Птолемей и Таис. История другой любви. Книга вторая

Мидий, присутствовавший при этом разговоре в доме Фокиона, добавил:

– Софисты18 правы, утверждая, что больше прав и право на большую долю имеет сильнейший. Печально, но надо признать: наши лучшие времена лежат далеко позади, когда во главе нашей демократии стоял Перикл. Мы не смогли положить конец междоусобицам и хаосу, не смогли объединить Элладу под своими флагами, а Филипп смог! И Александр совсем не мальчишка, да еще маргид – дурачок, как его величает Демосфен. С 16 лет он участвовал в походах отца или правил страной в его отсутствие. Самостоятельно и весьма успешно он отразил нападение мэдов, пока Филипп был вне Македонии, да и при Херонее на своем крыле именно он разбил священную фиванскую дружину – лучшее греческое войско. Об этом нельзя забывать, если желаешь добра своему отечеству.

– Согласен с тобой, – добавил Демад, – времена изменились, это наши отцы управляли государственным кораблем, мы же – только его обломками.

К сожалению, не все в Афинах оказались такими благоразумными. Демосфен установил контакты с персидскими сатрапами в Малой Азии, что явилось прямым нарушением Коринфского договора. Не отставали и другие полисы: Амбракия изгнала македонский гарнизон, этоляне вернули изгнанников – противников Македонии, так же поступили Фивы и города Аркадии.

Александру пришлось действовать молниеносно, скрепляя разваливающийся на глазах союз. Он появился с войском в Фессалии, но действовал исключительно мирными средствами и убедил Фессалийский союз подтвердить его положение гегемона Эллады. Совершив трудный переход через горы, молодой царь расположился с армией в Беотии. Увидев армию Александра буквально под своим носом, Фивы и Афины одумались и прислали послов с извинениями за то, что не сразу признали Александра гегемоном. Царь принял их дружелюбно, и угроза новой войны миновала.

Слава богам!

Александр созвал новый конгресс в Коринфе, чтобы рассеять у греков всякие сомнения и лишить их возможности совершать необдуманные поступки, ссылаясь на неясность правовых норм. Так прогремела опасная гроза жарким летом 336 года, прогремела, но ушла без дождя.

А из Коринфа пожаловал в гости Птолемей, вырвался на целых двадцать дней. И Таис снова обрадовалась ему. На этот раз мужчине повезло больше, и их общение не ограничилось одними разговорами, но обогатилось жадным, щедрым и потрясающим общением плоти. За эти двадцать дней трудно было наверстать два года их скорее эпистолярных, чем физических отношений. Но Птолемей твердо намеревался сделать именно это. И у него получалось неплохо. Даже очень хорошо.

Его регулярные, умные, доброжелательные письма сделали свое дело, по ним Таис хорошо узнала Птолемея, привыкла и привязалась к нему, как к человеку. Она доверяла ему, а он – ей, и не боялся раскрыть кое-какие тайны македонского двора.

– У царей жизнь опасная: не знаешь, откуда ждать удара – от ближайшего окружения, самозваных претендентов или собственной семьи, – поделился Птолемей с невеселой усмешкой, вспомнив историю бабушки Александра. – Царица Эвридика, говорят, способствовала убийству собственного сына, царя Александра чтобы расчистить путь к власти своему возлюбленному и одновременно зятю Птолемею-Аоросу. Он стал регентом малолетнего Пердикки После трех лет регентства сам пал от руки подросшего Пердикки. Александр Пердикка ыли старшими братьями и предшественниками на троне Филиппа

– Бабка Александра убила сына, чтоб посадить на трон любовника? Не могу себе представить! – поразилась Таис.

– Есть такое мнение.

– Навет! Это противоестественно. Не могу поверить, правда. А ты ее знал?

– Конечно, я ее хорошо помню. Меня она не любила. Считала бастардом.

– Почему?

– Было мнение, что на самом деле мой отец – царь Филипп, и мы с Александром сводные братья.

– Ну, и насколько это правда? – поинтересовалась Таис.

– Навет, как ты выражаешься, – и Птолемей хитро усмехнулся.

Хотя, ему самому было приятно так думать. Этим возможным кровным родством он объяснял свое отношение к Александру. Он ему нравился еще мальцом. Хоть Александр был младше на четыре года, но Птолемей всегда признавал его главенство. И никогда не подтрунивал, как другие взрослые мальчики, тот же самый Филота, сын генерала Пармениона, лучшего друга покойного царя Филиппа. Филота любил его подразнить, все какие-то глупые розыгрыши выдумывал. Дурак, как будто не знал, что дразнит своего будущего государя. Птолемей в школе – а они все учились у Аристотеля – постоянно дрался с ним из-за этого. Да Филота и братьев своих третировал. Это сейчас попритих немного, отец его, видно, приструнил.

На этот раз царь отпустил Птолемея, даже так надолго. Выдумывать, что едет по делам, не пришлось, да и не имело смысла врать Александру. Он этого не переносил.

– Мне надо в Афины, надо позарез.

– Опять? – удивился царь, а потом с усмешкой прибавил: – Что, забыл, как Парфенон выглядит? Или уже всех красоток в Македонии перебрал?

Посмеялся, но отпустил. И вот он здесь, в доме Таис, в ее постели, а это в миллион раз лучше, чем даже на Олимпе. Его ожидание, титаническое терпение, все усилия втиснуться в ее жизнь окупились.

Птолемея раздражало только одно: наличие массы увечных животных в ее доме. Таис эту живность подбирала и выхаживала. Но что поделать – все люди со странностями, решил Птолемей. Александр тоже в свое время полудохлого щенка выходил и сделал из него лучшую собаку в Македонии. Без своей рыжей Периты ни шагу теперь. А эта история с неуправляемым брыкастым Букефалом! – О ней до сих пор говорят.

У Таис на правах хозяйки жила крикливая ворона с перебитыми крыльями, обитал один слепой и один кривой кот, под ногами мешалась древняя и тоже наверняка слепая черепаха. Птолемею так и хотелось поддеть ее ногой, но он сдерживался. Даже лицемерно вызвался наливать «уродке», как про себя называл ее Птолемей, молоко каждое утро, матеря ее при этом по-македонски. А ворон оказался не промах – говорящий. Сам выучил от Птолемея самое неприличное слово и выдал его Таис. Та удивилась: «Архип только и умел „Гер-р-о“ говорить. Здорово, что ты его научил. А что такое „марак“?» Пришлось соврать, что это по-македонски «ворон» и понадеяться, что она никогда не произнесет этого слова при македонцах.

Но все эти мелочи испарялись в одну секунду, стоило ему прикоснуться языком к ее бархатной коже, втянуть носом все ее вожделенные женские запахи, который вызывали в нем дрожь бешеного счастья и неутолимого желания. Казалось, он превращался в дикого зверя, готового заглотить свою добычу целиком, и боялся потерять над собой последний контроль, чтобы не закусать и не растерзать ее. Что это было за наваждение? И чем объяснить эту ее абсолютную, ей самой ненужную власть над ним? Что в ней было такого, чего не было в других женщинах? – Ничего! И почему же тогда?..

Двадцать дней пронеслись, а он так и не смог ответить на этот вопрос. Наоборот, запутался еще больше, увяз по самые уши, заболел ею неизлечимо. И не знал, как перенесет неотвратимую разлуку и когда увидит ее опять.

Таис плыла с Менандром в Эпидавр, город-здравницу на восточном берегу Пелопоннеса. Менандр направлялся в театр, где собирались ставить его прошлогоднюю комедию. Таис захотела сопровождать его. Пришлось пару дней добираться от острова к острову на чем придется. Вообще-то триера из Пирея доходила до Эпидавра за день, но не нашлось мест на судне, идущем прямо до места.

В последнее время Таис опять замкнулась; так уже было с ней, и Менандр прекрасно помнил то время. Таис снова отдалилась от него и от всего мира, стала недосягаемой и непостижимой. Ужасное состояние бессилия помочь. За последние три дня, кроме «да» и «нет», она почти ничего не говорила. И эта тоска! Менандр отвел глаза, когда их взгляды встретились. Казалось, он подглядывает в чужую душу, как в чужую жизнь через щелочку в занавешенном окне.

Таис никогда не принадлежала ему одному, Менандр всегда понимал, что он – один из нескольких:

«…И никогда, ни – вдруг,Не опустить мне рукНа море, на песок,На дюны твоих плеч…»

Она хотела иметь брата, и он стал ее братом, спасибо и на этом. Чем не завидная судьба? А ведь сколькие ему завидовали, и эта зависть поддерживала Менандра в те минуты, когда ему отчаянно не хватало роли брата. Нет, конечно же, он счастливый мужчина. Он знает ее характер, душу, тело. Характер у нее мягкий, душа – светлая, тело – бесподобное. Не зря Динон так держится за нее! Смотреть на это тело доставляло несказанное эстетическое удовольствие, обладать им… – не хватало слов, чтобы описать это неземное наслаждение, даже у него, хорошего поэта. Да, он знает ее, знает ее привычки, любимые блюда, любимые книги. Ее походку, смех, манеру кусать костяшки пальцев в волнении или расстройстве. Вот и сейчас не выпускает кулак изо рта. И он, такой любящий, такой понимающий, ничего не может для нее сделать.

– Тебе будет хорошо в Эпидавре, ты ведь любишь там бывать. (Она кивнула). И Асклепион, там такой целебный воздух. Тебя это взбодрит. (Она опять кивнула, глядя на свинцовые волны за бортом). А какие окрестности, особенно осенью, какие краски – роскошь. (Она кивнула и слегка улыбнулась). Ты не одинока, Таис, на свете столько людей, которым ты даришь радость. Ты ведь такая хорошая, тебя невозможно не любить. (Она равнодушно пожала плечами). И так хочется быть благодарным…

Таис, молча, взглянула на него.

– Будешь сидеть на репетициях на самом верху и проверять качество звука. Начитаешься всласть, ты же любишь. Насушишь грибов на всю зиму, как белка.

Таис представляла то, что говорил Менандр. Вот она сидит на верхнем ряду знаменитейшего в Элладе театра, куда, предпринимая многодневные путешествия, стекаются зрители со всей Греции. Но ведь какой это праздник для эллина – театр! Другой гордостью и славой Эпидавра был Асклепион, святилище бога врачевания Асклепия. Присутствие бога ощущалось во всем: казалось, достаточно вдохнуть чистейший воздух и всмотреться в гармонию окружающей природы, и все болезни отступят. Так и происходило на самом деле. Массажи, купания, сон в храме, гипнозы составляли большую часть лечения. В дар божеству выздоровевшие люди оставляли изображения своих излеченных членов и органов. А что оставит она, если выздоровеет здесь? Свою унылую душу?

Такую, какой она стала, нельзя не только любить, но даже уважать. Кому интересна зануда, не способная властвовать над своими настроениями? А где же характер, воля, женское обаяние, ум, наконец? Как-будто пелена начала спадать с ее глаз, когда Таис посмотрела на себя со стороны. Глупо и просто невежливо по отношению к окружающим так распускаться и запускать себя. Запустение вообще украшает только кладбище. Из любой ситуации надо выносить положительный опыт, иначе не сдвинешься с места. Таис приободрилась, разглядев дорогу, по которой она сможет вывести себя из хаоса. С благодарностью взглянув на Менандра, она проговорила совсем другим тоном:

– Спасибо, что мы едем в Эпидавр.

– Что?

– Хорошо, что мы едем в Эпидавр. Спасибо тебе, ты настоящий друг. – А потом серьезно добавила. – Я, видимо, немного больна… унынием. Я – Персефона, боюсь зимы, одиночества, разлуки… с миром.

– За каждой разлукой следует встреча, как за каждой зимой – весна. Думай о том, что в твоей власти подарить радость, – воодушевился Менандр.

– Кому?

– Нуждающимся в ней.

– А не-нуждающимся? – усмехнулась Таис.

– В радости нуждаются все; в тепле, в дружбе, в любви, в ощущении своего не-одиночества.

Таис задумалась. Ей так хотелось, чтобы Менандр оказался прав.

– Вот послушай: «Да будет жизнь твоя для всех других отрадой, дари себя другим как…» – он запнулся в поисках рифмы.

– …Как гроздья винограда! – подсказала Таис, улыбнулась и обняла Менандра.

– Не бойся зимы, зима еще не скоро, ее вообще не будет ни в мире, ни в душе. Мы можем ее перехитрить и поехать хотя бы на Крит или еще южнее, туда, где год завершается осенью.

– Не знаю, – Таис смотрела на море за спиной Менандра, – может быть, надо наоборот – идти на север, зиме навстречу, назло, наперекор… И вообще, я еще не видела по-настоящему, до пояса, заснеженного леса. Говорят, когда снег, небо ночью – розового цвета.

Менандр кивнул и понял, что боя он не только не выиграл, но еще и не принял.

– Ты еще рада, что мы едем в Эпидавр?

Но Таис уже не слышала вопроса.

Глава 3. Две осени. Эпидавр, Фивы, Дельфы. 336—335 г. до н.э.

Пребывание в Эпидавре растянулось на полгода. Время как будто остановилось: осень задержалась на два срока, и после нее сразу пришла весна. Таис опять не увидела снега. Менандр оказался прав: в этом году они обманули естественный ход времени и обошлись без зимы. Поездка в Эпидавр вполне оправдала себя – девочка выросла, но выздоровела ли она? Блуждая по Арголидским лесам, Таис немножко ощущала себя Артемидой. Страстью богини была охота, она заменяла ей все удовольствия жизни. Не любила мужчин богиня-дева. Значит, так тоже можно? Значит, можно.

Таис подружилась с одним из жрецов Асклепия по имени Креон, который посвящал ее в тайны лечебных растений. Таис восхищалась людьми, которые что-то хорошо умели или много знали, Креон был таким человеком. В медицине, как и в любом знании, существовали два уровня: общедоступный и тайный, к которому допускались лишь посвященные. Своим усердием и заинтересованностью Таис настолько завоевала доверие Креона, что он показал ей тайные приемы гипноза, внушения, с помощью которых в Эпидавре лечили больных.

Время проходило с пользой: Таис купалась в тени кипарисов в лечебной воде Фолосского бассейна, смотрела репетиции спектаклей в лучшем театре Эллады, читала старинные трактаты Гиппократа в храмовой библиотеке. Особенно запомнила Таис следующее высказывание великого врача: «Жизнь коротка, путь искусства долог, удача мимолетна, опыт обманчив, суждение трудно». Как верно каждое слово. Да, путь настоящего искусства долог. Например, как современна история несчастной Федры, написанная Еврипидом сто лет назад. Греховная любовь к пасынку принесла смерть и влюбленной женщине, и ничего не ведающему объекту ее любви – Ипполиту. Будучи ревностным поклонником одной лишь Артемиды, Ипполит недооценивал и не чтил богиню любви. За это Афродита отомстила ему, внушив его мачехе любовь, которую Ипполит с возмущением отверг. Разгневанная мачеха в сердцах оклеветала юношу перед его отцом Тесеем, который попросил бога Посейдона покарать преступного сына. Федра покончила с собой от горя. Если смерть Ипполита еще как-то можно было объяснить святотатством, непочтительным отношением к богине любви, то за что Афродита наказала неповинную Федру? И чем! – Любовью и смертью. Логика бессмертных поистине непостижима!

Возвращаясь в сумерках по кипарисовой аллее домой, Таис и Менандр обменивались впечатлениями об игре актеров и пьесе. Стемнело, восхитительно пахло осенью, ее ядреной свежестью, дымом костров, сыростью прелой листвы. В душе Таис царили грусть и очарование магией искусства, человеческим гением. Театр всколыхнул ее чувства.

«Не надо, чтоб люди так сильно друг друга любили.

Пусть узы свободнее будут

Чтоб можно их было стянуть и ослабить.

Все в меру; и мудрые скажут – все в меру».

Как будто все верно, но только как следовать мудрым советам пожилой кормилицы Федры? О любви в меру не пишут книг, в меру умный оратор не способен увлечь массы, а средней храбрости муж не становится героем. Хотя, что касается здравого смысла, то мудрые правы – все в меру. Мера просто у каждого своя.

Из Афин Таис переслали письмо от Птолемея, которое она с жадностью прочла: «Наша жизнь по приезде закипела, как никогда. Дома не бываю, все в лагере, а там – бесконечные учения. Александр способен бодрствовать сутками, и того же ожидает от нас. Будь на его месте кто-то другой, он бы давно натолкнулся на ропот за бесконечную муштру, но он – на своем месте. Надо видеть, какой восторг охватывает солдат, когда в знак удовольствия от их успехов он снимает шлем перед строем и я, сам того не замечая, присоединяюсь к ним, исполненный единственным желанием – отдать жизнь за него. К дисциплине и послушанию, привитым еще Филиппом, прибавилось что-то новое – преданность и почти физически ощутимая любовь, которая делает чудеса. Я испытываю гордость за то, что я – часть грандиозного и могучего целого. И удивляюсь таланту Александра раскрыть в других внутренние, еще дремлющие силы и способности. Скоро, с первыми днями весны мы выступим в поход на север, во Фракию. Мы просто рвемся в бой, как свора псов на охоте, учуявших добычу. Александр, конечно, хочет в Азию, но, не усмирив северных соседей – фракийцев и не проверив пополненную армию в деле, он не может начинать войну с Персом. Я, как все, уверен, что поход будет удачным и покроет его имя славой. Я целую тебя бессчетное количество раз…» – дальше она читать не стала.

Менандр здорово изменился, он много писал. Когда он сочинял, его глаза становились растерянными, лицо озабоченным или злым. Раньше в такие моменты оно принимало заговорщически-хитрое выражение, вот, мол, я вам сейчас покажу! Сочинительство мучило его, не приносило радости, как раньше, но без него он не мог, оно стало его тяжелой потребностью.

Он изводил себя в палестре, которую раньше презирал, как обитель бездельников и напыщенных богатых юнцов. Оказалось, что в этих самоистязаниях можно найти свою радость – пусть даже только мышечную. Физические упражнения дали свои плоды – он возмужал, окреп. С Таис он оживал, не желая усложнять ей жизнь своими трудностями, значит, из любви к ней. Любовь никуда не делась. Она жила неистребимая. Любовь не принесла ему счастья. Таис понимала его, но не могла утешить. Они остались родственными душами – братом и сестрой. Таис чувствовала себя виноватой в невозможности дать Менандру счастье, а он себя в том, что ждал его от нее, не имея на то никакого права.

Хоть умирай от жажды,Хоть заклинай природу,Но не войдешь ты дваждыВ одну и ту же воду.И в ту любовь, котораяТечет, как Млечный путь,Нет, не смогу повторно я,Покуда жив, шагнуть.

…Накрапывал весенний дождь, блаженно вечерело. Свежий изумруд травы в мановение ока покрыл окрестные просторы. Овцы радовались, хотя трава не переводилась круглый год, но все же эта – весенняя – была особенно сочной и зеленой. На ее фоне трогательно смотрелись голые колючие гранатовые деревья с поклеванными птицами прошлогодними растрескавшимися плодами. Такое разительное соседство старого и нового. Таис поняла, что настала пора возвращаться в Афины.

Она села на колени к Менандру, лицом к лицу, посмеялась ему в ухо, поделилась планами возвращения блудной дочери к родному очагу и к самой себе, а про себя подумала, что уже целую вечность не держала Менандра в объятиях, и что это приятно. Замечательно приятно. И тот ее обнял, что-то говоря про Афины. Таис не слушала, но отмечала, как руки Менандра наливаются силой и все крепче прижимают ее к себе. Да, это приятно, это хорошо, это кружит голову, будоражит тела, это то, что она всегда любила. Ей стало трудно дышать полной грудью, которую она опять начала чувствовать. Потянув воздух носом, Таис вдохнула запах мокрой земли, свежей травы, человеческого тела, его и своих волос. Затуманенным взором посмотрела на мокрый луг и подумала, что хорошо жить и хорошо, что весна и так много жизни впереди. А в ней – всякого, всякого. И все еще будет…

Здорово оказаться дома после долгого отсутствия и всему обрадоваться: кобылкам своим, лучшим в мире, качелям, ванной, разрисованной в критском стиле, просторной кровати, застланной рукодельной накидкой, плодом борьбы с унынием. Свежим взглядом окинув жилище, Таис осталась довольна своим отменным вкусом и прилежанием.

Тепло установилось почти летнее, несмотря на всего лишь месяц-март. Так всегда в Афинах – жарко и еще жарче. Зато, как все буйно цвело и благоухало! Таис обошла свой садик, жадно перенюхала деревья и кусты, частично взяв на себя работу пчелок. Как раз зацвели гиацинты, и можно было сойти с ума от их ароматов. Закатом она насладилась в одиночестве и душевной гармонии; час сидела на веранде, ни о чем не думала, только наблюдала, как уходит солнце, как меняется небо, воздух и весь мир. Что надо еще для счастья – любоваться вечерней зарей – и больше ничего.

На следующий день, встретившись с Геро, Таис в очередной раз удивилась ее красоте, оригинальности мыслей, живости и меткости ее рассказов и порадовалась, что в ее жизни есть такой замечательный необыкновенный человек. Как важно осознать и прочувствовать, что существование такой подруги – не данность, а настоящий подарок судьбы, заслуживающий ежедневной благодарности. Девушки проговорили целый день, а к вечеру выбрались на Акрополь. Таис принесла подарки Афине и Зевсу как привозят домашним сувениры из путешествий. Как всегда, ее охватил и подавил восторг от созерцания великолепного мраморного чуда, парящего над городом и как-будто над суетным миром. Таис обняла колонну, устремила взгляд в сторону Пирея, где над блестящим морем садилось солнце, заплакала и решила, что не будет больше ничего желать, ибо у нее есть все, что нужно для счастья.

Спускались к Керамику по крутому, заросшему диким кустарником восточному склону уже в густых сумерках.

– Уж и не знаю, какие выводы мне делать из того, как снова загорелся взгляд Менандра, – осторожно начала Геро.

– Ты делаешь правильные выводы.

– Значит, решила-таки лучше иметь синицу в руке, чем журавля в небе.

– И в руке, и в небе… Небо – небом, моей власти там нет. Ну, а Менандр знает меня и достаточно умен, чтобы понимать, что я не держу птиц в неволе.

– Он влюблен и не хочет, чтобы его отпускали.

– С каких пор ты в защитниках у Менандра? – притворно возмутилась Таис. – Скажи мне лучше, что будут носить этим летом? – Они рассмеялись и побежали вниз, распугивая важных акропольских котов.

В конце лета начались новые брожения: откуда-то пришли абсурдные слухи, что Александр то ли ранен, то ли погиб в Иллирии19, куда он направился после успешного поход во Фракию20. Таис была непоколебимо уверена, что с Александром ничего не случилось. Зато на Демосфена, Хоридема и их единомышленников нашло какое-то наваждение. С трибуны народного собрания они своим ядовитым красноречием снова сбивали народ с толку, призывая его подняться на борьбу с теперь уже достоверно мертвым Александром. Таис мучили самые недобрые предчувствия. Подобно троянской пророчице Кассандре, она видела всю бессмысленность и преступность действий партии Демосфена и не понимала, почему это не ясно всем остальным так, как ей.

Кошмарный сон повторялся в третий раз! Сначала при Филиппе, перед ужасным поражением при Херонее, потом после его убийства, когда Демосфен так же подстрекал греков расправиться с волчонком-Александром. Тогда, год назад, Александр повел себя миролюбиво, и все обошлось без крови. Зачем афиняне испытывают судьбу в очередной раз, почему они не извлекли необходимого урока?

Демосфен так верил в смерть Александра и так хотел убедить в ней афинян, что с подробностями очевидца описывал его мертвое тело. Хоридем же ездил по демам21 и полисам Эллады, призывая греков к борьбе и обещая поддержку Афин. В народном собрании день и ночь шли словесные баталии. Все бурлило и волновалось, кое-где уже взялись за оружие. В Фиванской крепости Кадмее осадили гарнизон Александра, и Фивы официально заявили о вступлении в союз с Персией против македонского царя. Таис с жутким чувством неотвратимости ощущала приближение катастрофы.

И она грянула осенью 335 года. Да еще какая! Сотрясла и повергла в ужас всю Элладу.

В немыслимо короткий срок – за две недели – Александр с армией через горы, непроходимые леса и реки прошел из Иллирии в Среднюю Грецию и стал под стенами Фив на равнине Иолка22. Это было святое место, где воины знаменитой фиванской священной дружины приносили клятву верности и любви друг к другу и родине. Царь направил послов в город, обещая простить фиванцев за их откол от Панэллинского союза, если они выдадут зачинщиков, тем самым, дал им возможность мирно уладить конфликт. В ответ фиванцы, убежденные в неприступности своих стен, перебили македонские дозоры и нагло потребовали у Александра выдачи его генералов. Александр шутку не оценил. Он блокировал Афинские ворота, перекрыв связь с Аттикой. Но помощь оттуда не спешила; афиняне, отрезвленные его молниеносным маневром, прикусили языки и локти и предоставили фиванцев их судьбе.

Атака македонцев была столь мощной, что фиванцы не успели закрыть ворота за отступающими гоплитами23, чем воспользовались македонцы и их союзники. К несчастью, ситуация за стенами города вышла из-под контроля Александра. Фокиняне и платейцы, лишь недавно присоединившиеся к армии Александра в качестве союзников, начали погромы. Они являлись ближайшими соседями могущественных фиванцев, настрадались от них и люто их ненавидели. Город был разграблен, много беззащитных жителей истреблено. Александр не сумел предотвратить ситуацию, но как умный человек вынес урок из случившегося: он никогда не поведет за собой солдат, в преданности и послушании которых не будет уверен.