В объятиях XX-го века. Воспоминания

После возвращения в Москву Лёня продолжал болеть и встретил день победы в Филатовской больнице. Его продолжал спасать все тот же врач Х. Х. Владос, который в критический момент не разрешил удалить у ребенка селезенку. Болезнь постепенно отступала, но приступы болей в печени, требующие приезда неотложной помощи с уколами, продолжались до самого окончания Тимирязевки. Решение ехать на целину было смертельно опасным. Единственный фельдшерский пункт находился в 50 км. от совхоза, в котором он жил. Парадоксально, но когда он приехал на целину, приступы прекратились и печень его больше не беспокоила. Преимуществом, которое дала болезнь, была выдача ему белого билета, освобождения от воинской повинности. Отсутствие необходимости регистрироваться в военкомате по месту жительства помогло сохранить московскую прописку в течение всех лет работы на целине.

Вернусь в Лёнины школьные годы. Пропуски занятий по болезни оставляли много времени для чтения, слушания радио (знал наизусть много оперных арий и целые отрывки из опер) и пластинок довоенной поры. Они послужили начальным этапом записей городских романсов, которые мы осуществили уже в нашей другой жизни в двухтысячных годах в Калифорнии. На Конюшках, где в крошечной комнате небольшого дома ютилась семья Лёни, было много шпаны в послевоенные годы. Парни потом попали в тюрьмы. По своей улице Лёне ходить было относительно безопасно, т. к. соседи-хулиганы считали его своим. Бабушка носила ему в школу горячие завтраки, что являлось предметом насмешек, и в школе его третировали.

Тогда он перестал туда ходить до тех пор, пока его не перевели с 5-ого класса в другую школу. На этом он потерял год, но приобрел много. В новой школе были прекрасные учителя и совсем другие ученики. Вскоре особенно подружился с Феликсом Янишевским, Виктором Рошалем и Юрием Дьяковым. В школьные годы Лёня был постоянным посетителем читальных залов библиотек, включая Ленинку, где ему иногда давали книги даже из закрытых фондов. Посматривал на девочек. Дружил со своим двоюродным братом Эдиком. Мама Эдика, Софья Наумовна Гойзман, урожденная Фонштейн, родная сестра Макса, привечала Лёню как родного сына. Как уже упоминалось, Юра Дьяков жил в квартире на Арбате. В этой же квартире жила известная пианистка Надежда Львовна Сибор, дочь знаменитого скрипача и педагога Л. С. Ауэра, который в начале революции эмигрировал из Советской России. Баба Надя, как ее уже тогда называли, рассказывала Юре и Лёне, как она играла вместе с Гольденвейзером Льву Николаевичу Толстому в Ясной Поляне. Как же часто, уже давно живя в Америке, я слышу упоминания о знаменитом скрипаче и педагоге Л. С. Ауэре в 21-ом веке в самых разных контекстах! И сразу вспоминаю рассказы Лёни и его друзей о его дочери Надежде Сибор.

Лёня, будучи серьезным библиофилом, в юношеские годы, прочел всю библиотеку бабы Нади, где были книги, уже давно не издававшиеся в СССР. Квартира была пятикомнатной, и в каждой из остальных комнат жили отдельные семьи. Как я вскоре поняла, квартира была точной копией той квартиры, где жила семья Шаскольских. Юра с мамой занимали такую же комнату, в которой последние годы жила папина мама Мария Николаевна Шаскольская. Невольные соседи в квартире, где жил Юра Дьяков, как ни странно, жили дружно, помогали бабе Наде, раз в неделю играли в преферанс. Мальчики у них быстро научились этой игре и были целые периоды повального увлечения преферансом. Уже в другой школьной компании Лёня весь десятый класс после уроков бежал играть в покер. Баба Надя до самых преклонных лет играла на пианино, и к ней в гости приходили знаменитые певцы и музыканты. В школе увлекались физикой, которую преподавал в институтском объеме Эвель Михайлович Варшавер. Конечно, давали прозвища учителям. Петр Савельевич, учитель по математике, был Пипин Короткий, а учительница по биологии – Сосущая Сила. Лёня отличался абсолютной грамотностью. Помнит, что только один раз сделал ошибку в слове «опасность». У его родителей не было возможности да и необходимости интересоваться его учебой. Чтение было основой его самообразования.

Соревновались друг с другом в знании деталей из прочитанных книг. Даже сейчас помнит фамилии героев из книг, прочитанных в детстве. Хорошо играл во многие игры, карточные, шахматы, волейбол. Правда, один раз, когда мы уже поженились, сел играть с двумя пожилыми людьми в академическом доме отдыха в Мозжинке под Звенигородом. Они его быстро обыграли, и ему стоило больших трудов на следующий день немного отыграться. Оказалось, что они играли в преферанс еще в компании с Маяковским. С деньгами в Лёниной семье было туго. До рождения его младшей сестры Миры (Леня был на 14 лет ее старше) семья ютилась в 11–метровой комнате, бабушка Геня спала на столе, который раскладывали каждый день. При этом приходили родственники и другие гости, и весь широкий подоконник был уставлен тарелками с холодцом и пирогами. Потом удалось с доплатой поменять эту комнатушку на большую в бывшем старом купеческом доме на Конюшковской улице. В доме не было центрального отопления. Первое время готовили на примусе и керосинке. Дрова держали в сараях во дворе. Лёню невзлюбил петух, который разгуливал по двору и норовил его клюнуть, когда его руки были заняты дровами. Однажды Лёня, изловчившись, огрел его поленом. Больше петух к нему не приставал.

Юра, Феля и Лёня посещали зоологический кружок в Зоомузее и собирались поступать на биофак МГУ. Всех троих в МГУ не приняли по разным причинам. Даже не хочется перечислять по каким. В этом же году они поступили в Тимирязевскую сельскохозяйственную академию, впоследствии стали докторами биологических наук: Юра – известным фитопатологом и микологом и многолетним (более 30 лет) заведующим кафедрой биофака МГУ, куда его не приняли; Феля – агрохимиком, членом-корреспондентом ВАСХНИЛ; Лёня – генетиком, доктором биологических наук и многие годы заведующим крупным отделом безопасности лекарств.

Учеба в Тимирязевке сопровождалась длинными летними практиками. Копнили сено, осваивали сельскохозяйственную технику. Одно лето Лёня работал помощником агронома в нищей деревне средней полосы. Там были бескрайние поля льна с синими цветами, похожие на море при легком бризе. Пожилой хозяйке, куда Лёню определили на постой, колхоз выделял крынку молока в день, солонину и муку. Она была счастлива. На главный престольный праздник этой деревни отряжали колхозников за продуктами в Москву. Копили деньги целый год.

Агроном советовал Лёне не выходить на гульбище, чтобы не попасть под горячую руку дерущихся. Последнюю практику провели в Одессе. Всю рабочую неделю питались халвой с молоком, а в воскресенье ходили на пляж и в ресторан.

В. Тимирязевку от дома Лёня ездил больше часа на трамвае в любую погоду в легких туфлях и носках и, конечно, без кальсон. Зимних ботинок не было.

Пожилые люди иногда ходили в фетровых ботах. Часто оставался ночевать в общежитии. Однокурсники из селекционной группы встречались и после окончания Тимирязевки. Академия, в частности, готовила и партийные кадры. В их группе учился Виктор Шевелуха, очень способный студент, впоследствии ставший на какое-то время зам. министра сельского хозяйства; несколько будущих секретарей обкомов, Володя Савицкий стал впоследствии секретарем М. С. Горбачева. Группа после окончания института регулярно собиралась. Володя помогал периодически устраиваться на работу двум евреям из группы. Как я уже упоминала, после окончания Тимирязевки Лёню направили работать в Северный Казахстан на целину, где началась кампания по ее освоению. Выехал на работу 4 августа 1955 года, в первый год освоения целины. Ехал в поезде вместе со своей однокурсницей Наташей Флоровой. Ее направили в другой район, но до Петропавловска ехали вместе. Наташа ехала с бабушкой и огромным доберманом-пинчером Зитой. Ей тоже купили билет. Она наводила ужас на всех пассажиров вагона. Зита очень не любила громких разговоров и один раз даже укусила Юру Дьякова, который что-то возбужденно рассказывал. Расстались в Петропавловске.

Через полгода Лёню назначили заведующим сортоучастком Госсортоиспытательной сети, в задачи которой входило районирование сортов зерновых, наиболее приспособленных к условиям выращивания на целинных землях. Сортоучасток должен был быть расположен на землях крупного совхоза (45 тысяч га пахотной земли) в 300 км к северо-востоку от Петропавловска и от железной дороги. Начали с полного нуля. Практически вдвоем со своим заместителем Марьяном Карловичем Кустовским построили дом, в котором разместилась лаборатория и комнаты для жилья. Строили с учетом сильных зимних морозов. Западная Сибирь! Первые полгода жили впроголодь. В магазине пусто.

Работники совхоза ничего продавать не могли, да и на деньги купить было нечего. Все деньги оставались на руках. Жизнь немного наладилась, когда приехала жена Марьяна Маруся с маленькой дочкой и завела большое подсобное хозяйство: гусей, кур, свиней и даже корову. В совхоз из Петропавловска, областного центра, Лёня прилетел зимой на двухместном самолете, дороги просто не было. Один раз добирался из Петропавловска несколько суток в финском домике, поставленном на сани, которые тащил трактор. Внутри топилась печка.

Потом уже построили грейдерную дорогу и стали ездить на грузовиках. В соседних деревнях жили немцы Поволжья, выселенные Сталиным с насиженных мест. Жили в добротно построенных, чистых домах, сохраняя традиции. У Лёни первое время работали и чеченцы, которым в это время было разрешено вернуться в Чечню, и они уехали. Готовились к первой посевной. В работе были сорта яровой пшеницы, ячменя, овса и других зерновых культур. Сорта зерновых высевались на большие делянки и сравнивались по большому числу показателей: продуктивности, скороспелости, из-за короткого вегетационного периода, засухоустойчивости, устойчивости к болезням, качеству зерна. На основе такого комплексного анализа должны были быть даны предложения по их районированию. Рабочих нанимали в совхозе. В случае необходимости совхоз предоставлял сортоучастку крупные сельхозмашины. Сортоучасткок, в отличие от совхоза, располагал малой техникой, конными сенокосилками, небольшими машинами для очистки зерна, которые совхозу покупать не разрешали, и Лёня делился ими с совхозом для обработки приусадебных участков. Кроме того, сортоучасток снабжал совхоз отборным проверенным элитным зерном в качестве посевного материала. Конечно, ни о каких удобрениях или севооборотах на таких гигантских площадях не было и речи в этой зоне рискованного земледелия. Часть земель держали под паром. Первые два года были неурожайными. Зато на третий год потери от предыдущих лет были компенсированы громадным урожаем. Не успевали собирать и вывозить зерно. Всё было в зерне. Совхоз стоял на широкой реке Ишим, притоке Иртыша, одной из главных рек Западной Сибири. Кругом только степь. Ни одного дерева вокруг на сотни километров. Вдоль реки рос кустарник талл. Топили зимой не дровами, а саманом – смесью сухого навоза с соломой. Свои владения Лёня летом объезжал на ходке с запряженным в него мерином Августом. Зимой Кара, конюх и бригадир сортоучастка, запрягал Августа в сани. Часто длинные вечера коротали у Лёни: только у него была своя жилплощадь при конторе. Все остальные жили на съемной жилплощади. Собиралась местная интеллигенция. Главный агроном совхоза, Николай Капитонович, был из ссыльных, о прошлом не распространялся, где-то в 1930-ые годы окончил Тимирязевку. Приходили также главный механик совхоза Лёня, главный зоотехник Юрий Назарович Булыга, главный ветеринар Хамид Аминов. Все они были ещё молодыми, чуть постарше Лёни. Самым главным, конечно, был главный ветеринар, у него был спирт, но в ограниченном количестве. За все время работы Лёни на целине водку не завозили ни разу. В совхозный магазин раз в несколько месяцев привозили партию одного и того же напитка: или шампанского или ликера, почему-то Бенедектина. Работа в дни завоза спиртного прерывалась полностью. От шампанского вздувались животы, а от сладкого ликера сахар начинал выделяться через кожные поры. С целины Лёня привез купленную у кого-то по случаю теплую андатровую шапку-ушанку и долгие годы носил ее в Москве до тех пор, пока она совсем не износилась. Когда Лёня уезжал с целины, его заместитель Марьян подарил ему карточку, где он был сфотографирован вместе со своей женой Марусей. Карточку я видела среди наших фотографий, но до сих пор найти её не могу. Привожу только надпись на обороте этой фотографии, которую я успела списать: «На память Леониду Максовичу Фонштейну от Кустовского Марьяна Карловича и его жены Маруси Александровой. Посмотришь и вспомнишь нашу совместную работу в Северном Казахстане. 29/I – 1958 года». Совсем недавно я Лёню спросила, не жалеет ли он о годах, проведенных на целине, и он очень серьёзно ответил мне, что нет. Текст этой главы, практически целиком опубликован в моей предыдущей книге «Биолог Леонид Фонштейн». Но мне ничего не остаётся, как повторить его и в этих воспоминаниях. Заранее прошу прощения у читателей за ряд повторов в обоих книгах, которые мне ну никак не удаётся избежать.

Макс Наумович и Анна Абрамовна Фонштейны – родители моего мужа Леонида Максовича Фонштейна. На обратной стороне фотографии подпись: «Дорогим родителям на память от Ани и Макса. 14-VII-1924. Киев».

Лёня Фонштейн, Наташа Ломовская, Юра Дьяков и Инна Вахмистрова, 1958 г. До нашей женитьбы ещё больше года.

Глава 10

Начало работы по микробной генетике – области, ставшей моим призванием

Никакого образования по классической генетике я за время учёбы в университете не получила. Годы моей учёбы совпали с годами полного засилья в генетике лженауки, именуемой мичуринской генетикой. Повторюсь, может быть, что даже после окончания университета у меня не было никаких идей по поводу того, в какой области биологии мне хотелось бы работать. Но мои родители, долгие годы работавшие в настоящей науке, не ошиблись в своём выборе того, к кому можно было в Москве обратиться за советом, имея, конечно, в виду моё микробиологическое образование.

Мой папа хорошо знал Александру Алексеевну Прокофьеву-Бельговскую – известного генетика-дрозофилиста и цитолога. После увольнения из института цитологии, гистологии и эмбриологии АН СССР в 1948 году ей удалось устроиться на работу во Всесоюзный научно-исследовательский институт пенициллина Министерства здравоохранения СССР. Вскоре институт был переименован во ВНИИ антибиотиков. В этом институте она проработала до 1956 года старшим научным сотрудником, заместителем начальника отдела и заведующим Музея промышленных микроорганизмов.

А. А. Прокофьева-Бельговская разработала цитологические основы контроля культур актиномицетов, микроорганизмов, образующих антибиотики, которые были положены в основу промышленных регламентов на производстве.

Одним из результатов ее многолетней работы с актиномицетами явилось написание прекрасной книги «Строение и развитие актиномицетов», Из-во АН СССР, 1963. Эта книга стала настольным пособием для сотрудников заводов по производству антибиотиков.

Папа поговорил с Александрой Алексеевной, и она посоветовала мне пойти работать в лабораторию С. И. Алиханяна. Он, в свою очередь, был уволен с кафедры генетики биофака МГУ после сессии ВАСХНИЛ. Ему тоже удалось в 1948 году поступить на работу во ВНИИ антибиотиков, и он вскоре возглавил в этом институте большую лабораторию селекции промышленных микроорганизмов, образующих антибиотики. Страна остро нуждалась в отечественных антибиотиках и на заводах по их производству могли быть использованы только микроорганизмы, в десятки или даже в сотни раз превышающие продуктивность их природных предшественников по выходу антибиотиков.

В лаборатории Соса Исааковича Алиханяна для получения высокопродуктивных штаммов актиномицетов и грибов использовали, практически подпольно, методы классической генетики: обработку низкопродуктивных штаммов ионизирующей радиацией и большим числом химических мутагенов, а потом и супермутагенов, а также генетическое изучение штаммов, образующих антибиотики. Сос Исаакович взял меня на работу, упомянув, что по фенотипу я им с Александрой Алексеевной напоминаю молодую Софью Захаровну Миндлин. Софья Захаровна уже была в то время правой рукой Соса Исааковича, крупным специалистом в области селекции и генетики актиномицетов. Ей удалось получить классическое генетическое образование еще до печальных событий сессии ВАСХНИЛ. В начале 1950-х ее как еврейку уволили из института, но скоро восстановили. Помогли и усилия по её восстановлению С. И. Алиханяна. Он, как говорили, угрожал уволиться. Лишиться таких специалистов институт не мог, так как антибиотическая промышленность страны практически использовала только штаммы микроорганизмов с высокой антибиотической активностью, полученные в лаборатории С. И. Алиханяна с помощью методов классической формальной генетики. Во всеуслышание об этом не говорили даже в конце 1950-х годов.

Я начала работать в лаборатории Соса Исааковича Алиханяна в августе 1958 года. Троих выпускниц биофака, в том числе и меня, первыми зачислили в Радиобиологический отдел (РБО) Института атомной энергии (ИАЭ), куда под крышу физиков в этот период по просьбе И. В. Курчатова переходили работать несколько известных генетиков со своими лабораториями: Р. Б. Хейсин, С. И. Алиханян, Н. И. Шапиро, С. Н. Ардашников. Т. Д. Лысенко уже качался, но еще был в фаворе у Н. С. Хрущева. Однако отказать И. В. Курчатову в его просьбе Никита Сергеевич не смог.

Территориально лаборатория С. И. еще находилась в Институте антибиотиков и была в стадии перехода в ИАЭ. Институт антибиотиков находился в индустриальном районе Москвы на Нагатинском шоссе. Рядом на полную мощность работал биохимический завод им. Карпова. При выходе из троллейбуса или электрички сразу ощущался сильный специфический неприятный запах химического и микробиологического производства, привыкнуть к которому было трудно. В стенах этого института я провела полтора года.

Лаборатория С. И. Алиханяна – крошечный островок микробной селекции и генетики, занимающийся, главным образом, прикладными исследованиями на совершенно генетически не изученных сложных объектах – актиномицетах и грибах, образующих антибиотики. Ко времени моего прихода в лабораторию там уже долгие годы работают опытные селекционеры, которые пытаются, помимо обработки продуцентов антибиотиков ионизирующей радиацией и химическими супермутагенами для повышения выхода антибиотиков, внедрять генетические методы изучения продуцентов антибиотиков. Сос Исаакович и его квалифицированный коллектив хорошо понимают важность генетического изучения микробных объектов. Правда, в личных беседах Сос Исаакович всегда признавался в своей неугасающей любви к плодовой мушке дрозофиле как к генетическому объекту. Каждую неделю, без исключения, в лаборатории проводтся семинары, на которых реферируются статьи, опубликованные в иностранных журналах. В конце 40-х и все 50-ые годы генетика микроорганизмов за рубежом развивается стремительными темпами. Даже трудно перечислить все открытия в области генетики бактерий и их вирусов бактериофагов, да я и не ставлю себе такой задачи. Были идентифицированы основные способы переноса бактериальной ДНК (дезоксирибонуклеиновой кислоты) – субстанции наследственности: трансформация, конъюгация и трансдукция. Еще в 1944-ом году вышла статья Д. Эвери и соавторов, представивших в экспериментах на микробах генетические доказательства того, что ДНК является веществом наследственности.

Выдающийся американский микробный генетик Эстер Ледерберг в течение одного года (1950-го) совершила невероятное: идентифицировала половой (F) фактор бактерии E.coli, ответственный за бактериальную конъюгацию, и изолировала бактериофаг лямбда.

Последний станет на долгие годы модельным объектом генетики бактериофагов. Эстер Ледерберг в то время работала в Стэнфордовском университете и оставила о себе ещё одну память: на газонах вдоль дорог посадила красные маки, которые и по сей день весной украшают территорию университета. Мы тому свидетели, так как сейчас живем рядом со Стэнфордом.

Джошуа Ледерберг, её муж, в возрасте 33 лет получил Нобелевскую премию за расшифровку механизмов конъюгации. В 1951 году супруги Ледерберг с соавторами описали феномен трансдукции – передачи генетического материала бактерий с помощью бактериофагов. В 1950 году начинает работать над концепцией лизогении французский генетик русского происхождения Андре Львов. Его статья, обобщающая результаты существования симбиоза бактерии и бактериофага, появляется в печати в 1953 году. Его открытие приравнивалось многими учеными к открытию в том же 1953 году Д. Уотсоном и Ф. Криком структуры ДНК. Условно-патогенные бактерии Escherichia coli и Salmonella typh-imurium и их бактериофаги (фаги) становятся на долгие годы основными объектами генетики микроорганизмов. Я уже не говорю о публикации Г. А. Гамовым в 1954 г. гипотезы о том, что информация в ДНК кодируется триплетами нуклеотидов. Эта гипотеза была подтверждена экспериментально Ф. Криком и С. Бреннером в 1961 году. М. Ниренберг с соавторами установили соответствие между кодонами в ДНК и аминокислотами в белках. И эти эпохальные открытия происходят в США и в Европе в период полного запрета на исследования в области классической генетики в Советском Союзе.

Все в лаборатории Алиханяна в курсе открытий в области микробной генетики, несмотря на загруженность работой, поскольку селекционная работа требует больших физических усилий по отбору редких мутантов среди десятков тысяч проверенных на активность вариантов. С большой нагрузкой работают лаборанты, засевая пробирки и колбы с приготовленной питательной средой и определяя антибиотическую активность культур. Многие уже не молоды.

Алиханян умеет подбирать кадры и на долгие годы заразить их своей поразительной научной энергией. Те, кто не выдерживает, тихо уходят. Все разговоры в лаборатории всегда и без исключения переходят на личность, и эта личность – Сос Исаакович. В его лаборатории работают С. Ю. Гольдат, многие годы сотрудник кольцовского института, С. З. Миндлин и С. Любинская, выпускницы кафедры генетики биофака МГУ 1948 года, Л. И. Ерохина, супруги Ждановы, Нелли Исааковна и Виктор Григорьевич, Т. С. Ильина и С. В. Каменева, первые аспирантки Соса Исааковича, А. Ф. Тетерятник, К. П. Гарина, Е. С. Морозова, Л. Н. Борисова, А. В. Владимиров, Ю. Э. Барташевич. Позднее женское царство еще немного разбавляется приходом В. В. Суходольца и В. Н. Крылова.

Многие из этих сотрудником перейдут вместе с Сосом Исааковичем в его сектор в Институте Курчатова, а потом и в организованный по его инициативе в 1968 году Институт Генетики и Селекции Промышленных Микроорганизмов. Конечно, много появится потом и совсем молодых людей, и на плечи коллектива ляжет задача хоть как-то закрывать часть крупной бреши, остающейся от эпохи лысенкоизма.

Меня определили в помощницы к Тамилле Сергеевне Ильиной, которая не занималась селекцией, а уже много лет изучала взаимоотношения актиномицетов с актинофагами, вирусами, размножающимися в клетках актиномицетов и вызывающими их гибель (лизис). Буквально через неделю после моего прихода в лабораторию Сос Исаакович быстро поручил мне отреферировать на семинаре знаменитую статью А. Львова, описывающую концепцию лизогении у бактерий. Помогла формальная сдача английских страниц на биофаке. А. Львов – Нобелевский лауреат по физиологии и медицине 1965 года. Иностранные научные журналы уже публиковали сотни статей по генетическому изучению вирулентных и умеренных бактериофагов. Модельными объектами вирулентных фагов были фаги Т-серии, а умеренных, главным образом, фаг лямбда. Вирулентные фаги имели один путь развития в бактериальной клетке – ее лизис и образование многочисленного потомства фагов. Умеренные бактериофаги, в зависимости от физиологического состояния бактериальной клетки, в различном проценте случаев были способны осуществлять вирулентный путь развития, либо инфекция приводила к установлению лизогенного состояния. В этом случае фаг не убивал клетку, а его геном встраивался в бактериальную хромосому. В редких клетках такой лизогенной популяции геном фага вырезался из хромосомы и убивал клетку с образованием фагового потомства. Это явление и описал в своих пионерских работах А. Львов. Я с первого взгляда влюбилась в такое умное поведение умеренных фагов и все последующие годы старалась следить за успехами в этой области исследований.

Работа с актинофагами имела большое прикладное значение. Заводы по производству антибиотиков в нашей стране очень часто страдали от фаговой инфекции, возникающей в многотоннажных ферментерах, в которых выращивались актиномицеты. Каждый такой ферментер содержал тонны дорогостоящей питательной среды, в которой выращивались актиномицеты. Ферментация заканчивалась образованием антибиотика, который выделяли с помощью химической очистки. В результате инфекции актинофагами актиномицеты в таком ферментере гибли, не образуя антибиотика. Производство несло большие материальные потери.