Степь 2. Расцвет. Часть вторая

– Понимаешь, – наконец решительно проговорил Кайсай, соображая, что раз уж начал говорить, всё равно придётся сказать, как не оттягивай, – я воин, Кулик. Воином воспитанный с детства. Притом непростой рубака – ратное мясо, а бердник из «особого» сословия. Понимаешь, бердник я! Меня с детства учили быть таким и никаким другим. Дед сказывал, что я вырос в настоящего, умелого почти как он… Хотя какой я настоящий после того, как в первой же стычке с малолетками, даже не в сражении на бранном поле словил стрелу в спину. Позорище.

И он с отчаянием рубанул рукой по воздуху.

– А кто такой бердник? – неожиданно спросил Кулик со всей своей нескрываемой наивностью.

Кайсай посмотрел на товарища с неверием, с таким видом мол, как можно такого не знать, но увидав по-детски заинтересованные блестящие глаза разом осёкся указывать ему на дремучесть. Немного подумал, а стоит ли объяснять? А если стоит, то как? В конце концов, махнул рукой.

– Да не важно, в общем-то. Воин такой – одиночка. Способный в стан врага пробраться никем не замеченным и один биться с целой оравой. Хотя у хорошего бердника до такого дело доходить не должно. Но если случится, то он из любого окружения может вырваться и при этом живым остаться. Тьфу ты! – рыжий тут же сплюнул от досады за ранение, при этом не желая того машинально пощупал поясницу.

– Да ладно тебе из-за этого себя корить, – постарался поддержать его Кулик, – тот урод не по-честному тебе в спину стрелял.

– Ты о какой честности говоришь? – неподдельно удивился рыжий, – какая честность может быть в бою? Там или ты его, или он тебя.

– Но вы ведь просто дрались, как все, по-пацански на кулаках и без оружия. Какой тут бой насмерть? Какое тут сражение?

– Ты о чём? – Кайсай непонимающе уставился на Кулика, – не бывает просто драки. Как и не бывает просто жизни. Любая жизнь – это бой на смерть с другими жизнями, – принялся он поучать белобрысого тому, что вдалбливал всю жизнь в его голову наставник, – или ты их для своей отберёшь или они твою схавают. Только так можно выжить в этом грёбанном мире.

– Не согласен с тобой, – неожиданно выдал ему Кулик после короткого размышления, – жизнь – это жизнь, а бой – это бой. Зачем их мешать в общую кучу. Живём мы среди людей, а бьёмся с врагами. Ни все люди враги. Так не бывает.

Эти слова совсем выбили уверенность из рыжего, потому что полностью противоречили его мировоззрению. Он что-то лихорадочно по соображал, а затем сдавшись, вспомнив свои выводы, что мир не такой, каким он себе его представлял, проговорил упавшим голосом:

– Вот и я о том же. Я с детства натаскан быть воином. Среди людей получается и не жил. Для меня все люди враги без исключения. От любого надо ждать нападения и быть готовым любого сожрать.

– Но я же не такой, – обиженно прервал его сосед по стволу.

Кайсай лишь неуверенно пожал широкими плечами.

– Ты не такой, наверное. Поэтому я не знаю, как с тобой себя вести. Я вообще не понимаю, как в поселении люди меж собой живут. А ведь как-то живут и при этом друг друга не убивают. Меня этому дед никогда не учил, а я не спрашивал.

– А что тебе мешает научиться людской жизни. Или кто запретил воину быть человеком? – неожиданно встряла в их натянутый разговор, непонятно откуда взявшаяся Апити, пристраиваясь рядом с Кайсаем на бревно.

Полная неожиданность её появления видно перенапрягла рыжего, от чего в нём что-то лопнуло и понесло Кайсая по стремнине нешуточных эмоций, напрочь забыв с кем имеет дело.

– А ты вообще кто такая? – накинулся он на оголённую «меченую» выплёскивая накопившееся вёдрами на голову, – ты-то откуда здесь взялась такая умная?

– Да, – тут же поддержал его притязания Кулик, переводя своё собственное напряжение на влезшую в их разговор еги-бабу, используя хозяйку в качестве эмоционального громоотвода, – откуда ты взялась в нашем лесу такая вот? Я с детства тут всё знаю. Я тут всё излазил. Никогда тебя тут не было раньше.

– О, приехали, – тут же взвилась расписная молодуха, тоже переходя на повышенные тона и всплёскивая руками, – вы чё на меня орёте, окаянные? Да я тута почитай всю жизнь сижу как неприкаянная. А коли ты слепошарый по лесу бродишь и ни хрена не видишь, так я тебе глазёнки протирать не обязана.

– Врёшь, ведьма, – Кулик выпалил чуть не взвизгнув, – не было тебя тут. Я весь лес излазил от дерева к дереву.

– Тута я жила, а вот тебя в моём лесу ни разу не видела, – тоже перейдя на крик выдала еги-баба.

– Ведьма, – тут же втиснулся в их перепалку плюгавенький старичок, – как есть ведьма размалёванная.

– А хоть и ведьма, – вскакивая на ноги и уперев руки в боки ехидно взвизгнула Апити, – тебе то чё? Коль ты слабоумный не способен узреть обычного, простенького даже не колдовского отвода глаз.

– Стой! – заорал Кайсай, тоже вскакивая на ноги и в упор уставившись на белобрысую деву.

Наступила тишина. Все замерли.

– А это кто? – спросил рыжий почти шёпотом, медленно растягивая слова и указывая пальцем в сторону непонятно откуда взявшегося плешивого «недодеда».

Апити скосила глаза в том направлении куда он указывал. Снова вернула взгляд на Кайсая и пожав плечиками, с видом, мол дурак совсем что ли, просто ответила:

– Так, леший здешний, а что не так?

Кайсай медленно перевёл взгляд на мелкого деда, стоявшего вкопанным столбиком, вытянув длинные руки вдоль щуплого тела и отведя широко открытые глаза в сторону как нашкодившая собачонка.

– Леший? – переспросил опешивший Кайсай.

– Ну да, – так же просто, но с удивлением ответила дева.

– А ты ведьма, – тут же огрызнулся непонятно на что обидевшийся старичок, всё также отводя большие печальные глаза в сторону.

– А я вообще живой или умер уже? – неуверенно спросил Кайсай ни к кому не обращаясь, но при этом переведя взгляд на парализованного Кулика, распахнувшего глаза и рот, при этом замерев взглядом на старичке.

– Ладноть, – печально вздохнул обиженный «недодед», видно ожидая несколько другую реакцию на своё появление, – пойду я от вас.

И стал поворачиваться уже, как его остановил Кайсай странной фразой, казавшаяся совсем ни к месту:

– Дать бы тебе в ухо.

– За что это? – растерялся леший от таких речей в свою сторону.

– А кто меня надоумил тому придурку глаз подбить?

– Так это… – вдруг стушевался «недодед», явно не зная, что соврать в своё оправдание, но тут же нашёлся и выпалил, – так сам виноват.

– Я? – недоумевал Кайсай.

– А кто ж? Надо было сразу глаз гасить, – распалился резко дед, подскакивая к рыжему и помахивая кулачком, – а потом уж пинай сколь хошь, коль решил потешиться.

– Так это ты недомерок учудил кровавую заваруху? – отодвигая Кайсая рукой в сторону, буквально вклинилась в их разборку взвизгнувшая ведьма, разом перехватив инициативу у рыжего уже открывшего рот для достойного ответа.

– Молчи баба! – топнув маленькой ножкой, заверещал дедок уставившись ей в пуп.

Но дело до драки не дошло. Кулик разрядил обстановку своим истеричным хохотом. У того видно напряжение тоже лопнуло и излилось вот таким своеобразным образом. Все трое стоящих посмотрели на него как на полоумного дурачка, катающегося по траве из стороны в сторону и при этом драться, передумали. Кайсай с Апити тоже улыбнулись, заражаясь веселием, а грозный «недодед» сложив ручки на щупленькой груди, злобно смотрел на катающегося по траве белобрысого человека.

Наконец Кулик откатался положенное время, снова сел, вытирая слёзы и со словами «Вот умора!» посмотрел на рыжего воина.

– Вот видишь, Кайсай, какая у нас интересная жизнь, а ты всё бой да сражения.

Но Кайсай ни подумать не успел, ни ответить на высказывание, так как его мысли тут же перебил самым беспардонным образом вечно вмешивающийся не по делу «недодед», притом перевернув тему разборок с ног на голову.

– Кайсай, а ты чё эт голожопым-то скачешь перед девой? Воще чё ли стыд потерял, срамота рыжая? Аль эта дрянь сисястая тута тоже балует своим колдовством?

– Ой. Помолчал бы, старый пень! – рявкнула на него грозная ведьма.

– Тихо! – пресёк Кайсай очередную затеянную перебранку, поднимая при этом руки в знак примирения, – вы, что тут постоянно цапаетесь?

– Ну почему же, – вдруг резко сменив грозный тон на загадочный, томно проговорила еги-баба, подступив к лешему и нежно погладив его по маленькой голове, от чего тот в раз округлил глазки, сверкнувшие слезой, и расцвёл в блаженной улыбке на всё лицо.

– Понятно, – подытожил Кайсай с усмешкой, – пойду, надену штаны. Не тягаться мне в этом деле с лешим.

– А то, – самодовольно крякнул дедок, горделиво взглянув на улыбающуюся деву.

С одной стороны, разговор Кайсая с Куликом вроде бы как оказался не удачным, но с другой, несмотря на всё произошедшее они стали общаться как равные.

Кайсай с удивлением отметил для себя, что попутчик волей судьбы, приставленный к нему в начале пути, оказался интересным и не глупым собеседником. В отличие от Кайсая он много знал об обычной жизни и с удовольствием рассказывал. Кайсай же поучал его воинским премудростям, что белобрысый впитывал в себя как высохший песок и в конечном итоге от слов они постепенно перешли к ратному делу.

Спина у рыжего ещё болела и плохо двигалась, отчего в полную силу показать мастерство бердника он не мог, но Кулику и того за глаза хватало выше маковки. Даже с покалеченным Кайсаем у него ничего не получалось, как ни старался и ни пыжился, хотя кидался биться со всей дури.

Один раз Кулик увлёкся настолько, что не заметил, как откровенные издёвки молодого бердника вывели его из себя и с белобрысым случился самый настоящий приступ помешательства.

Находясь в этом состоянии и не отдавая отчёт своим действиям разъярившись до состояния бешеного быка, Кулик выбросил ненавистный акинак, выдернув из пня воткнутый топор, подвернувшийся под горячую руку, и бросился рубить обидчика. Он с яростным воплем и похоже ничего не видя перед собой залитыми кровью глазами неистово заметался средь молодых берёз с осинками, то и дело снося тонкие стволы с одного замаха как травины.

Кулик не помнил, как долго это бешенство продолжалось, но холодная струя колодезной воды, прилетевшая в лицо, в раз остудила пыл приводя к адекватности, и рубщик леса тяжело дыша огляделся с видом будто ничего не узнаёт вокруг и понять не может как сюда попал.

Прямо перед ним стояла встревоженная и как всегда голая Апити с ковшом в руках, а чуть поодаль тяжело дыша загибался Кайсай, держась за берёзу обеими руками и прогибая в мучениях больную спину.

– Кулик, – проскрипел загнанный до потери сознания воин, постанывая от боли, – бердника из тебя никогда не получится.

Белобрысый опустил ослабшие руки, всё ещё державшие топор, и поник головой осознавая свою полную никчёмность, даже кажется собираясь заплакать от обиды.

– Потому что ты берсерк от Троицы, – тем временем закончил Кайсай, дружески улыбаясь, – мне про таких как ты дед рассказывал.

– Я не хотел, – начал оправдываться Кулик, – какое-то затмение нашло. Сам не пойму, как случилось. Я не сумасшедший. Ты не думай. Я нормальный в общем-то.

– А кто сказал, что ты съехавший с ума? – продолжил рыжий, не прекращая мучительные прогибы у берёзы, – берсерки – это такие особые воины. Топорные тараны на поле брани. Они в бою боли не чувствуют и проламывают собой любую наглухо запечатанную оборону. Притом дед не раз говорил, что в бою к ним ни в коем случае близко подходить нельзя. Они бьют всех без разбора. Чужих, своих им без разницы. Теперь я на собственной шкуре прочувствовал, что действительно без разницы.

Кайсай наконец отпустил берёзку, подошёл к товарищу и улыбаясь обнял мокрого Кулика. Тот зарделся, застеснялся как красна девица, но тоже улыбнулся довольный похвалой.

– И выбрось ты этот меч. Для тебя он просто не нужная тяжесть, а вот с топором ты мастак. Вот, правда, топор тебе надо другой. Эх, кабы знал, прихватил бы у деда. Имелся у него в загашнике такой.

Тут он вдруг встрепенулся, заозирался и неожиданно позвал:

– Леший, а леший. Ты где?

– Чего орёшь, – пробурчал плюгавенький старикашка, выходя из-за спины еги-бабы.

– Слышь, леший, – обратился он к нему с видом будто застал последнего с поличным на месте преступления, – у тебя случаем боевого топора нигде не спрятано? Такого обоюдоострого…

– С чего эт ты, – сделал поначалу недоумённый вид «недодед» выпучив глазёнки, а потом резко прищурился и спросил с надеждой в голосе, но казалось вовсе невпопад, – а вы чё, уже уходить собрались, охальники?

– А ты уже и гонишь нас, гостей засидевшихся?

– Да кто ж вас гонит, – в раз замялся леший, отводя глазки в сторону, а всем видом своим показывая, мол валили бы вы побыстрее отсюда по-хорошему, надоели дармоеды, всю жизнь ему мирную взбаламутили.

– Давай уговор заключим, – предложил Кайсай, напирая на хозяина леса, – ты даёшь ему боевой топор, ну сам знаешь какой, и учишь как ему по желанию становиться берсерком без дёрганья за уши и пинания под зад. Он ведь не из-за этого перешёл в боевое состояние. Как мне кажется, без тебя здесь не обошлось?

– Ах ты… – встрепенулась Апити и отвесила смачный подзатыльник лесной нежити, – он ведь чуть рыжего не зарубил, по твоей милости.

Тот лишь крякнул, но ничего на затрещину не ответил, только быстро как зверёк почесал ушибленное место.

– А мы честь по чести двинемся восвояси, – закончил Кайсай хитро улыбаясь и закидывая свою рыжую косу за спину.

– А ежели нет? – проскрипел «недодед» с эдаким вызовом, выставляя зачем-то перед собой босую ножку.

– А ежели нет, – заговорщицки продолжил разошедшийся в наглости Кайсай, подходя к Апити и обнимая её за голые плечи, видимо в порыве наезда на лешего совсем забыл за кого с дуру хватается, – мы ещё погостим чуток у приветливой хозяйки. Надо же спинку подлечить как следует, да и в конце концов мы ж в гостях у еги-бабы как-никак, а самой бабой не попользовались.

С этими словами войдя в кураж ему захотелось самым наглым образом ущипнуть ведьму за торчащий и подманивающий сосок, только рыжий тогда ещё реально не знал с кем имеет дело и кого следует бояться больше: нежить или «меченую». Колдовская дева среагировала моментально и наглеца так шарахнуло молнией по рукам, исключив даже возможность прикосновения, что у бесстыжего пацана вообще все мысли из головы вылетели не только пакостные, но и здравые, поставив все волоски на теле топорщится дыбом. А тут и «недодед» чуть не добавил:

– Не трошь, – зашипел он угрожающе и в его глазах нехороший такой огонёк сверкнул уже не шуточной злобой.

Но Кайсай ничего не соображая после ведьминого удара отшатнулся от Апити, будто его чем отбросило, и собирая глаза в кучу угрозы лешего не заметил и тем более его испепеляющего взора видеть не мог.

Руки-ноги затряслись словно у припадочного и так что в конце концов вообще слушаться отказались. Голова гудела, и единственное, что рыжий осознал в тот момент, что ведьма его прибила колдовством, от коего тряска по всему телу до сих пор волнами каталась.

Он попятился от «меченой» расплываясь в растерянной улыбочке. Ну, дурак дураком. Что взять с болезного. Только отступив на несколько шагов, скорчившись присел, обхватив колени и начал потихоньку приходить в себя.

Увидев, что Апити смотрит на него не зло, а веселясь своей проделке как малое дитя, а леший возле неё принял довольный вид словно обожрался жареных лягушек, Кайсай, чуя, что проигрывает лесовику этот почти выигранный дипломатический поединок, попытался вновь кинуться в атаку, но на этот раз издали.

– Но леший, – принялся он восстанавливать сданные позиции, делая вид что ему колдовская молния как воды попить, – посуди сам, ты ж грамотный по жизни. А что нам ещё с Куликом делать пока я выздоравливаю? А она отказать не имеет права, по обычаю. Ведь не сможешь же? Дед мне про лесные законы сказывал, – умоляюще требовал ответа рыжий от улыбающейся белобрысой еги-бабы, – ты ведь по законам живёшь, аль ты тут не еги-баба, а лишь прикидываешься? – но тут же переключившись от греха подальше вновь на лешего, кого от чего-то не так боялся, как эту ненормальную, – а коли занятие устроишь нужное, так нам и некогда будет тебе жизнь лесную портить своим присутствием.

Леший, несмотря на всю абсурдность сказанного, призадумался. Все молчали в ожидании.

– Ладноть, – неожиданно решился плюгавенький «недодед», но вместо того, чтобы ответствовать рыжему наглецу, посмотрел снизу-вверх на Апити и погрозив ей своим крючковатым пальчиком, тихо предупредил, – не шуткуй мне тута, баба.

– Ути, какой грозный, – засюсюкала расписная красавица и наклонившись над смурным нахохлившимся лесовиком смачно чмокнула его в редковолосую маковку.

Тем не менее это притворное лобызание ни растопило напускной злобы лесной нежити. Он ещё раз недобро зыркнул на рыжего, одним взглядом предупреждая соперника о последствиях и обратился наконец к стоящему столбом Кулику.

– Айда, бешеный. Только топорик свой выбрось, чтоб не видел я больше эту мерзость у себя в лесу, а то ишь сколь малых деток загубил да повырубил. Коль не считался бы гостем, так прибил бы уже за такое.

Кулик топором швыряться не стал, а просто выронил и тот упал к его ногам, глухо стукнувшись о срубленный ствол берёзки.

Оставшись один на один с «меченой» ведьмой Кайсай с безопасного расстояния, как ему показалось, осторожно принялся спрашивать или просто зубы ей заговаривать.

– И что это было, Апити?

– Ты про чё? – прикинулась дурой довольная чем-то ведьма.

– Вот про это, – выставив пред собой сильно дрожащие руки уточнил молодой бердник.

– Ах, про это, – веселясь, проговорила местная еги-баба и повела рукой будто отмахиваясь от мухи, и очередная «нервная плеть» больно стегнула Кайсая по левому бедру, от чего он глухо взвыл, выгнулся и чурбаном повалился в траву на болезную спину хватаясь за ногу.

Ведьма, подойдя к нахалу вплотную и нависнув над ним словно хищная птица, но при этом мило улыбаясь, начала рыжему читать прописные истины:

– Я тебя отучу, наглец ты эдакий, ручками-то шаловливыми лазить, где не попадя.

Кайсай до скрежета стиснул зубы, но отточенный с заречными девками язык без костей спокойно умереть не дал молодому берднику.

– А чё тебе жалко, чё ли? Может я хочу тебя до умопомрачения?

И тут же получил очередной удар «нервной плетью», но уже по зубам. Зубная боль пробила во всей челюсти одновременно и оказалась такой лютой, что искры посыпались из глаз. Когда через несколько ударов сердца, боль чуть-чуть отпустила, и он разжал сомкнутые в слезах веки, то вновь увидел над собой улыбающуюся голую деву. Воин собрал в кулак силы ненавидя проигрывать, и настырно, словно упрямый баран пробурчал под нос, готовясь к окончательной смерти:

– Всё равно хочу.

И тут же зажмурился. Сжался в клубок всеми мышцами ожидая неминуемого удара, но того не последовало. Она не стала больше лупцевать его бес толку, а просто горделиво выпрямилась, покровительственно улыбнулась и ушла, оставив взмокшего от перенапряжения Кайсая валяться в траве и отходить от нервного потрясения.

Все последующие дни Кулик сиял словно начищенная золотая бляха, расхаживая по округе и не выпуская из рук огромного обоюдоострого топора. Из каких закромов леший его выкопал, осталось загадкой за семью печатями. Кулик рассказал, что они дошли до старого дуба. Он велел подождать и не подглядывать. Затем «недодед» зашёл за дуб, а вышел уже, с другой стороны, таща за собой тяжеленую железяку. А вот секрет перехода в бешеное состояние Кулик умолчал, мотивируя, что на секрет наложен зарок молчания и коли скажет кому-нибудь, то потеряет дар.

Так как уговор лесовик выполнил полностью и быстрей чем ожидалось, то молодцам ничего не оставалось как благодарить хозяев за доброе гостеприимство, пообниматься, прослезиться, откланяться и пуститься в дальнюю путь-дорогу.

Уже взобравшись в седло и собираясь тронуться в путь, Кайсая остановил недовольный окрик лешего:

– Эй ты, рыжая бестия.

Воин развернул коня и шагом подошёл к нежити, что стоял, потупив глазки в высокую траву, а затем «недодед» вынул из-за спины золотой пояс с акинаком и серебряным кинжалом и протянул молодому берднику:

– На, дарю.

У Кайсая аж в зобе дыханье спёрло не струганным колом, и он дар речи потерял.

– Так это ж моё… – чуть не задыхаясь от несправедливости, выдавил из себя рыжий, буквально сверля вора бешеными глазами.

– Не твоё, а моё, – тут же заерепенился «недодед» местного леса, – какой-то дурень выбросил, а я подобрал. Чё думаю добру валяться, лес загаживать. А раз нашёл, значит моё. Чур11 в свидетели.

Кайсай неимоверной, нечеловеческой силой воли подавил в себе праведный гнев и не подавая вида что взбешён как укушенный коровой бык, медленно наклонился к дарителю и буквально вырвал пояс из рук лешего. Но тут же устыдился собственного поступка и потупив взгляд, теребя в руках расшитый золотом пояс, смиренно покаялся:

– Прости хозяин. Запамятовал. Благодарствую тебе за подарок, лесной дедушка. Больше без надобности никогда не брошу.

– То та, – хмыкнул довольный раскаяньем леший и махнув в сердцах рукой выпалил, – да валите вы отсель. Надоели словно недоеденные с голодухи поганки…

Глава четвёртая. Возможность властвовать над себе подобными предоставляется каждому, но не всякий до неё опускается.

Райс восседала в своём личном шатре забравшись на заваленный мехами лежак с ногами, при том в обуви, в своём полном золотом облачении, даже в золотой остроконечной шапке, хотя очаг в шатре нагрел помещение хоть голой ходи. Сидела и внимательно читала пергамент, раскатав его перед собой на вытянутых руках. В ногах на полу, облокотившись на тот же лежак, беззаботно витая где-то в облаках пристроился Шахран.

Царица читала быстро, но долго. Судя по движению глаз, то и дело возвращалась к уже прочитанному и перечитывая, тот или иной кусок, заново. На лице у неё ничего не отражалось. Абсолютная маска спокойствия и без эмоциональности, но вот тело, то и дело дёргалось будто сидело на иголках или всё чесалось. Занятное зрелище.

Из-за тяжёлой занавеси, представляющей собой что-то наподобие входной двери, послышался звучный голос старшей охраны: «Матёрая Золотые Груди!» и после подобного объявления, в открывшемся проёме появилась Золотце.

– Здрав будь Матерь, здрав будь Шахран, – поздоровалась на половину вошедшая дева мило улыбаясь.

Задержавшись взглядом на извечном банщике, увидев которого в общем то и расцвела на её лице улыбка, она осталась стоять во входном проёме, даже отодвинутую занавесь не выпустила из рук, ожидая разрешения войти.

Царица оторвалась от чтения, продолжая удерживать пергамент вытянутым, лишь отклонив его в сторону, для того чтобы улыбнуться вошедшей и ответить:

– Здравствуй Золотце, проходи, устраивайся где-нибудь, мы быстро.

С этими словами она вновь продолжила чтение, но как выяснилось, дело быстрым не получилось. Приход дочери не ускорил её знакомство с пергаментом.

Золотые Груди прошла внутрь, всё так же улыбаясь Шахрану, похоже от безделья, уже не знавшего чем заняться и оттого с неподдельной радостью встретившего молодую Матёрую, указывая похлопыванием ладони по полу, чтобы та непременно устраивалась рядом. На что дева показала ему кончик языка, обошла с другой стороны и со всего маха плюхнулась на лежак поперёк, так, что её руки оказались на блестевшей в свете факелов голове Шахрана, звонко шлёпнув ладонью по его лысине.

– Золотце, – укоризненно проговорила царица, отрываясь от чтения.

– Прости, мама. Соскучилась, – проговорила рыжая хулиганка скороговоркой и тут же обеими руками принялась наглаживать лысый череп вечного банщика их семьи.

Царица продолжила чтение, Шахран замлел под ласковыми руками Золотца, а последняя задумчиво и внимательно, что-то разглядывала на бритом черепе евнуха, будто выискивая в полированной лысине непонятно что, нежно щекоча его пальцами, при этом по-детски наивно улыбаясь открыв рот.

Эта сцена продолжалась довольно долго, пока Райс наконец не зашуршала свитком, сворачивая его в трубочку. Шахран с Золотцем встрепенулись и разом обернулись к царице, а та продолжая сохранять на лице маску отрешённости скрутила документ и протянула его Шахрану.

– На. Прочти. Мне интересно будет знать, что ты думаешь по этому поводу, – проговорила она тихо и при этом почти незаметным жестом отправляя мужчину из своих покоев.

Тот взял свиток и покряхтывая поднявшись вышел, оставил мать и дочь наедине.

– Что-то случилось? – спросила Золотце поворачиваясь на бок лицом к царице и глазами указывая в сторону вышедшего банщика.

– Да это так, – отмахнулась царица, показывая, что проблема в общем-то не стоит особого внимания и тем более не касается дочери, – я вызвала тебя по другому поводу.

Молодая Матёрая тактично промолчала, ожидая продолжения.