Лес видений

Что тут было делать? Вот и Немила лежала спокойно (насколько это возможно, когда в опасной близости от твоих нежных мест пляшет пламя), до тех пор, пока бабка не начала ойкать и вздыхать.

– Ой-ой, что не рожавшая любому дураку ясно! Но это!.. Этого тут быть не должно, такого не бывает! Дырочка слишком маленькая, как для мышонка… Ик! Что ж я такое говорю-то?!

Испугалась Немила не на шутку, а бабка, вдоволь наглядевшись на что бы то ни было у неё между ног, вдруг резко дёрнулась в сторону двери и заколотила маленькими морщинистыми кулачками.

– Я кончила выполнять ваше распоряжение, выпустите!

Дверь открылась по первому зову, а старая выскочила даже не оглянувшись.

Очень долго за дверью было тихо. Немила успела одеться и обуться, проверить сосуды с живой и мёртвой водой, которые спрятала в постельном белье ещё накануне, когда поняла, что побег отменяется, убрала с глаз ночной горшок, села, сложила руки на коленях и принялась ждать приговора, смирившись с тем, что самой ей во всех странностях поведения окружающих людей не разобраться.

Долго, очень долго пришлось ей ждать, пока в дверь не раздался стук, и приятный мужской голос не поинтересовался:

– Можно войти?

Внезапно Немила поняла, что внизу, да и вообще во всей избе стало как-то подозрительно бесшумно.

Она отозвалась:

– Можно.

В светлицу вошёл не один человек, а двое, одним из которых был батюшка. Батюшка вошёл первым, и в каждой руке у него было по табурету.

Один из табуретов он поставил напротив Немилы, а со вторым отошёл к окну, да там и уселся, погрузившись в темноту.

Увидев второго человека, Немила мгновенно поняла, что перед ней стоит царевич собственной персоной, хоть и видела его до сего момента лишь на достаточно средне исполненном портрете.

Был и третий человек, который незаметно прошмыгнул вслед за царевичем и встал аккурат за его спиной, когда царевич сел на приготовленный для него табурет.

Не бог весть какое сиденье для царевича – подумала Немила и печально улыбнулась от нахлынувших воспоминаний.

– Добрый денёк, девица-красавица, я рад, что ты не теряешь присутствия духа, – заметил царевич.

Немила опомнилась, прямо с постели упала перед Василием ниц и сделала вид, что лобызает его начищенный сапог. Потом поднялась, присела обратно на постель и сложила руки на коленях, ожидая, когда к ней обратятся с разговором.

Явление царевича оставило её на удивление хладнокровной. Что касается внешних достоинств Василия, то они не вызвали в ней ничего, кроме равнодушия. Вообще с момента возвращения из тридесятого она до сих пор не вполне пришла в себя и постоянно казалось ей, что она вот-вот оторвётся от земли и воспарит в самое небо. Она была как птица, та, что запуталась в зарослях терновника, но не умерла, не искалечила крылья, а только поранила грудь. Ей было не дано выбраться из ловушки самой, каждое лишнее движение предвещало гибель, так что она могла лишь сидеть на одном месте и надеяться, что кто-нибудь придёт и выпутает её из жёстких колючих сетей. Или вырубит весь терновник да пустит гадостные колючки на растопку.

По манере, с которой Василий-царевич присел на табурет, Немила сразу вычислила в нём вояку. В его внешности было что-то одномоментно от батюшки и от Добрыни, может, даже больше от Добрыни – за исключением роста.

Росту Василий был обычного, зато плечи – шире среднего, кулаки огромные, как две наковальни, а голова – третья наковальня, обёрнутая кожаным капюшоном, из-под которого выглядывали глаза.

И цвет их был чёрен, но не такой непроницаемо-чёрный, как у лжеца Булгака, с огоньком, а похожий на зимнюю ночь с мерцающими снежинками.

Немила не удержала взгляд Василия-царевича, потупилась. Он хмыкнул.

– Ладно, Немилушка, давай-ка мы с тобой быстро побеседуем о делах насущных, пока стряпня твоей матуш… умелой сестрицы не остыла.

Оговорка Василия была понятна, ведь Злоба в свои юные годы и правда была похожа на почтенную мать семейства.

– Ты, Немила-краса, прости заранее, но я не владею искусством вести разговоры с девицами, потому как сестёр у меня никогда не было. Так что я буду говорить с тобой прямо. И ты – ты будешь отвечать мне честно, быстро, безо всяких там увёрток. Ясно?

Немила нашла глазами батюшку. Тот яростно закивал головой. Она выдохнула и сильнее сжала ткань юбки. Ей до сих пор никто не предложил переодеться, а в шерсти было жарко, но как она могла встречать особу царских кровей в исподнем, будь она пленница или кто ещё?

– Спрашивай меня, Василий-царевич, на всё отвечу, ничего не скрою, – произнесла она тоненьким, ласковым голоском, тем самым, что не раз спасал её от наказаний. Несмотря на нанесённую ей обиду, Немилушка втайне радовалась присутствию батюшки, с ним ей было спокойнее.

– Это хорошо, это я одобряю, – подумав, согласился Василий. – Ну, кончим расшаркиваться. Расскажи-ка мне, где ты пропадала с января-месяца и по день позавчерашний? Можешь сказать ты, Немилушка, мол, какое дело тебе, царевичу, до незнакомой тебе девицы деревенской, но на то я возражу тебе сразу: дело мне есть, и очень важное.

– Я охотно верю, что у тебя, Василий-царевич, интерес ко мне не праздный, но также я искренне надеюсь, что могу тебе помочь, и ты не потратишь на меня время впустую, – скромно заметила Немила, про себя подивившись, как это она так хорошо загнула. Однако, она не собиралась заставлять царевича ждать, так что без всякой задержки приступила к рассказу:

– В январе, Василий-царевич, ты сам знаешь, что батюшка мой был в далёких краях по поручению царскому, касающемуся пропажи твоего брата Ивана. Я же осталась на попечение старших сестёр, с которыми мы всю жизнь жили не в ладу. Всегда казалось мне, что они мною всячески помыкают и заставляют делать работу, которую сами исполнять не хотят, и оттого мне было жутчайше обидно. Думала я, что терплю страшную муку – ах, глупая – а оказалось, что это были цветочки.

Остановилась Немила, обвела взглядом комнату, невольно вздрогнула и утёрла со лба пот.

– А ещё обидно мне было на сестёр оттого, что они-де говорили, что им уже можно водить домой молодцев в отсутствие батюшки, а мне запрещали.

Василий-царевич немного подался вперёд. Молодые мужи все одинаковы, только эти разговоры им и подавай, но Немила-то догадалась, что Василию нужно другое. Он ждал от неё признания в интрижке со своим младшим братом, однако, она не собиралась тянуть за эту ниточку и всего лишь хотела немного ранить батюшкины чувства напоминанием о том, как сёстры не дают ей жить в его отсутствие.

К тому же ей было очень, очень стыдно говорить о Булгаке, и она поклялась перед собой, что никогда и никому не скажет, как оказалась очарована проходимцем. Да и какая польза царевичу знать об одном самозванце, который уже не топчет эту землю? Это было просто недоразумение, которое скоро перестанет тревожить умы и забудется.

– Из-за них, из-за Злобы и Нелюбы я и сбежала. Помню, мне было так обидно в тот, последний день. Вроде и не случилось ничего из ряда вон выходящего, лишь обычные колкости и придирки, но мне покоя не было весь день и весь вечер, в избе было так натоплено, что не продохнуть, и я подумала вдруг – а почему бы не прогуляться и не подышать свежим воздухом? Я собралась и без труда вышла из дому, а как дошла до опушки леса уже и не помню. Помню только, что напоследок нагрубила Злобушке, и оттого всю дорогу злорадствовала. А когда пришла пора поворачивать обратно к дому, в мою голову пришла уж совсем шальная мысль – я подумала, а не спрятаться ли мне в лесу и не посмотреть ли, как будут наутро рыдать сёстры, зная, что они повинны, что они довели младшую до того, что она сбежала в ночь и в непогоду, подвергнув себя смертельной опасности.

По лицам слушающих Немила поняла, что немного увлеклась выдумками.

– Я слышал от твоего батюшки, что больше всего на свете ты хотела выйти замуж за моего младшего брата. Так ли это?

– Я была маленькая и наивная! – воскликнула она тогда и схватилась за голову. – Хотела за Ивана-царевича, каюсь, одно время шаталась по окрестностям и отлынивала от работы! А в лес той ночью меня потянуло ещё и затем, что услышала я от других девиц: де царевича нигде нет, значит, в лесу дремучем он наверняка! Ну и решила я остальных обскакать, да вот и сунулась на свою голову! Ой-ёй, и зачем я только заглянула в лес? Я думала, что со светом луны без труда найду дорогу домой, но луна вдруг пропала и я не заметила, как потерялась!

Она пустила слезу и принялась тереть глаз.

– А потом я вышла к избушке Бабы-яги. Она меня сначала напугала изрядно, но обогрела и накормила. Если б не она, я бы точно погибла в ту ночь. Только взамен, за спасение жизни, она потребовала с меня служить ей, пока она не соизволит меня отпустить. И я служила ей верой и правдой, убирала в избе и таскала воду, ухаживала за маленьким хозяйством и присматривала за её любимцами. Мне не так уж сложно служилось, – спохватилась Немила, – но больше всего я горюнилась, когда думала о том, что могу совсем не увидеть семью. Живя у Бабы-яги, я поняла, что работа по дому – ничто по сравнению с разлукой с любимыми.

– Да-а, – протянул задумчиво Василий. – Я слышал от своей матушки, что однажды попадя к Яге, можно остаться у той в услужении навечно. Тебе повезло, спору нет, но я надеялся услышать совсем другую историю. Ну-кась, смотри мне в глаза и говори честно: встречала ли ты моего брата Ивана, в деревне или её окрестностях, аль может у Яги?!

Подался Василий ещё ближе, да за ножны схватился – намеренно ли, ненарочно, но Немилу это не на шутку испугало. Почувствовала она неоткуда взявшимся сильнейшим сильным чутьём, что нрав у Василия непростой, да как наяву увидела видение, в котором выпроставши меч из ножен тот всерьёз собирался заколоть её ударом в живот.

– Я не видела Ивана! – закричала Немила.

– Клянись! – потребовал Василий, и не подозревавший о том, что Немиле привиделось. Рука его соскользнула с ножен, и Немиле сразу же стало легче.

– Клянусь! Клянусь матушкой и батюшкой, не встречала я Ивана-царевича никогда в жизни! – повторила она, а сама подумала: «Да чего ж это я, как зайка-трусишка? Не мне ли вчера жить не хотелось? Ан, получается, себе же соврала? Нет, не готова я пока в тридесятое вернуться, рано мне ещё от земных тягот отказываться». Представился ей против воли огромный ленивый улей Денница-града, где никто ничего не делает, а только бродит по улицам да вспоминает и рассказывает другим события минувшей жизни, и вспомнилась Алатырь-гора, где кончают свои дни те, кому больше нечего вспомнить, и до того Немиле захотелось, чтобы ей всегда было о чём рассказать!

Снова появилась в ней жажда жизни и желание бежать, бежать из тёмной и тесной клетки, где её совсем не ценят и не любят, и собственный батюшка ни во что не ставит!

А ведь ей достанет смелости пуститься за Ягой хоть до самых южных гор! – вот что она поняла со всей ясностью ума. Только бы клубочек не подвёл, а с невзгодами уж как-нибудь сладится. Василий-царевич поймёт, что она бесполезна в поиске Ивана-царевича, да отпустит её.

– До чего же взгляд у тебя тяжёлый стал! – присвистнул Василий. – Сама оскорблённая невинность! Ладно, поверю я тебе. Значит, брат мой Иван не у Яги. Я так и думал, что всё это глупые сплетни, ты же лишь подтвердила мои размышления. Однако, ещё не обо всём ты мне поведала, Немила-краса. Поведай мне о своём житье-бытье у бабы лесной, да без утайки. Как там старая поживает? Добра наживает? Реликвии-то, те, что у нашей семьи отобрала, стережёт как зеницу ока?

– Стережёт, – наклонив голову, согласилась Немила.

– Это хорошо. Уж лучше пусть они у ней будут, в сохранности и подальше от искушения, – удовлетворённо ответил Василий. – Что же, благодарствую за твой сказ, Немилушка. Пусть он оказался скромен, но не бесполезен. Теперича нет нам нужды соваться в чащу. Только знать бы, где Ивана искать? Эх-х… А вдруг его уже и на свете нет?

Немила коротко задумалась. Хотелось ей утешить тоску Василия, сказать, что нет его брата в тридесятом, что если ничего не случилось за последние три дня, то должен он быть жив. Но эта ниточка потянула бы за собой остальные, так что она сказала лишь:

– Не печалься, Василий. Продолжай искать, и твой брат, наш любимый царевич, обязательно найдётся.

Тот отмахнулся, но не со злом, Немила почувствовала его расположенность к себе.

– Найдётся-то найдётся, и я уже начинаю побаиваться того, что будет, когда мы его найдём… Но ты же не знаешь ничего из того, что тут творилось в твоё отсутствие. Нет! Не могу я об этом говорить! Пусть тебе другие расскажут, более смелые на язык! А потом присоединяйтесь с батюшкой к пиру, я буду рад вас там видеть.

Василий-царевич выставил перед собой ладонь, стал подниматься с табурета. Стражник распахнул перед ним дверь, и царевич вышел из светлицы не оглядываясь.

Они остались с батюшкой одни, и никто не решался начать разговор первым.

Немила комкала юбку. Снизу и вообще отовсюду слышался нестройный хор голосов, который заметно прибавил веселья с того момента, как Василий покинул светлицу. За дверью вероятнее всего уже никого не было.

Затянули песню. Посевную, ту, что поётся по весне и в начале лета в надежде на хороший урожай.

– Батюшка, можно мне пойти ко всем? – тоненьким, холодным, как сосулька голосом воспросила она.

– Можно, – отозвался тот из угла и спохватился. – Немилушка, доченька, конечно же иди! Но сначала прости меня, дурака! Я же для собственного твоего благополучия тебя запер! Знаешь ли ты, как сильно меня глодала совесть? Можешь ли представить, как тяжело было знать, что ты тут, рядом, но не мочь тебя обнять?

– Полно, батюшка, – отмахнулась Немила, отвернувшись в сторону.

– Нет, не полно! Сейчас я тебе расскажу, дай лишь с силами собраться…

Далее батюшка вышел из тени. Он упал рядом с постелью и обнял Немилины колени, отчего её чувства всколыхнулись, снова стали мягкими. Уж очень она в глубине души любила, когда батюшка таким образом любовь проявлял. Не могла она перед ним устоять.

– Пока тебя не было, пока ты – по собственной вине тоже, но не будем сейчас об этом – исчезла, в царстве Лыбедском начали твориться странные вещи. Дружину на самую лютую зиму распустили, потому мы все вернулись домой (не буду говорить, как велико было моё горе, когда не встретил тебя, оно и так очевидно). Но стали до нас вскоре доходить тревожные вести, что якобы во дворце видели молодца, уж очень сильно смахивающего на царевича. Дальше – ещё больше. Со всех уголком царства стали приходить ужасные вести о том, что некий Иван, величающий себя царевичем и одевающийся как царевич, пользуется доверием молодых красивых девиц, а напакостив, исчезает. И если бы это был конец истории! о, я бы молил, чтобы это было так, но увы, всё правда. У тех девиц, которые поддались чарам Ивана (ибо видевшие его клянутся, что это Иван и был, невзирая на протесты других) обнаружился страшный недуг, из-за которого жизни их стали обрываться одна за одной, и побороть его не смогли ни один из знахарей и ни одна из знахарок.

– Что же это был за такой недуг? – спросила она сдержанно, и батюшка натужно замычал, пока не взял себя в руки.

– Ни вслух не сказать, ни пером описать, – ответил он, наконец, в немалом смущении.

– А ты попробуй опиши, – с негаданной невозмутимостью потребовала Немилушка.

– В родах они все умерли, – теребя тесёмочку на рукаве, ответил батюшка.

– А дети живы остались? – пытливо поинтересовалась она.

Боялась Немила, что не понравится ей ответ батюшки, ой как не понравится. Так и сталось.

– Дети… нет, тоже умерли, – признался батюшка и отвёл глаза в сторону. – Мы, это, Немилушка, кушать идём?

– Мне бы в баньку и одёжу сменить…

Глаза Немилушки не увлажнились, но рот сжался в болезненную ниточку. Убили всех детей, вынесли им смертный приговор.

– Да-да, конечно, – батюшка понимающе закивал головой, засуетился. – Банька для наших гостей топится, а одёжа вся твоя в сундучке, нетронутая с зимы лежит. Сходи умойся, а потом возвращайся к нам.

– Хорошо, батюшка. Я мигом оборочусь, – пообещала Немила, глазом не моргнув, и бросилась к сундучку за исподним.

– Я, может, тебя провожу?

– Без надобности, – отрезала Немила, пока выбирала юбку – не понаряднее, но поудобнее. Плевать ей было, что о ней кто подумает, главное – не умыться, но смыться отсюда поскорее. Ожидала она, что батюшка начнёт настаивать, и у неё уже были наготове подходящие слова для спора, но тот сдался на удивление быстро:

– Ладно, дочь, как тебе угодно будет, пора мне гостей развлекать. Я ж хозяин, как-никак. А ты не задерживайся, не то волноваться буду.

Слова батюшки немного опечалили Немилу, и всё же она поняла и простила его.

Только лишь дверь за ним закрылась, Немила прокралась следом и застыла на пороге. Дождалась, когда батюшка спустится по лестнице и зайдёт в горницу, да сама спустилась следом за ним, но не пошла через крыльцо, где наверняка околачивались самые любопытные из деревенских (в другой раз она бы обязательно вышла поздороваться и пообщаться, но прошедшие месяцы заметно переменили её наклонности), а предпочла пройти через скотный двор, чтобы сократить путь и заодно избежать ненужных расспросов.

Вот она вышла из ворот, завернула за угол и оказалась перед баней. Большая удача, что по пути ей встретился лишь один стражник, и, узнав, куда она направляется, потерял к ней интерес.

А Немила не собиралась мыться. Она кинула чистую одежду на лавку, выудила клубочек и кинула его на землю.

– Приведи меня к Яге! – громко шепнула она, но не успела порадоваться.

Клубочек подпрыгнул, покатился за баню, обогнул ту по кругу и остановился ровно на том месте, где она его бросила.

– Эй, клубочек, что за дела?! Приведи меня тогда к моим деточкам, к Радости и Грусти.

Но как ни пробовал она, и так, и эдак, и моля, и ругаясь, а клубочек словно поссорился с ней, никак не хотел выполнять её волю.

Сказать, что Немила расстроилась – ничего не сказать. Она была в горе и отчаянии. Под покровом темноты даже кинулась за деревню, а потом ещё дальше, за реку. Дошла она почти до середины поля, но клубочек упорно не хотел показывать, куда ушли те, кто пленил и привечал её в последние месяцы.

Что ей оставалось делать? В самую чащу соваться, и опять посреди ночи? Ах, нет, никакого расположения она к этому не испытывала…

– Ладно, клубочек предательский, завтра при свете дня я добьюсь от тебя своего, уж не обессудь.

Она рассмеялась злым смехом и повернула обратно.

Эпилог

А дальше, читатель, было вот что: Немила помылась в бане, перелаталась, вышла к гостям и родным. От большой толпы настоящего живого народу у неё неожиданно пробудился аппетит – не только к еде, но ещё и к музыке, и к танцам, к разговорам! Веселилась она от всей души, можно даже сказать – остервенело, как в последний раз. Она и думала, что это её последний раз в людском обществе перед дальней дорогой, да вот только у судьбы были совсем иные планы, такие, что ни в сказке сказать, ни пером описать, потому как поверить в них не мог ни один из тех, кого судьбинушка этими самими планами огрела по головушке.

В тот же вечер, перед тем, как лечь спать (к слову, наш царевич Василий вместе со всей своей небольшой дружиной улёгся прямо на полу горницы; просто, чтоб ты знал, на сюжет это влияния не имеет никакого), так вот, перед тем, как лечь спать, Василий до того навеселился, что сначала пригласил Злобу в услужение царскому семейству – в качестве кухарки, естественно. А сразу после этого, когда он разглядел, какой салфеткой ему предлагали вытирать рот, пригласил туда же и Нелюбу, в качестве царской швеи, а чуть позже решил, что нечего разлучать семью, а поэтому определил батюшку на службу при дворе. Ну и Немиле тоже пообещал отыскать занятие.

Наутро Василий-царевич решения своего не переменил, наоборот, ещё больше в нём укрепился. И забрал он всю семью под радостные вопли односельчан, а на избу счастливого семейства положила свой глаз соседка, та самая Смеяна, что давно уж мечтала сменить крошечную избушку на просторный теремочек.

И почти все были рады переменам. Даже наша Немила, сперва не обрадовавшаяся происходящему, в ближайшем будущем по достоинству оценила поступок царевича Василия, когда после нескольких месяцев тяжёлой работы в поистине огромном царском тереме – принеси, подай, унеси, прибери, начисти – смогла чудеснейшим образом влюбить в себя царя Павла.

Вы спросите: но как же так, Павел должен был жениться на дворянке? – А я отвечу вам, что после смерти батюшки-царя оба его старших сына так горевали, что распорядились отложить свои свадьбы на неопределённый срок, тем более, что судьба Иванушки так и оставалась неопределённой, а после и вовсе порешили, что без батюшки-царя их прежние обещания силы не имеют. И никто братьям слова не сказал поперёк, потому как они стали самыми главными людьми на царстве Лыбедском.

Надо помянуть, что царевич Василий и по сей день, известный, как день рождения царевича Гвидона, несёт обет безбрачия. У Павла же характерец всегда был тяжёлый. Он был цепок до власти, горд, требователен к окружающим, особенно к ближайшим подчинённым, любитель рубить сгоряча, и при этом наделён выдающимся умом, что нисколько не смягчало его отношения к людям. Однако, была у него одна слабость, а именно, охотливость до хорошей крепкой истории, особенно если та рассказана на ночь.

И устроил царь Павел целый отбор, чтобы выявить лучшего сказителя на царстве, но, сказать по секрету, он уже до этого положил глаз на Немилу, девицу юную, прелестную, к тому же видавшую своими глазами Ягу, бабу безусловно страшную и дикую, и дюже будоражащую кровь.

И принялась Немила поведывать о своём бытье у Яги, щедро приправляя реальность выдумкой, да сама не заметила, как влюбила в себя царя. Павел же очень быстро чувствовать себя обязанным по отношению к той дворянке, на которой собирался жениться. И никакого дела ему не было, что может он своим поступком сильно обидеть своих приближённых, которые, между прочим, не имели ровным счётом ничего против происхождения новоявленной жены. Правда, вот, уж очень они не любили, когда кто-то, особенно царь, отказывался от своих обещаний.

Немила же поначалу ещё порывалась пуститься вслед за Ягой, но клубочек продолжал взбрыкивать, а решимость её с каждым днём, проведённым в Лыбедь-граде, таяла, как снег по весне, пока одним прекрасным летним днём окончательно не растаяла. Это произошло на том самом месте, где меж двумя холмами, под белым резным мостом, растёт прекрасное древо, что в народе имеет славу древа любви.

В общем, не буду ходить вокруг да около. Поженились Павел и Немила, стали жить-поживать, добра наживать.

Но сказка наша здесь не заканчивается, ибо через шесть месяцев после свадьбы царю Павлу с далёкого юга пришли вести о младшем брате Иване, и не мог он поступить иначе, кроме как собрать большую дружину и пуститься в долгий путь. А Немила, и думать забывшая об Иване, о Булгаке, и иже с ними, через два с половиной месяцочка понесла ребёночка, которого царь Павел завещал назвать Гвидоном.

«Родила царица в ночь не то сына, не то дочь. Ни зверёнка, ни лягушку, а неведому зверушку…»

Узнаёте известные строки? Уже чует Немила запах моря солёного, запах бочки дубовой, да смолы берёзовой. Нелегко ей придётся вскоре, ибо жизнь – это нескончаемое приключение, в которое страшно пуститься, да потом нелегко от него отказаться.