Полная версия
Птолемей и Таис. История другой любви. Книга вторая
Птолемей и Таис. История другой любви
Книга вторая
Ольга Эрлер
© Ольга Эрлер, 2020
ISBN 978-5-0051-7990-6 (т. 2)
ISBN 978-5-0051-7989-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Книга вторая
Весы судьбы колеблются все время
Между благополучием и бедой
И постоянство – видимость одна.
Софокл «Антигона»
Предисловие от автора
Моя первая книга об Александре вышла летом 2009 году в издательстве АСТ. Называлась она странно: «Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры». Название ей придумало издательство, мне оно не нравилось, и я долго не могла его запомнить. Но со временем привыкаешь ко всему, привыкла и я. Более того, одно слово в названии оказалось очень точным. А именно – верность.
Сдав рукопись в издательство и долго ожидая дальнейших событий, я нервничала. Я все еще была в материале и никак не могла перерезать пуповину. Беспокойство ушло, когда вдруг возникла идея написать еще один роман о том же, но глазами Птолемея.
Сказано – сделано. Написался второй роман за год. Первый, к слову, я писала семь лет, затем еще пару лет правила его. А подготовка к нему заняла лет двадцать. Не удивительно, что, привыкнув так долго жить в двух реальностях, я долго не могла отойти от одной из них.
Но терапия письмом помогла. Именно так я относилась к «Птолику» – как фамильярно я называла второй роман – как к терапии. Печатать его я не собиралась, более того, я даже не оценивала его высоко, относилась, как к неродному ребенку. Кроме нескольких бета-ридеров, его не читал никто. В том числе и я в течение десяти лет.
Прошли годы… Обстоятельства сложились так, что спустя десять лет я перечитала «Птолемея». И случилось чудо – я настолько забыла его, что мне удалось прочесть роман глазами постороннего читателя. Я не знала, что будет на следующей странице, в следующей главе. Я не помнила ни слова! Меня удивляло все: герои, события, язык, стиль, композиция. Герои, известные по первой книге, во второй раскрылись совершенно иначе. К ним добавились новые – друзья Птолемея, женщины-гетеры. Более детального описания удостоились многие исторические и военные эпизоды. Подробно описана жизнь юной Таис в Афинах, ее связь с Птолемеем.
В романе об Александре я была связана линейностью повествования и намерением осветить его жизнь подробно. А в романе о Птолемее я позволила себя больше свободы. Он намного короче, его композиция подчас мозаична. Если главной характеристикой первого романа я бы назвала его эмоциональность и интенсивность, то второй написался более жестким и логичным. Книги получились неожиданно разными.
Я решила предложить вниманию читателей обе книги. Мне кажется, это интересно и правильно. Они не повторяют, но дополняют друг друга и поданы с совершенно разных ракурсов. Если первая книга во многом написана с женской точки зрения Таис, то во втором томе доминирует более прямой и честный мужский взгляд Птолемея.
Приятного прочтения!
Книга первая: «Александр и Таис. История одной любви»
2003 год написания (второе, переработанное издание)
Книга вторая: «Птолемей и Таис. История другой любви»
2010 год написания (первое издание)
Берлин, 2020 г.
Глава 1. Я больше не люблю тебя… Тир, весна 332
Таис убрала его руки со своей талии, отодвинулась, одернула платье…
– Я больше не буду с тобой спать.
– Устала?
– Ты слышал меня? – Таис повернула к нему лицо, вскинула глаза.
– Да, ты не хочешь…
– Никогда более.
Вот тут Птолемей ее услышал. И услышанное выдавило ему глаза и отняло дыхание.
– Что случилось?
Таис молчала.
– У тебя появился другой? – хрипло спросил он.
– Нет.
– Почему? Что я сделал не так?
«У этих македонцев у всех квадратные глаза», – не к месту отметила про себя Таис. А у Птолемея все лицо, казалось, превратилось в одни вопрошающие, неверящие глаза.
– Таис! Что случилось? Что ты такое говоришь? Что я сделал не так?
– Ты все делал так. Но я никогда не обещала тебе вечной любви.
– Я ничего не понимаю, – прошептал Птолемей и закрыл глаза. Ничего нет. Ничего не было. Сгинь…
– Пожалуйста, не огорчайся сильно… Подумай спокойно на досуге. Всему есть начало и конец.
Птолемей опустил голову. Таис замолчала. Все это просто ужасно. Любые слова могли быть только лицемерием. Она разбивала ему сердце, вот прямо сейчас.
– Я разве ущемляю тебя чем-то? Земля и небо, – взорвался он наконец, – что происходит!?
– Дело не в тебе. Ты ни в чем не виноват – ее голос как будто потеплел. («Показалось! Она пошутила!») – Мы должны расстаться, – теплые ноты испарились.
– Но ведь я тебя люблю! Что же мне делать?
– А мне что делать? Теперь я тебе до смерти обязана? Потому что ты меня любишь?
Он снова закрыл глаза, а Таис отвернулась – на него было больно смотреть, себя страшно слушать. Этот неискренний тон, эти жестокие слова. Но других она сказать не могла.
– Я пойду… Пожалуйста, не устраивай трагедии, – неуверенно прибавила она, и спешно покинула его комнату.
Птолемей просидел в полной отрешенности битый час, а когда попытался встать, у него ничего не вышло – не слушались ноги. Поняв это, он не испугался, а рассмеялся. Потом упал на спину и заплакал злыми слезами.
Она бросает его не потому что любит другого, а потому что не любит его! Это самое обидное. Шесть с половиной лет длилось его счастье, и каждый благословенный день этих шести с половиной лет он боялся его конца. Ждал и боялся, потому что всегда знал, что она не любит его так, как он ее. Нет, не ври, называй вещи своими именами, трус. Потому что знал, что она только позволяет любить себя. И его счастье – конечно. Не принадлежит ему. Оно лишь на время взято взаймы у судьбы…
Он пролежал так, на спине, с онемевшими ногами, всю ночь. Ближе к рассвету отчаяние и бешенство слегка улеглись, он больше не плакал, – еще чего, не ребенок, небось, – не грыз себя, не пытался ничего понять, только вспоминал. Наслаждался и любовался каждой жемчужиной-воспоминанием, всплывавшим со дна океана его памяти. Думал, думал, вспоминал все с самого начала, с того святого дня, когда щедрая судьба подарила ему это чудо, эту встречу, эту удивительную женщину.
Их встреча произошла в конце лета 338 года,1 в Афинах, после блестящей победы македонцев при Херонее. Царем еще был одноглазый хромой Филипп, отец Александра. Хитрец не поехал сам, а послал в Афины сына во главе посольства на подписание мира. А Александр прихватил с собой пару друзей – посмотреть великий город. Птолемею пришлось остановиться не в городской резиденции для высоких гостей вместе со всеми, а у одного богатого афинянина, с которым его отец Лаг был связан узами гостеприимства. Так требовал обычай. Помнится, Птолемей поначалу огорчался этому, но только до того момента, пока не увидел ее. А потом прославил предусмотрительную судьбы – ведь, кроме него, никто из компании царевича не познакомился с Таис. И ему посчастливилось скрывать Таис от всех целых четыре года!
А сколько у него к тому времени уже было женщин! Он начал рано: имел пацанячий интерес к женщинам, и они на нем висли. Дурак был. Первое время считал свои победы. Александр еще смеялся – не те победы считаешь, друг. Его самого мать, царица Олимпиада, чуть не силком заставляла с женщинами спать, подкладывала то одну, то другую, чтоб только от Гефестиона отлучить. Ну, да каждому свое. А, встретив Таис, Птолемей понял, что не было в его «бывалой» двадцатидвухлетней жизни никаких многочисленных женщин и никакой любви. Всю опытность и самомнение как ветром сдуло. Гол и бос стоял перед ней. Хотя – голой и босой как раз была она… Боги, как же он дико, сумасшедше влюбился в нее! Предположить не мог, что так бывает!
Удивительно или нет, но в эту ночь и Таис вспоминала те времена: первую встречу с Птолемеем, Динона, послехеронейские волнения… Даже не этот день, а предшествовавший ему – длинный, безмятежный, счастливый летней день, который почему-то запомнился в мельчайших деталях. И он оживал в ее воспоминаниях, наполнялся дрожащим светом, ленивыми звуками полудня, нежными ласками ветра, жаркими поцелуями солнца на коже – живо и зримо…
…Тот день выдался знойным. Птицы, разморенные солнцем, умолкли, и лишь одна неугомонная цикада изредка подавала голос. Ленивая жара усыпила даже море. А вот Таис совершенно не тянуло на сон. Она перевернулась на спину и зажмурилась. В глазах расходились красные пятна. Ее переполняла радость. «Как хорошо!» – крутилось в голове, и губы расплывались в улыбке. «Ты, море, солнце, молодость и вся жизнь впереди».
– Я негу люблю, юность люблю, радость люблю и солнце, жребий мой – быть в солнечный свет и красоту влюбленной, – стала петь Таис стихи Сафо к возникшей в голове мелодии.
Она напевала вперемежку со смехом и таяла от солнца и удовольствия. Потом рассматривала песчинки, траву вокруг и удивлялась, как много оттенков зеленого в природе. Бархатные, серебристо-зеленые веточки какого-то растения пахли морковкой. Как тихо и покойно вокруг, только волны шумят убаюкивающе, медленно набегая на берег.
Таис вдруг увидела над морем стайку маленьких летучих рыбок. Сверкая на солнце, они взлетели над водой и, как чудо, исчезали. Таис со смехом побежала в море. Она доплыла до косы, где волны были ощутимей. Скользя и прыгая на них, она дивилась тому, как по-рыбьи свободно чувствует себя в воде. Ныряя, открывала глаза, но видела только размытые картины водной толщи, пронизанной солнечными бликами, и уши воспринимали совсем другие звуки – глухие и таинственные…
Утомленная движением и переполнявшей ее радостью, она выбралась на берег. Полуденное солнце заливало мир нестерпимо белым светом. «Как быстро летит время, когда ты наедине с матерью-природой… И когда ты счастлив. А ты всегда счастлив наедине с природой. Как удобно, значит, я всегда буду счастлива!» Уходить не хотелось, хотя Таис полдня провела на пустынном берегу. «Я – и вся земля, для меня одной – все…» Ах, как не хочется возвращаться в мир, в суету, к людям. Она шумно вздохнула, надела хитон, и, напевая, пошла, оставляя на твердом песке свои следы…
Девушка не знала, что в эту минуту была уже не одна, что все это время за ней наблюдали: сначала с удивлением, потом с умилением, потом с завистью, потом с радостью, потом с тоской. «…радость люблю и солнце…» Голос удаляющейся нереиды затихал, и ее танцующая фигурка таяла в дрожащем августовском воздухе…
Динон ждал в своей мастерской. Он критически рассматривал неоконченную богиню, для которой Таис стояла моделью. Работа почему-то не шла, скульптор был недоволен собой и сделанным. Предыдущая статуя получилась на славу, и он любил мраморную Таис не меньше, чем живую. А хотелось не просто повторения, но развития успеха, не только удачи, а признания, славы, зависти других скульпторов. Прибежала Таис, далекая от честолюбивых желаний Динона, облилась водой, облила проходивших мимо подмастерьев. Ее смех долетел до мастерской, и морщины между бровями Динона разгладились. Мокрая веселая Таис вскочила на постамент и замерла в позе. Капельки блестели на ее лице, как роса на лепестках розы. Динон сразу почувствовал себя уверенней и принялся за работу. Постепенно и его лицо окаменело, как у статуй, и он полностью ушел в себя. Таис закрыла глаза, и перед ее мысленным взором проплывали картины сегодняшнего дня: летающие рыбы, солнечные блики под водой, колышущийся, звенящий воздух, травка серебристого цвета…
Солнце, вместе со своим менее приятным спутником – жарой, удалилось на покой, афиняне же, наоборот, ожили, стали выбираться из домов, и городская жизнь вступила в следующую активную стадию. В гостелюбивом доме Динона собралась обычная компания – молодой поэт Менандр, афинский политик Фокион2, несколько друзей. Поужинали, обсуждая важнейшую тему – приезд в Афины для подписания мирного договора Александра, сына македонского царя Филиппа.
Два года назад, осенью 340 года, Афины объявили Македонии войну. Уже тогда она не вызвала большого энтузиазма ни у афинян, ни у Филиппа, занятого осадой Византия на Боспоре. Весной и летом 339 года он вел войну со скифами и трибаллами. Параллельно все же послал часть своих войск в Среднюю Грецию, где с осени 339 начались вялотекущие боевые действия с афинянами и их союзниками фиванцами. Оборонительные действия афинян за год не принесли никакого результата, поэтому было решено дать македонцам большое сражение у города Херонеи, которое завершилось полным разгромом афинян. Если бы афиняне послушали не Демосфена3, а Фокиона – противника войны, никакого кровопролития и позора не случилось бы. Но афиняне не вняли его разумным речам, более того, возвели Фокиона в предатели отечества. Они не прислушались даже к пророчеству Пифии: «О, если бы мог избежать я резни на брегах Термодонта.» И вот неделю назад оракул сбылся: афиняне были разбиты македонцами на берегах Термодонта, у Херонеи. «Плач и рыдания ждут побежденных…» Так и случилось – рыдания заполнили Афины. Демосфен же, спровоцировавший войну с Филиппом, бежал с поля битвы, бросив оружие и щит, на котором по иронии судьбы стоял девиз: «В добрый час».
По правде сказать, афиняне ожидали куда худших последствий – разрушения великого города и рабства для его жителей. К их великой радости и удивлению, Филипп отказался от дальнейших действий, более того, вернул две тысячи пленных без выкупа (!), тела павших для погребения и прислал послов, чтобы заключить весьма мягкий договор. Такого не ожидали от диких горцев-полуварваров, какими считали македонцев высокомерные афиняне. Фокион все же испытывал чувство запоздалого удовлетворения от того, что оказался прав. Таис смотрела на него чуть-чуть снисходительно – видимо, нет в природе совсем не тщеславных мужчин – и с ужасом вспоминала страхи и волнения последних месяцев. Слава богам, что все позади. Хоть и поражение, но оно могло быть куда ужасней!
– И каков же Александр, принц? – спросила Таис Фокиона.
– Не по годам зрел, умен, в общении приятен. По-моему, искренне восхищается красотами нашего города. Благо, есть чем восторгаться.
Таис хотела продолжить расспросы, но в разговор вступил скульптор Динон:
– Правда ли, что Демосфену поручили надгробное слово?
– Как здесь не усмехнуться горько? От нашего народа надо ожидать чего угодно, – Фокион покачал головой. – Нельзя мириться с теперешним положением дел. Прекрасная идея демократии опошлена составом нашего демоса. Крикуны и бездельники составляют большинство. Достойных, трезвомыслящих людей – единицы. И всегда найдутся ораторы, способные своими «пламенными» речами увлечь толпу в беду.
Фокион умолк, не желая сетованиями надоедать сотрапезникам, тем более что они все придерживались его мнения. Таис решила поменять тему и попросила Менандра дописать стихи о сегодняшнем дне. «Море, небо, солнце и песок…» Менандр улыбался, слушая рассказы о чудесном дне, и чувствах, которые хотела объяснить ему Таис. Она помогала себе руками и глазами, пытаясь зримо изобразить их. Возможно, все трое – и Динон, и Менандр, и Фокион – думали в этот момент одно: «Как хорошо, что она есть».
Уже лежа в постели в своем маленьком чудесном доме в Керамике4, слушая неутомимых трещоток-цикад и вдыхая долгожданную вечернюю свежесть, она все еще видела рыбок и юрких ящериц в кустиках серебристой травы.
И кто бы мог знать, что был в Афинах еще один человек, который тоже не мог уснуть от избытка счастья по разным причинам. И одной из них была прыгающая на волнах незнакомка из какой-то другой, чужой жизни, которая поет от радости бытия и сама есть олицетворение радости бытия. «Я не узнаю ее никогда, но я бы хотел знать, как она живет».
Утром Таис проснулась с той же улыбкой, с которой уснула. Белое лохматое солнце еще только набирало высоту, и можно было пару часов наслаждаться остатками ночной прохлады. По утренней свежести и сама подобна свежему утру, появилась красавица Геро. Она с ходу высказала Таис свое мнение о событии событий – македонском посольстве. Потом подружки перешли к более личным темам: поклонникам, нарядам, пирам-симпосионам, соперницам, последним сплетням. Такие разговоры тоже необходимы двум молодым женщинам. Что касается Таис и ее лучшей подруги, они были для них скорее редкостью.
Девушки знали друг друга целую вечность, еще с гетерской школы, а именно – пять лет, были абсолютно разными, но прекрасно ладили. После обеда, когда подруги в изнеможении от жары лежали в самой темной комнате прямо на полу, пришел их приятель поэт Менандр и сообщил свежие новости с холма Пникса – места проведения народных собраний: Фокион избран стратегом, Филиппу и Александру даровано афинское гражданство, Демосфен, видимо, окончательно потеряет влияние, и власть переместится к промакедонской партии мира. Хотя большинство эклессии5 в душе настроено враждебно к македонцам, Александр произвел на них неплохое впечатление.
– А тебе он как показался? – повторила свой вчерашний вопрос Таис.
– Хорош… – буркнул Менандр.
Таис подождала подробного ответа, но он не последовал. Менандр с его талантливой душой и прозорливым умом не мог не понять, что в этом юноше скрывается нечто большее, чем безликое «хорош». Менандр был противником этой бессмысленной войны, но, как афинянин, не мог не выйти на бой за родной полис, и чувствовал к македонцам, по меньшей мере, неприязнь. Может быть, еще и прозорливое предчувствие будущих личных трудностей повлияло на его оценку македонского царевича.
– В любом случае, спасибо богам и царю Филиппу, что мы сейчас дома, в целости и сохранности. Живы, не проданы в рабство, не отданы в руки солдат-победителей. Неприятно, но факт, – есть государство, ставшее сильнее Афин, и оно теперь диктует политику в Элладе. Со стороны Афин было бы мудрей примириться с этим, а не вести солдат на смерть. Потому что любой мир всегда лучше войны. В голове не укладывается: тот, кто накликал эту напасть, будет поминать героев, не бросивших свой щит в бою. – Таис возмущенно замолчала.
– Ладно, мы же решили никогда не лезть в это зловонное болото – политику – пусть она остается уделом бедных мужчин. А война всегда была их любимым занятием: разрушать, убивать и грабить, навязывать свою волю тем, кто думает иначе. Неужели это действительно в мужской натуре? Так было еще при Гомере, ничего не изменилось и сейчас. Все против всех – греки против греков! – Геро покачала головой. – Сегодня ты друг, союзник, а завтра – враг. Только расплачиваются всегда слабейшие, в том числе женщины…
– Странно это слышать от дочери воинственной Спарты. У вас ведь даже Афродиту изображают с оружием, – заметил Менандр и тут же пожалел, что затронул больную национальную тему. Не следует ее никогда затрагивать, даже в дружеском кругу.
Афиняне до сих пор недолюбливали спартанцев за то, что почти семьдесят лет назад проиграли им тридцатилетнюю Пелопонесскую войну, а с ней и гегемонию в Элладе. Сейчас в Элладе верховодила Македония. Чтобы добиться этого, Филиппу потребовалось двадцать лет непрерывных войн.
– Я хоть и спартанка, но здравомыслящий и миролюбивый человек. Потому и не прижилась в Спарте.
– Я согласен с тобой, ты же знаешь… – попытался оправдаться Менандр. – Кстати, примерно о том же говорил и Александр на собрании. О мире в Элладе, о равноправном сотрудничестве, об объединении интересов, о прекращении беспрерывной вражды эллинов между собой, о борьбе с общим врагом – Персией, о расширении горизонтов.
– О расширении горизонтов? Это совсем в твоем духе, поэтично, – усмехнулась Геро.
– Если он действительно так думает, как говорит, то пусть ему помогают боги, – заметила Таис.
Таис отправилась на вечернее «стояние» к ваятелю Динону. Сначала она медленно шла вдоль кладбища Керамика с его надгробными стелами, зарослями мирта и атмосферой покоя и грусти, потом спешно через рынок, где ее постоянно окликали и приветствовали заигрывающие торговцы и мастеровые, затем вдоль Акрополя, в который раз восторгаясь его величественными очертаниями и грандиозной фигурой Афины в золотом шлеме. Какое странное сочетание: богиня мудрости, и одновременно богиня-воительница. В войне-то какая мудрость? «Чего-то я сильно не понимаю в жизни», – подумала Таис. – «Надо бы спросить Фокиона…»
Пока Таис позировала, в доме шли приготовления к приему гостей, в том числе македонских. У одного из друзей Фокиона жил по закону гостеприимства некто из окружения принца Александра по имени Птолемей, сын знатного македонца Лага. Но Таис пока что было не до гостей, ибо работа не шла. Динон нервничал больше обычного, и Таис вместе с ним. В конце концов, он отшвырнул свои инструменты и, опустив голову, сел. Так, надо исправлять положение. Таис, вздохнув, подошла к нему,, села на колени, приластилась.
– Не получается сегодня, получится завтра, – сказала она как можно безмятежней.
– Ты не понимаешь! Она не получается!
– Да если ее и не будет совсем, ведь есть же я – живая. Зачем тебе оживлять эту статую, ты уже сейчас счастливее Пигмалиона.
– Я хочу, чтобы ты осталась в вечности. Ты достойна того, это мой долг, понимаешь?
– Ты преувеличиваешь, Динон. Каждый человек имеет свои границы, и во мне нет ничего особенного. Я совершенно обыкновенная, – Таис положила голову на плечо скульптора.
Тон ее казался беззаботным, а лицо не очень. В этот момент она подняла взгляд и увидела Птолемея. Он стоял возле колонны и во все вытаращенные глаза рассматривал Таис. Таис рассеянно улыбнулась ему, встала с засыпанных мраморной пылью колен Динона и получше обернулась покрывалом.
Что же увидел Птолемей? Чудесное, грациозное создание с черными кудрями и очаровательным лицом, которое хотелось рассматривать до бесконечности. Трудно описать впечатление, которое вызвала ее внешность в Птолемее, но это было очень сильное впечатление. Он даже решил, что ничего необычнее и красивее он в жизни не видывал. Первое впечатление тем и важно, что его нельзя произвести еще раз: или да, или нет. Вот и у него все решилось в первые полминуты, и наружу рвалось очень громкое «да-а-а!»
Уже за столом Таис лучше пригляделась к Птолемею, первому македонцу, которого она видела живьем и вблизи. Он был, прежде всего, чужестранец и уже этим любопытен. Для Таис вопрос стоял не так: каков он, Птолемей, а каковы они – македонцы. Высокие. Это понравилось Таис как всем женщинам, независимо от их собственного роста. Он был не так черен, как афиняне. Умные карие глаза, волевой подбородок, орлиный нос – впечатляющее энергичное лицо. Как будто нормальный человек, даром что враг. Хотя, если задуматься, скольким народам афиняне были врагами и сколько бед за свою историю принесли другим. Как тут разобраться, кто прав, а кто виноват. Не зря софисты учат, что одна и та же вещь может быть и собой, и своею противоположностью. Трудно понять этот мир: он и прекрасен, и жесток.
Таис приняла на себя роль хозяйки, привычную для нее в частых застольях у Динона. Смущение, неловкость быстро пропали, и все пошло своим ходом. Болезненные вопросы недавней войны умело обходились, говорили на общие темы, шутили.
– Дайте мне рыбы, мучители, дайте мне поесть, – Таис подражала интонациям трагических актеров. – Надо мне было идти на содержание к Гипериду, пока предлагал. Так нет – отдалась искусству, а не богатству.
У Таис не было нужды идти на содержание к богачу. От родителей осталась усадьба, которую Динон – ее опекун – сдал в аренду. Кому не хватает малых денег, тому никаких не хватит, гласила народная мудрость. Таис же вполне хватало ее доходов на безбедную жизнь. Ее, как гетеру, часто нанимали для участия в пирах, где она танцевала, пела и вела умные беседы, то есть занималась тем, что ей нравилось, да еще получала за это деньги.6
Кроме того, она работала натурщицей у Динона и получала долю с проданных статуй. Таис имела счастье ложиться в постель не с тем, кто больше платил, а с тем, кто нравился. Редчайшее везение для такого зависимого существа, как женщина.
– Зато Миринда купается в роскоши, – подыграл ей Менандр-поэт.
– Не говори, прогадала я… От этого стояния скоро совсем окаменею, кормить не надо будет. Этого вы и добиваетесь!.. – и безо всякого перехода. – Так же красив ваш город, Птолемей, как Афины?
– Нет. Пелла гораздо меньше, однообразнее, лежит не на холмах, а на большой равнине, среди садов. Зато Македония очень красивая, зеленая, многоводная. Не зря боги выбрали для своего жительства Олимп,7 – гордо заметил Птолемей и прибавил: – Афины – прекрасный город, наверное, замечательно жить в окружении такой красоты.
– Да, ты прав. А что еще у вас красивее, чем здесь? Наверное, девушки?
