Кофе с круассаном

Недоваренные макароны, холодную кашу, черствый хлеб. Вкусная еда

может доставить удовольствие и отвлечь от депрессии, а этого допускать

нельзя. Я перечитываю в телефоне трогательные сообщения от Лорана, размазывая рукавом халата слезы по щекам, и представляю себе, что скажу, когда он, наконец, позвонит. Я буду кричать на него так, что у него

полопаются барабанные перепонки, а под конец обвинительной тирады

всплакну и велю никогда мне больше не звонить. Или же нет, я отвечу

спокойным и безразличным тоном и заявлю, что он безответственный тип, и

между нами все кончено. Или нет, я не буду кричать, не буду его ни в чем

обвинять и угрожать разрывом отношений, я буду кроткой и понимающей.

Пусть только он позвонит. Ну, пожалуйста! Но, похоже, ни Лорану, ни

Господу Богу не слышны мои мольбы. Во всяком случае, ни один из них не

реагирует.

К вечеру возвращается мама, и мне приходится вылезти из халата и

привести себя в божеский вид. Она рассказывает, что какойто

бессовестный ученик украл кактус из кабинета директора. Я слушаю в пол

уха, ковыряя вилкой тушеное мясо.

– Что ты там ищешь? Все съедобное! – кипятится мама, заметив мои

манипуляции.

– Чтото аппетита нет. Пойду, поделаю перевод.

– Ну, вот на тройку поела! Откуда взяться силам на работу. Посмотри на

себя, зеленая вся!

Мама, учитель со стажем, всегда оценивает мою еду по пятибалльной

шкале. В детстве меня это мотивировало, и я старалась есть на пятерку.

Теперь мне все равно.

Я плетусь в свою комнату. Перевод по понятным причинам не спорится.

Звонок телефона кажется таким громким и неожиданным, что я

подскакиваю на стуле. «Private number» уведомляет меня телефонная

служба. Я хватаю аппарат.

– Лоран, ты где?

Однако, в трубке слышится не знакомый мне голос, а какоето

плохоразличимое хриплое бормотание.

– Алло? Лоран, это ты?

– Это Марина?

– Да, это я. Кто говорит?

– Простите, очень плохая связь.

– Что?

От волнения я выкрикиваю невежливое QUOI вместо полагающегося

COMMENT.

– Я говорю, плохая связь, – повышает голос мой неизвестный собеседник,

– Я должен сообщить вам неприятную новость.

– Кто вы?

– Я … Лорана, – слышимость ужасная, я различаю одно слово из трех, –

Он … в авиакатастрофе… Сидней. Его тело… в Париж… родные…

трагедия… ваш номер…

– Алло! Алло! Я вас не слышу!

Я не хочу его слышать. Мне не хочется признать, что по тем обрывкам, которые всетаки уловило мое ухо все и так предельно ясно.

– Я говорю, Лоран погиб. Простите. Примите соболезнования.

– Когда? Где? Я хочу знать все! Кто вы ему? Как вы узнали обо мне?

– Я… телефон… его родные…

– QUOI?

Голос в трубке поглощает шипение и хрип, я уже не могу различить ни

единого слова.

– Подождите! – кричу я в отчаянии, – Я хочу знать… Я хочу приехать на

похороны.

Он уже не слышит меня. В трубке безразличные гудки. Мой первый порыв –

перезвонить и выяснить все как следует. Но перезвонить куда? Номер не

высветился. Я жду, что может быть неизвестный сам догадается это

сделать. Но нет, незнакомому французу наплевать на незнакомую рижанку.

Он выполнил свой долг, сообщил, и хватит, чего еще деньги на заграничные

звонки тратить. Я зарываюсь лицом в подушку и рыдаю так громко и

отчаянно, как будто ктото умер. Почему как будто? Так и есть. В комнату

врывается обеспокоенная мама.

– Что случилось?

Я не в силах ответить, язык не случается. Мне удается выдавить из себя

только невразумительное бульканье.

– Тебя чемто обидел этот француз? Он опять не приедет?

– Он ууууууууумер, – вою я и утыкаюсь обратно в подушку.

– Как? Когда? О, Господи.

Мама понимает, что я не в том состоянии, чтобы отвечать на вопросы. Она

уходит на кухню и возвращается с пузырьком сердечных капель. Я

послушно пью их из ложки.

– Вот ведь француз, и так от него мало пользы было, а теперь еще взял и

умер, – ворчит мама, но я чувствую, что за этим показным цинизмом она

пытается скрыть свое волнение.

Весь вечер мы сидим на кухне в обнимку и по очереди отпиваем из

волшебного пузырька.

– Я обязательно должна поехать на похороны, – сонно бормочу я.

Мама безразлично кивает, на нее успокоительные капли тоже действуют

как снотворное. Я представлю статью в желтой прессе «Невеста впервые

увидела жениха на его похоронах. Такого вы еще не читали». Я еле

доползаю до кровати и сразу же проваливаюсь в сон.

Следующим утром меня будит выстрелом в затылок воспоминание о

случившемся. «Нет, этого не может быть» заявляет мой непотопляемый

оптимизм, просыпаясь и зевая, «Может, это не тот Лоран, мало ли какие

бывают ошибки. Кроме того, тут толком вообще ничего неизвестно. Надо

сначала все выяснить, а потом уже слезы лить». «Ну, чтобы слезы литьто, допустим, нам много поводов не надо», думаю я, разглядывая в зеркало

свою опухшую физиономию, «в этом мы большие мастера». Мама уже ушла

на очередной педсовет, оставив мне записку с требованием не вешать нос и

новую бутылочку сердечных капель. От одного ее вида, меня както сразу

мутит. За два дня я выхлебала уже столько, что у меня в жилах уже

наверно вместо крови эти сердечные капли. Нет, хватит безвольно

депрессировать в халате, надо взять себя в руки и начать действовать. В

первую очередь необходимо поговорить еще раз со звонившим мне

французом, другом или родственником Лорана. Для этого мне требуется

его номер. Я звоню в Tele2 и прошу выслать мне на имейл счет за этот

месяц вместе с распечаткой звонков. Девушкаклерк обещает выполнить

мою просьбу в ближайшее время. В ожидании ее имейла, я открываю

старые счета, которые хранятся на всякий случай в ящике. К ним

прилагаются списки всех звонков и сообщений за месяц. Я никогда до

сегодняшнего дня эти приложения не смотрела. Меня интересовала только

конечная сумма для оплаты. Итак, 80% всех звонков и сообщений исходят

от многозначного номера, начинающегося на +336. Выходит, это и есть

номер Лорана, который мой мобильный скрывает за занавеской «private number». Я сравниваю его с той комбинацией цифр, которую мне в свое

время диктовал Лоран как личный номер. Кроме кода страны ничего

общего не наблюдается. Странно, что он звонит мне с одного номера, а для

связи дает другой. Впрочем, одергиваю я себя, что тут странного? У

делового человека должно быть несколько телефонов. Ага, и один с

заведомо несуществующим абонентом. А что, если до позавчерашнего дня

он существовал? Я ведь никогда раньше не пыталась по нему звонить.

Служба уведомляет меня о получении письма от Tele2. Так, посмотрим. Я

нетерпеливо жму курсором на ярлычок приложенного файла. Последний

звонок вчера в районе восьми вечера… Нет, этого не может быть! Мое

сердце замирает на месте, не зная, куда ему лететь, вверх или вниз. Номер

звонившего мне вчера француза до одной цифры совпадает с тем, с

которого мне все эти месяцы звонил Лоран! Представим, что перед

отъездом он забыл телефон дома (хотя такого с ним, на сколько мне

известно, никогда не случалось), и после известия об автокатастрофе

близкий друг или родственник находит этот телефон, видит часто

повторяющийся мой номер, и перезванивает по нему, чтобы сообщить

неприятное известие. Гипотеза не сходится хотя бы потому, что во время

нашего последнего разговора (который, судя по распечатке, происходил

посредством этого телефона), Лоран уже находился в аэропорту и ему

оставался час до вылета. Кроме того, его последнее сообщение, посланное

с этого же номера, гласило, что он уже в самолете. Каким образом СИМ

карта из аппарата погибшего в авиакатастрофе Лорана могла спастись и

попасть в руки его знакомого? У меня леденеет пропитанная сердечными

каплями кровь. Все это начинает смахивать на фарс. Неужели… Нет, этого

не может быть. Разве можно быть таким холодным бессердечным

циником?! Я набираю дрожащими пальцами номер, который значится на

всех распечатках. Длинные гудки тянутся целую вечность, отдаваясь болью

у меня в ушах. Не берет. Видит мой номер и не берет трубку. Я зверею и

начинаю трезвонить без остановки. На тридцатом звонке электронный

голос сообщает мне пофранцузски: «абонент не существует». Et voila!

Концы в воду. Выбросил карту, купил новую. Выбросил надоевшую

рижскую игрушку, нашел новую. Уже почти не сомневаясь, что стала

жертвой жестокого розыгрыша, я всетаки просматриваю информационные

блоки в поисках недавней авиакатастрофы. Нет, как и следовало

предположить, подобных сведений не наблюдается. Я решаю на этом не

останавливаться и разыскиваю авиакомпании, которые в тот день

совершали рейсы ПарижСидней. Система выдает мне два варианта Air France и Virgin Atlantic. Я по очереди связываюсь с парижскими офисами

обеих компаний и выясняю, что никаких аварий не было ни в тот день, ни

за весь прошедший год. Я интересуюсь, числился ли в списках пассажиров

Лоран Дюссан. Мне оба раза вежливо отвечают. Что подобной информации

предоставить не могут. Ладно, это уже не суть важно. Главное, что

авиакатастрофа – вранье с целью от меня избавиться. Боже мой, уж лучше

бы он и, правда, разбился!

Я, уже не колеблясь, выбиваю сигарету из маминой пачки Vogue и жадно

затягиваюсь. Жадничаю я напрасно, мое отвыкшее от табака горло

отзывается возмущенным кашлем. Как он мог?! Он ведь сам первый

заговорил о любви, о помолвке. Никто ведь его за язык его поганый не

тянул. Я давлюсь сигаретным дымом и слезами. Вдова на похоронах ни разу

в жизни не виденного жениха! Выдумала тоже. Наивная дура! Говорила же

мама – не доверяй мужикам из Интернета. Надо было раз в жизни

послушаться. А он, какая же всетаки сволочь! Нет, чтобы просто сказать –

извини, встретил другую, настоящую, а не виртуальную, прощай, не

поминай лихом. Нет, надо было выдумать этакую героическую смерть. И

ведь готовился же, гад. Не зря пел мне про свои предчувствия и просил

помнить всю жизнь, что любил, и носить траур до пенсии. Я скрежещу

зубами от распирающей меня злости и обиды. Сигарета догорает, и я

бросаю ее в окно. Что же теперь делать?

Запой, по опыту прежних лет, не проходит. Остается депрессия. Долгая, глубокая и беспросветная. Я несколько дней автоматически перевожу вина, которые ненавижу в глубине души, как и все французское. Все, включая

некогда обожаемого Джо Дассена и Сержа Лама. По вечерам я, играя в

«Цивилизацию» за Россию, с остервенением изничтожаю французскую

армию и отказываюсь от переговоров с Наполеоном. Новость о том, что

французская команда с позором проиграла на чемпионате Европы по

футболу итальянцам, внушает искреннюю радость. Маму беспокоит мое

состояние, но она тактично удерживается от расспросов.

На второй неделе депрессии ненависть неожиданно уступает дорогу

ностальгии. Я залезаю в почтовый ящик и открываю одно за другим письма

Лорана. Их, конечно, нужно уничтожить. Именно это я и собираюсь

сделать, только пробегу глазами напоследок. Вот оно самое первое письмо

– родоначальник всех последующих. «Vous etes charmante[4]» пишет мне

будущий подлец. Впрочем, подлецом он уже наверняка был и тогда. Скорее

всего, он уже родился им и ездил в колясочке с подлой ухмылкой на

маленькой сморщенной мордахе. Ну, и что там дальше в этом злосчастном

послании. Я такойто, живу в Париже, город любви… Убогие клише. Как я

раньше этого не замечала. Ясно, как. Я видела только его физиономию и

таяла при мысли, что такой красавец находит меня очаровательной.

«Надеюсь, что вы пожелаете мне ответить» завершает свое письмо мой

погибший в авиакатастрофе кавалер. Внизу электронная вставка –

Cordialement, Laurent Dussand и его парижский адрес. У меня в голове

загорается маленькая лампочка. Я поспешно загружаю следующее письмо –

подобной подписи нет. Как и во всех дальнейших. Я возвращаюсь к

первому сообщению с адресом. Что ж, Лоран Дюссан, по крайней мере, теперь мне известно, что ты реально существуешь и действительно живешь

в Париже. Теперь дело за малым. Я загружаю pagesjeunes.fr, жму курсором

на Pages Blanches, ввожу в пустующие поля имя, фамилию и адрес

Дюссана. Компьютер скрипит несколько мгновений своими электронными

мозгами и выдает мне домашний номер Лорана Дюссана, проживающего по

данному адресу. Поздравляю вас, Холмс! Не нужно оваций, Ватсон. Я

набираю указанный номер, не успев придумать, что скажу, если он ответит.

Он не отвечает. На часах полдень, мой мнимый мертвец либо работает, либо бродит по какимто своим мертвячьим делам. Я решаю перезвонить

позже.

Одна из многочисленных переводческих контор, с которыми я

сотрудничаю, высылает мне диплом некого Яниса Иванова для перевода на

французский. Янису повезло, он едет учиться во Францию. А я сижу тут, связанная по рукам и ногам телефонными проводами, и не могу добраться

до обманувшего меня француза, заглянуть в его бесстыжие глаза, и

выяснить, откуда берется такая человеческая подлость. Заложена ли она в

генах или плещется в элегантном бокале Romanée Conti, поджидая ничего

не подозревающего гурмана. Я перевожу оценки Яниса, думая о своем. Что

я скажу Лорану по телефону? Что он сволочь? Connard тобишь. И что? Он

зальется краской стыда, раскается и предложит мне руку и сердце? Даже

будучи чрезвычайно наивной, я с трудом верю в подобный исход дела. Что

же тогда? Нагрубит в ответ. Бросит трубку, поняв, что это я. А мне оно

надо? Еще один удар по моему и так уже истощенному самолюбию. Зато

если бы я была Янисом и собиралась бы в Париж на учебу, я могла бы

попутно заскочить по этому адресу и лицом к лицу встретиться с мосье

Дюссаном. Вот это было бы гораздо занимательнее. В мой мозг, расталкивая серые клетки, протискивается мысль. Если я не Янис Иванов, это еще не значит, что я не могу сесть на самолет и прилететь в Париж.

Серое вещество под действием здравого смысла пытается задавить

нерациональную мыслишку, но она уже бесконтрольно растет и расцветает.

Я звоню Ленке. Она очень радуется, лепечет, что соскучилась, что Пьер

слишком много работает, что на распродаже ей отдавили ногу и что

недавно она так отравилась устрицами, что чуть не умерла. Я обрываю ее, напоминая, что зарплата переводчика не резиновая, и что всю эту ересь она

сможет поведать мне при личной встрече, ибо я намереваюсь в ближайшее

время отяготить их своим визитом. Доброжелательность Ленки от этого

известия заметно убывает, она бормочет чтото про отсутствие спальных

мест, но, в конце концов, всетаки соглашается принять незваную рижскую

гостью. Пол дела сделано. Я спешу заказать билеты, чтобы не дать

возможности здравому смыслу взять надо мной верх. Компания Air Baltic предлагает сравнительно недорогие билеты Рига – Париж на ближайший

четверг. Замечательно. Я оплачиваю покупку через Интренетбанк и спустя

несколько минут получаю письмоподтверждение регистрации. Ну, вот, отступать некуда, за нами Москва. И Рига. И все обманутые виртуальными

подонками русские девушки. Я чувствую себя Данилой из «Брата 2».

Маме я сообщаю, что Ленкиному мужу Пьеру срочно нужен переводчик с

французского на русский, а сама Ленка еще не знает язык в таком объеме.

Вследствие чего они вызывают меня и обещают оплатить дорогу и

проживание.

– Мне языковая практика тоже не помешает, – убедительно рассуждаю я, загребая ложкой свекольник.

Мама качает головой. Ей во всем этом чуется фальшь.

– А француз твой этот погибший, никаких о нем вестей больше нет?

Я корчу скорбную физиономию.

– Я разговаривала с его родителями. Они убиты горем. Приглашали меня

на похороны. Но я думаю, это неуместно, всетаки мы с ним ни разу в

жизни не встречались.

– Да, ты права. Тебе там совершенно нечего делать. Кстати, я на днях

видела Антона.

Чтото сомнительно, чтобы эта судьбоносная встреча была случайной.

Скорее всего, моя заботливая мама сама разыскала этого идеального на ее

взгляд мужчину, поплакалась, что я страдаю от одиночества и предложила

вернуться. Не удивлюсь, если она даже пообещала ему никогда больше не

жарить котлеты из несвежего фарша.

– И что он? – вяло интересуюсь я.

– Исхудал совсем, бедняга. Сильно устает. Приходится ездить на работу

из Даугавпилса.

– Пусть снимет квартиру в Риге.

– Говорит, денег нет.

Сейчас разрыдаюсь.

– И ты пожалела его и предложила жить у нас?

– Я не могу делать такие предложения без твоего согласия. Но мне

кажется, было бы неплохо, если бы вы встретились и обсудили ваши

отношения.

– Какие отношения, мама? Он ушел без объяснений два года назад, с тех

пор никаких отношений у нас не было.

– И плохо, что не было. Лучше уж Антон, чем какойто…

Чем какойто французский мертвец. Ну, да, с этим не поспоришь. Но

видеть Антона у меня нет ни малейшего желания. Все мои мысли уже в

Париже. Воображение рисует красочные картины. Я шагаю по мосту

Александра III, ветер ласкает мои кудри и играет с подолом юбки. Лоран

идет мне навстречу. Он улыбается, обнимает меня и объясняет, что это его

завистливый коллега украл телефон, позвонил мне, а потом уничтожил

СИМкарту. «Я так боялся, что навсегда потерял тебя. Как хорошо, что ты

приехала» шепчет мне Лоран. Я понимаю, что никакой он не подонок, а

лучший в мире мужчина. Он целует мои волосы. Над Сеной садится солнце, бросая на воду золотистые отблески.

– Я бы на твоем месте ему позвонила, – тянет тем временем одеяло на

себя мама.

– Я звонила, – грустно бормочу я, не вернувшись еще окончательно в

реальность.

– И что он сказал?

– А? Что? Кто?

– Антон! Кто же еще!

– А Антон. Не знаю, сказал, что недоедает.

– Вот! Я же говорила! Надо спасать парня!

– Пусть этим займется служба спасения. Я пойду закончу перевод.

Спасибо. Суп просто супер.

– Марина, нельзя так долго хранить в себе злобу. Давно пора простить

Антона, – кричит мне вслед мама.

Я закрываю за собой дверь. Перед сном я подсчитываю в уме, сколько денег

накопилось на моем банковском счету за два года аскетического

существования, решаю, что нужно прикупить из одежды и жалею, что

вообще решилась на эту бесперспективную, нецелесообразную поездку.

Мое затворническое переводческое «Я» ужасается столь несвойственному

ему необдуманному поступку. Оно пытается отговорить меня, приводя

кучу весомых аргументов. И я уже начинаю внимать голосу разума и почти

соглашаюсь потерять уплаченную за билет сумму, когда мой утомленный

терзаниями мозг обволакивает спасительная пелена сна.

Последующие несколько дней я посвящаю походам по магазинам. Не могу

же я шагать по мосту Александра Третьего в старых джинсах и выцветшей

майке. Надо заметить, что к одежде я отношусь достаточно спокойно, можно сказать даже безразлично. С тех пор, как Антон, подхватив свою

увесистую сумку Adidas, пересек порог моего дома, в моем гардеробе

появилась только одна новая вещь – платье, которое я надевала на свадьбу

к Ленке. Работа дома не обязывала меня следовать модным тенденциям, скорее наоборот; халат сменяли джинсы с протертыми коленками и теплая

добротная кофта советских времен. Главным требованием к одежде было

удобство. Теперь же пришло время скинуть с себя неприметную

гусеничную оболочку и превратиться в бабочку. Имеющиеся на карточке

денежные сбережения позволяют мне превратиться в махаона, а не в

капустницу. И потому я с полной уверенностью начинаю свой рейд с

бутиков Армани и Ферре, расположенных напротив Кафедрального собора.

Однако, уже в первом из них, сверлящий затылок взгляд неприветливой

продавщицы и настырное внимание охранника вынуждают меня позорно

бежать, не успев даже толком рассмотреть товар. Мне кажется, что как

только я начну разглядывать ценники, они вдвоем презрительно хмыкнут, придя к выводу, что денег у меня мало, и начнут следить за мной с

удвоенной силой, чтобы я не, дай Бог, не залапала ценный товар. Ведь

состоятельные покупатели не смотрят на цену. Нравится вещь – они ее

меряют. Подходит – покупают. Сетуя на свою трусость, я отправляюсь в

более демократические Манго и Зара, набираю там ворохи одежды и

примеряю все без разбора, не глядя на стоимость. В результате я

возвращаюсь домой обладательницей пускай не самого престижного, но

нового и модного гардероба.

Чем ближе день поездки, тем сильнее мое волнение. Мой бедный желудок

трясется мелкой дрожью и отказывается от еды. Благодаря ему, мне

удается скинуть несколько килограммов и приобрести более тонкую

талию. Мне нравится мое отражение в зеркале, и я чувствую себя готовой к

великим завоеваниям. Если бы только не эта подлая дрожь. Мама не

понимает, зачем я так вырядилась для рабочей поездки. На мои «мама, это

же всетаки Париж!» она качает головой и приглядывается ко мне, силясь

разгадать мои замыслы. Не знаю, насколько ей это удается.

В четверг она едет провожать меня в аэропорт, дает миллион типичных

родительских наставлений и берет с меня слово, что я буду регулярно

звонить. Я машу ей вслед рукой. Мои вещи проезжают по ленте через

металлодетектор, не вызвав претензий у таможенной службы. Я забираю

сумку, набрасываю на плечи куртку и отправляюсь на посадку. Мои

соотечественники, толпящиеся в очереди на тот же рейс, не вызывают у

меня почемуто дружеских чувств. Это на 80% крашенные блондинки на

высоких шпильках, в гигантских солнечных очках, обтягивающих

костлявые попки джинсах и майках с крупными логотипами Cavalli. Они

картинно зевают, прикрывая силиконовые губы унизанными острыми

акриловыми ногтями руками, подчеркивая обыденность предстоящего

полета, и льнут к своим лысым дутым бойфрендам, которые в свою

очередь уже успели затариться в дьютифри «Русскими Стандартами» и

«Рэд Лейблами». От мысли о скорейшем их откупоривании на жирных

физиономиях, поросших трехдневной щетиной, бродит счастливая улыбка.

Судьба решает наказать меня за какието неведомые мне грехи и

подсаживает ко мне под бок парочку таких небритых путешественников с

внушительной бутылкой водки, которую они вскрывают, едва успев

пристегнуться. Стюардесса пытается както урезонить некультурных

пассажиров, но они в ответ хлопают ее по попе и заливисто гогочут. Я

делаю вид, что страшно утомлена, отворачиваюсь к окну и зажмуриваюсь.

Однако, моя самодеятельность не кажется моим соседям убедительной, они дергают меня за локоть, тычут в меня своей гигантской бутылкой, в

общем, оказывают знаки внимания. Я упорно жмурюсь и претворяюсь

слепоглухонемой. В конце концов, они отстают от меня, но все два с

лишним часа полета я слушаю слезное повествование о том, как одного из

них вырвало черной икрой.

Когда, наконец, самолет совершает посадку в аэропорту Шарль де Голль, я

вздыхаю с облегчением. Ленка не приехала меня встречать, потому что

далеко, и потому что мне проще добраться самой. Я долго ищу автобус, который идет из аэропорта до центра и пофранцузски называется navette.

Найдя, плачу за проезд и карабкаюсь вовнутрь, таща за собой набитый

Зарой и Манго чемодан. Париж, слегка сероватый от отсутствия солнца, но

все же прекрасный, приветствует меня через окно. В глубине души, где до

этого уживались только страх и вызванное неудачным соседством

отвращение, впервые пробуждается радостное волнение. Оно поднимается, раскидывает лучи, словно восходящее солнышко, и озаряет меня всю. Я

улыбаюсь, мне хочется вскочить с места и запеть во все горло «A Pariiiiiiiis…».

Я сдерживаюсь, подозревая, что скромно одетые пенсионеры, которые

составляют большую часть пассажиров автобуса, могут неправильно

истолковать мой душевный порыв. Автобус высаживает меня у подножья

Триумфальной Арки и катит назад за новой партией почитателей города

любви. Я некоторое время стою, сжимая ручку чемодана, и глупо улыбаюсь

Арке, Елисейским Полям, серому небу и спешащим кудато прохожим. Я в