Запад-Восток

– Царь часто болеет. Мне говорили, что он долго не протянет, – одервеневшим голосом возражал Джефрис, – у него нет наследника. Его ближайшие или страшные воры, или иностранцы, или те, кто втайне мечтает вернуться к тихой патриархальной жизни. Как только он умрет, флот исчезнет, Петербург зарастет мхом, а Московия заснет еще лет на двести. Или все может закончиться гражданской войной, как это случилось после смерти царя Ивана Грозного.

– Вы правы, – задумчиво произнес сэр Джон. – Царь – это единственное, что держит все в кулаке. Но, как знать? Если он переживет капитуляцию шведов, то все примут новые условия. И станут их волей-неволей поддерживать. – Картерет отошел к окну и выглянул на улицу. Дождь продолжал лить. По узким мощеным улицам неслись потоки воды, черепичные красные крыши тускло поблескивали под низким свинцовым небом. – Этого нельзя допустить. Он должен умереть раньше. Только в таком случае удастся загнать медведя назад в берлогу. Мы поддержим царицу Екатерину – она недалекая женщина. И поддержим Меншикова – он самый могущественный человек в государстве. Дадим ему денег. Или нет! – он резко обернулся к Джефрису. – Нет! Он же держит всё, что наворовал в нашем Английском банке! Ему только стоит намекнуть… И пусть они отдыхают от трудов и от своего беспокойного государя. Даже Петербург можно им оставить. Слишком сильные шведы нам тоже не нужны. А Петербург – весьма удобный порт для английской торговли.

– Я вижу, вы все основательно продумали! – ядовито произнес Джефрис, выглядывая из своего уютного уголка как паук. – И как же вы собираетесь убить царя? Сами? Или хотите, чтобы я подкупил его повара? Или нанял какого-нибудь каторжника? Увольте… – он тяжело вздохнул. – Я дипломат.

– Милорд! – воскликнул Картерет. – Ваши руки, как и мои, останутся чисты! Ваша задача лишь подарить Петру часы!

– Часы? – недоверчиво взглянул на него сэр Джеймс. – Какие часы? Вы хорошо чувствуете себя?

– Я вам все покажу! – воскликнул Картерет и, подойдя к двери, дернул за шнур.

– Несите! – приказал он просунувшейся через минуту физиономии Исаака. – Побыстрей!

– Часы красивые! – долго рассматривал лежащие в большой дорожной сумке часы сэр Джеймс. Он осторожно прикоснулся пальцем к фигурке кающегося Адама. Как бы нам – Аристогитону и Гармодию[26] – не пришлось каяться, подобно бедному, согрешившему Адаму! Надеюсь, – он поднял глаза на Картерета – Вам не пришло в голову начинить их порохом?

– Нет, ну что вы… – ответил медленно сэр Джон. – Я понимаю, что вы пока ничего пока не понимаете и подозреваете меня в душевном расстройстве. Нет, нет! – он предостерегающе вытянул навстречу колыхнувшемуся в кресле Джефрису. – Я подозревал бы на вашем месте то же самое. Я вам все расскажу. Так вот…

Джефрис слушал рассказ посланника затаив дыхание. Он, этот рассказ сэра Джона его поразил и привел в замешательство своей невероятностью.

…Я оставил его в карете, а сам пошел в мастерскую за часами. Представьте себе мой ужас, когда мне сказали, что беднягу нашли накануне мертвым. Он закончил очистку часов и умер. Ключ был вставлен в отверстие, часы стояли. Он не послушал моего преодостережения, и, видимо, не выдержал соблазна. Я не знаю. Думаю, что он завел их на очень короткое время, минут на десять-пятнадцать. Просто из интереса. Тут же ему стало плохо. Впрочем, он страдал чахоткой, и никого смерть его не удивила. Только я знал, в чем дело.

– И все же, – вмешался, наконец, Джефрис, – все это сомнительно. Смерть судьи. Хмм, мы о ней толком ничего не знаем. Часовщик Арнольд. Тоже неясный случай.

– Они остановились в момент его смерти. Я видел положение стрелок на часах в спальне Арнольда и положение стрелки на этих собственными глазами.

– Ну-ну. Этот парень, возможно, умер от чахотки. Вы ведь сами сказали. Ничего твердо доказывающего влияния часов. Уж простите за мой скептицизм.

– Была еще одна смерть, – глухо произнес Картерет.

– И кто это был? – поинтересовался Джефрис. – Продолжайте, мистер Картерет.

– Это был мой старый слуга Оливер, – твердо произнес сэр Джон. – Я приказал ему завести их и повесить в моем кабинете. Через четверо суток он скончался. Лекарь так и не смог выяснить причину смерти.

– Как! – в изумлении воздел руки сэр Джеймс. – Вы вы отправили на верную смерть своего старого слугу? Вы же были уверены, что эти часы – убийца! Вы решили еще раз апробировать их на нем? У вас положительно железное сердце!

– Сердце у меня обычное. Однажды я вернулся в свой кабинет и увидел, что секретные письма, которые я написал ночью, немного сдвинуты. Я всегда подмечаю всякую мелочь. Я нашел, что некоторые из них были вскрыты. Затем я провел небольшое тайное расследование и пришел к выводу, что сделать это мог только один-единственный человек – и это Оливер. После его смерти в его вещах нашли и дубликаты ключей от моего кабинета. Отправить его в Англию было бы слишком просто. Иуду следовало наказать. А тут представился такой случай! – Картерет заложил руки за спину и прошелся по комнате. – Не спорю, – вздохнул он, – все равно совесть моя не совсем спокойна. Но, между нами, сэр Джеймс, слуги научаются этому ремеслу от нас. Соблазн слишком велик! Бедняга Оливер хотел просто подзаработать. Могу предположить, что он передавал копии писем французам. Или датчанам. Так что не верьте никому! – он обернулся к сэру Джеймсу. – Никому не верьте! Таким образом, я убедился, что часы действительно несут смерть каждому, кто их заведет. Почему это так, я не знаю. В этой истории есть какая-то страшная тайна. Может быть эта женщина, которую сожгли век назад, была и вправду ведьмой. Или… Или проклятие невинной жертвы иногда равно божественному проклятию?

– Ну, хорошо, сэр Джон. А чем я-то могу вам помочь? – отозвался эхом Джефрис. – Как я понимаю, я должен доставить их в Петербург и, хмм, преподнести, например, царю в дар. Их повесят у него в кабинете. Часы заведет некий камергер, и через некоторое время он умрет. И что?

– Вот это и есть самое сложное! – живо откликнулся Картерет. – Самое сложное это! И мы должны найти с вами выход. Как? Как сделать так, чтобы царь их завел сам? Что мы знаем о нем? Я его не видел. Говорят, он чудак и оригинал. Куёт. Плотничает!

– Да, его Величество знает множество ремёсел. Очень любознателен. Подвижен. Любит путешествовать. Питает слабость к мореплаванию. Что еще… Весьма злоупотребляет. Ха! Дружен с Бахусом. Или, как говорят сами русские, ведет бой с Ивашкою Хмельницким. Не то. А не выпить ли нам?

Через часа два оба посла уже были изрядно пьяны.

– Вот помните древнюю историю, Джон? А?

– Я помню древнюю историю, Джеймс. А что?

– Вы помните, как совещались персы? Как они решали важные государственные дела? Да?

– Я вам скажу, как они решали государственные дела. Они проводили свои совещания во время попоек, ну, как мы с вами. Наутро они вспоминали вчерашнее, и если возражений не было, то брали решение, принятое по пьяной лавочке за основу.

– Поэтому персидская держава и рухнула, Джон! Ха-ха!

– Нет, Джеймс. Она рухнула, потому что греки во время советов пили больше. Ха-ха! Все державы когда-нибудь да рухнут!

– Вы говорите страшные вещи, Джон! Знаете, сколько пьет царь Петр во время своих праздников! По вашей логике, он должен выйти победителем? Ох! Мне плохо!

– А знаете, – задумчиво прервал его Картерет. – Вино, кажется, и впрямь отличный советчик! Я знаю, как решить наш ребус. Начала силы вмещают в себя и начала слабости. Во-первых, время вручения подарка надо приискать тогда, когда царь отправится в путешествие на море, то есть, чтобы он был на судне, где число занятий невелико. Часы надо будет сломать, но сломать так, чтобы починить их не составляло труда. Царь обязательно займется этим сам.

– Верно! А русские, зная, что подарок предназначен для царя, ни за что без его приказа не прикоснутся к нему и чинить уж точно не станут. Не осмелятся!

– А уж если он их сам починит, то обязательно их сам же и заведет. Круг замкнулся, дорогой Джефрис!

– Круг замкнулся, дорогой Джон! Ну и светлая у вас голова, Картерет! Недаром вас пророчат на пост секретаря Северного департамента!

– Рано праздновать, сэр Джеймс. Все дело за вами. Сегодня же выезжайте! Плывите морем. По суше это долго и опасно. Все побережье кишит русскими войсками, и Бог знает, что может случиться. Я буду молиться за вас. Вы представляете, если план сработает? Мы изменим весь мир – я и вы! И да здравствует Англия!

– Да здравствует Англия!

– Если все получится, или нет… В любом случае, если слухи о моем назначении верны, то я сочту моим долгом исполнить ваше, Джеймс, желание, которое в силах буду исполнить. Что мне сделать для вас?

– О! Вытащите меня из проклятого Санкт-Петербурга, Джон!

– Договорились!

Они обнялись. Дождь прекратился, и на улицы Гамбурга уже хлынула веселая толпа торговцев, моряков, грузчиков, извозчиков и прочего люда. Вечернее солнце калёным ядром катилось по чистому, голубому небу. Колокол звонил одиноко.

Примечания

Джон Картерет – британский государственный деятель. В 1719 году был послом в Швеции.

Мальборо Джон Черчилль (Черчил) (26 мая 1650–16 июля 1722 г.) Знаменитый английский полководец и политический деятель. 1-й герцог Мальборо. Уинстон Черчилль является потомком герцогов по мужской линии.

Бленгейм – название местечка в Баварии, где герцог Мальборо одержал величайшую в своей карьере победу в битве с французскими войсками 13 августа 1704 года.

…ибо королевская казна не рыба в руках Иисуса (имеется в виду ссылка на Новый завет, например Евангелие от Матфея, гл. 14, где упоминается случай, когда Иисус накормил пятью хлебами и двумя рыбами более 5000 человек в пустыне).

Кюлоты – короткие, застегивающиеся под коленом штаны, носить которые имели право только аристократы. Кюлоты носили с чулками и башмаками с пряжками.

Ингрия – историческая область на северо-западе современной России. Располагается в области ограниченной с севера рекой Сестрой до южной границы примерно по реке Луге. Западной границей является берег Финского залива, Чудское озеро и река Нарва, а восточной – Ладожское озеро. Со времени Столбовского мира 1617 года область была шведским владением. В ходе Северной войны Ингрия вновь отошла к России. Кстати, Санкт-Петербург был основан именно на территории Ингрии в 1703 году.

…безжизненная часовая стрелка – в средние века на механических часах имелась только одна часовая стрелка. Минутная стрелка появилась в 1680 году.

Сцилла и Харибда – морские чудища из античной мифологии, особенно ярко представленные в Одиссее Гомера. Выражение «между Сциллой и Харибдой» сопоставляется с фразой «Между молотом и наковальней», употребляется в значении: оказаться между двумя враждебными силами, когда опасности и неприятности грозят с двух сторон.

Эльбфас Якоб – Якоб Генрих Эльбфас (1600–1664). Шведский художник, автор портретов многих политических деятелей Швеции своей эпохи.

Лютцен – город в Саксонии, где 16 ноября 1632 года произошло одно из самых больших сражений Тридцатилетней войны между шведской и имперской армией. Шведская армия одержала победу, но во время битвы шведский король Густав Адольф был убит.

Брейтенфельд – сражение при Брейтенфельде произошло 17 сентября 1631 года и окончилось полным поражением армии Католической лиги и победой протестантов, то есть шведской армии под командованием короля Густава Адольфа и его союзников – саксонцев.

«Северный лев» – так современники называли шведского короля Густава Адольфа за полководческий талант.

Регент – правитель, временно осуществляющий полномочия монарха.

Тилли – Граф Иоганн Церклас фон Тилли, знаменитый полководец Тридцатилетней войны, фельдмаршал Католической лиги. В бою со шведами у крепости Райна был тяжело ранен в ногу и умер от раны 30 апреля 1632 года.

Hexe – ведьма (Нем).

Блокула – одинокая скала посреди моря в Швеции, легендарное место шабаша ведьм.

«Молот ведьм» – трактат по демонологии и преследовании ведьм. Книга написана в 1486 году доминиканским инквизитором Генрихом Крамером (Инсисторисом) и деканом Кёльнского университета также инквизитором Якобом Шпенглером.

«И ты, Брут?» – в трагедии Шекспира «Юлий Цезарь» с такими словами умирающий Цезарь обращается к убийце – Марку Юнию Бруту. Выражение широко применяется в случае, когда говорящий считает, что его предал тот, кому он прежде доверял.

«Sed lex – dura lex» – Закон строг, но это закон (лат).

Клипа – мелкая шведская монета квадратной формы.

…Чтобы она светила для всех. – Искаженная цитата из Накорной проповеди Христа. Подлинный текст: И, зажегши свечу, не ставят её под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме (цитируется по Евангелию от Матфея, гл. 5).

Северный департамент – одно из департаментов английского правительства. В его ведении находились контакты с протестантскими государствами: Германией, Швецией, Норвегией и т. п. Во главе департамента стоял секретарь.

Deus ex mashina – Бог из машины – выражение, означающее неожиданную развязку той или иной ситуации с применением ранее не действовавшего в ней фактора.

Харон – в греческой мифологии перевозчик душ умерших через речку Стикс (или Ахеронт) в подземное царство мертвых.

Гуго Гроций – голландский юрист и государственный деятель. Заложил основы международного права на основе естественного права.

Аристогитон и Гармодий – древнегреческие граждане Афин, совершившие в 514 году до нашей эры покушение на братьев-тиранов: Гиппия и Гиппарха, в результате которого убили последнего и погибли сами.

Часть 2. Разбойничий остров

Глава 1

Тихо сегодня в келье. Ладога не шумит. И редко бывает, но: от тишины проснулся! Солнца еще нет, да и редко оно в эти дни. Поздняя осень. Скоро заметет поземка, закрутит пурга, и снова станем ждать прихода весны. А дождусь ли я, многогрешный Алексий, того, одному Богу известно. Темно. Братия монастырская еще спит, а мне уж пора и за молитву. Но как тихо сегодня! Значит, на Ладоге вода темна и тяжка. Обычно не так. Осенние штормы на Ладоге свирепы, не щадят они ни большого корабля, ни малой лодчонки рыбацкой. А жаль, что ее не видно отсюда, Ладоги-то. Из окошка кельи моей виден только лес, что растет по камню острова Сало[27]. В былые дни рассказывали мне старые карелы, что давно, когда не было еще здесь христианского бога, верили они во всякую языческую нечисть: водяных да русалок, да духов лесных, да в своего верховного бога – Укко. В те дни жил в дремучем лесу у берега Ладоги огромный медведь – сильный и страшный. Боялось и бежало от встречи с ним все живое от зверя до человека. Никому не было пощады от этого медведя. Имя ему было Сало, что на местном карельском наречии было «глушь лесная», ибо в чаще лесной таился свирепый зверь. Вот собрались вместе все люди, что жили в этих местах, и начали молить Укко, чтобы избавил тот их от страшного медведя. Внял Укко молитвам человеческим, ибо кто станет приносить жертвы ему, если выведет зверь весь род людской? Но даже сам могучий Укко не мог сразу убить медведя. Выходил тот из своей берлоги ночью, когда властвует тьма, и пожирал все живое, а того в темноте видеть не мог бог языческий. Тогда наслал Укко на землю великую засуху, да столь великую, что все болота, ручейки и реки пересохли, колодцы обвалились, а вода в Ладоге стала, как в банном котле. Не выдержал тогда медведь жажды и вышел на берег озера средь бела дня, чтобы испить воды. И тогда поразил Укко медведя громовой стрелой в самое сердце, и тот упал замертво, прямо среди ладожских волн. То, что было телом, превратилось в камень, а шерсть стала лесом дремучим. Когти же и клыки медвежьи стали рифами подводными да валунами. С той поры и появился остров Сало, что от Андрусовской бухты отделен небольшой протокой – Холодным ручьем. Так старые люди говорили.

Темно. Будет ли солнце сегодня? Радость от появления солнца бывает, потому что редко оно в краю нашем. А как блеснет в небушке, и сразу мир на сердце и на душе появляется, потому что узревает человек красоту мира божия: и сосны рыженькие, и елушки зеленые, стройные, хоть и мрачные, и рябинку красную, и золотой лист березовый, и травы, и тростники бурые. И знает сердце, что пройдет время, и снова зазеленеет трава, и черемуха зацветет. И мир, и жизнь снова обновлены будут. Чудны твои дела, Господь мой! Так и в церкви, на проповеди, порой бывает, что бросаешь семена поучения в сердца людские, а видишь, что в большинстве своем все, по притче Христовой, на камень упало, и скорбишь оттого. Но, бывает, узришь, что зажегся свет в глазах иного юноши или девицы, а значит, взошло в их сердцах семя, и в свое время плод принесет, и о том стоит молиться и радоваться тому. Такое рождение пусть и редко бывает, но втройне радость приносит, как и луч солнечный редкий. И как он весь мир в миг один преображает, так и эти, младые, с новым сердцем человеки в свое время тоже мир преобразуют, и к Богу ближе станет род людской. В сие крепко верю! Лишь бы только Бог силы мне даровал для наставничества, чтобы крест свой нести и дальше мог. Тяжек он – крест этот – но без того нельзя. И кем бы я сейчас был, если бы в свое время архимандрит Геннадий меня – отрока – и горение в сердце моем не приметил? Светлая память ему от всех душ им обращенных! Масло в лампадке, видать, кончается, еще чуть-чуть и погаснет. Однако же: вот светлеет небо за лесом…

Мир пытается проникнуть в обитель отовсюду: через окна да двери, с лучами солнечными да лунным посветом, с ветром, что заносит порою капли дождя или аромат хвои сосновой. Зимой со снегом белым, морозным паром да треском дерева от стужи. Но гаснет мир в этих каменных стенах. Не место ему здесь. То же и со временем. Буйно и скоро пролетает оно в миру. Здесь не то. Вот вечер. Время течет в монастыре ручейком журчащим, малою росою капает, тонкой струей сочится, а вот гляди, как капли эти жизнь монашескую стачивают! И не замечаешь сего до поры, пока случаем свой лик не узришь. Иль иногда явится среди паствы моей некто, кто давно уж отсутствовал на родине, но вернулся. И тогда только видишь, как за годы обветшал человек. Иль на себя взглянешь в зерцало и подивишься: вот еще морщин прибавилось, а волос и вовсе бел и зрак не зрит остро. Но о сём не скорблю, а на божию мудрость уповаю, ибо вся жизнь по его установлению так построена. И нет в ней ничего неразумного, как иногда кратким человекам мнится. Зеркало. Чаще нам бы, многогрешным, в зеркало смотреться. Мысль добрая пришла ко мне. Надо бы братии, да прихожанам ее показать, что подобно тому, как перед зеркалом человек прихорашивается, да чистится, чтобы перед людьми в добром обличии предстать, таково же следует и в зеркало души своей глядеться, дабы, стряхнув пыль суетности, мыслей злых и прегрешений, пред Богом всевидящим в чистоте душевной встать. Зеркало. Почему-то покою оно мне сегодня не дает. Мысли все к нему покружат да и вернутся. А когда же я в первый раз в зеркало гляделся? Ух, сейчас и не припомню. Многое уж в памяти стерлось, а вот что по сию пору перед глазами стоит. Лет мне семнадцать, а стою я на камешке, что прямо в воде у берега озерного лежит, понизу склизью зеленой обросши. Мальки возле камня в воде суетятся, корм себе ищут. Редкостно тихая Ладога. Такая она почти только по лету и бывает, тоже как зеркало. Солнышко не скрылось еще и вот-вот в воду заныривать собирается. Такое бордовое, словно клюква-ягода, и смотреть на него приятно. Тепло. Водою озерной пахнет. И тихо. Даже чайки-разбойницы не шумят. Как вдаль глянешь – сердце заходится! И думаешь: а что же там, на том берегу? Как там люди живут? И хочется по всему кругу земному пройти, ан родина не пускает. Воды испить нагнулся, и лик там свой увидел – юный да пригожий. Волосы светлы да и длинны довольно, похоже, уже отросли с последнего Григорьева остригания. Борода еще не росла у меня, потому и подбородок чист. Глазами сер, это сейчас они повыцвели. И румянец по щекам. Да загар озерный, медный – ведь круглый день на озере проводил. Боже! В каком году это было! Коль сейчас 72, знать, по новому указному исчислению это 1664 год от Рождества Христова!

Глава 2

Возвращаюсь я, отрок, с берега озерного по тропке лесной ко прочим. Близко от берега, на острове Сало, с полверсты, поляна средь леса. На ней четыре избы квадратом поставлены, а промежутки меж избами частоколом обнесены. В частоколе ворота тяжелые, изнутри бревном приваливаются. В избах окон в наружную сторону нет, а прорублены узкие щели, из мушкета можно в них отстреливаться. В одной избе живет атаман – Василий Васильич имя ему. Там же и дуван[28] весь хранится, а еще оружье с порохом. В другой – повар Петрушка харч готовит. Петрушка редко уж на разбои ходит, ему в деле одном бердышем[29] ногу посекли. Кость срослась, да криво – оттого ходит он медленно да косо. Дрова готовит по лету на зимнюю пору, кашеварит, да во время свободное ловит удой рыбу на Ладоге. Ему я с самого детства помогал. Тоже дрова носил, за печкой смотрел, посуду ходил мыть на озеро по лету.

Протискиваюсь в приоткрытые ворота, к ближней жилой избе иду. Все уж за столом, кроме Ванька и Фаддея Клыка, уху хлебают. Ванек сегодня дозорный, вкруг острова ходит, караулит, чтобы стрельцы невзначай не нагрянули или иной чужой человек на крепостцу не вышел. Клык рыбалку больше жизни любит, оттого, лодку взявши, уплыл на соседний большой остров Гачь. Там у него шалашик, там он днями и пропадает до самой зимы. Заодно высматривает купцов проезжих, что вдоль берега Ладожского к Свири и далее на судах малых следуют. Клыком же был прозван Фаддей, когда спьяну, в Олонце будучи, с купцом подрался, и тот ему с удара одного зуб по леву сторону вышиб. Дядя Гриша уж ложку отложил, вертит лысой круглой головой, посматривает весело. Человек он бывалый, жизнь его била, но живости да нрава доброго не выбила, оттого и любят его все. Разговор нынче о народах всяких и обычаях воинских зашёл.

– А что дядя Гриша – так дядей Гришей его все, несмотря на возраст, и кличут, и старый и молодой, уж не знаю, как это и повелось – а вот свеи[30] эти, что тут раньше озоровали, они какие в бою?

– Свеи-то? Люди как люди, деньгу, опять же, любят, в бою жалости не знают. В Смуту нанимал их царь Васька Шуйской[31] поляков воевать, да за золото они царя то и предали. Однако! – тут Григорий наматывает на палец прядь бороды, – в привычку ему это, – однако, в бою стойки и храбры. Своего капитана крепко слушают и приказа его держатся. Особо в атаке страшны, когда строем ломят. Люди все высокие, дюжие. И, опять же, слово твердо держат, и все по закону чтут. Вчера ты с ним на ножах резался, а как мир подписан, так он к тебе со всем почтением. Недаром купцы наши в Стекольное королевство ездят и спокойно торгуют, едва война кончается. И никто их там не трогает. Много их там, в Стекольном-то королевстве, как комаров.

– Ну, а вот ляхи?[32]

– Ляхи, брат, другого пошибу люди. Горд лях, заносчив, как петух индейский. Иных земель людей за бедных родственников держит, а что до мелкого люда, своих крестьян да холопов, так тех и вовсе за божью тварь не считает. В бой идет, крылья лебедевые на спину нацепит, каменья, плащ цветистый, ровно к девке на свиданку. Как на тебя несется – ух! Страшно-та! Но мы их на Украйне немало с коней поснимали! Панов своих, воевод, из гордости не слушают, все на свой лад и в бою хотят переменить. А бою того нельзя. Оттого и говорю: при одной храбрости, без ума, в деле нашем недалече ускачешь.

– А что немцы, дядя Гриша? – теперь интересуется Косой. Косой – это Митька. Глаз у него повышиблен, оттого носит он платок на глазнице, и кличка его оттуда же.

– Немец, Митька, я так тебе скажу, что швед. Да и обличьем, и речью они люди сходные. Ну и обычаем воинским. Эти и чихать-то станут, только коли воевода или капитан ихний разрешит.

Мне интересно, и я снова спрашиваю Григория насчет турок с татарами. Дядя Григорий разводит руками:

– С ними в деле не встречался. Но сказывали мне казаки черкасские, что люди они опасные, те татаровя. Предадут – глазом не моргнут. Ты спиной к ним воротиться не моги – нож быстро воткнут. Договора не чтят, у союзника своего могут города да села до нитки обобрать да пожечь. Девок да парней молодых в полон угоняют, а стариков саблями, как скот, секут. Вот как! Турки – те у них господами. Они турок во всем слушают. Если хочешь, о чем договориться – езжай напрямик к паше турецкому аль к самому султану…

Вот Митьку Косого припомнил. Всё Митька на Дон собирался и всех на то подбивал. Отговаривали его – путь неблизок, а пока доберешься, непременно где-нибудь тебя да задержат стрельцы. А там суд да расправа, и вот щурится лихая головушка на колу пустыми глазами. Конец Митьки страшен был. В вечер один собрал нас, кто свободен был от караула, атаман Василий Васильич. Хмуро и тяжко глядел, аж мороз по спине пробегал. Расселись за столом, словно на ужин: Петрушка Повар, Ванек Рыбак, Иван Копейка, Скирда, Митька Косой, Дядя Гриша да Фаддей Клык, да я, как младший, с краешку притулился. Солдат в тот день караул на острове держал. Сам атаман встал в дверях да пистоль заряженный вытащил. Молчали все да голову ломали, к чему бы это?