Девочка, которая зажгла солнце

– Если вы сомневаетесь, что наша семья не сможет обеспечить должного ухода… – тихий голос был тут же заглушен другим, более властным и настойчивым. Джеку пришлось отойти в сторону.

– Вы не слышите меня, миссис Роберстон! Я говорю вам о болезни, которая считается трудно искоренимой даже на психологическом уровне, а вы, по своей сути, предлагаете мне ромашковый чай и горсть таблеток в качестве лечения. Разве не абсурд? – мужчина дождался полной тишины и обратился к молчавшей до сих пор пациентке. – Вы осознаете важность принимаемого вашей сестрой решения?

Послышалось какое-то непонятное мычание, больше походящее на жалобное скуление больного животного, и Дауни заглянул внутрь кабинета, тут же окруженный тремя парами недоумевающих глаз.

Как парень и ожидал, одной из присутствующих была мама Рэйчел – правда, теперь она выглядела чуть моложе, и длинные блондинистые волосы доставали ей почти до груди. Джанетт переводила взгляд с мужчины напротив на застывшего в дверях Джека, ожидая, что вот-вот один из них разъяснит повисшую неловкую паузу. Но Джека интересовало нечто другое. То, что сидело рядышком с Робертсон на кушетке, плотно сжав тощие колени и накрыв их костями трясущихся рук, то самое, что поглотило сознание бледной Дафны, полностью себе его подчинив.

От женщины невозможно было оторвать взгляд. Она притягивала глубиной своих темных глаз, но в то же время неимоверно сильно отталкивала их впалостью и проступающими под ними синюшными кругами. Все в ней противоречило каждой из черт – красивые волосы, собранные в высокий гладкий хвост и острые, выпирающие наружу скулы, живой и умоляющий взгляд, а в противоположность ему иссохшие, искаженные в попытке возразить полоски губ. Джек никак не ожидал увидеть такую Дафну, хоть он и не знал ее раньше – воображение услужливо рисовало высокую аристократично бледную женщину с бокалом красного вина в руке, одетой в шелковый халат и мягкие изящные тапочки, ведущую с собой увлекательнейший диалог. Истинный же образ истощавшего и несогласного с реальностью окружающего мира человека поверг парня в настоящий ужас.

Наконец, доктор опомнился и поспешил спросить:

– Вы что-то здесь ищете, молодой человек? Не хочу вас расстраивать, но приемные часы давно закончились. Полагаю, вам следует пройти прямо и налево по коридору. Сложно не запомнить, правда? А теперь, прошу меня извинить, – и он снова окунулся в разговор с дамами, совсем забыв о присутствии Джека в комнате. Поворачиваясь к выходу, брюнет краем уха услышал:

– Бедняжка… Она слишком ярко светит… Солнце тухнет по ночам…

Джек в неверении обернулся и уставился на говорящую. Та будто смотрела на него, но насквозь, словно за парнем был еще один человек, к которому она и обращалась. Доктор тоже посмотрел в эту сторону.

– Прямо и налево, хорошо? – еще раз уточнил он, снова разворачиваясь к своей пациентке и даже не глядя вслед скрывшемуся за углом парню.

Джек, чуть только выскочил в белоснежный пустой коридор, прижался к бетонной стене и закрыл глаза, вдыхая воздух полной грудью и держась за горячую голову. Мысли в ней путались, метались и бились друг о дружку, никак не желая устраивать меж себя услышанные и надолго застывшие в памяти слова. «Она и вправду была сумасшедшей», – подумал Дауни, немного отдышавшись и начиная движение в указанную врачом строну, между тем погружаясь все дальше в неприятный сумрак нового, более темного и мрачного коридора.

А ты уверен в том, что с ней что-то не так? Быть может все вокруг сошли с ума, и она одна сохраняет рассудок? Почему бы не подумать об этом, Джеки? Самое время.

Джек подскочил на месте, чуть только в ушах раздался привычный, но в тот момент показавшийся чужим и насмешливым, голос. Постарался проглотить замечание и продолжить идти вперед, несмотря на то, что фраза встала в горле огромным комом и мешала даже сглотнуть. Становилось немного светлее.

«Интересно, куда он меня отправил? Правильнее было бы остаться с ними, в уютном и чистом кабинете, и послушать немного о трагичном дне в семье Робертсонов. Хотя если все это – плоды моей фантазии, то почему я все еще ничего ни вижу?»

Ты не смотришь, – услужливо подсказало что-то внутри него и, не изменяя надменно-любезного тона, продолжило, – или не хочешь видеть. Тебе только кажется, что ты все еще движешься и вглядываешься в темноту коридора; на самом же деле маленький потерянный Джек несколько долгих минут стоит на одном месте и сосредоточенно смотрит под ноги, не желая поднять глаз и увидеть, что же для него приготовили.

Дауни моргнул один раз, затем еще, и понял, что действительно замер посреди общего прохода. Правда, теперь режущая глаз белизна больницы сменилась другим помещением, в разы хуже и на вид гораздо печальнее. Огромные железные двери с небольшими толстыми окошками внутри, через которые едва были видны внутренности комнат, стоящие посреди коридора стулья, видимо, для охранников или персонала… Джек осторожно двинулся вперед, но не успел пройти и пары шагов, как нечто грязное и лохматое врезалось в стекло по ту сторону двери и сползло по нему вне зоны видимости. Пытаясь угомонить бешено колотящееся сердце, парень сделал над собой усилие и подошел ближе, заглядывая внутрь замочной скважины.

«Если тебе не показалось», – успокоил он себя, вглядываясь в мутное изображение, а после отстраняясь и почти вплотную подойдя к окошку, – «и это действительно был человек, или что-то, отдаленно похожее на человека, у тебя вряд и будут сомнения в том, кто это такой. Вернее, такая. Лучше бы показалось».

Не прошло и нескольких минут, как в том же самом коридоре показался еще один мужчина, крепкий и коренастый. Одетый в белоснежного цвета халат, он держал ключи в одной руке и какой-то непонятный предмет в другой – Джек не успел разглядеть лучше, так как незнакомец направился в его сторону и, не обращая внимания на замеревшего парня, щелкнул замком. Железная дверь тяжело отъехала в сторону, и мужчина скользнул внутрь комнаты. Дауни также юркнул следом.

Слишком пустое и гнилое место, слишком много неестественности и пугающего перфекционизма – этого «слишком» было настолько черезчур, что брюнету пришлось проморгаться, прежде чем он снова смог посмотреть впереди себя. Четыре скучные стены и застеленная койка посередине, небольшой деревянный стол в углу и мягкий пуфик около него – но не эти необычные вещи привлекли внимание Дауни; из всей гармонии и белизны черным пятном выделялась нечесанная голова пациентки. Женщина прислонилась спиной к одной из стен и уронила спутанные волосы на сложенные вместе руки, нисколько не шелохнувшись и не реагируя на вошедших людей. Незнакомец в докторском халате наигранно весело бросил:

– Добрый день, миссис Линдсон. Надеюсь, вы хорошо спали этой ночью, и малыш Чарли вас не разбудил, – он многозначительно улыбнулся, но не подошел к Дафне ближе, полагая, что она и без того прекрасно слышит каждое слово. – Мне кажется, сегодня вы чуть менее бледная, чем вчера или днем ранее.

После этой фразы женщина подняла на говорящего изможденное лицо и криво усмехнулась. Джеку показалось, что страшные фиолетовые синяки под глазами усмехнулись вместе с ней.

– Мне уже лучше, доктор. Можете меня отпустить, Джанетт, наверное, уже приехала забрать меня.

– Я так не думаю, Дафна. Ваше состояние крайне нестабильно. Но вы недаром вспомнили о сестре – она передала вам кое-что очень интересное. Вот, взгляните, – он протянул в костлявые руки небольшую книгу в мягкой обложке и терпеливо подождал, пока Дафна не прижмет к себе подарок. – Это вам. Читайте на здоровье.

Женщина недоверчиво посмотрела сначала на саму вещь, в которую судорожно вцепилась, затем на стоящего перед ней доктора, и только потом – на Джека. Каким-то странным образом почувствовав его присутствие, она уставилась прямо парню в глаза, как бы кротко спрашивая: «Могу же я взять это? Могу?» И, так и не дождавшись от опешившего юноши ответа, раскрыла книгу на первой странице. Громко цокнула языком, оценивающе пригляделась к печатным словам, а затем с хрустом выдернула лист и смяла в кулаке:

– Я обязательно это прочту. Вот вы, вы хоть раз были в поле с подсолнухами? – она вырвала еще одну страницу, и еще, сминая каждую в неаккуратный ком. – Прикасались к ним рукой, перебирали пальцами выступающие семечки? А я была. Правда, тогда ОНА мне этого не запрещала. Я обожаю необычные звуки – треск пламени, плач и… Чарли так мило верещал сегодняшней ночью! Словно с этого маленького дьявола сдирали кожу живьем.

Дафна по-детски засмеялась и швырнула книгу в сторону. Потом встала с пола и, слегка пошатываясь, подошла к доктору почти вплотную. Наклонила лохматую голову вбок и медленно заговорила, смотря не то на мужчину, не то на застывшего в ужасе Дауни:

– Ты любишь сладкое, Джек? А он очень любит, больше всего на свете. А ОНА влюблена в тебя и не признается в этом даже себе – ищет только причины. Глупо, правда? Но все еще ждет тебя, Джек, ждет, пока ты, наконец, увидишь… Глупо, правда? Ведь, в итоге, нас всех закопают в одну и ту же землю.

– Меня зовут Френсис, миссис Линдсон, – поправил ее мужчина и огляделся вокруг себя. – К сожалению, я не улавливаю ход ваших мыслей. Вы говорите ужасные вещи.

Дафна изумленно уставилась на обратившегося к ней доктора, но ничего ему не сказала. Обошла его стороной и остановилась в паре шагов от вжавшегося в стену Дауни, дырявя взглядом его побледневшее лицо. Наконец, она раскрыла рот в немом крике, а после тихо выдавила из себя:

– Джек… Ты будешь жалеть, когда выдавишь последнюю каплю… Ты не художник, Джек, а безумец, пытающийся себя оправдать… Не води по листу сухой кистью, Джек, от этого нет толку… Джек! Джек!

Она наклонилась к дрожащему брюнету и заорала ему прямо в лицо, громко-громко, не жалея связок, переходя с дикого возгласа на отчаянный хрип:

–Джек! Джек! Джек! Джек… Джек…

Парень не мог сдвинуться с места. Ему хотелось броситься назад, в ту самую комнату, с которой он начал свое путешествие, а не быть здесь и не чувствовать на языке привкус чужого дыхания… Потому, немного забывшись, он не заметил, как растворились в темноте некогда белые стены и черты комнаты – стали сереть, мутнеть, пока не исчезли с глаз вовсе; как пропал с виду озабоченный доктор, унеся с собой кровать, стол и мягкий пуфик. Все это слилось в единую серую вертящуюся кругом массу, своеобразный вихрь, с каждой секундой отдаляющийся от Джека, и только искаженное криком лицо женщины стояло перед глазами. Женщины, потерявшей рассудок, той самой, обреченной на гниение в больнице и вечные споры с собственной личностью, женщины, которая любила сестру и подсолнухи. Правда, перед ем как уйти вслед за остальными образами, она нагнулась к шее Дауни, и он ощутил прикосновение ее колких волос. Немного помедлив и обдумав слова, она шепнула тихо-тихо, будто рядом был кто-то еще, кто мог услышать тайное послание сумасшедшей:

– Будет очень холодно, Джек. Свечи не просто так зажигают зимой.

Бросив это, она отступила назад и шагнула в сметающий все вихрь, оставив парня в пугающей пустоте. Только спустя долгие пару минут он осознал, что на самом деле находится в доме Робертсонов, рядом с ним лежит Рэйчел, а перед глазами пробегают кадры из фильма вместо стен психиатрической больницы. Послышался взволнованный голос:

– Джек? Джек! Ты в порядке? Почему молчишь?

Парень ощутил прикосновение детской руки к своему плечу и облегченно выдохнул; перед ним действительно была Рэй, и ее пальцы не походили на костлявые крючки, сжимающие подаренную книгу и вырывающие из нее страницы с громким хрустом. Она была настоящей, живой, в то время как ужасающая иллюзия бесследно исчезла и уступила место реальности. Дауни недоуменно спросил:

– А что такое? Я разве что-то не так сделал?

Девочка, кажется, тоже немного расслабилась и полностью повернулась к другу. Ее зеленоватые глаза чуть потемнели в тусклом свечении огня.

– Нет, мне просто… показалось, наверное. Но это теперь не важно, правда? Кстати, я хотела сказать тебе кое-что.

Робертсон отвернулась и старалась смотреть куда угодно, только бы не на прижавшегося к ней парня. Она чувствовала, что необходимо произнести странную мысль вслух, будто именно эти слова и будут целью прихода Джека в ее дом – иначе, они продолжат смотреть фильм в гробовой тишине, и Дауни снова погрузится в себя.

И она посмотрела на брюнета испытывающе, так, как всегда смотрела на нее Хлоя, когда беззвучно просила не говорить никому о своем уходе под вечер – словом, это был полу-умоляющий, полу-недоверчивый взгляд, и Джек тут же подумал про себя: «Эта сумасшедшая женщина и Рэй точно не родственницы. В этом нет никаких сомнений. Легкий смущенный румянец на веснушчатых щеках, горящие жизнью и волнением глаза и вечно приоткрытый в легкой улыбке рот – такая она на самом деле, вот ее настоящие обличие. Вряд ли этот маленький рыжий человечек хоть чем-то схож с костлявой психопаткой, чье лицо худобой и бледностью может соперничать только с трупом».

Пересилив себя, Рэйчел продолжила:

– Знаю, что сейчас, быть может, и не самое подходящее время, не самый удобный момент, да и затея не из лучших. Я много думала об этом, очень много, и, наконец, пришла к более-менее однозначному выводу. Ты никогда не считал нашу дружбу немного странной? У нас нет общих интересов и увлечений, схожих знакомых и мы… совсем разные… – Рэйчел сделала небольшую паузу, обдумывая сказанное, и комнату заполнил хруст пережевываемого попкорна. – Нет, я не говорю, что это плохо – напротив даже, только… Ты еще не успел задаться подобными вопросами?

Джек задумчиво почесал затылок. По правде сказать, такие мысли никогда раньше не приходили ему в голову – попытки помириться с Джонсон, постоянные конфликты с Мэг и бесконечная осенняя учеба отнимали все свободное время, а потому минутка в тишине для копания внутри самого себя выделялась крайне редко. И, тем не менее, Дауни думал. Только не так, как это делала Робертсон – наверняка, та размышляла, склонившись над разукрашенным дневником, прикрепляя очередную стразу к обложке или перед сном, глядя на умиротворенное лицо заснувшей сестры. Нет, ему по душе был другой способ. Точнее, отсутствие способа.

В этом нет ничего смешного – Джек не мог думать сам, потому что образы настигали его без какого-либо желания и настроения. Во время завтрака, на школьном уроке биологии или даже посреди ночи, но эти ожившие картинки долго еще стояли перед глазами и не хотели отступать прочь. Они поначалу рождались тусклым пятном, а затем медленно превращались во что-то яркое и завлекающее, проносились в голове и исчезали так же тихо, как я появились несколько мгновений назад. Парень давно с этим примирился.

Рэйчел не раз приходила на ум в подходящие и не очень моменты, правда, ее образы были один страннее другого. То девочка являлась маленькой птицей, перепрыгивающей с ветки на ветку, после чего он, Джек, в обличии лесного волка лапой сшибал животное и впивался зубами в горло, чувствуя внутри себя приятную сытость. То она появлялась на берегу моря и, сидя в песке в рваном платье-простыне, держала руки парня в ладошках и водила пальцами по линиям на них, бормоча про себя что-то непонятное, когда очередная сильная волна добегала до детских пяток. Но самым любимым образом Дауни был другой. Невзрачный и ничем не отличающийся от других поначалу, но притягивающий впоследствии, он возникал в сознании реже других, и потому был самым трепетным и долгожданным. Он представлял собой бескрайнее маковое поле, где один цветок касается другого, умещая на нем свои крупные алые лепестки – так много этих маков. Над ними небо, безоблачное, но не голубое, как в большинстве идеальных историй, а пепельно-серое и спокойное, и никакого намека на солнечные лучи. И посреди этого всегда стоит маленькая девочка, чьи рыжие волосы подхватывает ветер и безжалостно треплет; а она как ни в чем не бывало стоит и смотрит тебе прямо в глаза, так жадно и грустно, что хочется подойти к ней и увести подальше от пьянящих разум цветков. Но ноги не желают сдвинуться с места, и девочка смотрит на парня, начиная звонко смеяться – дивный дрожащий смех разлетается по полю и уносится теплым ветром в серое небо.

Это лучшее, что можно было вообразить, – подтвердил голос внутри Джека. – Но почему маки? В этом есть какой-нибудь смысл?

«К сожалению, никакого», – подумал сам Дауни и, немного позже заключил про себя, – «почти ни в чем нет смысла. Его выдумали, чтобы люди не сошли с ума и тратили хоть какую-то долю времени на самокопание и осмысление своего существования – каждый убеждает себя в необходимости того или иного, и все становятся счастливы. Даже в этих мыслях смысла не так уж и много. Особенно в них».

– Частично. Не так серьезно, как ты. Мне кажется, это совершенно неважно, но какая-то фишка все же есть. А что ты об этом думаешь?

Джек бросил в рот пару кукурузных кружочков разом и тут же ощутил их приятный солоноватый привкус. Тем временем Рэйчел все собиралась с ответом.

– Я не знаю. Все слишком сложно, понимаешь? Ты, на самом деле, немного странный, но тебе идет – вечно задумчивый, погруженный в себя и не слишком общительный. Наверное, все подростки такие, и я тоже буду ходить грустная и смотреть депрессивные сериалы по ночам.

«Не будешь», – хотел было успокоить ее Джек, но не посмел перебить разговорившуюся подругу.

– Вот только то, как мы познакомились… Интересная штука получилась, да? Сначала ты показался мне таким грубым и самовлюбленным эгоистом, что я едва совсем не ушла от двери твоего дома, – Рэйчел мечтательно вздохнула и поспешила закончить, – но я не жалею, что осталась. Нет, Джек, ты все же очень хороший друг. Люди твоего возраста или даже на пару лет старше относятся ко мне по-другому. Я рада, что ты видишь во мне ровню.

Дауни коротко кивнул и встал с расстеленных на полу одеял, стараясь сделать это как можно аккуратнее, чтобы не опрокинуть миску с попкроном. Подошел к окну и долго-долго смотрел на почерневшее беззвездное небо, будто заметя в нем нечто скрытое от чужих глаз и полностью погрузившись в увиденное – а на самом же деле никак не мог перестать думать о том самом дне, когда он впервые увидел рыжеволосую девчонку. Он явственно помнит, как сам выходит из кабинета директора тем октябрьским утром, как ему навстречу двигается рассеянная незнакомка… А после словно нечто невидимое своей толстой рукой ворошится в сумке парня и выталкивает оттуда подкову, для того, чтобы спустя пару мгновений Рэйчел наклонилась к вещице и бережно подцепила ее пальцами.

– Думаешь, это была случайность? – спросил Дауни, все еще глядя в самую темноту и спиной чувствуя, что девочка тоже встала. – Или так должно было случиться? Что-то вроде предсказания звезд, того, что никакими силами невозможно изменить, что бы не делал – веришь в это?

Рэй умостилась рядом с другом и направила взгляд прямо, на мелькающие огни проезжающих изредка машин и мерцающих желтизной фонарей. Она ничуть не сомневалась, что здесь есть что-то сверхъестественное и необъяснимое, как в ее любимых сказках про магию и волшебство, но открывающийся перед ней городской пейзаж не позволил сказать больше пары слов. Как зачарованная, она ответила:

– Не знаю, Джек. О некоторых вещах лучше и вовсе не думать. Это как с красками – чем больше водишь кистью по белому листу, тем бледнее со временем становится цвет.

Она задумчиво улыбнулась и легонько коснулась Джека одной рукой, вытянув другую в терпеливом ожидании. Поначалу парень долго смотрел на рыжеволосую, никак не мог вникнуть в ее задумку, а потом с доверительной силой стиснул ладошку в собственной. В ту секунду он внезапно почувствовал, будто через это непродолжительное, но такое ценное и значимое рукопожатие к нему по венам передалась чужая энергия, радость и сила – Дауни изумленно склонил голову и дождался, пока Рэйчел не пояснит:

– В знак нашей дружбы, Джек. Чтобы она была вечной.

И парень еще крепче сжал руку девочки, подумав, что в тот самый день знакомства не туманная сущность, а мягкая пушистая лапа плюшевого тигра достает подкову и роняет на плитку школьного коридора, чтобы после находку подобрала маленькая рыжеволосая девочка. Что, действительно, они совсем разные, но это и делает их дружбу необычной и замечательной, такой, о которой можно только мечтать, с завистью листая книжные страницы.

Стоя в доме Робертсон и вовсе не замечая, как глаза Рэйчел чуть заметно потускнели, а лицо утратило прежнюю живость и радость, став равнодушно-отстраненным, Джек рассудил, что лучше в его жизни и быть не может, и это счастье запечатать бы в своем сердце навсегда и доставать по крохотным кусочкам, чувствуя грусть или печаль.

«Мазать его на хлеб, как клубничное варенье, наливать тягучий сироп в чашку и запивать осеннюю серость, чуть зажмурив от удовольствия глаза и блаженно улыбаясь. И запасти несколько банок разом, чтобы, когда хочется плакать или с ума сойти от отчаяния, принять свою дневную дозу счастья и продолжать существование в этом мире, ожидая следующего дня и новой сладкой порции», – подумал Дауни, и не заметил, как тихо засмеялся в вечернюю тишину комнаты.

Глава 15

Двумя днями позже Джек отсиживал за партой свой предпоследний урок, разумеется, в гордом одиночестве – Кэтрин демонстративно молча пересела на задние ряды, как можно дальше от парня, и намеренно говорила про него всякие гадости, так, чтобы тот слышал каждую фразу. На это он только злобно скалился.

Если она не хочет общаться с тобой, то и тебе это совершенно ни к чему, – ободрил его внутренний голос, в то время как Дауни сверлил тетрадь с записями бессмысленным взглядом. – Разве настоящий друг так поступит? Вряд ли, Джеки. Она хочет, чтобы ты был именно таким, как ей удобно. Ты же удобный, разве нет? Пользоваться тобой, играться, заставляя просить прощения и на коленях умолять Джонс вернуться – вот, что ей нужно от тебя в данный момент. Ты снова допустил промах.

«Зато созерцание ее обиженного лица приносит мне огромное удовольствие», – заключил Джек и резко развернулся, услышав свое имя, которое кто-то не прекращая шептал с последних парт. Роджер. Заботливый Роджер Фишер снова готов прийти на помощь и спасти несчастного мальчика, всего парой-тройкой слов разрешив абсолютно все его насущные проблемы. Дауни отвернулся обратно и подумал про себя:

«Если он сунется ко мне, я не выдержу. Все-таки стоило попытаться заснуть ночью, хоть и в сотый раз – тогда сейчас я выглядел и чувствовал бы себя куда лучше. Меня словно не доварили, и теперь я, как полусырое яйцо, могу треснуть и вытечь от любого неверного прикосновения. Жалкое сравнение, на самом деле. И все же, если он снова примется за…»

Джек не успел до конца сформулировать мысль, как зов повторился, чуть более настойчиво и шипяще:

– Джек!

Парень в очередной раз обернулся и устало выдохнул, часто-часто моргая. Стоило Фишеру ненадолго заболеть, как вот он, снова в строю и хочет вмешаться в его личную жизнь. Дауни вопросительно наклонил голову. На этот жест Роджер ответил парой движений, медленно показывая другу каждое из них по нескольку раз и ожидая, пока тот понимающе закивает.

Сначала постучал пальцами по циферблату часов на правой руке и указал на большие настенные часы в классе. Несколько минут до звонка с урока. После ткнул себя в грудь, затем в сторону Джека и на дверь в коридор. Хочет поговорить.

«И с чего ты вдруг решил, что я хочу разговаривать с тобой?» – съязвил Дауни, но все же согласно кивнул и поспешил отвернуться. «Что мне не все равно до твоих просьб? Быть может, я нахожусь в ужаснейшем настроении, болен или загнал себя в депрессию – но нет, что вы, нашего Роджера волнуют только его собственные проблемы! Если он хочет выйти после этого урока, то мы должны выйти, и не важно, насколько мне этого хочется».

Парень на минуту забылся и чересчур сильно щелкнул шариковой ручкой, и прозрачный колпачок с треском разломился на две острые части. Глупо. Не стоит им разговаривать сейчас. Джек каждую секунду, остававшуюся до решающего звонка, тратил на подобные мысли – все больше и больше себя накручивал и намеренно взвинчивал почти до предела, чтобы во время предстоящего разговора не дать слабину и не отступить с позором, утешенный фирменными фразочками Фишера. Он прямо-таки чувствовал, как внутри него нарастает горячее волнение, слой за слоем; как мрачная решительность всецело его поглощает, затмевая слегка сопротивляющееся сознание; ощущал яркий прилив сил и ненависть не только к этому человеку, но и к окружающим людям также.

Наконец, когда невероятно долгий и бессмысленный по своей сути урок подошел к концу, парень быстро собрал рюкзак и выскочил из класса, подойдя к огромному полупрозрачному окну коридора. На улице, кусочек которой был виден с этой стороны школьного здания, шел дождь, и теперь по стеклу стекали длинными тонкими струями водяные капли, чем-то отдаленно напоминающие дорожки слез. Брюнет провел пальцем по одной из них.