не желаете конфетку, – с заднего сиденья спросил я, протягивая коробку.

– Нет, благодарю, – ответил служитель автозакона. – Документы в порядке?

– Да, в полном, – открывая разрисованный под хохлому клатч от D&G и протягивая права, ответила Стальская.

Инспектор посветил фонариком на карточку водительского удостоверения и, вместо того, чтобы спросить свидетельство о регистрации и страховку, расплылся в улыбке и спросил:

– Марта Стальская, можно я с вами сфотографируюсь?

Пока происходила селфи-сессия, мы с Глебом съели ещё по конфете.

– Запрячу фотку поглубже, – сказал инспектор, водя по экрану своего Яблока, – чтобы жена не нашла. Хи-хи.

Пожелав удачи в творчестве и личной жизни, полицейский отпустил нас без досмотра.

Нам предстояла ещё одна остановка в пути, – в магазине, чтобы купить свежий хлеб.

Через пятнадцать минут мы вошли в дом и расползлись по ванным комнатам с целью мытья рук. Джессика тем временем разогревала ужин.

Собравшись в гостиной через пять минут, мы расселись кто куда в ожидании последних штрихов в картине нашей трапезы.

– Ох, чёрт, такой фильм страшный посмотрел!.. «Голод» называется. Как раз в тему, – Стальский нервно крутил самокрутку, сидя на диване перед включенным телевизором.

– Что? «Голодные игры»? – рассеянно спросила Стальская, не отрываясь от чтения с планшета.

– Какие, нахер, «Игры…»?!.. – заворчал Глеб. – «Голод». Фильм про лидера ирландской республиканской армии, который заморил себя голодом в тюрьме.

– Про иракского лидера? Ммм… Интересно, – покачивая головой и продолжая читать, сказала Стальская.

– Блин, отвали со своими иранскими лидерами, глухая тетеря… – прошипел Глеб, взглядом подгоняя Джессику.

Я тоже порядком проголодался. Конфеты, казалось, только усилили чувство пустоты в желудке. Вообще-то я чувствовал себя нехорошо, какое-то обезвоживание, что-ли.

– Это тот фильм с Фасбиндером в главной роли? – чтобы отвлечься от своего плохого состояния здоровья спросил я у Глеба.

Глеб с гримасой отчаяния посмотрел на меня, как будто ничего не понимая, спустя несколько секунд ответил:

– Да-да, этот самый фильм.

Лицо Стальского отразило боль и страдания. У меня в животе в этот миг сильно кольнуло.

– А-а, ч-ч-чёрт!.. – прошептал я.

Со стороны интерната, несмотря на поздний час, раздался звук тяжёлой строительной техники.

– Опять эти дятлы! – заорал Глеб, так что все, кроме Марты вздрогнули.

Не меняя позы, Марта сказала:

– Точно! Опять эти дятлы!

Долю секунды я удивлялся, потом почувствовал солидарность со Стальскими и отчаянное негодование по поводу того, что нас беспокоят этими звуками. А, почти задыхаясь от злости, зашипел:

– Опять эти… эти… дятлы!..

Здесь происходило какое-то безумие, но причина от меня ускользала; меня затошнило, а потом сразу перестало тошнить.

– Хотя какая разница. Нам не так уж мешает этот звук, тем более он не продлится долго, – тоном аутотренинга сказал Глеб.

Я посмотрел на Марту. Она, не отрываясь от чтения, сказала:

– Хотя, конечно, да… Нам не слишком уж мешает этот звук, к тому же он не продлится долго.

Я хотел сказать, что мой ум отказывается понимать происходящее, но, с ужасом заметил, что говорю следующее:

– Справедливости ради, скажу: нам не больно-то мешает это тарахтение, ведь оно длится всего ничего.

Было очевидно, что мы втроём пребываем в плену солидарности, находясь в плену одного вещества. Последние полминуты, Норма стояла около холодильника и с ужасом следила за происходящим.

– Горло… – прошептал Стальский и скатился с дивана на пол, приземлившись на лицо.

Со стороны Марты произошло какое-то движение, а также раздался лёгкий стон. Стальская со стуком уронила планшет на стойку, и дрожащим голосом проговорила: «Моя голова…», – после чего, почти не сопротивляясь, упала на пол. Я ощутил себя китом, выброшенным на берег, который слишком тяжёл для того чтобы дышать без воды. Картинка в поле моего зрения сменила угол, – я лежал на полу и смотрел на Стальских и ноги Нормы. Я не мог говорить.

– Норма! Норма! – раздался звук голоса Глеба, – Скорую помощь… Марка… Конфеты в Танке… Марк… Скорая помощь в Танке… Звони конфетам…

– Норма-Норма… – просипела Стальская, подражая интонации брата.

Это последнее околочеловеческое, что я запомнил.

*****

За те пять или шесть часов, что мы ждали реанимации, я ни на минуту не терял сознание. Чудинская скорая помощь приняла решение везти нас в городскую больницу. Все трое ехали на разных каретах. Как на бал.

Пока в лаборатории делали анализ оставшихся четырёх конфет грильяжа, нам промыли желудки и сделали клизмы, а потом мы с Глебом лежали неподалёку друг от друга на каталках в коридоре. Стальской в поле нашего зрения не было. Всё это время мы не могли самостоятельно двигаться и даже держать головы. Мы могли говорить.

Итак, мы с Глебом разговаривали. Болтали и смеялись на весь этаж. Кто-то из нас спросил у другого: «А где Марта?» Следующие мням-мням-мням минут мы орали: «Марта! Марта!» кто громче. Потом мы катались на каталках наперегонки, что в последствие оказалось вымыслом упоротого мозга.

В какой-то момент пришла медсестра и вколола нам что-то по вене. Перекинувшись напоследок очередными шутками, мы уснули. Мне приснилось, что мы ждём в гости президента Северной Кореи и очень по этому поводу волнуемся. Я же, не желая бить челом перед «уважаемым гостем», покрасил волосы в белый цвет и ушёл в баню читать газету.

*****

03 мая.

– А у гражданина… Стальского ещё и кокаин.

Я открыл глаза и сфокусировал взгляд. У изножья моей больничной койки стояла женщина в белом халате с фонендоскопом вокруг шеи и зачитывала что-то с металлического планшета с прищепкой на ухо мужчине в накинутом поверх костюма халате. Увидев, что я пришёл в сознание, врачиха вышла из палаты.

Уже в силу сформировавшейся привычки, я повернулся налево, надеясь на соседней койке увидеть Стальского. Глеб не подвёл, – он мирно посапывал на соседней кроватке.

– Очнулись, господин Аронов? – задал риторический вопрос мужчина, доставая из недр своих одежд удостоверение сотрудника МВД и разворачивая его перед моими замутнёнными очами. – Давайте побеседуем о произошедшем.

– Где Марта? – разлепляя спёкшиеся губы, промямлил я.

– Вадим, будет лучше, если я буду задавать вопросы, а вы отвечать, – тоном умника, как мне в тот момент показалось, проговорил мужчина.

– Где Стальская, придурок?! – мгновенно озверел я, вскочил с кровати и тут же рухнул на пол.

– А! Сукккка! Не закапывайте, я живой!!! – раздался с соседней койки возглас моего партнёра.

Я засмеялся сумасшедшим смехом и снова растянулся на полу.

– Не бойся, Стальский, тебя откопали, – весело прокричал я с пола.

– Ты где, Аронов?! – полным ужаса голосом прошептал Глеб. – Мы погибли, Аронов, я так и зна-а-а-ал!..

– Не гони, друзззжисче! – весело воскликнул я, ползя по полу в сторону его койки. – Сейчас я найду Марту, и мы отсюда уберёмся.

Оперуполномоченный молча наблюдал за этой нездоровой сценой (из нашей с Глебом повседневной жизни, ха-ха!).

– Вот ты где, гад! – выпрыгивая из-под кровати Глеба прямо перед его лицом, воскликнул я и ухватился за его подушку, как за спасательный трос вертолёта.

Стальский напугался и скуксился. Мне стало его жалко. Он тонким голосом проговорил:

– Я навсегда парализован, Вадим. Ты будешь за мной ухаживать до старости? Ты не бросишь ведь меня в доме для престарелых?

– Ну, конечно, не брошу, – ласково проговорил я, гладя по голове Глеба. – К тому же ты не парализован, просто тебя ещё таращит. С непривычки-то.

– Ты уверен в этом? – недоверчивой плаксивой интонацией спросил Глеб.

– Конечно, уверен, – улыбнулся я, а потом якобы нахмурился и спросил: – А кто зажал от меня кокос?

– Кто? – тоже улыбаясь, спросил Глеб.

– Вот кто?

– Я?

– Ты.

– Меня угостили, – с глупой улыбкой сказал Глеб.

– Хочешь сказать, что это не из лягушки с выпученными глазами? – недоверчиво прищурившись, спросил я.

– Неа, честное слово, не из лягушки, – заверил меня Глеб, а потом, заметив присутствие постороннего, спросил: – А кто это?

– Вы кто, мужчина? – оборачиваясь, строго спросил я.

– Оперуполномоченный Габдрахманов. Необходимо…

– Это Габдрахманов, – возобновил я разговор с партнёром. – Ты лежи и отдыхай, а я сползаю, найду Марту. А потом мы поедем домой к Джессике.

Я отпустил концы глебовской подушки и скатился на пол.

– Эй, стой! – встрепенулся Габдрахманов, когда я начал переползать порог.

В этом момент в палату, перепрыгнув через меня, вбежала врач и дрожащим голосом воскликнула: «Что здесь, Святые Небеса, происходит, вашу мать?!» Я решил, что мне не стоит отвлекаться на разговоры с первым встречным-поперечным и продолжил свой тяжкий путь гусеницы.

– Ну-ка хватайте его, – скомандовала женщина-врач, и я почувствовал на плечах крепкие руки Габдрахманова.

Им двоим – врачу и оперу – не составило большого труда уложить меня в кровать и привязать руки и ноги эластичными бинтами. Стальский же подобных мер в отношении себя не требовал, так как считал себя парализованным. Всё это время, что они меня усмиряли, я орал как свинья и требовал отвести меня к Марте Стальской.

– С ними сейчас бесполезно разговаривать, – сказала врачиха полицейскому, когда я переводил дух между своими воплями.

Спустя какое-то время ко мне присоединился Стальский, и мы начали орать по очереди. Со стороны это выглядело подлинным дурдомом. Улучив мгновение тишины, врач сказала Габдрахманову: «Побудьте здесь, я схожу за лекарством». Через минуту она вернулась с маленьким металлическим подносиком, на котором лежали два шприца с прозрачной жидкостью. Я, не переставая ритмично вскрикивать, без сопротивления дал сделать себе укол в вену. «Не сопротивляйся, друг», – сказал я Стальскому, видя, что он боится укола.

Прошла минута или две. Орать уже не хотелось. Кровать начала качаться, подобно качели или колыбели. Когда мой разум уже почти померк, в палату вошёл Бимерзкий и с порога строгим голосом обратился к врачу и Габдрахманому: