Птолемей и Таис. История другой любви. Книга вторая

На следующий день, рано утром, с балкона Фокионова поместья Таис наблюдала, как делегация македонцев верхом и на повозках направлялась восвояси.

– Впереди на черном Букефале12 царевич Александр, – пояснил Фокион. – Жаль, что ты с ним не познакомилась. Он интересный парень и очень мне нравится. Я уверен в его большом будущем.

В сером туманном воздухе процессия шагом тянулась вдоль заиндевелых полей и темных озябших рощ. Жухлая, покрытая инеем трава, хрустела под копытами. Рассветный воздух пах зимой. Голые черные ветви деревьев создавали неповторимые по красоте и грусти узоры на фоне бледного небосклона. По пригоркам сонно бродили черномордые и черноногие овцы. На полях еще дремал ночной туман.

– В Македонии сейчас снег, Александр вчера рассказал. В горах чуть не по пояс…

– Я никогда не видела настоящего снега, как жаль…

– Счастливая, ведь это удовольствие у тебя еще впереди. Это очень красиво, тебе понравится. Все белое и чистое, поразительная тишина, черные стволы деревьев, запорошенные ели. Вечером небо кажется розовым, и ночью не бывает совершенно темно.

За ворота усадьбы Фокиона вышли работники и рабы, переполошившиеся при виде македонского отряда. Всадники еще немного проехали через поле и скрылись в лесу.

Остаток этого серого, холодного дня Таис провела в доме: сидела перед очагом, пила теплое молоко с медом, отрешенно рассматривала языки пламени и ни о чем не думала. Вечером приехал Фокион, и первое время им было тяжело вместе, а потом в нем снова взяла верх слабость, а в ней – жалость. Два одиноких человека унылой, неприветливой зимой…

– Ты не просто хандришь, девочка моя, ты больна. Ты уже третью декаду такая горячая. Что с тобой?

Фокион подробно рассказывал о переговорах, трезво описывал истинное положение вещей, делился впечатлениями о Филиппе, этом бесстрашном рубаке, хитром политике и щедром, компанейском человеке. Его планы освобождения греческих городов Ионии13 от персов обещают немалые выгоды и отвечают интересам всех эллинов, как бы они ни делали вид, что это не так.

Потом, после ужина читал ей вслух, в том числе Алкея:

«Дождит отец Зевс с неба ненастного,И ветер дует стужею севера;И стынут струйки дождевые,И замерзают ручьи под вьюгой.Как быть зимой нам?Слушай: огонь зажги,Да, не жалея, в кубки глубокиеЛей хмель отрадный, да теплейПо уши в мягкую шерсть укройся».

Таис усмехнулась совпадению настроений, а Фокион принес вино прошлого года, и они последовали этому так кстати пришедшемуся совету. Таис впервые в жизни напилась допьяна.

Ночью же ей снилось, что она беззвучно и легко скачет на Букефале, почему-то обнимает незнакомого, чужого человека – Александра и с умиротворенной улыбкой прижимает голову к его плечам, а вокруг тихо и торжественно падает снег, и так ей хорошо! Так невыразимо хорошо! Блаженное тепло и покой царят в ее душе и теле, и не будет им конца и края…

Прошла зима. Ожила божественная Персефона, а вместе с ней и Таис. Жизнь потекла по старому руслу – с Геро и остальными членами «семьи» Таис. Лишь с прекрасным панкратистом Мидасом пришлось расстаться. Таис в первый раз удалось сказать безжалостное «нет». Отвергнутый бедолага, пытаясь заглушить душевную боль, с рвением отдался тренировкам, готовясь к олимпийским победам на славу родного полиса. И Таис почти вернулась к своей прежней жизни. Старалась радоваться каждому новому дню. С обязательной улыбкой вставала на рассвете, ложилась на закате. Она была дома, в кругу своих близких, и это немало. Это было то, что было всегда, а будет… – да все еще будет!

Отметили Великие городские Дионисии с их соревнованиями певцов и музыкантов, театральными представлениями. Благодаря знакомству со многими хорегами14, Таис и Геро удавалось присутствовать даже на комедиях, куда женщин из моральных соображений обычно не пускали. Таис обожала театр, знала многих актеров и жалела, что женщинам невозможно заниматься таким интересным делом. Как, впрочем, и многими другими интересными делами. Иногда ее бытие гетерой казалось ей похожим на актерское ремесло. «Какую роль играю я в этой комедии или трагедии под названием „Моя прекрасная жизнь“? Моя ли это роль? Я правильно живу, я на своей стезе?»

Наступило лето. На полях зазолотились колосья, среди волнующегося моря ржи пламенели маки, носились суетливые ласточки, в дубовых рощах куковали упрямые кукушки. А когда на небе взошла собачья звезда Сириус, установилась ж-жуткая ж-жара. Именно об этом жужжали все жуки на ухо Таис, которая почти все время проводила на море, в своей любимой стихии, в сладостном безделии: роскоши, неге и покое… Что надо еще для счастья? Ни-че-го.

Менандр сидел в тени песчаного обрыва и писал. Загорелая, перепачканная песком Таис рыла каналы и водохранилища на берегу и сажала туда пойманных крабов. Так играла она еще девочкой, когда ее семьей была бабушка. Интересно, так, наверное, играют все дети, особенно мальчики.

– Менандр, ты в детстве рыл каналы на берегу?

Менандр не ответил, позвал ее и протянул свиток исписанной кожи: «У меня тут есть кое-что для тебя». Таис обтерла руки об себя, села рядом, привалилась к его груди и принялась читать.

«В начале не было ни мира, ни тебя, ни моря, ни песка.Дышал туман, клубились облака.Кто создал нас, как появился мир?Кто океан раскрыл, откуда ты взялась?Наверное, тебя принес дельфин или морской конек, и ты,Раскрыв свои глаза, размером в горизонт,Рассматривала мир и море, и песок.И океан был создан для того,Чтоб путь услать тебе подводною травой.И мир был создан только для того,Чтоб сотворить и показать тебя».

– Это очень хорошо, – сказала Таис наконец, чтобы что-то сказать.

Это было больше, чем хорошо, и больше, чем она хотела слышать от Менандра. Извини, Менандр, не надо, я не могу… Прищурившись, Таис смотрела на свои песочные сооружения, и ей привиделось, что кто-то возится там, в песке – белокурый румяный мальчик Эрос с разноцветными, переливчатыми, как опалы, глазами.

В конце жаркого пыльного лета до Афин дошли известия о скандале в царской македонской семье. О разводе Филиппа с Олимпиадой, об отъезде оскорбленной Олимпиады к брату – эпирскому царю, о новой женитьбе Филиппа и его ссоре с Александром. Гадали, пойдет ли Александр на открытый конфликт с отцом.

Таис, как никогда, ждала письма от Птолемея, который, вопреки ее первоначальным сомнениям, аккуратно писал. Так она узнавала подробности из первых рук.

Филипп имел четырех побочных «жен» и столько же внебрачных детей, но его любвеобильность никогда не доходила до того, чтобы лишить Олимпиаду положения царицы и единственной официальной супруги. На этот раз дело обстояло иначе – в сорок пять что-то ударило царя в ребро, Филипп потерял голову, влюбился и женился на молодой Клеопатре, племяннице влиятельного князя Аттала. Аттал на свадебном пире провозгласил тост, чтобы от этого брака родился законный наследник, намекая на то, что Александр по матери – эпирянин. Александр взорвался: «Значит, ты меня ублюдком считаешь, собака?» и в гневе ударил Аттала. Пьяный Филипп разозлился не на Аттала, а на Александра, даже поднял на него меч, но не удержался на ногах и упал. «Этот человек собрался дойти до Азии, а не в состоянии пройти от ложа к ложу…» – презрительно бросил царевич. На следующий день он удалился в Иллирию, землю воинственных соседей или в Эпир, этого Птолемей точно не знал.

Птолемей считал, что Филипп будет искать примирения с Александром, потому что любит его. Хотя странно: почему он так оскорбил сына, которым всегда гордился. «Сына, ищи себе другое царство, Македония для тебя мала», – часто повторял он. Кроме того, Александра любит армия, и с этим Филипп должен считаться. Птолемей не сомневался, что Александр никогда не начнет войну против отца, для этого он слишком благороден. В Александре Птолемей был уверен больше, чем в Филиппе. Но он знал, что Филипп в трезвом состоянии никогда не поступит нетрезво.

Получилось так, как предсказал Птолемей. Филипп долго уговаривал Александра вернуться в Македонию, пошел на многие уступки – услал из Пеллы злополучного Аттала, частично вернул Олимпиаде ее прежнее влияние, в знак примирения согласился отдать родную сестру Александра Клеопатру за ее эпирского дядю – царя Александра, скрепив еще и таким образом две династии. Страсти улеглись, но трещина осталась, о прежних доверительных отношениях не могло быть и речи. Александр по-прежнему находился между матерью и отцом – двумя огнями, которые воспылали еще ярче. Когда уходит любовь, часто приходит ненависть.

Новые недоразумения не заставили себя ждать. Зимой вышел следующий скандал: на этот раз в связи с намерением Александра, – не серьезным, больше провокацией, – жениться на карийской принцессе, которую сватали за Арридея, сводного брата Александра. Филипп же усмотрел в этой шутке злой умысел и дурное влияние друзей и отправил их в ссылку. Птолемей, от которого Таис узнала эту историю, выбрал местом ссылки Афины.

Так они увиделись снова спустя полтора года.

Таис была дома, отходила от аборта. Динон, виновник ее состояния, чувствовал себя последним негодяем, и Таис приходилось утешать его больше, чем ему – Таис. Ничего нового, таковы мужчины – хуже детей. В таком виде застал ее Птолемей.

Таис даже не сразу узнала его, черного и запыленного с дороги. Она неимоверно обрадовалась; стянула красную фракийскую шапку с его головы, вытерла ею грязное лицо, взяла его в руки и крепко поцеловала. А он чуть не задушил ее в объятиях, так, что Таис даже застонала. Узнав, в чем дело, Птолемей с видимым усилием подавил свой порыв. Как бы то ни было, они провели несколько дней в …разговорах. Птолемей, несомненно, рассчитывал на большее, но бесчувственной старухе судьбе было угодно именно так обставить их вторую встречу.

Таис узнала все о царской семье, интригах, расстановке сил, об Александре. И о том, что Птолемей удачно женился на Эвридике, дочери Антипатра – одного из виднейших генералов Филиппа. Он уже стал отцом и страшно гордился своим первенцем Птолемеем. Про себя же Таис подумала, что, несмотря на молодую жену и ребенка, который доставляет ему столько радости, он, сломя голову, пользуясь первой же возможностью, едет в Афины, к ней. Бедный Птолемей…

Надо отдать ему должное, поговорить с ним было интересно и, вообще, Таис нравилось его общество. Он трогательно заботился о ней, со знанием дела хозяйничал в доме и даже на кухне – к великому изумлению кухарки Таис, которая таких мужчин еще не видывала. Он предупреждал каждое желание Таис, выводил ее в сад подышать, подтыкал одеяло, чтоб она невзначай не простудилась, грел ей на ночь молоко, даже рассказывал сказки на сон грядущий. Он умел настроить людей к себе и умел подстроиться к ним. Было видно, что Птолемей любил во всем основательность. Несмотря на свои молодые годы, он производил впечатление надежного человека, хорошего хозяина и заботливого семьянина. На него можно было положиться. Таким было тогдашнее впечатление Таис, и с годами оно только подтвердилось.

Сейчас же Таис чувствовала себя уютно, как девушка, окруженная заботами старшего брата, а, может быть, и мужа. Что-то было в том, как Птолемей бродил по ее дому, брал ее книги, ел с ее тарелок, купался в ее терракотовой ванне, выезжал ее лошадок. В том, как умиротворенно смотрел на нее, когда она убирала его длинную челку со лба. Чужой человек, чужой муж, отец чужого ребенка, а рад подать и принять, и все – за «спасибо».

Птолемей уехал, и Таис опечалилась. Она решила, что стоит присмотреться к македонцу получше. Может, с ним она найдет то, что так смутно и невнятно ищет ее душа. Что мучит ее каждую зиму? – этого не знал никто, а меньше всего она сама. Может, Птолемей сможет вывести ее из потемок растерянности, апатии и беспричинной тоски? Может, ей самой стоит сменить горизонты, например, поехать в Македонию? Все рассказывают, какая это красивая страна. Почему у нее ни к чему не лежит душа? Как будто ей девяносто лет, все попробовано, прожито и прочувствовано, все утомило и надоело, и уже ничто не способно увлечь и осчастливить ее. Как стыдно и противно!

Часто женщины любят свою мечту, а не реального человека, и в своей воображении доводят его до идеала, ибо там, где нет желаемого в действительности, на помощь приходит фантазия. А потом, узнав своего спутника таким, каков он есть в действительности, не могут простить ему своего разочарования. Но Таис верила, что с ней так не случится: она видела Птолемея таким, каким он был, и то, что она видела, ей вполне нравилось. Они не виделись так долго, а он влюблен, как в первый день! Пишет по письму в декаду, по нему можно сверять календарь. Присылает подарки с каждой оказией, и не приезжал до сих пор только потому, что действительно не мог! Такие мужчины на дороге не валяются, как говорила кухарка Таис. Это огромная редкость, следовательно – ценность. А ценное надо ценить!

После отъезда Птолемея на Таис снова нашла апатичная задумчивость, средства от которой не знал никто из ее окружения. Ей все казалось давно изученным, надоевшим, «ее» люди – скучными и неинтересными до такой степени, что их достоинства приходилось раздувать, чтобы можно было их за что-то любить. День походил на день – ничего нового, вчера – как сегодня, и завтра – как сегодня и вчера. Никаких иллюзий, ожиданий, надежд. Не просто на чудо, хотя бы на что-нибудь, способное заинтересовать и сдвинуть с места ее застывшие чувства. Эти приступы удушья от скуки были настолько сильными, что казалось, их нельзя пережить. Несколько дней она промучилась с собой, а потом потихоньку-полегоньку начала собирать себя, как кусочки разбитой пелики15, которые действительно лежали у нее на кухне за очагом пару дней неубранными.

По необъяснимым причинам Таис вдруг увлеклась Египтом. Она ходила в храм Исиды набираться древней египетской мудрости – слушала рассказы главного жреца, пытаясь постичь тонкости загадочных культов. Училась танцевать храмовые танцы, открывала тайны их медицины. Возобновила посещение философских школ, куда ее пускали вопреки обычной практике, удивляясь ее неженскому стремлению подружиться с мужской мудростью.

Недалеко от ее дома за Дипилонскими воротами располагалось излюбленное место отдыха афинян – роща Академа с гимнасием и садом, с жертвенниками богам и героям и святилищем Афины. Там находилась Академия Платона, которой сейчас руководил его ученик Ксенократ. Дольше приходилось добираться до Ликея, расположенного за Диохаровыми воротами на востоке Афин. Зато вознаграждением за долгий путь служила прекрасная вода в ликейских источниках, особенно в источнике героя Панопса. Там же неподалеку находился и третий крупнейший афинский гимнасий – посвященный Гераклу Киносарг. Там молодые афиняне обучались риторике и философии, занимались спортом, военными искусствами, ибо в совершенствовании своего тела и духа видели греки основное назначение жизни свободного гражданина. Благо, что всю черную работу выполняли рабы; даже самый бедный афинянин имел хотя бы одного раба.

Когда оставалось время, Таис ходила в танцевальные группы, где разучивала танцы различных регионов Эллады. Даже попытала себя в акробатике. Все это казалось странным, ведь в глазах простых артистов Таис была женщиной, достигшей несравненно большего по сравнению с ними – она имела влиятельных «друзей», была знаменита и уважаема, и вполне могла бы почивать на лаврах. Таис не вступала с ними в разговоры, старательно выполняла все движения и пыталась найти в этом удовольствие. Она сознательно нагружала себя так, чтобы не иметь ни сил, ни времени на размышления о жизни и о себе. Несмотря на то, что она постоянно была среди людей – «своих» и чужих – она чувствовала себя одинокой и непонятой.

«О, боги! Почему я не могу быть счастлива, как раньше? Почему я больше не люблю этих людей? Даже Геро? В душе ищу в ней изъяны? Мне девятнадцать лет, я взрослый человек, должна уже что-то уметь и понимать в жизни. Почему я не в состоянии освободиться от этого настроения, каприза?

«Почему же не приходишь ко мне ты, возлюбленный мой!?»

Эта строка – Исида тоскует по Осирису16, постоянно приходила ей в голову. Эсета и Усир – так их называют египтяне – брат и сестра, муж и жена, первые цари на земле, своими благодеяниями завоевали любовь людей и зависть Сета-Сутеха, брата Усира, который, в конце концов, убил его. – Как мало изменились люди! Любовью, преданностью и волшебством Исида дала вечную жизнь своему возлюбленному и сошла с ним в загробное царство, где Осирис стал владыкой душ мертвых. Таис уже прошла посвящение, великие мистерии, страшное и захватывающее испытание, и стала жрицей. Пока это оставалось ее тайной.

Всему приходит конец, пришел конец и зиме. Таис облегченно вздохнула – перезимовали – и новыми глазами посмотрела на мир. Да и мир стал новым. По-новому цвели деревья и кусты в ее садике, полянка была усыпана новыми крокусами и нарциссами, даже «старая» кошка Медея выглядела невестой. Радость весны оживила мир – жизнь шевельнулась, двинулась и пошла, набирая ход.

Конечно же, очередные сногсшибательные новости опять пришли с севера. На этот раз это была очень грустная сама по себе, но радостная для основной массы афинян и греков новость об убийстве царя Филиппа на свадьбе его дочери.

Демосфен и его сторонники, придерживавшиеся после поражения при Херонее и образования Коринфского союза выжидательно-враждебной позиции, возликовали. Они снова вознадеялись сбросить ярмо Македонии и занять ведущее положение в греческом мире. Демосфен в своей ненависти дошел до того, что нарушил траур по своей умершей накануне дочери и в праздничных нарядах явился в народное собрание. Он предложил установить венок славы убийце Филиппа Павсанию, чем возмутил многих афинян. Фокион отговаривал афинян от опрометчивых действий, утверждая, что со смертью Филиппа в македонской армии стало только одним человеком меньше. Демосфен же был уверен, что от волка Филиппа мог произойти только волчонок Александр. Поэтому призывал к отколу от Коринфский союза.

Таис с тревогой следила за словесными баталиями между сторонниками и противниками Македонии, которые рисковали вылиться в настоящие баталии – истерия и национализм нагнетаются неимоверно просто и быстро. Эсхину, Демаду и Фокиону приходилось тратить массу усилий, чтобы сдерживать опасную волну ложно понятого патриотизма. Таис пропадала в разных собраниях, пытаясь уяснить, куда дует ветер, и ждала известий из Македонии. Что в многочисленных слухах было правдой, что – домыслами?

В конце лета войсковое собрание утвердило Александра царем в неполные двадцать лет. Участники покушения на Филиппа, подкупленные, якобы, Дарием – новым царем Персии, были казнены по приказу Александра. Говорили, что заодно он убрал всех возможных претендентов на трон. Таис становилось дурно от мысли, каким морем крови сопровождалось его вступление на престол. Некоторые даже считали, что заговор организовала Олимпиада и не без ведома Александра. В это Таис не могла поверить! Она склонялась к мнению Фокиона, что в покушении замешано персидское золото. В истории Эллады персидские деньги не раз играли свою зловещую роль.

Новый царь царей Персии Дарий сам пришел к власти по трупам. Взойти на престол ему помог могущественный евнух Багой. Два года назад Багой убил царя Артаксеркса, а в этом году – его преемника Оха, расчистив путь своему ставленнику, сатрапу Армении, ставшему Дарием III Кодоманом. В благодарность за помощь новый царь убрал самого Багоя. От такого человека можно было ожидать всего, в том числе финансирования убийства Филиппа – организатора похода отмщения против Персии. Первые греко-македонские контингенты уже успешно продвигались по Малой Азии, и Дарий вполне мог решить прекратить компанию одним махом, убив ее блестящего предводителя.

В таких треволнениях – тревогах и волнениях – прошла весна и лето.

Поздно вечером Таис и Геро возвращались с симпосиона по спящим Афинам. Было тихо, лишь изредка лаяли собаки. После изнуряющей дневной жары с ее пылью и вонью, руганью раздраженных зноем и сутолокой афинян, воздух очистился, и можно было продохнуть и насладиться тишиной. Луна и звезды ярко горели на небе, как будто свет снаружи пробивался в прорези темного мешка, где находились Таис и Геро.

– Давно, моя дорогая Таис, мы не говорили по душам, – начала издалека Геро, видя, что Таис расслабилась и, может быть, раскроется перед ней. – Ты была замкнута, и мне казалось, что ты не любишь и не доверяешь мне больше. Это печалило меня, не скрою, но я молчала и ждала лучших времен.

– Нет, что ты, почему же больше не люблю…

– Я вижу, ты мучаешься, ты стала другой, после того, как два года назад… Но это не Птолемей, даю руку на отсечение.

– Ты права, – призналась Таис после некоторого молчания.

– Милая Таис, я очень ценю нашу дружбу, так как она единственная в своем роде. Обычно любая женская дружба рушится в считанные минуты, стоит появиться мужчине. А если влюблены в одного, то и того хуже – переходят дорогу, ненавидят, мстят, идут на подлости. Все мне знакомо. Нас же боги миловали и, надеюсь, будут миловать впредь. Не раз, обжегшись и кое-что поняв в жизни, я решила, что проживу свою жизнь легко и спокойно – без страданий и любви, что в принципе одно и то же. Я ужасная реалистка. От мужчин многого не ожидаю и мнения о них невысокого; жалею их, иногда презираю, но всегда отношусь хорошо. И они меня любят. Все в итоге довольны.

Девушки улыбнулись.

– Даже у самых близких людей должны оставаться свои тайны, – продолжила Геро. – Полного слияния душ и полного взаимопонимания, наверное, вообще не бывает, даже между женщинами. Два года я думала над этим и теперь говорю об этом вполне спокойно. Я смирилась с этой мыслью, слава богам, которые вразумили меня. Надо уметь радоваться реальным вещам и примиряться с их потерей. Смирение – великая вещь. Я смирилась с тем, что у тебя есть свои тайны. Надо отпустить себя прежнюю. Я отпустила, и мне стало легко. Теперь надо что-то придумать, чтобы и тебе стало легче.

– Да нет у меня от тебя тайн. Или, если есть, то это тайны и от меня самой! Я много думала об этом разного, в зависимости от настроения, количества оптимизма или тоски. Я знаю, пока ты печалишься или скучаешь – жизнь проходит! Проходит зря и проходит мимо… А мы все – не оливы, прожить 300 лет нам не удастся. Умом я понимаю: надо жить и радоваться каждую минуту, а не ждать чего-то в будущем. Надо ценить сегодняшний день, не терять времени зря, надеясь, что счастье – впереди. Но иногда мне так тяжело этому следовать. Ты бы знала, как я ненавижу себя за эту слабость, безволие. – Я ведь не такая! Как-будто я себя забываю, теряю…

– Ненавидеть себя нельзя ни в коем случае! Предоставь это другим, – усмехнулась Геро.

– Спасибо за поддержку, – вздохнула Таис и кротко взглянула на подругу своими серыми лучистыми глазами.

– Ах, бедная ты моя…

На следующий день, отбыв службу в храме Исиды, Таис погрузилась в себя и перебирала в памяти то, что услышала накануне от Геро. Прохлада и сумрак храма помогали ей навести порядок в мыслях, и она была благодарна остальным жрецам, которые оставили ее в покое, думая, что она общается с богами.

Она действительно размышляла о них. Не зря поклонники Осириса и Исиды утверждали, что люди – это смертные боги, а боги – это бессмертные люди, и божественное присутствует в людях в те или иные моменты их жизни. Таис часто размышляла о том, что разные культы имеют так много общего, как-будто речь идет об одном. Может, правы орфики17, считая, что бог – един, но боги – разнообразны. Осирис – бог света, и Орфей исцелял светом… Исцелите меня, кто-нибудь! У меня ведь все есть, у меня же все хорошо. Что меня мучит? Может, мне тоже просто не хватает света? Тепла, лета, моря?

Теперь на каждом углу, пиру и в любой компании возникали разговоры о Македонии и планах Александра. Фокион, как и другие политики реалистического крыла считал, что Александра нельзя недооценивать и, тем более, провоцировать.

– Если Александр жаждет мира, надо дать ему мир, положить конец раздорам в Элладе и увести войну на Восток, в Персию. Пусть он там завоюет славу, к которой так стремится. Двести лет мечтала Эллада расправиться со своим заклятым врагом Персией, от которого претерпела столько несчастий. И только сейчас эта мечта так близка к осуществлению. Да, Александр стремится к славе, нет лучшей доли для любого эллина, чем покрыть себя честью и славой. В этом стремлении Александр – истинный эллин, хотя его злопыхатели пытаются утверждать обратное. Меня упрекают, что я не желаю добра своему афинскому отечеству, отговаривая афинян воевать против Македонии. Но я скажу: или умейте побеждать, или умейте дружить с победителями.

Демад согласился с Фокионом и привел в подтверждение высказывание Сократа, известное каждому школьнику: «Если мы переправим в Азию войско еще более сильное, мы сможем безопасно собирать дань со всей Азии. Гораздо лучше воевать с ними, персами, за царство, чем бороться за гегемонию между собой. Хорошо бы совершить этот поход при нынешнем поколении, чтобы те, кто переживал беды от персов, насладился бы и благами, а не прожил бы жизнь в несчастии».