Мертвячка из озера

Все ребята сразу поняли – особое задание.

Ну ещё бы не понять – мы даже не забрали из лазарета на берегу троих наших, которых угораздило в эти дни подцепить пищевое отравление – сами представляете, чего приходилось жрать-то на берегу в те дни… А мы уж так спешили отдать швартовы, так спешили…

Ребята стали перешучиваться между собой: дескать, задание у нас – точно особое: добраться живыми аж до самой Аргентины… И там научиться танго танцевать. Ха-ха…

Зря смеялись – похоже, задание примерно таким и было, но уж не все бы добрались-то… Ну, это мы уж потом… Узнали.

К.: – А что было… Потом? Как вы оказались в шлюпке?

Л.: – Э-э… погодите, дайте дорассказать… (потерпевший вздыхает, молчит секунд двадцать, мнёт одеяло).

Короче, полным ходом мы шли аж почти до самого экватора. В конце, по ночам, уже когда опасность что нас засекут, стала поменьше, шли в надводном положении целыми ночами, только бы добраться быстрее… Ну, куда там надо было добраться. Так. И вот, девятого… Дайте-ка сообразить… Да, это было девятого. Девятого мая у нас случилось… Ну как – случилось: полетел основной внешний подшипник гребного вала.

Я, как Старший по механизмам хода и аппаратам кормовых отсеков, ещё седьмого доложил старпому честь по чести: так, мол, и так – вал сильно люфтит, бьёт, коробит, необходим ремонт – пока совсем не выбило подшипники-то, и сальники…

Вал-то, конечно, поменять не смогли бы, но уж отцентровать-то смогли бы кое-как…

Ну, старпом – я уже говорил – опытный подводник. Ждать не стал – сразу пошёл к капитану: так, мол, и так: если не хотим загорать посреди Атлантики до Рождества, нужен срочный ремонт. Двое суток как минимум. В надводном положении. Потому что работать пришлось бы снаружи – у винта. А как раз погода была хорошая – спокойно всё сделали бы…

Правда, конечно, если бы нас засекли – тут бы нам и п…ец… Без гребного вала-то.

Короче, капитан отказал. Причём категорически. Вот так и получилось, что девятого, ближе к полуночи, ка-а-ак гро-о-охнуло! Это вал-то, значит, выбил подшипники, ударил по туннелю, и сам, значит, из него вылетел!..

Повело его, значит, из-за подшипника-то. Я так думаю, ролики-то от люфта разбили своё гнездо, да и повыскакивали из обоймы на …ер! А я им тогда ещё, д…бам таким, сказал, …ть ваш …, и … на …! (допрашиваемый долго ругается)

Ну, вот об эти самые ролики на полном ходу вал и дёрнуло – да так, что он на две ладони вылетел в свой туннель, да ещё и силовую муфту от дизеля сорвал… Конечно, подшипники вала оба накрылись. Вода из туннеля так и попёрла!

Ещё бы ей не попереть-то, через такую дыру-то… Хорошо хоть – напор оказался невелик! А случись такое на глубине – тут бы нам всем и каюк!

Ну, мы с Генриком воду из туннеля давай останавливать – минут за пять кое-как позатыкали: даром, что ли, в учебке это дело нам втюхивали… Да и сами, небось, не идиоты – понимали, что если не остановим – кранты нам: все здесь же, посреди океана, на дно и пойдём…

Вымокли, помню, как крысы, воды набралось по колено, хорошо хоть – не ледяной, как бывало на Балтике-то… Вот и заткнули… Только одно плохо – заткнуть-то мы заткнули, а вот ремонту это дело в полевых условиях уже не подлежало: подшипники-то ставятся навечно, и только на верфи… Да уж, отремонтировать мы теперь точно ничего бы не смогли – это уж когда всплыли полностью, да осмотрели всё снаружи…

Я сам и осматривал, со старшиной мотористов Робертом Лепски. Эх, толковый был парень – Царствие ему, бедняге, Небесное…

Доложил я лично капитану – так, мол, и так: ремонт своими силами невозможен. Только в доке. И – только новый вал.

Капитан вначале побледнел, потом позеленел… Орал, как резаный, ругался… Уж больно он у нас это… как это… Амбициозный был, капитан-то наш.

А что толку-то – ругаться! Сам и виноват – слушать специалистов надо. Машины – они не люди, они за «идею» жилы из своей ж… рвать не будут!..

Короче, мне вкатили по полной… Но поскольку заменить меня было некем, хоть не расстреляли. И на том спасибо – просидел в карцере три дня без пищи и воды… В темноте.

Боцман наш мне потом рассказал: он слышал, как на капитана-то нашего, орал этот, значит, рейхсмаршальский-то… Как на мальчишку!

Да, собственно, он и был – мальчишка. Ему, наверное, и двадцати пяти не было.

Зато, наверное, наверху связи какие-то были – вот и дали-то сразу капитана ему, а не старпому Шмидту, хотя тот и служил два года на подлодке, и соображал в тысячу раз лучше того… Хотя…

Соображать-то он соображал, да как-то всё не туда. Так что может, и правильно не дали ему лодку-то.

Короче, после этого… этой аварии, мы только и могли – что воду всё время откачивать из кормовых отсеков. Хорошо, хоть аккумуляторы успели зарядить, и насосы работали… Вот так и плавали – куда течением понесёт… Ох, и долго же, как нам казалось, мы так плавали!..

Ребята все извелись, никто не знал, что же с нами будет, и спасёмся ли… Согласны были уже и на плен! Так испеклись в чёртовых тропиках – вот когда я понял, что если спасусь, в сауну меня никто, никогда, и никакими пирогами не заманит!..

К.: – Понятно. Значит, экипаж был… возбуждён? (допрашиваемый кивает.) Расскажите теперь подробней: как возник мятеж, и кто был зачинщиком?

Л.: – Зачинщиком?! Ну так а я вам что говорю-то всё это время?! Шмидт и был!

Соображал, говорю, в свою пользу – как бы живым выбраться с чёртовой подлодки-то! Это он нам и рассказал о совете у капитана, когда они – ну, в смысле, офицеры наши – соображали, как быть-то… Судьбу нашу, короче, решали.

Больше всех выступал п…рас этот, рейхсмаршальский… Звали его, кажется, герр Фоммель… Или Фуммель? Ну, да – примерно так… А имени его я до сих пор не знаю. Да по-моему, он его и не называл – даже старпом его не знал. А если честно – то и … с ним, именем-то егонским!

Ну так вот, значит, как было дело… Дрейфуем мы себе, почти по экватору, дней десять. За всё это время на наши радиошифровки никто не ответил. Капитан даже приказал послать что-то вообще открытым текстом – и всё равно: полный ноль! Словно Германии нашей больше не существует в природе…

Ну, вообще-то, оказывается, так и было – сдались наши, ещё второго сдались… И никто нам на подмогу прийти-то не мог уже. Но это знал только радист, а его-то уж Швайнштайгер знал, как заткнуть.

Словом, продрейфовали мы так аж до первого июня. А второго на рассвете вдруг увидали вдали… Берег!

Все сразу поняли – это Африка… Вот тогда всё оно и случилось… (вздыхает, мнёт одеяло, молчит.). Ну, как я вам уже рассказывал, капитан опять созвал офицеров у себя в кубрике. Набились они туда, как сельди в бочку – хотели, стало быть, секретность себе обеспечить… Ага, два раза!

Совещание шло минут сорок – видать, ещё в первый раз всё по полкам разложили, и надумали. Ну так вот, часа через три после того, как они закончили, подходит ко мне старпом Шмидт, и делает такой знак: мол, типа, молчи, и иди за мной…

Приходим в дизельный отсек, а там уже все наши – ну, старшины, и матросы – кто посообразительней, да поздоровей… Тоже набились в тесноте. Молчим, переглядываемся, ждём – что старпом скажет, чего хотел.

Ну, тогда он нам всё и выложил…

Не могу сказать, что сильно удивился. Да и наши… Никто не удивился.

Чего-то такого мы, собственно, от них и ждали – слухи и пересуды всё равно шли.

Всё-таки двадцать дней без хода и без дела дают возможность о многом подумать, да перетереть. (допрашиваемый подмигивает, криво ухмыляется) Словом, если конкретно, то капитан там вот о чём говорил: что в связи с особой миссией нашего «высокопоставленного» посланца и важностью документов, которые он везёт, нужно любой ценой доставить его со всем этим, стало быть, в Аргентину.

А так как шлюпки у нас только две, все на них не поместятся. Да и народу будет слишком много – не скроешь даже там, в Африке, что мы, дескать, экипаж немецкой субмарины – тогда уж точно всех загребут…

Он предлагал поэтому всю команду, ну, то есть, весь рядовой состав – ликвидировать, поскольку теперь от него никакого толку (вот так прямо и сказал – мол, только лишние рты!), а офицерам на шлюпках отправиться на берег, и идти пешком, ну, или плыть, в ближайший порт… Он сказал, что до него миль двести.

Они собирались арендовать там судно, и доплыть куда положено – стало быть, до колонии-то нашей в Южной Америке.

Конечно, на шлюпку пришлось бы по четыре человека, но это ещё туда-сюда: всё-таки не по четырнадцать… Да, нас всего, вместе с ними-то, двадцать восемь человек и было. Ну, я уж говорил – троих оставили в госпитале, а на лодке-то нашей… продвинутой… всего и нужно было тридцать четыре человека.

Словом, старпом всё это описал, а потом говорит: я, дескать, хочу примкнуть к вам, помочь вам разделаться с остальными офицерами, стало быть. Потому, дескать, что Великого Рейха больше нет, генштаба и флота уже тоже не существует, и никто, типа, не мешает нам вести нормальную спокойную жизнь, а не сдаваться в плен, как идиоты, и не сидеть по тюрьмам и лагерям, как остальные, кто воевал…

Конечно, для этого надо затеряться: достать одежду. Штатскую. И документы.

Ну, это уже дело техники. Главное сейчас, говорит, – выжить.

Ну, тогда и радист наш… Крыса та ещё был радист-то наш… Стучал капитану на нас каждый день. А сейчас тоже понял, типа, что не жить ему, потому что радиостанцию с подлодки с собой не потащишь, а, значит, и он – «лишний рот»… Клацал зубами-то, трясся, как в лихорадке, прощения просил…

Всё равно старпому пришлось прикрикнуть на него, чтобы он всё, значит, рассказал: как на шифровки и послания-то наши никто не отвечает, а из того, что он услышал в эфире, точно известно только одно: русские в Берлине, американцы на Эльбе, и делят они нашу любимую Германию, словно праздничный пирог… Вот такие дела.

Надежды у нас ни на кого нет. Да и в Аргентину бежать, к нашей колонии, что-то не хочется: а вдруг русские с американцами возьмутся и за неё?!..

Послушали мы этих двоих, пообсуждали…

План стали прорабатывать: как бы нам самим офицеров-то наших… порешить.

Нет, совесть ни у кого не попёрла. Всё-таки капитан наш был порядочная свинья – ещё бы, с такой-то фамилией… Никогда нас за людей не считал – это было видно любому.

Решили мы первыми ударить, а не дожидаться, когда поближе к берегу-то будем…

Разошлись, стали вооружаться. Старпом обещал по возможности оружия подбросить, но, конечно, не всем… Ну правильно: а то разве дело, с кулаками – против пистолетов!.. Поэтому в тот же день на камбузе не осталось ни одного ножа, а в мастерской – ни одного гаечного ключа.

Потом смотрим: офицеры-то наши, странно так на нас посматривают – догадываются, похоже. Ну, мы ждать не стали: второй раз собрались, обговорили детали, и кому что делать… Двинулись… Ох. (допрашиваемый снова молчит, подводит глаза к потолку).

Не понимаю, почему у нас сорвалось – может, всё же кто-то вложил нас… Или сами догадались – тоже ведь не дураки, жить-то всем хочется… А у нас на лодке в последние дни напряжение до того дошло – кажется, п…рни – и то кто-нибудь услышит! Следили, конечно, друг за другом, спиной не поворачивались, поглядывали: все – на всех!..

Ясно одно: капитан и офицеры были готовы, и когда наши – а проход-то узкий, только-только пройти! – пришли на мостик, сразу стали в нас стрелять. А у нас на всех только два пистолета, и не шибко-то хорошо наши стрелять умели!

Смотрю – многие уже на полу, ну, из тех, кто впереди шёл… Корчатся, орут…

А сам я, пока не зашёл в рубку, приготовил нож – метать я умею отлично. В детстве всё баловался, потом научился уже всерьёз – думал, пригодится. Точно… Пригодилось.

Первый нож я всадил в брюхо герра Хольма – ну, он был такой толстый, что промахнуться трудно! А уж завизжал – куда там свинье, которую режут! А второй нож дал мне Марк, когда увидел, как здорово получилось. И я не оплошал: посланцу-то этому попал точнёхонько в горло. Он сразу захрипел, пистолет выронил, схватился за нож, глаза-то подлые выпучил…

Не ждал, наверное, тварь зажравшаяся, что сдохнет от руки простого матроса… Ну, там, «голубая» кровь, благородные предки-рыцари в десятом колене, и всё такое…

Наши, как увидели, что тех осталось только четверо, полезли стеной!

Конечно, тяжело против пистолетов-то, с ножами и гаечными ключами, но мы знали, что нас больше… Минуты через три всё было кончено.

А тех, кто ещё дёргался, Дитрих – это наш аккумуляторщик, здоровенная детина под сто килограмм! – лично добил монтировкой по затылку. Да ещё приговаривал: «считайте, говорит, твари, что это вам – заместо контрольного выстрела!» Ну, чтобы уж – с гарантией!..

А вот капитан – надо отдать ему должное! – дрался до последнего… Никогда не забуду его рожи – мне эта драка в рубке и сейчас ещё снится иногда…

Короче, нас из двадцати восьми осталось в живых одиннадцать. И ещё двое были так сильно ранены, что двигаться сами не могли. Ну, мы их всё равно, перевязали, как могли, да с собой забрали, когда уходили с подлодки-то… Не бросать же. Хотя доктора-то нашего мы сами и убили, а помощи оказывать раненным никто из наших не умел – всё равно… Надеялись на помощь тех, африканских врачей. Ведь где-то там, в городах должны же они быть…

Ну, сутки мы ждали, трупы офицеров и наших повыкидывали за борт – чтобы, значит, следов не осталось. А как они останутся, когда тут тебе и акулы, и чайки, и прочие прихлебатели… Подъедальщики, словом.

Да и не… Не хорошо плавать, когда на судне трупы. (Допрашиваемый глядит на капитана Сигрева, затем отводит глаза к переборке. Вздыхает.)

Потом, глядим – течение-то, которое несло нас к берегу – вроде, уносит нас на юг, да и обратно в океан.

Старпом посмотрел в секстан, и говорит – точно, несёт нас на юго-юго-запад – мимо, значит, берега… Мы тогда, на вторые сутки, загрузили обе надувные шлюпки едой и водой, открыли кингстоны, и отчалили от «родной и горячо любимой «Ю-1097».

Это я только потом допёр, что неспроста Шмидт-то наш определял так часто и тщательно её координаты… Во время бреда он мне, голубчик, всё и выложил… Ну, это я уж вперёд забегаю, извините.

До берега мы в тот день всё равно не добрались. Течение оказалось сильным, всё несло нас на юг, казалось, гребём-гребём, а толку всё нет. Так уж и думали, что мимо берега пронесёт. Руки до кровавых волдырей стёрли, всё старались приблизиться…

Правда, к утру, действительно, приблизились. Это когда ветер стих, и течение на рассвете стало послабей. Смотрим – красота, деревья, пляж, песочек белый такой…

Мы-то сдуру обрадовались, ещё налегли на вёсла… Выплыли прямо на песочек-то.

Забыл сказать – мы, когда отплывали, посрывали все наши нашивки, переоделись в штатское, у кого что было, всё оружие, и что там ещё нас могло выдать, затопили вместе с лодкой… Ну вот и попали – как в дурацких книжках про людоедов-дикарей.

А они ждали нас, затаились… И когда наши отошли от лодок подальше – накинулись.

Стреляли из луков, кидали копья. Я сам видел, как Отто попали прямо в живот – насквозь пробили!.. Орали все – и наши, и они… Ну – они-то понятно отчего: жратва сама в руки прёт!.. А наши…

Черномазых было, наверное, человек триста – размалёванных, в масках дурацких…

Я-то, правда, считать их не стал – как только они заулюлюкали, стали стрелять и копья бросать – кинулся к шлюпке, что было сил навалился, стащил её в воду, и давай толкать – понимал, что только в ней всё спасенье моё…

Сволочь старпом тоже это понимал: слышу, сопит рядом, лодку прёт по мелководью изо всех сил. К нам успел подбежать и бедняга Роберт, да только зря – у него в руке застряла стрела, да в заднице – вторая… Так что уж не знаю: от яда, или то чего ещё, он посинел, и умер, прямо в шлюпке, минут через пять. А уж как мы со старпомом смогли отгрести под тучей стрел, и не получили – вот вам крест! – ни царапины…

Это уж как хотите считайте – за чудо, или ещё за что… Помню только, я всё время молился. А что ещё было делать?! Мы же как на ладони были – да ещё без оружия… (молчит, тяжело дышит.). Думал тогда, они погонятся за нами в пирогах. Но, видать, у них не было. Или побрезговали – остальных-то они всех уложили. Наверное, и раненных наших… того.

Короче, перестали мы грести и оглядываться только через час – пришлось бросить это дело, да взяться за дырки, которые стрелы и копья-то понаделали. Как ни глупо это звучит, но всё для ремонта у нас было: и суперклей для резины, и латки, и всё остальное. Латали до конца дня. Нас, значит, несёт, а мы – стоим по колено в воде, и латаем, латаем…

Но сделали на совесть – поняли, что неизвестно, сколько нам ещё до города-то, до цивилизации, как говорится, грести-то…

Выкинули мы в воду беднягу кореша моего, моториста. Я помолился вслух.

Потом сели, взяли насос, стали подкачивать – но не сильно, чтобы, значит, клей выдержал. Ну, а как закончили ремонт, и воду вычерпали из шлюпки – стали продукты и воду считать. Старпом стал командовать – воду, мол, мы так: по стакану в день, а еду – банку на два дня… Я молчу себе, да думаю – ладно, ладно, покомандуй, типа. Я-то за весь день успел всё передумать, и знал, что он мне теперь не начальник – а так, собрат по несчастью…

Только пока помалкивал.

Но он, конечно, умный был – догадался, наверное, сразу, что я-то тоже себе на уме…

Вот, плывём мы, значит, день, гребём себе вдоль берега на юг, а там всё джунгли, да джунгли… Вот плывём второй, а им – конца краю не видно. Делать-то нечего, стали разговаривать. Я ему так, невзначай, однажды и говорю: мол, теперь-то можешь сказать правду – чего это ты к нам примкнул, и своих-то заложил? Только не надо, говорю, врать, что хотел, типа, чтобы простые рядовые тоже живы остались, и прочее такое в плане «человеколюбия» – я-то не лох полный, понимаю, что жизни-то наши ни шиша не стоят… И никому мы, типа, не нужны – рядовые-то. И я сразу, говорю, понял, почему он только два пистолета нам достал – хотел, чтобы и тех и других побольше поубивали! Тогда выжившие-то уж точно в обе шлюпки поместились бы… Ну, а кто бы уж победил – ему, мол, и так и так получалось неплохо. Как говорится – и нашим, и вашим за трёшку спляшем…

Он долго молчал. Думал, наверное, что бы такое ещё соврать. Или всё-таки расколоться… Потом говорит так спокойно – мол, слышал ли я, как работают зондеркоманды?

Нет, говорю, подробностей не знаю, а так, слышал, работёнка-то у них… грязная.

Ну, он тогда честь по-чести всё стал рассказывать – мол, точно: грязная работёнка-то… Мол, если есть где на оккупированных землях проблема для того, кому по должности положено всякое дерьмо разгребать – ну, там, евреев, или пленных расстрелять, деревню сжечь, или, там, ценный объект стратегический – ну, мост, или железнодорожный узел заминировать так, чтобы никто не знал, и потом, стало быть, об этом не трепал, языком-то, поступают так… (молчит, смотрит в стену).

Отряд спецов, или простых солдат, или сапёров делает дело – ну, там, расстреливает, закапывает, минирует… Могилу маскируют, следы работы на объекте уничтожают, всё, что может навести на подозрения в минировании, тщательно маскируют… Потом переезжает всё это подразделение, или группа в… Якобы новое место, для новой работы…

А там подготовленные заранее, сидящие в засаде или ещё как-то спрятанные зондеркоманды, всех этих спецов, или, там, солдат, или сапёров – своих же! – расстреливают. Добивают контрольным в затылок. Раздевают, чтобы одежды, значит, не было, и следов каких… Закапывают и их.

Вот, и улики спрятаны, и никто не проболтается. О деле-то…

Зондеркоманда-то не в курсе, за что они людей-то порешили. И чего там эти люди наработали. Их дело – выполнять приказ. Ну а дальше…

Если дело совсем уж секретное, на следующем этапе высшие офицеры убивают и всю зондеркоманду. И случается это ближе к концу войны довольно часто, так как отовсюду, говорит, нас попёрли, а дерьма после нас осталось, ох, много – только и успевай прятать, да вывозить…

Так вот: он, старпом-то, не сомневался, что из-за этих самых документов, которые этот тип-то вёз в Аргентину, они не побрезгуют нас всех порешить, да затопить вместе с подлодкой нашей навороченной и сверхсекретной.

А потом, когда представится удобный случай, и офицеров всех… Тоже. Прикончат.

Остаться в живых должен был только капитан. Ну и этот, конечно… Герр Фуммель, мать его этак… Наверняка они не простые бумажечки спрятали в сейфе-то капитанском!..

Вот этому я уже поверил. Запросто.

Думал я всю ночь, думал… Утром говорю ему: никак ты, старина Шмидт, с самого начала планировал – продать эти документики-то союзникам. За жизнь свою, да за безбедное существование там, на Западе, под новой фамилией-то… Для этого и помог, поспособствовал, значит, смерти капитана, герра Фуммеля, да и всех остальных.

Он как-то и растерялся даже. Попытался сначала отбрехаться. Потом говорит – мол, не ждал от меня, почти новобранца, да ещё девятнадцати лет, такого ума и наблюдательности… А я – что: жить, да и тем более – безбедно жить, всем хочется!

После разговора по душам, когда я ему доказал, что я-то ему нужен, чтобы догрести до берега-то, преодолеть течение… Согласился взять меня в долю.

Но я-то своё всё думал, да ночью спиной-то к нему не поворачивался.

Понимал, что не так уж я ему и нужен – лишний свидетель, да и конкурент…

Впрочем, так только первые три дня было, пока берег было видно. А потом смотрим – относит нас… Круговым течением относит. И не выгрести уж никак! Вся надежда – на какой-нибудь корабль!..

Старпом каждый день доставал свой секстан, да компас, да хронометр с картой – всё курс наш прокладывал… Ну и точно: получилось, что в Африку нам уже никак не попасть.

От тоски мы с ним в эти дни… Как бы это объяснить-то… Стали ближе, что ли. Ну вот, к примеру я – ненавижу его, знаю, что и он меня люто ненавидит… А подойти и убить – не могу, и точка!.. Потому что, если убить его – такая тоска, такая… Хоть волком вой. А вокруг только голубое безмолвие, да солнце палит нещадно… Ему плевать на нас, людишек… Солнцу-то этому… Не люблю я, если честно, всё это море – мне бы домой, на ферму нашу семейную, к коровам, курам… Или – в леса… Так уж я натосковался по земле в те дни!..

А так – хоть поругаться было с кем. Я уж через недельку перестал бояться, и по ночам мог спать – чуял, что не убьёт… Нет, не убьёт… Да и то правда – не убил… Но не потому, что я посчитал его… ну, там, порядочным, или что ему трудно убить, или я ему нужен – нет, не нужен… На его счёт я не сомневался – он бы и родную мать продал, если б кто предложил за неё хоть пфеннинг… Да и одиночество его не тяготило бы так, как, скажем, меня… Нет, всё было по-другому… Даже хуже, чем можно подумать про… Офицера.

Когда он подцепил малярию, или ещё какую-то там лихорадку (Не знаю уж, что это было на самом-то деле!), на третий день в бреду-то… выболтал-таки, засранец расчётливый, для чего меня не трогал: я его ходячий склад живых консервов!

Ну, то есть – мясо… И кровь. Вода-то у нас быстро кончалась. Только на три недели и хватило. Ну, мы, конечно, пробовали и рыбу ловить, и дождь собирать – он однажды пошёл – да только без толку всё это, от жажды страдали жутко. Роберта-то мы выкинули, да вот одежду его снять не догадались – а сейчас любой тряпкой прикрывались, да всё равно оба были – все в ожогах.

Счёт дням вначале вели, потом уж потеряли – это когда подрались-то, когда я не выдержал, да сказал ему, что отлично знаю, что он хочет со мной сделать, когда воды не останется – съесть и выпить! Ваша правда, сэр, можете с таким видом не кивать – тогда-то он на меня и кинулся с веслом, да промахнулся совсем немного…

Ну а я-то – помоложе всё-таки, и не так обессилел от болезни…

Можете считать меня зверем, если хотите, но посмотрел бы я на вас после полутора месяцев в дырявой вонючей шлюпке, да без воды, да с затаившемся мерзавцем за спиной… (молчит, сердито сопит). Ну, всё же есть я его не стал… Не то, чтобы не смог, а боялся через мясо заразиться… Хотя, глупо, конечно – кровь-то выпил…

Но ничем не заразился. Парень я здоровый. У нас, в Гарце, в нашей деревне, все здоровые… До девяноста лет ходят сами, без палочек! Так что спасибо здоровью моему, из-за него, наверное, и выжил… И дальше надеюсь выжить! (допрашиваемый подмигивает, хрипло смеётся, кашляет)

К.: – Хорошо, я понял вас. И где же карта вашего старпома? В шлюпке и в его одежде её не нашли.

Л.: – Понятное дело – не нашли. Я знал, что рано или поздно вы об этом спросите… (допрашиваемый хитро улыбается, молчит, затем снова подмигивает). Но я хочу – гарантий. Тогда, конечно, расскажу – где… Понимаете?

К.: – Нет, я вас не понимаю. Каких ещё гарантий вы хотите? И что имеете в виду?

Л.: – Что имею в виду? Жизнь свою, конечно. Новую жизнь – в Штатах, под новой фамилией, и с солидным счётом в банке – вот что я имею в виду! Не держите меня за идиота – старпом-то сдох! Туда ему, конечно, и дорога – а документики-то, документики эти сверхсекретные!..