Лес видений

– Зеркальце, покажи мне что там, ещё выше и дальше гор?

Люди говорили об этих местах разное: что Змей охраняет самый близкий путь на небо – что нет за горами ничего вообще – либо что там сокрыто нечто, которое ни одному смертному видеть не положено.

Одна часть Немилы боялась того, что может увидеть, но азарт перевешивал. Когда ещё представится такая возможность? Ясно дело, никогда, ведь потом пойдут дела сплошь царские, придётся в Лыбедь-граде сиживать, станет уж не до странствий, да Ягу попробуй уговори зеркальце подарить. Не отдаст же, пожадничает.

Поселение осталось далеко позади, тогда как верхушки ближайших гор становились ближе, ближе…

Вот Немила вместе с зеркальцем зависли над самой высокой из вершин, над маленькой заснеженной площадкой примерно четыре на четыре шага. Сердце прижалось к горлу от неописуемой вышины и от осознания того, что никто из людей во всём свете не видел того, что увидит она…

А потом зеркало резко ухнуло вниз.

Немила даже вскрикнула, то ли от страха, то ли дикого восторга, а скорее от всего вместе. Она летела вдоль отвесной гладкой скалы! Быстрее любой из птиц, быстрее орла и ястреба! И белые облака стелились далеко внизу, а в просветах между ними…

В просветах между ними мелькали тёмные лоскутки – земли? Моря? Али чего другого?

Облака стремительно приближались, облака – как тополиный или ивовый пух, но гораздо мягче и невесомее, и ветер гнал их вдоль скал, и разгонял в разные стороны, так что пока Немила спустилась, их уже и в помине не было.

Зато теперь ничто не загораживало вид, и ясно стало как белый день, что нет за горами ничего страшного.

По левую сторону от себя Немила увидела сходящий на нет дремучий лес, а прямо и направо простиралось изрезанное побережье, которое обрывистыми берегами вдавалось далеко в море.

Ничего особенного, но как же красиво, какой восторг! Вот он, край южный, куда не ступала нога человека! Поразительно, и до сюда добрался лес дремучий!

Но не кончились на этом открытия. В отличие от северного песчаного берега, его южный собрат весь состоял из валунов, больших и поменьше, покатых и угловатых, а ровно посредине берега в воду уходили гигантские каменные ступени. И море пенилось, находило волнами на ступени, полируя их до блеска.

Бурливое, кучерявое море было полной противоположностью северного. «Интересно, – подумала Немила, – видела ли Яга эти места?» И сама себе ответила: да, конечно, и это видела, и многое другое, что не дано видеть ни одному из смертных. Зеркальце-то чьё?

Но к чему это она Ягу не к ночи помянула? Никак, идёт кто-то?

Особую поступь лесной отшельницы ни с чьей не перепутаешь. Немила отложила зеркальце аккурат тогда, когда дверь распахнулась.

– Ой! Бабушка! – Немила всплеснула руками, заметив, как устало та выглядит: почти повиснув на клюке, одна рука висит плетью, спина сгорблена серпом, взгляд из-под нависших век тяжёлый, вытянутые тени под глазами придают вид крайне болезненный.

Где та бойкая старушка, что металл голыми руками ковала и избу на скаку останавливала? Немила попыталась предложить помощь, но Яга её только отогнала от себя и из последних сил до печи доковыляла. С усилием вскарабкалась – не с первого раза, со второго – и со вздохом улеглась.

Немила постояла-подождала, а потом решилась спросить сама:

– Бабушка, как там… Иванушка мой?

Яга заворочалась, натянула куцое одеяло до самой макушки, приглушённым голосом ответила:

– Пока не сознаётся, где с душонкой умудрился сцепиться… Кхе-кхе. Разве я не обещала, что станет твой Иван прежним?

– Обещала, – подтвердила Немила.

– А что я от тебя просила?

– Не лезть, – Немила уперла взгляд в пол и затеребила косу.

– Вот и не лечь, лучше спать ложись. Но детей покормить не забудь, а то если они разорутся посреди ночи, я за себя не отвечаю.

Немила перекинула косу через плечо и недовольно фыркая откланялась.

– Вот и ладушки, – ответила Яга, зевнув. – А сейчас баюшки. Что-то сил во мне совсем не осталось, поганая душонка все соки выпила…

После этого старуха отвернулась к стене и размеренно задышала. Яга всегда засыпала быстро и спала крепчайшим сном до самого утра, если можно считать утром ничем не отличающиеся друг от друга белёсо-сизые сумерки.

После одинокого ужина и выпитого травяного настоя, который каждое утро приготавливался нарочно для неё, грудь Немилы чуть ли не разрывало от молока – как уж тут забудешь покормить детишек?

В каждый ротик по соску, кормить, пока от грудей не останутся выжатые мешочки, после чего можно облегчённо выдохнуть и завалиться на лавку на несколько часов.

Но, как назло, сон не шёл. Тело не успело устать за день, а голова была переполнена новыми впечатлениями. Виды заснеженной Лыбеди сменялись тревожными картинами родного дома, а мысли уже уносились в далёкие южные дали, к кручёным волнам, разбивающимся о каменные ступени, к рваной линии побережья и высоченным горам, отделяющим прелестный кусок земли от остального мира.

Немила крутила перед собой зеркальце, ловила в нём отражение догорающей свечи. Об Иване ей тоже думалось, чаще лениво и мечтательно, лишь на краю сознания маячило лёгкое беспокойство.

Сколько её ещё не видеть Ивана, не слышать его чарующего голоса, не гладить кудрей, притом, что вот он, на расстоянии вытянутой руки?

А она тут, заперта в четырёх стенах из-за глупого приказания Яги! У-у-у, как же несправедливо с ней поступили, а ведь она искренне хотела подмогнуть! От досады рука Немилы дрогнула, и в зеркальце на миг отразился уголок, где обычно стоял Ягин сундучок, который та охраняла как зеницу ока.

Сундучок был заколдован, в чём Немила убедилась ещё в первые свои деньки, когда начинала привыкать к быту нового места.

Только подойдёшь к сундучку с намерением открыть его и заглянуть внутрь, а тот раз – и отодвинется. Подойдёшь ещё ближе – а он снова от тебя отдаляется. Если побежишь, то он так от тебя поскачет, что молодой жеребец обзавидуется.

В общем, ловила, ловила она сундучок, пыталась хитрости разные придумывать, но тот близко не поддался, да она и плюнула на него.

Что же она увидела сейчас? Что её так поразило?

Да то, что сундучок стоял себе на месте, распахнутый! А рядом как ни в чём не бывало сидели две до боли знакомые бочкообразные фигуры, и склонились обе над прямоугольным отверстием, что свиньи над корытом – лишь одни задницы голые видать, да хвостиков закрученных не хватает!

Но сколько же талантов сокрыто в этих уродливых созданиях, раз они – месяц от роду! – обходят хитрости старейшей и мудрейшей?

Немила затаила дыхание. Она предчувствовала надвигающуюся беду, но не могла и пошевелиться, жаждая выяснить, что такого ценного скрыто в заколдованном сундуке.

Вот одна из малышек, светленькая Радость, вынырнула из сундука с мечом огроменным, самоцветами изукрашенным, отбрасывающим на стены разноцветные блики. Похихикала беззвучно, помахала им в воздухе, но другая малышка, темноволосая Грусть, резко вскинулась, отобрала меч и спрятала обратно в сундук.

«Ваша правда», – согласилась Немила не вслух. Ягу разбудить было бы совсем некстати. Но что же ещё детки выудят на свет божий?

Следующий предмет они вытащили из сундука вместе – не потому, что тот был тяжёлый, а оттого, что между собой не могли поделить, и каждая старалась перетянуть его на себя.

Не сразу Немила поняла, что за вещица вызвала раздор между родными сёстрами, разглядела лишь, что та на вид была невзрачная, тёмненькая и бесформенная.

Но вот одна из сестёр, Радость, одержала победу, со счастливой улыбкой взгромоздила вещицу себе на голову – так это же шапка! – на мгновение свеча выхватила из темноты полоску дорогого блестящего меха – а потом исчез мех, исчезла шапка, к которой тот мех был приделан, и, что необыкновенней всего, – исчезла та, что надела шапку.

Радости больше не было.

Глава 13

Она вцепилась дрожащими пальцами в зеркальце. Приблизила к лицу, всмотрелась ещё раз – никак, показалось? Да нет, всё верно. Вот она, Грусть, а Радость…

Где Радость? Нет Радости. Ах, нет, вот же она, Радость! Шапочку держит, раздумывает, отдавать ли сестре.

Громко вздохнула Немилушка – не нарочно, забывшись – и замельтешило всё перед глазами, поплыло, а когда картинка устоялась, то сундук уже на месте стоял, целый, невредимый, закрытый на все замки, и ни следа дочурок рядом не было.

Первым порывом Немила вознамерилась немедленно броситься к люльке и начать отчитывать проказливых девчонок. А потом сбавила ход мысли. Успокоилась. И не стала делать ничего, только зеркальце поднастроила, чтобы уголок с сундучком лучше видеть. Ей хотелось увериться, что глаза её не обманули, что мелким пронырам на самом деле удалось добраться до заколдованного содержимого.

Ждать почти не пришлось. Не успела Немила заскучать, как в зеркальце снова появились они. Подскочили с двух сторон, обняли сундук, переглянулись своими приплюснутыми личиками, ладошками начали тереть и наглаживать деревянную отделанную железом поверхность, да тихо-претихо переговариваться.

Недолго пришлось им стараться, скоро чёрный замочек с затейливой резьбой красовался на вовремя подставленной ладони, а света, льющегося из широкой пасти сундука, хватало, чтобы осветить половину избы.

«Как?! Как они умудряются везде пролезть? Откуда они узнали то, что Яга хранила в строжайшем секрете?! И главное – догадывается ли Яга, что её обвели вокруг пальца?..»

«Ничего она не догадывается», – усмехнулась про себя Немила. Более того – Яга преспокойненько себе спит, отвернувшись к стеночке, и ухом не ведёт, какое безобразие у неё под боком творится.

Не знает, что премилейшие создания, к которым она так нежна, облюбовали себе в качестве игрушек совсем неподходящие, даже вредные, опасные предметы.

При мысли об опасности Немила спохватилась, вспомнила, что, как мать, должна ограждать своих непутёвых кровинушек от всего, что им может быть опасно. Но до чего же хотелось ей примерить шапку чудесную, дарующую невидимость! Когда ещё такая возможность от души повеселиться выпадет!

А детки уже успели устроить самый настоящий бардак. И чего только не валялось на полу – старая посуда, разнообразные одёжки, драгоценные перстни и цепи, кинжальчики в ножнах, и много, много всего. Но главной игрушкой стала та самая шапка-невидимка, которую Радость и Грусть с горем пополам научились делить между собой. Они пользовались шапкой по очереди, но чуть ли не вырывали её из рук друг друга при наступлении своей очереди и дрожали от возбуждения, когда натягивали меховую оторочку по самые глазёнки.

Еле дыша от мысли, что любой шум может разбудить строгую старуху, Немила прижала к груди зеркальце и без единого звука сползла с лавки. Как она и ожидала, дочери снова оказались проворнее.

Стоило ей выглянуть из-за стола, а сундучок снова был наглухо закрыт, замок висел на прежнем месте, а угол избы сиял первозданной чистотой, словно и не было мгновение назад жутчайшего беспорядка.

Босыми ногами по полу, Немила прокралась к люльке, наклонилась и зашептала над лапушками спящими.

– Пожалуйста, достаньте мне шапку-невидимку! Вам же несложно матушке любимой одолжение сделать? Матушке, которая и кормит, и тёплыми полотенчиками обтирает, и одевает, ночами не спит, всю себя отдаёт… Я немного поиграю – и вам отдам.

Заговорилась так, что самой себя стало жалко. А дети и ухом не повели, ни единым члеником тела не выдали, что проняла их эта речь. Глазёнки закрыты, дышат тихо-тихо, кулачки сжали, и не шевелятся.

Немила взволновалась: а ну, как решат, что им шапка для игр нужнее? И не поделятся с мамашей родной?

Да что за дело вообще – перед дитями малыми расстеливаться да уговаривать? Надо учиться поступать по-взрослому, без лебезений: сказала так – значит так, и никак иначе.

Сложно дитятей воспитывать, а таких, как эти – вдвойне сложно, потому как хитрость в них не по годам развивается, а уважение к старшим совершенно не привито. Тем паче надо срочно этим заняться, ковать пока горячо, как говорится. Уж днём дитяти показали себя с хорошей и сообразительной стороны, так теперь требуется направить их в нужное русло.

– А ежели вы мне не дадите… – протянула она многозначительно, но на середине мысли намеренно осеклась. – Нет, погодите-ка. Я Яге ничего не скажу, чем вы тут играете – честное материнское слово даю, – а вы в благодарность шапочкой поделитесь. М?

Не дожидаясь ответа – да она бы не дождалась – Немила преспокойненько прошагала до лавки, легла на бочок, спиной к люльке, подложила под щёку ладошки, закрыла глаза и принялась ждать.

Обычно, когда она ожидала чего-то, что должно произойти совсем-совсем скоро, то всегда представляла перед собой широкий ароматный луг, что зацветал каждое лето на опушке дремучего леса и связывал два берега реки получше деревянного моста. В самый разгар цветения даже самые пугливые переставали бояться близости леса, и бегали за мост, и рвали пёстрые цветы, чтобы сложить букет, или сплести венок, или просто посидеть среди недолговечной красоты.

«Цветочек красный, цветочек жёлтый, цветочек синий, цветочек лиловый…»

Замечталась Немила, да так, что почти уснула, а как вспомнила, что должно произойти, то разом взбодрилась, чуть шуму не наделала.

Перевернулась на другой бок, вытянула шею, и узрела чудо, от которого мышкиным хвостиком защекотало в груди: на столе прямо напротив свечи шапка лежала, серой кожи, мехом отороченная и голубовато-жёлтыми лунными камнями фигура полумесяца выложена по центру.

Немилина рука не дрогнула. От радости она взгромоздила на себя шапку, при том, не помедлив ни разу и не усомнившись в правильности собственного решения. Шапка в руках казалась совсем лёгонькой, но оказавшись на голове, стала немного давить – не сильно, терпимо.

Немила хвать зеркальце – а оно так забавно в пустоте зависло, что раззадорилась она не на шутку. Каёмочка с завитушками, посередине, где должно отражаться лицо, – пустая бревенчатая стена. Немила и так корчила рожи, и этак, но зеркальная поверхность оставалась недвижимой.

Немила покрутилась на месте, в деревенском танце подмела юбками пол, побродила по избе, подёргала за дверь кладовой – просто так, безо всякого намерения, – обошла по кругу сундучок, но подходить не стала, поскольку тот угрожающе затрепетал при её приближении.

Дети больше не притворялись спящими. Обе стреляли глазками из-под нахмуренных бровок и сосали пальчики. Немила из благодарности потрепала их за щёчки и тут же потеряла интерес.

Чем ещё себя занять? Вот если бы во двор выбраться… Жалко, что Яга избушку науськала, теперича и мечтать не стоит о том, чтобы выйти.

От безысходности Немила докоснулась до массивной дверной ручки, но опустила руку. Вернулась к люльке, снова запросила детишек о помощи – получается, что в третий раз.

Зашептала:

– Детки мои родные, помогите матушке во двор выйти, бел свет увидеть да батьку вашего проведать.

Зажмурилась она для верности, глаза ладонями прикрыла, и сей же миг зашевелился, завихрился с обеих сторон воздух, поднял тельце в воздух, будто бы не весило оно ничего, а потом снова приземлил на пол.

Она открыла глаза, приготовилась испытать полнейший восторг, но… обнаружила себя упирающейся лбом в закрытую дверь. Она по-прежнему находилась внутри избушки, а не снаружи.

Немила собралась было развернуться и высказать детишкам пару недобрых слов. То есть, как это они с сундучком справились играючи, а перед избушкой спасовали? Или не захотели помогать на этот раз? Да, наверное, так и есть!

От расстройства Немила припала к двери, чтобы щедро оросить ту слезами, однако, не встретив на своём пути ни единого препятствия, полетела вперёд и вниз.

Ойкнув, упала и запуталась в собственной юбке, но почти и не заметила этого, как громом поражённая внезапным открытием: она находилась на пороге избы, с обратной стороны двери! И лишь чудом не свалилась с крыльца!

Немила часто вела себя необдуманно, но не в этот раз. Первым делом она проверила, сможет ли вернуться в избу тем же путём. Выяснилось – сможет, для этого достаточно захотеть попасть за преграду, и тогда всё происходит само собой: ты временно становишься не только невидимым, но ещё и неосязаемым.

Пожалуй, сам ветер захотел бы иметь такую шапку, ведь он-то не может сквозь дерево просачиваться, а надевший шапку – может.

Придя в себя и подуспокоившись, Немила спустилась с крылечка (не как обычно, перелетая через ступени, а чинно и мирно, придерживаясь на всякий случай за перила, потому как шапка была всего лишь невидимкой, но вовсе не неслышимкой).

Небо было залито призрачным жёлтым светом. Жёлтый оттенок приобрела каждая вещь во дворе: постройки, редкая растительность, неубранная утварь… Стог сена почти сиял, а перья Ворона, дремавшего на крыше бани, отливали мертвенно-жёлтым. И кожа Иванушки, и разодранная его рубашка с мокрыми пятнами, и двенадцать стражей, отвёрнутых лицом к чернеющему лесу, были словно посыпаны искрящимся песком с северного брега.

Где-то там, за густым нерассеивающимся туманом, на небосводе висит полная луна – поняла Немила.

Только два предмета не отсвечивали и не отливали ничем. Железное древо и кот. Но от них и ожидать того не следовало. Васька забрался на самую высокую ветвь, обвил её хвостом, свесил вниз лапы. Нет, ну кто так спит? Словно неживой, словно и не кот, а невиданная зверюга, чучелко, подвешенное для развлечения случайных прохожих. Лишь бы только это чучелко не ожило и не показало крепкие зубки!

По счастью – кот спал. Кошачьи глаза, которые и сами походили на две яркие луны, в эту ночь не светили.

Немиле показалось, что и Иван тоже спит, но когда она перевела взгляд с верхушки древа на корни, то встретилась с едковатой, подкашивающей ноги улыбкой. Она тихонечко просеменила к дереву и упала возле Ивана, да принялась целовать голые колени, торчащие из дырявых шаровар.

– Миленький мой, – шептала она. – Любименький! Совсем с лица спал! Скоро дух поганый из тебя повыйдет, ты только держись!

Невероятно, но дух, похоже, не только чувствовал её присутствие, но ещё и в каком-то смысле видел. Ошибки тут быть не могло – он ловил её невидимые взгляды, поворачивал голову ровно в ту сторону, куда она поворачивала свою, и даже копировал выражение лица.

– Вижу я тебя, Немила, – подтвердил он. – Вижу, свет моих очей, можешь не сомневаться в этом. Величай меня поганым, гнилым, нечистым – как тебе будет угодно. А я всё снесу не ропча, всё снесу. Заради тебя снесу!

Немилушка уж было начала возражать, да вовремя вспомнила: какой бы дух ни лил мёд, сладкий, жидкий, что патока, всё одно. Злой дух есть злой дух.

– Хочешь узнать, что они со мной делали? – воспросил дух, подавшись всем телом Ивана вперёд. – Видишь, мои губы опухли? То чистый яд к ним прикладывали. Издеваются над Иванушкой твоим, да только мне всё нипочём.

Принялась Немила разглядывать рот царевича и нашла, что губы вправду несколько краснее и полнее стали. Но и только! В остальном царевич сегодняшний не отличался ничем от царевича вчерашнего, а пожалеть его стоило лишь за цепи, кандалы и невозможность встать да поразмяться.

– А-а, ликуешь? – презрительно выплюнул дух из царевичевых уст. – Думаешь, как хорошо, что шкурку твоего любименького не сильно попортили? А не стоит так радоваться, мои мучители сказали, что до сих пор я имел честь испытать на себе лишь цветочки. Будут ещё ягодки. И тогда твоему царевичу совсем худо придётся.

Дух распластался по дереву, прикрыл глаза, потом снова их открыл, сложил губы трубочкой и сдул со лба чёлку.

– Ты лучше расскажи – нет, не какими судьбами пожаловала – а каким таким чудом смогла стащить у Яги сокровище старинное, каковое столетиями хранилось под самой надёжной защитой? Сокровище, каковое никто до тебя не смог утащить из-под её длинного носа?

– Ой, да я…

Немила поотнекивалась немного из скромности, но гордость за самое себя и за свою смекалку снедала душу, и язык её развязался сам собой: она рассказала и про дочурок, и про сундучок, да ещё случайно заикнулась про другие сокровища, которые хранились в сундуке.

– Меч самоцветный, говоришь? Кладенец, не иначе, – кивнул дух. – Да, неплохо бы таким разрубить цепи… – тут он осекся и резко поменял тему: – Немилушка, я так хочу покинуть это бренное тело! Веришь, сей же час освободил царевича, да в лесу бы укрылся, раны душевные зализывать, вот только загвоздка одна… Понимаешь?

– Какая? – спросила Немилушка.

– Не отпустит меня Яга, запрёт в этом тесном дворике, заставит себе прислуживать. Нет, не бывать этому! Уж лучше…

Царевич, то есть, дух, сокрушённо повесил голову, загрустил. Немила подалась к нему навстречу, головку засаленную на своей груди пристроила. Передалось ей настроение духа, она тоже опечалилась.

И Иванушку ей хотелось вернуть, и духа было жалко, а ещё… Ещё кой-какие мысли непрошенные приходили ей на ум, но боялась она их озвучивать. А вот дух – не побоялся.

Припал тот к груди охотно и зашептал-забормотал вкрадчиво:

– А приходило ли тебе на ум, Немилушка, что если я исчезну, то твой Иванушка может не узнать тебя и не вспомнить? Что ты тогда делать будешь, со своими детишками и со своей мечтой заветной? Разобьётся она вдребезги, как глиняная канопка. Хей, суженая моя, постой, не уходи! Расскажи мне о наших детках!

– Это не наши детки, – буркнула Немила, но подзадержалась.

– Ошибаешься! – возразил дух. – Вспомни о горных людях! Я был с вами третьим, окромясь того – я управлял телом! Значит, это и мои детишки тоже! Они

Немила вспыхнула и отстранилась.

Дело было вот в чём: горные люди, к неудовольствию жителей равнин, имели обычай к каждой женщине сватать по двое, трое женихов, за которых та в итоге выходила, а дети от таких браков имели по нескольку отцов за раз, внешне и по характеру наследуя понемножку от каждого.

– Наши детишки – те ещё проныры, а? Девочки, говоришь? Две? – весело затараторил дух, словно не замечая, как лицо Немилы становится всё более кислым и вытянутым. – А хорошо, что они родились девочками! Хотя, с другой стороны, какая разница? И те, и эти живут одинаково недолго.

Немила надеялась, что своим присутствием сможет поддержать настоящего Ивана, но не желала иметь дел со злоязычной душонкой, которая даже связанная и поверженная продолжала издеваться. Она со злостью отпихнула Ивана и вскочила на ноги.

– Эй, уйти хочешь? Лечь в уютную постельку и предаться приятному сну со всеми удобствами? – угадал дух. – Подожди, Иванушка не хочет тебя отпускать! Иванушке будет тебя не хватать! Он же твой суженый, как ты можешь меня бросить?!

Немила вскочила на ноги – пожалуй, слишком быстро – и уже развернулась к духу спиной, когда тот бросил вдогонку, уже более спокойным тоном:

– Коли так, приходи завтра. Если я выживу.

Она на пару мгновений застопорилась, оглянулась через плечо, нервно выдохнула и, ничего не ответив, вприпрыжку побежала к избе.

Ступени коричневого дерева, перила, дверь, которая пропустила внутрь так же свободно, как и наружу, внутри – тишь да покойное посапывание в три рта.

Подушечками пальцев она коснулась пушистой оторочки, приподняла шапку над головой и, бережно придерживая с двух сторон, положила в ноги детям, чтоб те побыстрее вернули вещь на место.

Свеча в избе уже догорала, но Немила могла поклясться, что это не та свеча, которую она самолично зажигала, а новая. Видать, заболталась она с духом, не заметила, что времени прошло уж очень много.

Задула она свечу, отчего в избе настала самая настоящая ночь, затем легла и по привычке натянула одеяло до самого носа, да так крепко уснула, что за всю ночь не услышала ни одного шороха в избе. Проснулась она в самый разгар утра, о наступлении которого ясно свидетельствовали остывшие кушанья на столе и голодный рёв, доносившийся из угла избы.

– Иду, иду, – не успев протереть глаза, Немила залпом выпила полкрынки молока и рванула к люльке, чтобы успокоить детей и дать им то, что они требовали. А во время кормления, сонная, замечталась. Такое с ней случалось часто.

«Вот стану царицей, и будет у меня кормилица. Две кормилицы! И куча прислужников, так что я буду вольна целыми днями гулять по терему, по городу и вдоль моря, а как Радость с Грустью подрастут, так я их сосватаю купцам, что торгуют с горным царством, а я взамен омоюсь в золоте и самоцветах их даров».

После завтрака она вновь взялась за зеркальце. Первым делом волновала её судьба батюшки. Найти батюшку оказалось делом недолгим. Тот был в горнице, и она вся была заполнена самыми важными людьми деревни.

Батюшка сегодня выглядел много лучше, его щёки порозовели и как будто пополнели, плечи распрямились, он был оживлён, несколько беспокоен, много жестикулировал, порой хватался за голову, но таким батюшку Немила привыкла видеть, так что скоро сердце её успокоилось, перестало болеть так сильно.