Лес видений

– Иванушка, подожди! – звала она. – Я не поспеваю!

Повторяла она просьбу несколько раз, а Иванушка притормозил только в конце моста, когда до желанной земли оставалось каких-то несколько шагов. Остановился, оглянулся, дёрнулся назад, но потом передумал и начал подгонять словами:

– Что же ты так долго, Немила? Давай, скорее, али ты не очень-то и хочешь вернуться домой, к нашим любимым детишкам?

В очередной раз споткнувшись, Немила провалилась одной ногой в прореху моста. Но это было ничто по сравнению с тем, как омрачились её мысли! Она не собиралась раскрывать Иванушке тайну детей до возвращения в обитель Яги, не собиралась вообще вспоминать о Радости и Грусти, об их чудовищных выходках (кражу шапки-невидимки Немила присвоила себе), об их… отталкивающей внешности, которая при любом раскладе не позволит забрать девочек с собой.

Да он сам не захочет иметь с ними ничего общего, когда узнает… правду. Но пусть это будет не сейчас, а позже, когда под ногами будет лежать болотистая и мягкая почва уже почти родного дремучего леса, а не эта обожжённая и твёрдая, как камень!

Немилушка превозмогла весь страх и преодолела последний десяток ненадежно уложенных досок, пока Иван мял в ладонях сияющий золотом клубок.

А когда она подошла к нему, то Иван первым делом спросил:

– Можно, я брошу? – и добавил: – Марья смогла, значит, и я смогу. Я выведу нас обоих отсюда.

Пройдя такой длинный путь, Немила уже привыкла к тому, что там, где кончается чужая воля, приходится начинать думать своей головой, но сейчас, обретя рядом с собой будущего мужа, она могла скинуть с себя бремя мысли.

Немиле очень хотелось уступить Иванушке – и она уступила.

– Можно, Иванушка, бросай.

Клубочек полетел на землю, беззвучно приземлился и покатился по бездорожью, а Немила с Иваном, не рука-об-руку, но держась близко друг к другу, поспешили вслед за ним.

Часть 4. Матерь. Глава 21

– Иванушка! Иванушка, подожди, не так быстро!

Как только дорога пошла в гору, Немила начала отставать. Ноги шли с усилием, дышать становилось тяжелее и тяжелее, и не только потому, что было физически тяжело, а оттого, что на душу снова лёг камень сомнений.

Зачем они сюда вернулись? И почему клубочек продолжает скакать, поднимаясь выше и выше, когда вершина и так уже настолько близка, что можно почувствовать неприятный запах гари?

Они шли вверх по боковому склону, миновав сад с молодильными яблоками, пока протоптанную дорогу в этих местах не сменил крутой каменистый подъем, по которому приходилось не идти, а лезть.

– Иванушка?.. – Немила подняла голову и осеклась. Вон она, плоская вершина, до неё осталось лезть саженей пятнадцать от силы.

Как же тяжело, однако, давались эти сажени. А на кого она стала похожа? – в рваной рубахе, перекрученной юбке, платок сбился набекрень и косички растрепались. Ох, не женское это дело – по горам сказать, во всяком случае ещё не придумали подходящую для этого одёжу.

Впервые в своей жизни Немила позавидовала мужским шароварам и припомнила, что люди из горного народа, за которым она наблюдала в зеркальце – ох, давным-давно это было – все поголовно носили шаровары, только у женщин поверх шаровар ещё было надето что-то навроде юбочек.

Но вот к её облегчению из-за края показался Иван и приветливо замахал руками.

– Скорее, скорее, ты должна это увидеть! – кричал он, и от его радостного воодушевляющего крика у Немилы открылось второе дыхание.

Может, там и правда есть врата, которые приведут к бабушке Ягушке? Пока Немила взбиралась, она уже успела свято в это уверовать.

Каково же было её разочарование, когда, подав руку Ивану, она запрыгнула на уступ и узрела перед собой небольшое кольцо из почерневшей земли, а посередине – глубокую тёмную яму, заглядывать в которую не имелось ни малейшего желания.

Что они тут не одни, Немила поняла не сразу, потому как на вершине Алатырь-горы тишина стояла гробовая. Животные сидели и стояли на краях пропасти как неживые, как искусные чучела. Зверолюди прохаживались меж ними, то подойдут поближе к пропасти, то отойдут подальше. Кто-то приходил, кто-то уходил. Вдали, на противоположном краю пропасти, что едва разглядишь, тоже стояли фигурки, невысокие, тёмные, сбившиеся в кучу, сразу и не поймёшь, кто это такие.

– Гляди, дети гор! – выдохнул Иван, направил перст туда, куда Немила и так смотрела, и восторженно зажестикулировал. – Экие коротышки… Давай подойдём поближе.

Она вцепилась в Иванову руку, но он вырвался, прошёл десять шагов вперёд и встал на самом краю обрыва.

– Пожалуйста, Иванушка, побереги себя!

Иванушка отмахнулся.

– Я хочу посмотреть, как они будут прыгать.

Немила ахнула: как прыгать?!

– Ш-ш-ш, помолчи, Немилка!

Преодолевая страх, подбежала она к краю обрыва, вцепилась в Ивана, твёрдо решив не отпускать его от себя. Начала плести что-то, поворачивать Иванову голову бедовую, только бы не смотрел на этих горных детей, а тот в благодарность за её заботу только оттолкнул от себя Немилу, да так, что она упала на землю.

И собиралась она расплакаться, кабы не произошло то, что произошло. А именно: словно по невидимому и неслышимому сигналу весь тот народ, что собирался по краям Алатырь-горы, вдруг стал прыгать, не одновременно, но друг за другом. Сперва прыгнули те, горные, затем животные, а последними, с самой большой неохотой, вниз посыпались уродцы недочеловеческие.

Немиле показалось – Иванушка вот-вот к ним присоединиться. Закрыла она глаза, а когда открыла, он стоял на коленях и заглядывал в чёрную бездну.

Слава Матери, не прыгнул, не последовал за всеми!

– Иванушка? – она не решилась подниматься на ноги, а заместо этого подползла к суженому-ряженому. Одежда его, как и её, превратилась в лохмотья.

– Нам туда, – отчеканил царевич. – Я с самого начала предчувствовал, что нам не нужно идти к реке Смородине. Жерло Алатырь-горы зовёт нас. Слышишь?

Немила отрицательно покачала головой. Давно уж крепло в ней убеждение, что от всех злоключений у Ивана немного помутился рассудок. Но главное – Ивана до Яги дотащить, а там уж старая его вылечит, и память прежнюю наверняка вернёт.

– Любишь меня?

– Что?– поначалу Немила немного опешила, но потом слова хлынули потоком. – Конечно, Иванушка! Люблю тебя больше всех в мире, больше жизни!

– Но ты же меня совсем не знаешь? – кривенько улыбнулся царевич, и Немила отчего-то задрожала. Наверху беспокойными тенями метались неприкаянные, под ногами дрожала земля, а на душе было как-то слишком поганенько.

– Я тебя знаю достаточно, чтобы любить, – смущённо ответила Немила суженому.

– И что же ты знаешь обо мне? Что я – царевич? – рот Ивана ещё больше искривился, он ещё дальше отодвинулся от неё.

– Иванушка, я не за то полюбила тебя, что ты царевич!

– А за что? За мой облик? Я же красив, так ли это?

– Красив, – подтвердила Немилушка. – Но разве те испытания, через которые я прошла во имя нашей любви, не служат доказательством крепости моих чувств?

Иван почесал подбородок. Ни одной волосинки не пробивалось на по-детски гладкой коже, а между тем восемнадцать годков уж стукнуло младшему царскому сыну. Некоторые не упускали случая позлословить на этот счёт, но Немила не могла найти во всём его облике ни одного самого малюсенького изъяна. Он был мил её сердцу весь, без остатка, даже грязный, кривляющийся, ведущий себя не по-царски.

Она была уверена, что это и есть – любовь.

– Хочешь ли ты сказать этим, что любишь меня не как царевича, и что будь я последний бедняк, ты бы стала жить со мной как жена, и воспитывать наших детей? Отвечай честно, не то я прыгну! Честное слово, возьму и прыгну!

И вдруг Немииле стало ясно как день, зачем они пришли именно сюда – это была последняя проверка чувств, как в некоторых сказках, например, в той, где доброму молодцу пришлось не только спасти суженую из лап чудовища, но и перетаскать из его логова всё золото, одарить родню, построить большой терем, завести собственную дружину, и так далее. То есть, доказать, что ты можешь не только на один большой поступок, но и на много маленьких поступочков, которые будут совершаться изо дня в день ради того, чтобы семейный очаг не остыл.

Преисполнилась она пыла, на колени упала, Ивана колени обняла и зарылась в них лицом.

– Люблю тебя, люблю, люблю, мой царевич! И ежели б ты не был царевичем, то тоже любила бы…

– Нет! Брешешь как дышишь! – он схватил её за косы и заставил подняться на ноги. – Смотри мне в глаза и слушай внимательно, что я скажу!

Сквозь слёзы, в которых отражался пёстрый ковёр неба, она подчинилась.

– Слушаю, Иванушка!

– Я никакой не Иван, не царский сын, а простой сирота из крестьянской семьи, воспитанный дедом и бабкой! – протараторил он, до боли сжимая Немилины плечи. – Не перебивай! Имя моё – Булгак! Булгак, слышишь!

– Что ты такое говоришь, Иванушка! – Немила подалась вперёд, попыталась обнять любимого, но он держал её слишком крепко. – Нам нужно срочно возвращаться, Яга обязательно подлечит твой рассудок!

– У меня всё нормально с рассудком, лучше, чем когда-либо, – горько усмехнулся Иван. – Когда я пришёл в себя, то поначалу в моей голое всё смешалось – скитания по Лыбедскому царству, воровство в чужих домах, лица незнакомых девиц и собственные лживые речи… Потом сквозь ложь стали проступать другие воспоминания, где была деревушка дворов на пять, граничащая с лесом, маленький домик со старой почерневшей печью, речка и пахотное поле. Я начал вспоминать, кто я есть на самом деле, и тут вдруг явилась ты. Я помнил твоё лицо очень смутно, как во сне, который предпочёл бы забыть, но ты была так настойчива, так яро радела за то, чтобы вернуть меня к жизни, и потому я решил снова сыграть чужую роль, намереваясь сбежать от тебя тотчас же, как мы выберемся отсюда.

Он перевёл дух. Немила настолько потеряла дар речи, что даже не нашлась, какую реплику вставить в возникшую паузу.

– А потом ты упомянула про детей. И тогда я понял, что не смогу сбежать, что если я брошу своих кровиночек, то совесть меня тогда окончательно замучает. Но я так же и начал понимать, что ты слишком сильно увлеклась мыслью о том, чтобы выйти замуж за царевича, а потому вряд ли сможешь меня простить за то, что я имею происхождение более низкое, чем твоё.

Тут Немила окончательно убедилась, что царевич просто разыгрывает её, проверяет на искренность чувств. Но она тоже была не лыком шита, и решила блеснуть смекалкой:

– Ты врёшь! Я видела портрет царевича Ивана, и он точь-в-точь срисован с тебя!

– Так ли уж с меня? – перестав сжимать Немилу в объятиях, он отступил назад и встряхнул головой. – Не спорю, я похож на него, но любой, кто знал царевича Ивана лично, быстро раскусит подвох.

– А одежда?

Он пожал плечами.

– Одежду я из царского терема украл. Пришлось весь день там провести, чтобы найти покои царевича и незаметно в них пробраться, а пока я приодевался, меня обнаружили. Я едва ноги унёс оттуда.

Он не без гордости ухмыльнулся.

– Так что, будешь жить со мной и с нашими детьми, добра наживать? Я скажу всем, что увидел тебя, когда проходил мимо твоей деревни, и ослеплённый желанием, решил украсть тебя и заставить жить с собой насильно, пока ты меня не полюбишь. И скажешь ты всем, что полюбила меня, и проведём мы обряд свадебный по всем правилам, а потом ты родишь мне ещё троих сыновей. Всегда мечтал я о большой семье.

И подняла Немилушка очи, и осознала, что испытания не кончились, ибо Иванушка, похоже, был свято уверен в том, что всё, что он говорит – чистейшая правда. А те картины будущей жизни, которые он живописует, и правда милее его сердцу, чем жизнь в царском тереме.

– Так что, ты согласна родить мне троих сыновей? Мои дед с бабкой будут счастливы понянчить правнуков и правнучек. Можем даже зажить все вместе, большой семьёй. Помнится мне, дом у тебя большой? Знамо, всем места хватит, нам с детишками две комнаты, им комната, а сестёр твоих замуж побыстрее выдадим. Ты же упоминала про способности сестёр особые к ремеслу, а что некрасивые они обе – так это ерунда, главное, чтоб в дом привносили порядок и уют.

Поперхнулась Немила, за сердце схватилась и взмолилась мысленно: только бы Яга помутнение смогла вылечить!

– Иванушка, не шути со мной, лучше скажи, куда ты клубочек подевал, – нарочито ровным голосом ответила она, пытаясь вернуть разговор в безопасное русло. – Нам давно уж пора возвращаться, ты забыл? Детки ждут.

– Да-да, детки ждут, я так рад, что та гниль, которая поселилась во мне на долгие годы и разрушила всю мою жизнь, не смогла до них добраться… Или смогла?! Почему ты отводишь глаза в сторону! Ну, говори, пока тумака тебе не дал!

Не смог он вытрясти из Немилы правду, а с каждым тумаком, с каждой оплеухой она только сильнее рыдала, мечтая лишь о том, чтобы он её в пропасть не скинул. Звала она жалобно: «Иванушка! Иванушка!», старалась достучаться до разума, да никак не выходило.

А как надоело ему выплёскивать ярость, так поднял Иван руки к голове, и принялся рвать на себе волосы, одновременно с этим ступив к обрыву.

– Стой! Как же я без тебя жить буду? – всхлипнула Немила. – Не делай этого, бабушка Яга тебе поможет!

Он развернулся, шагнул обратно, без единого словечка обнял Немилу, и пока она не сообразила, что к чему, взвалил к себе на плечо.

– По твоим словам выходит, что Яга меня и сгубила. А раз ты говоришь, что без меня не можешь, то придётся мне тебя с собой взять, – с отчаянием в голосе пробормотал он и снова направился к обрыву.

В это же мгновение налетел на них двоих страшный вихрь, равных которому Немила ещё не встречала в тридесятом. И вырвал вихрь Немилу у Ивана, а потом очень нежно, почти трепетно, поставил на твёрдую землю.

И сказал Иван обречённо:

– Оно к лучшему.

А затем оттолкнулся обеими ногами от края пропасти, вытянулся весь в струнку и полетел бескрылой птицей прямо вниз, туда, где, говорят, кипит денно и нощно самый камень под названием Алатырь. И отпечаталось зримое начало этого полёта в Немилиной памяти так точно и ярко, будто это произошло на-яву.

– Почему ты не спас его, вихрь?! – зарыдала Немилушка. – Зачем ты вмешался?! О, лучше б мне вместе с ним упасть, а теперь уж одна я не в силах прыгнуть… Пусти же!

К концу фразы голос Немилы задрожал. Она почувствовала, как объятия вихря ослабли, а оттого бросилась оземь и заглянула в пропасть. Дохнуло душнотой и влагой. Черным-черно было внизу, но не сказать чтобы непроглядно: местами чернота и впрямь была кромешной, а местами – мерцающе-синей, реже – бледно-серой и даже почти жёлтой.

– Иванушка, отзовись! – крикнула Немилушка, но ответом ей стали лишь отголоски далёкого эха.

Иванушка был утерян, и утерян навеки.

– Нет, я прыгну! – Немила поднялась на ноги, встала на самый край и остановилась. Возникший в ней страх, что мурашками распространился по телу до самых пяток, на время отодвинул в сторону горе, но стоило отодвинуться от края пропасти, как оно снова было тут как тут.

В горестной безысходности она вернулась к краю пропасти, вознамерившись на этот раз точно прыгнуть, но лишь больше укрепилась в своём желании не делать этого.

Вот так Немилушка наша попала в сложную, но совершенно не новую для всего известного мира ситуацию, когда сердечная привязанность тянула не просто к человеку, который перестал существовать, но к человеку, которого никогда и не было. Она ещё не знала, что её сердечной привязанности осталось длиться совсем недолго.

А пока она оплакивала своё неслучившееся счастье, за её спиной возникла фигура, которая то ли спустилась с небес, то ли выросла из-под земли, то ли материализовалась из воздуха. В принципе, её появление можно было охарактеризовать всеми тремя речевыми оборотами, ведь это была сама Матушка.

И заговорила Матушка простым и обычным языком, каковой любому человеку понятен:

– Встань, Немила, утри слёзы да поприветствуй мать свою.

Вскочила Немила, заплаканными глазами смерила расплывчатый силуэт, что стоял перед ней, и поклонилась до земли. А как разогнулась, то принялась утирать слёзы кулаками и нервно всхлипывать, выражая тем самым и горе, и счастье, что соседствовали в её душе.

– Начну я с того, что огорошу тебя. Мне не вернуть твоего возлюбленного, как бы ты ни просила меня. Есть и более хорошие вести, которые облегчат тебе душу и выбор дальнейшего пути. Внемли же мне, ибо я поведаю тебе историю о простом крестьянском сыне по имени Булгак. А ты не перебивай и мотай на ус, что я скажу тебе.

Итак, с самого рождения Булгак рос беспокойным, потому родители и дали ему такое имя. Но больше ничего, кроме имени, они дать ему не успели, ибо умерли оба очень рано. Жила Булгакова семья чуть южнее от деревни Окраинной, в Заокраинной. И был там тоже лес дремучий, но не за рекой и не за полями, а сразу за деревней начинался он. И любил Булгак от скуки, да от нежелания заниматься вещами полезными околачиваться у леса дремучего, забредая всё дальше и дальше. Ругались дед и бабка, даже били, а ему хоть бы хны. Беспокойный он был – и этим всё сказано. Тянуло его с особенной силой в места запретные и опасные, и однажды он нашёл то самое, к чему стремился. Встретил он в лесу душонку неприкаянную, злую и мелкую, что скиталась по лесу многие годы, ища себе пристанища. И совратила та душонка юного молодца, пообещав показать ему далёкие дали, и море, и горы, и тысячу чудес разных. Год или два они вдвоём скитались по беду свету, пока не наскучило им и пока случайно не выяснилось, что Булгак имеет сильное внешнее сходство с Иваном, царским сыном. После этого план у душонки возник, столь же коварный сколь и глупый. Не интересовали душонку ни власть, ни интриги, зато задумала она повеселиться, да заодно настоящего царевича очернить в глазах простого люда. Ты ведаешь, о чём я говорю, Немила?

Поводя по земле ножкой, Немила пожала плечами. Греха в мешке не утаишь, а уж от Матери всевидящей тем паче. Мать, она как отец, но, когда отец поучает и ругает, она всё больше в стороне стоит. Осуждение её – безмолвно. (Если только мать – не Смеяна, уж та корит так, что слышно на всю деревню).

– Ответь мне, почему я явилась пред тобою? – потребовала Мать с присущей всем матерям мягкостью, которой Немиле доселе не приходилось испытывать на себе.

– Чтобы ещё раз помочь?

– Ах, нет, я хоть и приглядывала за тобою всё время, но ни разу не помогала, – покачала головой Матерь. И хоть весь вид Матери был невозмутим, Немила внезапно почувствовала себя до того виноватой, что захотелось пасть ниц, и лобызать Материны пятки, моля о прощении.

И тогда она повесила голову, да ответила самым честным образом:

– Потому что без Марьи за тридесятым царством больше некому приглядывать, а вина в этом только моя.

– Неверно, – ответила Мать, и это её «неверно», произнесённое неописуемо томным, вкрадчивым голосом будто бы вознесло Немилу к самым небесам, чтобы резко уронить на земную твердь. – Марья служила мне честно и преданно, однако же, я знала, что рано или поздно она покинет меня. Но я её не виню, как не виню тебя или Ягу, или, скажем, Ворона. А ты, кого ты винишь во всех своих несчастьях?

Кого она винит в своих несчастьях? В голове Немилы пронёсся целый хоровод из образов: сёстры, что не доглядели, Яга и Ворон, что позволили провести себя, царевич Иван – он тоже виноват в своём исчезновении! – Булгак, конечно – тут и объяснять ничего не требуется – а ещё виноваты обстоятельства, что привели лживого крестьянского сына, одержимого злой душонкой, именно к Немилиной деревне, но не меньшая вина возлежит на ней самой. За то, что доверилась незнакомцу, за то, что позарилась на то, что ей не по размеру, за то, что была слишком самонадеянна и глупа.

– Виню лишь себя, матушка, – тоненько и скромно ответила Немила.

– Хорошо, этот урок ты усвоила. А сейчас сделаем мы вот что, – щёлкнула Матерь пальцами, и тут же раздался громкий свист, и небеса начали падать на землю.

Нет, в самом деле падали не целые небеса, а всего лишь частички небес, отдельные клочки. Они отделялись от остальных по одному, а на полпути скручивались в вихрики, вихрики – в большие вихри, а вихри – в один смерч шириной с жерло Алатырь-горы.

Раскрутился смерч и со всей скорости ввинтился в жерло, и небо больше чем наполовину очистилось.

А чтобы туда же, в жерло, не унесло Немилу, Матерь загородила её своей крупной устойчивой ко всем ветрам фигурой.

И выглядывала Немила тот самый вихрь-вихорок, что помогал ей на пути по тридесятому, но не могла его найти, а Матерь окончательно разочаровала, скорее почувствовав нежели увидев девичьи метания.

– Внизу твой вихорок, – сказала она, протянув руку ладонью вниз к заполненному душами жерлу, которое стремительно пустело. – Уж не догнать тебе его – её – и не проститься. Возрадуйся – отныне она прощена и свободна.

Любому постороннему слушателю сей обмен фразами показался бы непонятным, но только не этим двоим. Они точно знали, о чём ведут разговор.

Вот и кончилось всё, вот и стих бушующий ветер, и стало почти так же, как было, только небо очистилось, просветов на нём стало куда больше, чем готовых пуститься в пляс вихрастых облаков.

И увиделся Немиле дом, далёкий и большой, округлый и одновременно вытянутый, с дугой дремучего леса, что тянулась с севера на юг и занимала почти половину дома. Глаза наметили кусочек земли у севера, где река Смородина расходилась на два рукава, большой и маленький. Где-то там, вдоль маленького рукава, располагалась деревня Окраинная, где-то там Немилу вспоминали родные (или уже не вспоминали), где-то там Немилиного возвращения ждала Яга, где-то там потихоньку росли Немилины дети.

К прежней жизни возврата нет, но можно попытаться начать новую жизнь, а для начала нужно понять, из чего должна состоять эта новая жизнь.

– Что мне делать, матушка? – выдохнула Немила, слабо всплеснув руками. – Ты много повидала на своём веку, дай мне совет мудрый.

Покачала матушка головой, печальная-печальная стала, Немилу под руку взяла и на край пропасти отвела.

– Я бы дала тебе совет не совершать моих ошибок, да знаю, что бесполезен он. Так что наставляю тебя: совершай ошибки, но лишь те, что сможешь потом исправить.

Махнула Матушка рукой, и поднялся из недр Алатырь-горы предмет, похожий на крошечное светящееся солнце.

– Клубочек! – воскликнула Немила и прижала долгожданное сокровище к груди. – Как он там оказался? Почему он привёл нас именно сюда, к жерлу горы, а не домой? Я знаю! Этого пожелал Булгак! Ах, зря я доверилась этому негодяю!

Осадила Матушка Немилушку:

– Забыла ты разве, о чём мы говорили? Ты сама дала ему клубочек, ты сама последовала за ним туда, куда он вёл. А клубочек вас в правильное место привёл, туда, где начинается дом. Просто разнится у вас в мыслях представление о доме.

– То есть, он попал домой?

– Да.

– И я тоже должна шагнуть в пропасть?

– Должна.

Немилушка отчаянно боялась сделать этот шаг, но неожиданно клубочек, прижатый к груди, придал ей сил.

Она ещё раз поклонилась, на этот раз с благодарностью:

– Надеюсь ты найдёшь достойную замену Марье Моревне.

И разомкнулись губы Матери, что имели цвет влажной земли, и сказали они:

– Прощай, Немила.

– Прощай.

Когда Немила прыгнула в пропасть, она постаралась держать глаза широко раскрытыми, на тот случай, если она увидит Булгака, дабы попрощаться с ним.

Но не увидела она ровным счётом ничего, кроме темноты.

Глава 22

Падение длилось примерно столько же, сколько времени заняло бы перечисление всех цифр, что Немила успела выучить за свою не долгую и не короткую жизнь.

Падение длилось ровно столько, чтобы перестать испытывать ужас, но недостаточно, чтобы заскучать.

В общем, по ощущениям нашей Немилушки прошло совсем немного времени до того, как она куда-то приземлилось.

Приземление оказалось гораздо более приятным, чем само осознание этого самого приземления. А всё потому, что место, куда попала Немила, с первых же мгновений показало себя с самой неприветливой стороны.

Приземления как такового не было. Был полёт, переходящий в скольжение по какой-то гладкой и мягкой поверхности, и постепенное торможение, которое закончилось там, где мягкое и гладкое перешло в твёрдое и тесное.

Темно было, хоть глаз коли, и места так мало, что ни встать, ни повернуться, а воздух сухой, что ажно першило в горле. А как принялась Немила ощупывать ближайшие к себе стены, имевшие между собой расстояние, равное приблизительно трём локтям, то обнаружила, что с них что-то сыпется, и попадает в нос, в глаза, вызывая жжение и желание чихать. Она удержала чих в себе, но вместо этого умудрилась стукнуться головой о низкий выступ в потолке – при том, что находилась в полулежачем положении.