Веллер-квартет. Повести и рассказы

Веллер-квартет

Повести и рассказы

Дмитрий Валерьевич Мечников

© Дмитрий Валерьевич Мечников, 2020

ISBN 978-5-0051-9539-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Веллер-квартет

I

Утро тридцатого декабря две тысячи N-го года в уездном городе Z только занималось где-то на востоке сухими, пронизанными морозным безмолвием лучами, которые освещали верхушки сосен розовато-голубоватым цветом. Солнце ещё не взошло, и лучи, свободно преломляясь в атмосфере, находили красоту, не будучи подавленными прямотой сверкающего небесного начальника. Сосны, признанные ответственными лицами пока благонадёжными, в связи с чем уцелели после вырубки и распродажи, в нынешнем году ещё могли окружать город. Их ветви играли радостными, неповторимыми оттенками снежинок, которые, по-зимнему переливаясь, сбивались в плотный, но лёгкий покров, производивший поэтическое впечатление. На земле этот покров, на ощупь казавшийся более плотным и густым, скрывал от праздного взора разбросанные в беспорядке пни, оставшиеся от уже вырубленных неблагонадёжных сосен. Устремляющиеся ввысь деревья соблюдали стойку «смирно» с таким старанием, будто предчувствовали, что отклонись они хоть на чуть от мёртвой вертикали строительного отвеса, и переведут их в неблагонадёжные, и украсится оголившаяся земля новыми пнями.

В сухом неподвижном воздухе то здесь, то там раздавалось тихое, ласкающее слух таинственное потрескивание, наводящее на мысль об изрядном морозе. Окна в расположенной здесь же больнице, до асфиксии забранные в непроницаемые стеклопакеты, делали мороз совершенно бессильным изобразить на них хотя бы самые простые, радующие глаз узоры, которые в детстве позволяли продышать в них отверстие, а окружающий мир тотчас превращался в сказку. Зато, имея представление, что «палка о двух концах», можно взглянуть на стеклопакеты изнутри душных палат. И предстанет пред нами героическая борьба уцелевших от увольнения санитарок с распространяющимися из потайных уголков зеленоватыми узорами подлой, любящей смрадную влажность плесени. Словом, зарождающееся утро – лучшее время появления всего неоднозначного, сомнительного и таинственного.

И если на мгновение представить, что в палату к Вениамину Николаевичу Свинцову, дипломированному юристу и одновременно ведущему российскому реформатору от медицины, находящемуся на лечении в больнице провинциального города Z, пришёл бы наивный субъект и сказал, что это его последнее утро, Свинцов, скорее всего, усмехнулся бы той плотоядной чиновничьей усмешкой, уловив которую этот некто убежал бы в ужасе, сражённый смесью снисходительности, превосходства и наглой готовности отомстить за непонятое. И был бы совершенно прав, ибо если в ваших словах высокое начальство не приметит возможности для извлечения собственной выгоды, то вышеупомянутая усмешка есть минимальное наказание из возможных.

Да и чего ему, Свинцову, серьёзно опасаться за здоровье, когда он с детства отличался отменным самочувствием, был спортивно сложен, своевременно привит от заразных напастей, избежал тяжёлых травм и имел прекрасную наследственность в смысле долгожительства. Единственное, чем ему довелось переболеть, была острая язва желудка, вызванная пережитым стрессом и уже забытая за давностью лет. В силу нынешнего положения к его услугам была самая продвинутая медицина, готовая прийти на помощь не только самоотверженно и мгновенно, но даже и без перерыва на обед.

Кроме того, с годами у него выработалось бессознательное понимание душевного настроя собеседника. Что оказалось очень полезно для карьерного роста и повышало не только самооценку, но и непотопляемость. Этому пониманию он нашёл одно весьма остроумное применение – направил на исследование возросшей в последние годы душевной переменчивости медицинских работников, благодаря чему он научился чувствовать все колебания в умонастроениях врачей и медсестёр. На практике это выглядело весьма просто. Он дружески объявлял доктору о новом пилотном проекте, отслеживал изменения в выражении лица, и становилось ясно, убежит или нет. А самооценка повышается независимо от исхода эксперимента.

– Я их чую всеми своими концами! – провозглашал он, не зная, какими ещё словами выразить свою удовлетворённость от избытка воодушевления. – Держу всё под контролем! – самодовольно добавлял он, уже имея в виду свои достижения в области исследования интенсивности шевеления мозговых извилин у организаторов здравоохранения. Причём не всех извилин, а именно тех, что за повышение собственного благосостояния ответственны.

Да и в больницу города Z нагрянул он не столько для лечения какой-то невесть откуда появившейся анемии, сколько проверить освоение врачами компьютерной программы «Оптимизатор медицинского мышления», созданной под его руководством и призванной улучшить эффективность мыслительного процесса российских докторов. Дело в том, что с некоторого времени Свинцов, руководствуясь по преимуществу поговоркой «одна баба сказала» в исполнении представителей электората, стал испытывать изрядные сомнения в мыслительной способности российских эскулапов, а в общении с докторами в отдельных случаях стал ощущать и подленькое молчаливое лукавство. И, наконец, перенесённое собственное горе, произошедшее, как подсказывала ему идея фикс, по вине медицины, стало последней каплей и побудило к изобретению «Оптимизатора».

– Ручаюсь, это выправит наконец врачам мозги! Они научатся думать правильными, предписанными «Оптимизатором» мыслями и общаться с бо́льшим количеством больных за единицу времени, скорее и вернее ставить диагнозы и, следовательно, лечить при существенной экономии фонда заработных плат! – с напористостью тяжёлого танка убеждал он в высоких сферах. И однажды преуспел, убедил и получил высочайшее одобрение.

– Вылечишь меня в пять-семь дней, край в десять, да параллельно представишь данные, как твои работники освоили «Оптимизатор». Это во-первых, – сразу по приезде в больницу вправлял он главврачу, гуттаперчевость позвоночника которого находилась в противоречии с изрядным брюшком и не позволяла ему принять форму правильного вопросительного знака.

– Во-вторых, проведёшь собрание с принятием зачёта у объектов медицинских реформ – ОМРов. Так я обозначил новую правовую сущность врачей. Не возражаешь? Тогда ты, следовательно, главОМРом будешь! Ха-ха. Согласен? Чё уставился? – весело и с некоторой издёвкой в голосе пробасил Вениамин Николаевич.

Главврач, только что переименованный великим реформатом в главОМРа, чувствовал себя Бобиком, которого по чьему-то капризу стали называть Шавкой. Но в силу привычки к осторожности в общении с высоким начальством и не зная, куда клонится мысль Вениамина Николаевича, с ответом не спешил.

– Пузо подбери! Привыкай! – продолжал покровительственно басить Свинцов.

Призыв к привыканию тоже не вносил ясности в намерения Свинцова, а потому главОМР продолжал молчать, не замечая в голосе собеседника появившихся резковатых оттенков.

– И пусть хотя бы один из них не выучит обязательный перечень необходимых и дополнительных мыслей, которые ОМР обязан озвучить при получении информации от клиента-правообладателя, то есть больного или пациента. Вот ведь как унижали людей во времена недоделанной советской медицины! Что с этим ОМРом и с тобой будет не будет, сам знаешь, да? Молодец! К твоему сведению, у меня все главОМРы – законченные молодцы и хорошо с руки кушают! А почему? А потому, что я очень чётко и ясно умею формулировать задачу и сроки исполнения! Но это лирика.

– В-третьих, мысли по поводу клиента-правообладателя ОМР должен озвучивать с оптимальной предписанной скоростью – не менее, но и не более трех мыслей в минуту, одной основной и двух вспомогательных. Усёк, как я всё это замесил? Иметь меньшую или большую скорость между озвученными мыслями недопустимо, так как ты должен понимать о том, что ведь имеет место быть это нарушение эффективного времени рабочего контакта в обмене и освоения приходящей информации от клиента с непрерывным озвучением следующих правильных мыслительных вопросов. Понял?

ГлавОМР чувствовал, что под действием услышанной речевой конструкции голова его наполняется мутной тупостью, и счёл за благо продолжать молча и почтительно внимать великому человеку, не замечая, как великий реформатор меняется в лице, что предвещало у Свинцова начинающуюся бурю.

– Да ты чё, тупой, врос в пол и не шевелишься? Мою последнюю электронку не читал? Чё, всё время где-то ковырял? Где была твоя секретарша, когда тебе весь «Оптимизатор» по интернету отправили? В твоём кабинете диван после всего хорошего облизывала? Установили твои айтишники программу «Оптимизатор медицинского мышления» на компьютеры ОМРам? Нет? – зарычал вдруг Свинцов, заметив всё более тупеющее по ходу разговора лицо главОМРа, который всем своим нутром почуял пагубность дальнейшего молчания.

– П-почему, всё п-получили, всех ознак-комили, под росп-пись, айтишники п-программу «Оптимизатор» сегодня уже вот-вот установят, – лепетал внезапно вкусивший резкой перемены начальственного настроения главОМР, звонком вызывая секретаршу. И тотчас в кабинет свободной, от бедра походкой вошла некто – квадратноликая, источающая запах приторно-терпких духов, смотрящая на Свинцова из-под опущенных, вызывающе нарощенных ресниц наглым, оценивающим взглядом профессионалки.

– Вот, покажите господину С-свинцову р-расписки наших врачей, ОМР-р-ров, ОМР-ров, извините! – спохватился главОМР и удивился сухой трепещущей бумажности собственного голоса, имевшего в спокойном состоянии тембр уверенный и мелодичный.

– Да ладно, верю, расслабься! – жестом фюрера Свинцов ободряюще потрепал по лоснящейся и дрожащей щеке главОМРа. При этом он поймал на себе заинтересованный, загадочный и чуть жеманный взгляд квадратноликой секретарши и верно прочувствовал её способность своевременно менять предпочтения при изменении ролевой ситуации.

– Значит так, – продолжало высокое начальство, – сейчас соберёшь всех ОМРов. Ну и подберёшь из них наиболее подготовленного по «Оптимизатору». Пусть, так сказать, в режиме реального времени, коллегиально, типа совмысленно (ну реально отпадный термин – сам придумал!) осмотрит меня. Типа жалобы и анамнез соберёт, назначит, чем полечить, ну, там, и анализы, какие предписано. Я вам на себе покажу, как мой «Оптимизатор» сделает революцию в ваших мозгах! На первый раз разрешаю распечатать теоретическую часть на бумажном носителе. Там есть специальное приложение. Вот и проэкзаменуем ОМРов! У тебя компьютерный томограф уже освоен или ещё есть? – ёрнически усмехаясь, продолжал Свинцов, при этом платиновая печатка на его пальце сверкнула холодным предупреждающим бликом. Потом отчего-то потемнел лицом и неуверенно продолжил: – Так пусть пропустит меня и через томограф. Понимаешь, что-то слабость у меня появилась не так давно. Проезжал с проверкой соседнюю больницу… сдал кровь… вот результат, «анемия» говорят.

Он выложил на стол главОМРа исписанный цифрами бланк анализа, чувствуя растущее замешательство от непривычности ощущения себя как больного.

– Мне предложили вернуться в Белокаменную, да я решил, вот, типа проверить, как вы тут всё типа освоили… да попутно и подлечиться. Ты готов на благо Родины меня лечить? – уже прежним снисходительно-наглым тоном спросил он.

– Готов, – механически ответил ошарашенный неожиданным начальственным требованием главОМР.

– Так размещай меня в индивидуальной палате и лечи!

«Сказать или не говорить ему, что наш город Z довольные медицинским обслуживанием жители последние годы всё чаще называют „Город Зеро“? Или что некоторые анализы надо везти согласно последнему приказу за двести километров в облцентр? Да и с оснащённостью современным оборудованием дело обстоит швах, и финансирование хотя и хорошее, а хромает. И кадров не хватает. По столицам разбежались со злобой в душе. Как будто я им не платил, сколько считал нужным. Поликлиника занята всевозможными дополнительными диспансеризациями, а население, напуганное обилием диспансеризационных телодвижений на фоне растущей смертности, лечится само, по интернету. Ну, дали им возможность по любому поводу искать виноватых среди медперсонала и наезжать на них, но спокойней в плане уверенности в завтрашнем дне никому не стало. Вот и выходит, что безопасней для Свинцова обследоваться и лечиться у себя в столице», – пронеслись в голове главОМРа постылые, напоминающие о давно преодолённой человечности мысли, и он, не сводя преданных глаз с высокого начальства и принимая свою обычную осанку, утвердительно кивнул.

– Понял, будет тотчас исполнено! – отозвался он с готовностью, вызывая своего заместителя по лечебной части, и распорядился разместить высокого гостя в специально отведённой палате для особых пациентов терапевтического отделения.

II

Палата для особо важных персон, в которой разместили великого реформатора, представляла собой квадратную небольшую комнату, рассчитанную на одного клиента. Довольно высокий потолок украшала позолоченная люстра с цепочками и стеклянными подвесками разнообразной формы. Светло-бежевые портьеры с абстрактными салатного цвета рисунками придавали проходящему сквозь всё пространство свету уютный неброский колорит.

Отделавшись от сопровождавшей его свиты, Свинцов прошёл на середину палаты и огляделся, но существенных недостатков не нашёл. Мягкий линолеум неброского коричневого оттенка, к удивлению Вениамина Николаевича, не имел дыр от мебельных ножек. Новая прикроватная тумбочка была его любимого цвета и размера, небольшой полированный стол цвета вишнёвого дерева, застеленный голубоватой клеёнкой с нарисованными всевозможными комбинациями фруктов, был даже не исцарапан! Довольно вместительный холодильник работал почти бесшумно и не мешал думать. Телевизор был староват и благодаря дешёвой «коробочке» принимал только двадцать каналов. Но, во-первых, «не всегда же здесь жить», – подумал Свинцов, во-вторых, не особо жаловал он телевизоры, ибо новости знал и без них, а фильмы смотреть себе же во вред – одна гнусная реклама и сопливые похотливо-бытовые сериалы чего стоят! Затем Свинцов самодовольно крякнул и растянулся на удобной полуторной кровати.

Его взгляд, скользивший по покрытым едва заметным голубым колером стенам, наконец остановился на предмете, к которому знаменитый модернизатор испытывал особое расположение – радиоприёмник. Классная штука – увлечение юности, – вызывавшая душевный подъём ещё с тех времён, когда сверстники и окружающие, не подозревая в нем самого Вениамина Николаевича Свинцова – великого медицинского реформатора России, удовлетворялись в общении с ним заурядным прозвищем «Венька-Свин».

Бывший «Венька-Свин» повернул ручку приёмника, и палата наполнилась звуками знакомого, но пока не узнанного им танго. Он поднапряг память и постепенно выстроил весь аудиовизуальный ряд седьмой серии мультфильма «Ну, погоди!». Ну да, именно там на корабле Заяц, танцуя с Волком это самое танго, подло и заискивающе глядел в глаза и выбирал момент, чтобы наступить на край штанины великолепных матросских брюк и оторвать её по колено, чтоб лохмотья висели. А потом смотрел извиняющимся взглядом невинного младенца. Вроде: «Не знаю, как такое могло произойти…» Вот и Свинцову на пути к карьерным вершинам всё время попадались подобные типы, норовящие прикинуться своими, потом тихо нагадить, а то и подсидеть. Правда, за «штанины» они потом горько раскаивались и тоже пытались отделаться невинным взглядом, который вяз, тонул и задыхался в тяжёлых серых глазах возмужавшего «Веньки-Свина».

Затем приболевшее начальство повернуло ручку частот ещё дальше и тут же испытало разочарование, так как из приёмника донёсся вокал маститого эстрадного певца ещё советского разлива: «Куколка, куколка, весь я твой…» «Надо же, известный человек, знаменитый певец, и такое пренебрежение и нетребовательность к тексту, – подумал Свинцов. – Один куплет написан от имени женщины, второй от имени мужчины, причём, как следует из третьего куплета, этот мужчина придёт под утро к возлюбленной утомлённый и хмельной! Кто так сморил бедолагу перед свиданием с девушкой? И на какой ляд сдался он девушке в таком состоянии? А Пушкину такие рифмы вообще не пришли бы в голову даже в состоянии тяжёлого похмелья!» – пронеслось в голове Свинцова. И тут же накатила какая-то отъявленно тоскливая и глухая злость, так как текст этой песни напомнил ему, когда и по какой причине он твёрдо решил реформировать медицину. Не производство лекарств, не возрастание доли инженерных достижений в оперативных техниках, а сам процесс медицинского мышления врачей.

Это произошло в тот ужасный день, когда в кресле стоматолога во время обезболивания лидокаином операции по удалению зуба скончалась от анафилактоидного шока, вызванного лидокаином, его жена. «Моя Куколка», как он называл её в некие особенные минуты. Всё произошедшее Свинцов видел собственными глазами. И как стоматолог спрашивал, все ли лекарства она переносит, не было ли на введение лекарств крапивницы, удушья или шока, и получил на все вопросы отрицательные ответы. Затем доктор одобрительно хмыкнул и стал вводить лидокаин. Но не прошло и трёх минут, как пациентка побледнела, покрылась бисеринками холодного пота. «Мне плохо, спа…» – и, не договорив, стала недвижимой. Резчайший переход от спокойствия к совершившемуся ужасу поверг Свинцова в оцепенение. Восприятие происходящего разбилось на фрагменты. Он не сразу осознал всю необратимую трагичность произошедшего, и словно через дымку перед его взором стоматолог с помощью медсестры, быстро переложив тело на кушетку, вскрыли противошоковую укладку и стали оказывать экстренную помощь, детали которой Вениамин Николаевич в силу расстройства чувств не видел, а ввиду отсутствия медицинского образования и не понимал. Прошло около получаса, а может, и больше.

– Соболезную, мы сделали всё, что смогли, – сочувственно сказал вспотевший от волнения и выполненного непрямого массажа сердца стоматолог и закурил в жестокий затяг.

– Да, да. Я понимаю, – отсутствующим голосом пробормотал Свинцов.

– Уморили, видать, твою бабу-то молодую, – в следующем фрагменте сознания перед глазами Свинцова возникло странное и морщинистое женское лицо. Её манера немного наклонять голову вперёд и смотреть на говорящего собеседника прямо, но чуть ниже глаз, поселила в голове Вениамина Николаевича твёрдую уверенность, что она обладает какой-то потайной и жуткой мудростью и, не дай бог, посмотрит в глаза прямо. Похолодевшая спина несчастного мужа, а точнее, вдовца покрылась мурашками.

– Просто удалить зуб хотели, – пролепетал Свинцов, оглядывая коридор поликлиники и провожая взглядом уносимые санитарами носилки.

– Хотели, вспотели, да на носилках унесли, – старуха всё-таки посмотрела Свинцову прямо в глаза, после чего он в ужасе ретировался. А ведьма тем временем пробралась в кабинет того самого злосчастного стоматолога и громко осведомилась:

– Можно зайти, доктор? Примете-то, что ль?

– Подождите минут пять, и доктор примет, – ответила медсестра, не оборачиваясь на вошедшую.

– Так и будете молчать? Ну и порядки! – продолжала атаку ведьма. Медсестра обернулась к ней, узнала и укоризненно сказала:

– Ефросинья Кондратьевна! Ну, сколько ещё вы будете ходить без слухового аппарата? Ведь глухая же на оба уха!

В течение нескольких недель Свинцов побеседовал с доброй дюжиной самых разных знакомых врачей, которых называл друзьями. Врачи охотно беседовали с ним, искренне сочувствуя горю новоиспечённого вдовца. Общее мнение их сводилось к тому, что произошедшее было непредотвратимым, стоматолог не виноват, аллергологический анамнез собрал вполне нормально и в сложившейся ситуации сделал всё, что мог.

– «Уморили бабу твою молодую», почему так сказала старая ведьма в поликлинике? – мучился упорно засевшим в голове вопросом Свинцов.

– Да черт её знает, может, от балды, может, пьяная или в маразме, а может, глухая, – резонно возражал знакомый хирург.

– Так я ей говорил, что удалить зуб хотели. А она отвечала, что хотели, вспотели и унесли на носилках, ответила по теме, перегаром не воняло. Это пьяный маразм? А как в глаза посмотрела, я аж похолодел!

– Да глухая она, по губам прочла «хотели», носилки и потного врача видела, – пробовал рационально объяснить психиатр. Свинцов с сомнением покачал головой, и участники беседы разошлись по своим делам.

Время шло, а в голове Свинцова не переставая прокручивался фильм-трагедия произошедшего. Но кроме фильма у Вениамина Николаевича внезапно возникали вспышки памяти, рисовавшие перед его внутренним взором то обмякшее в стоматологическом кресле тело жены, то увозимые санитарами носилки, то наводящее ужас сморщенное лицо старухи и её пробивающий голову голос: «Убили бабу молодую! Хотели, вспотели и на носилках унесли!». Вспышки эти, повторяясь всё чаще, сужали возможности логического объяснения и не давали ответа на мучивший его вопрос: «Почему так произошло?». Не помогла даже абсолютно достоверная информация, что слова старой женщины объяснялись её бестактностью, глухотой, умением читать по губам, а также случайным стечением обстоятельств. Встречи со знакомыми врачами постепенно прекратились за ненадобностью, ибо, с одной стороны, почтенные эскулапы свои аргументы истощили. С другой стороны, в беседах с ними Свинцов всё чаще интересовался случаями неудачного лечения или недовольства пациентов их работой. Будучи крепок и дерзок задним умом, он начал явно совать нос в область диагностики и лечения, в которых ничего не смыслил, так как медицинского образования не имел. Время шло, и это сование носа становилось всё назойливее. И в один прекрасный день бывшие друзья-врачи единодушно решили, что не следует ждать, пока у Свинцова крепость и смелость заднего ума перейдут в отвагу, и подобру-поздорову общение с ним лучше прекратить. При невозможности уклониться от разговора ограничиваться согласным киванием головы и сочувственными междометиями.

Наконец в один из дней на Свинцова снизошло озарение: «Стоматолог недостаточно спрашивал о непереносимости! Надо было по-другому, качественнее спрашивать. А может, он не те вопросы задавал? Вроде и много вопросов задал, а доверившуюся его профессионализму Куколку в могилу свёл, гад!», – засела в мозгу неистребимая мысль, которая день ото дня набирала силу и гнала не только его, уже имевшего тогда некоторый административный ресурс, по набиравшим высоту инстанциям, но и отправила в места не столь отдалённые несчастного стоматолога, не только не обладавшего никаким административным ресурсом, но и правильно оказавшего противошоковую помощь.

Да что там стоматолога! На суде эксперт заикнулся было о том, что специальных вопросов, позволяющих предсказать именно у данной больной высокий риск анафилактоидной гибели, вообще не существует.

– Так надо, чтоб существовали, а то этот горе-врач задавал НЕ ТЕ вопросы, – глухо прорычал в ответ Свин-истец, надавил ресурсом, и больше об этом эксперте не было ни слуху, ни духу. И чем больше, беседуя с другими врачами, он убеждался в невиновности несчастного стоматолога, тем большим монстром тот казался в его глазах.

«НЕ ТЕ вопросы задавал, под грамотного МАСКИРОВАЛСЯ!!! ВСЕ врачи ЗАДАЮТ НЕ ТЕ ВОПРОСЫ!! Так они же скольких ещё уморят? Они у меня попляшут! Я научу их, какие правильные диагностические мысли они должны иметь в своих чугунных головах! Да, „Оптимизатор“… надо создать компьютерную программу по оптимизации врачебных диагностических мыслей… Да почему „врачебных“? Какие они после всего этого врачи? Ведь что от них требуется? Мыслить, как будет предписано стандартами „Оптимизатора“… А они задают не те вопросы и убивают… Врачи и убийцы – суть одно и то же! Даже если бы Куколку удалось вернуть к жизни, то это привело бы к расходу дополнительных лекарств, необходимости пребывания в лечебном учреждении и прочему, то есть к лишней растрате финансов. А этого можно было избежать, правильно задав нужные вопросы. Поэтому они не врачи, а… дьявольщина, нет для них названия… ничего не приходит в голову», – метался тогда мыслью беспокойной без пяти минут реформатор и уже заработал изрядную боль в затылке и подступающую дурноту.

Артериальное давление скакнуло к отметке 200 мм рт. ст., хотя раньше ничего подобного он за собой не замечал. Вениамин Николаевич взял под язык и совершенно растворил таблетку коринфара (от Куколки осталась – слезливо свербело в мозгу). «Хорошо, пришла мне среди горя и слёз гениальная мысль! Для начала я их переименую. Врачи будут называться „объекты медицинских реформ“, сокращённо ОМР. Какие реформы будем проводить, так их и нагнём!» – отпустило затылок, и дурнота начала постепенно покидать будущего великого человека. «А пациенты будут называться „клиентами-правообладателями“, чтобы могли по первому сомнению потребовать ответа и указать, из какой известной субстанции сделаны эти ОМРы». Свинцов заметно воспрянул духом, не заметив, как вызывавший буквально минуту назад душевные страдания образ замученной насмерть Куколки из мыслей постепенно улетучился. Так, в состоянии преодоления острого горя и родился замысел великой Реформы, призванной совершить революцию в диагностическом мышлении и привести к нешуточной экономии бюджетных средств при большей эффективности работы системы.