Смотритель хищного города

– А что ты хочешь? – я подаюсь немного вперед, придерживая ее за подбородок – влажные губы в сладостной близости.

– Возьми меня замуж! – говорит она и заливается звонким смехом, подружки тут же подхватывают: «замуж! замуж!»

– Дорогая, тут одно из двух, – я ухмыляюсь, притягивая ее к себе. – Или ты отращиваешь ноги, или я отращиваю жабры.

Губы русалки мягкие и сочные, но непривычно холодные. Она обхватывает меня одной рукой, оставляя мокрые следы на одежде. Я настойчиво углубляю поцелуй, чувствую вкус рыбы и речной воды, но мне не противно. Голова начинает кружиться, – все, что нужно утопленнице, чтобы затащить свою жертву под воду. Но я не останавливаюсь, мне нравится это легкое головокружение, тонкая девичья талия, податливые губы, уже горячие от наших поцелуев. Мне не хочется отпускать ее, я притягиваю к себе обнаженное тело, и русалка, словно обжигаясь о мою раскаленную кожу, с силой бьет хвостом по воде. Холодные брызги окатывают меня с головы до ног, я отпускаю ее, и она тут же выскальзывает и уходит на самое дно.

– Оборотень, поцелуй меня тоже, – говорит ее подруга, и они вновь принимаются хихикать.

– Нет, красавица, не в этот раз.

Русалки запросто могут заморочить и находиться рядом с ними по-настоящему опасно. Как и с любой другой нежитью. Но я предпочитаю рискнуть, чтобы получить заветный поцелуй.

Мне везет, и я благополучно возвращаюсь на берег. Поскользнись я на каком-нибудь валуне, и в беседку я бы уже не вернулся. Это ли не лучшее подтверждение того, что поцелуй русалки приносит удачу?

Я иду, а мои ноги странно пружинят, голова идет кругом, я будто пьян. Звезды вращаются в небе, мокрая одежда липнет к телу и холодит, но я все еще ощущаю жар внутри. Речные невесты могут разжечь пламя внутри любого живого, хотя сами навсегда утратили свое тепло. Я прихожу к ним каждый год. Иногда несколько раз за лето. Возможно, я им симпатичен, возможно, они жалуют меня за то, что я оборотень, а может, я просто счастливчик, ведь прийти к ним и вернуться обратно столько раз, сколько это делал я попросту невозможно. Наверное, Сумрак прав и пора остановиться на этом. Не может же мне везти до бесконечности.

Пит со Сказкой уже вернулись. Девчонка смотрит на меня с каким-то странным огнем в глазах.

– Ты правда ходил к русалкам? – спрашивает она с придыханием.

– Судя по всему удачно, – подмечает Кошка.

Я ничего не могу поделать со своим сияющим лицом, поэтому сажусь в самый темный угол, чтоб глаза никому не слепить.

– Я тоже хочу посмотреть на русалок! – Сказка едва держится, чтоб не бежать к реке вприпрыжку. – Давайте сходим?

– Куда сходим? – Сумрак смотрит на нее из-под хмурых бровей. – Хватает у нас одного идиота, бегающего к русалкам! Хочешь стать одной из них? Жить под водой, есть рыб, топить случайных путников? Никогда не подходи к реке! Я серьезно!

Сумрак может убедить кого угодно сделать все, что угодно, зыркнув как следует. Иногда он так посмотрит, и будто электрический ток пробегает по нервам. Его лучше не злить. Но сейчас происходят потрясающие вещи: вся его жесткость растворяется в ее хрупкости и мягкости. Он не может ее подчинить, он растерян и обезоружен.

– Ой, да что эти русалки! – встревает Пит. – Нет в них ничего особенного!

Пит тоже ходил к речным невестам за заветным поцелуем. Они тогда пошутили над ним, облили водой с головы до ног, опрокинули у самого берега. Вернулся наш Резвый Летун насквозь мокрый и злой. Но я знаю, что за его злостью скрывался самый настоящий страх. Он всерьез решил, что русалки его утопят, и с тех пор до ужаса боится приближаться к речке.

Сказка подходит и садится рядом со мной. Еще бы! Я сейчас самый жизнерадостный кусок мяса на ближайший километр! Ей хорошо в моем поле, оно близко к ее собственному. Мне самому приятно, что она подсела. Кошка достает сигареты, прикуривает от свечки. Питу хочется вернуться в центр внимания, его уши полыхают красным.

– Как тебе наш полет? – спрашивает он Сказку.

– О! – она вздрагивает, слегка задевая меня плечом. – Просто волшебно! Если бы можно было умереть на месте, я бы так и сделала! Умерла бы в тот самый момент, когда мы были над городом! Пожалуй, это лучшее, что было в моей жизни!

Пит польщен. Так его ещё никто не хвалил. Мне хочется вставить какую-нибудь гадость желчную до безобразия, чтобы стереть это самодовольное выражение с его лица, но я слышу лай собак вдалеке. Сумрак тоже слышит. Он выглядит расслабленным, но я замечаю, как он внутренне сжимается в тугую пружину. Все свечи разом гаснут, словно по команде, лишь красная точка сигареты продолжает висеть в воздухе рядом с лицом Кошки.

– Что такое? – спрашивает она.

Сумрак поднимается со скамьи, та издает жалобной скрип.

– Говоришь, поцелуй русалки приносит удачу? Вот и проверим. Удача тебе пригодится, оборотень.

Мне не нравятся его слова и тон, с которым он это произнес. Обычно так говорят: «Братец, у тебя проблемы. Бо-ольшие проблемы». А Питбуль – это действительно большая проблема. По меркам Города самая разъяренно-безумно-агрессивная проблема.

– Мне пойти с тобой? – спрашиваю.

– Нет. Ведите себя тихо.

Сумрак уходит, и мы долго сидим в молчании и в темноте. Сказка начинает нервничать, вся эта ситуация сбивает ее с толку: только что мы обсуждали русалок и полеты, а сейчас Сумрак куда-то ушел и в воздухе повисло тяжелое ощущение угрозы. Она не понимает, что происходит, но чувствует что-то неладное. Кошка перемещается с перил на скамейку, подцепляет пальцем еще мягкий воск, стекший со свечки, и мнет его, скатывая в шарик. Пит замирает, застывает монументом и превращается в огромное ухо, пытающееся уловить чужой разговор. Пустырь стрекочет, от реки во все стороны разносится кваканье лягушек и, как бы я ни напрягал свой слух, мне не удается услышать ничего из того, что сейчас происходит возле Бункера. Не слышно ни единого голоса, и даже лай собак стих.

Очень трудно усидеть на месте, когда отъявленный мордоворот приходит по твою душу, но я не могу оставить эту троицу без присмотра, поэтому усилием воли заставляю себя сидеть смирно.

Пит не способен переносить тишину и бездействие, он осторожно открывает рюкзак, раздает всем пледы и булочки, разливает из термоса чай. Из моей чашки пахнет душистыми травами и, как ни странно, горячее питье приходится кстати. Наше напряженное молчаливое ожидание превращается в приятное светское мероприятие. К сожалению, Сумрак возвращается к самому концу чаепития и не успевает разделить его с нами.

– Питбуль? – спрашиваю я, когда он приближается.

Между нами завязывается славная дружеская беседа:

– Питбуль.

– Что он хотел?

– Твою голову, конечно.

– В каком виде не уточнил?

– Нет, прости, я упустил этот момент.

– И что ты ему ответил?

– Что сейчас его голова ко мне ближе и проще будет оторвать ее.

– И он ушел?

– Ушел.

– Иными словами мы нажили кровного врага?

– Похоже, что так и есть.

– Хреново.

– Ожидаемо.

Кошка с Питом переглядываются, – городские разборки им не по душе, а Питбуль может развернуть настоящую войну, пока не утолит свою жажду мести. Если, конечно, ему это удастся.

– Ты его не тронешь.

Сумрак, словно мысли мои прочитал. Я действительно собрался догнать Питбуля, пока он не вернулся в Город. Здесь, на пустыре, у него против меня нет ни малейшего шанса. Это моя территория. Ночной Охотник мало кого пускает в свои владения и уж точно никого не выпускает.

– Это еще почему? – недобро улыбаюсь я.

– Я так сказал.

Подумать только! Он так сказал! И, видимо, решил, что я должен слушаться!

Во мне бьют барабаны и гремят сотни призывных труб. Действительно врут люди: поцелуй русалки не приносит удачу, он пьянит, сводит с ума, делает дикими и неудержимым. Ничто не способно меня сейчас остановить.

Я поднимаюсь, и в ту же секунду Сумрак делает шаг навстречу ко мне. Он чуть ниже меня, и тоньше раза в два, однако, я знаю, какую силу таит в себе это тщедушное тельце. Его упорство лишь распаляет.

– Старина, лучше уйди с дороги, – ухмыляюсь я зловеще.

Но Сумрак не пальцем делан. Уж если что решил, от своего не отступится. Время застывает густой и липкой мучнистой массой. Ветер, будто живой, поднимается с земли, скручивает травы, будоражит клейкие листья тополей. Сухие доски беседки начинают жалобно стонать.

– Прекратите немедленно! – доносится до меня вопль Кошки перед тем, как я успеваю занести руку.

Или мне это только кажется. Возможно, я не успел и этого. Горячая волна ударяет в грудь, пробивает ребра и оставляет огромную рваную дыру, из которой валит густой черный дым. Я пытаюсь глотнуть воздуха, но мне нечем – мои легкие сожжены, ребра торчат наружу острыми обломками, я вижу их и вижу повисшие на них лоскуты разорванной кожи и одежды. Падаю на одно колено, но не могу удержать равновесие и как-то совсем неуклюже заваливаюсь на бок. Кажется, по моим щекам текут слезы.

Я лежу на полу. Надо мной белые лица. Я вижу глаза, горящие зелеными светлячками, не могу понять близко они или далеко, точно звезды в небе. Хочу дотронуться. Мои пальцы касаются чего-то мягкого. Легкие втягивают воздух со свистом, разжимаясь, точно меха.

– Оставьте его, – слышу ледяной голос Сумрака.

Но на мне по-прежнему чьи-то руки. Гладят спину в том месте, где должна быть кровавая пропасть. Но ее нет. Чувствительность возвращается в каждую клеточку кожи под этими ладонями.

Я лежу, прижавшись щекой к дощатому полу, ощущая шершавую поверхность и спасительную прохладу, такую нужную сейчас. Дышать становится легче. Первым делом ко мне возвращается веселость. Я начинаю ржать, все еще корчась от боли. Смех рвется из меня громкими раскатами, я не могу остановиться.

– Все. Чокнулся, – решает Пит. – Сумрак, на этот раз ты переборщил.

– Неужели? – чувствую на себе изучающий взгляд. – Волк, а ты стал сильнее.

– Ты тоже, – скалюсь я. – Ты тоже.

Глава 7

Она натягивает рукава свитера до кончиков пальцев. Она пьет горячий чай маленькими глотками. Она умывается и чистит зубы, напевая себе что-то под нос. Она желает Фреду доброго утра и спокойной ночи. Она любит наблюдать за тем, как он ест. Она забирается в кресло с ногами и сворачивается в кошачий клубок. Она ковыряет пальцем дырку в джинсах и с каждым днем та становится все больше и лохматее. Она рисует в альбоме карандашами, лежа на полу. Она аккуратно расправляет фантики от конфет и складывает их в блокнот. Она боится спать за закрытой дверью. Она ставит в тупик своими вопросами. Она пугается, когда бесшумно подходят сзади. Она любит, когда Пит рассуждает о науке и искусстве и несет чепуху. Она не притрагивается к чужим вещам. Она никогда не закалывает волосы. Она никогда не отводит взгляд в сторону. Она всегда говорит то, что видит. А видит она слишком многое.

Я просыпаюсь раньше всех, чтобы незаметно слинять в Город. Несколько дней взаперти в этой консервной банке уже практически свели меня с ума, а от предостережений Сумрака зуд расползается по всему телу: «Не ходи в Город. Держись подальше от четвертого. Возьми с собой Пита. Берегись Питбуля». Как будто он лучше всех знает, кому как жить и что делать. А еще лучше – кому что НЕ делать. Мне в особенности.

Сейчас все спят, и в Бункере тихо, только вентиляция гудит. Я уже почти переступаю порог кухни, предвкушая, как сейчас в полном одиночестве попью кофе, но вдруг, краем глаза, замечаю ее. Она стоит перед туннелем, уводящим вглубь Бункера. В “Лабиринты Смерти”, которые исследуем мы с Питом. Она стоит и смотрит туда, словно что-то видит или слышит. И меня не оставляет гаденькое ощущение, что что-то так же неотрывно следит сейчас за ней с той стороны. Меня аж передергивает от этих мыслей.

– Что ты тут делаешь? – подхожу ближе.

Она вздрагивает, внезапно услышав мой голос.

– Там кто-то есть.

Мне не нравится, что в ее словах нет вопроса. Она утверждает. Что она может знать об этом?

– С чего ты взяла?

– Просто… вот когда вы все тут, я чувствую, кто где находится, будто нас связывают невидимые нити. Знаешь, такое странное ощущение. И каждый раз мне кажется, что кто-то ушел туда. И ходит там. Постоянно оборачиваюсь, чувствую, что он подходит совсем близко, но никого не вижу. Странно, да?

Здесь все странно.

Мне не нравятся ее слова о том, что этот кто-то подходит совсем близко. И не нравится то, что она ощущает его присутствие.

– Не ходи туда, ладно? – прошу я. – Там никого нет.

– Никого?

– Никого из живых людей. Только запутанные коридоры, в которых легко заблудиться.

Закончив воспитательную часть, возвращаюсь к своему первоначальному плану и иду на кухню. Девчонка увязывается за мной. Я понимаю, что отделаться от нее уже не получится, поэтому насыпаю в кофеварку кофе на нас обоих и заливаю отстоявшейся водой из банки. Она внимательно следит за всеми моими движениями. Как будто ничего подобного в жизни не видела и для нее это сродни шаманскому вареву. Включаю кофеварку и думаю – ну сколько же можно пялиться мне в спину и что в ней может быть такого интересного? Ее взгляд так и буравит где-то между лопаток.

– Ты сильный.

Эти слова вонзаются в меня, как просвистевший в полете томагавк. Что она имеет в виду? Что она видит? Почему так легко произносит это вслух? Как будто можно вот так просто выпотрошить человека и сказать: «смотри, вот твоя селезенка». Нельзя так легко и бесцеремонно проникать в кого-то, выуживать что-то из него и выкладывать перед носом. На вот, смотри, я тут такое откопала!

– Каши много ел в детстве, – отшучиваюсь я, все же надеясь, что она говорит о нехилых габаритах моего тела.

– Нет. Не так. Внутри.

Так нельзя. Оборачиваюсь, вопросительно приподнимаю бровь. Давай, продолжай.

– Ты крепче, чем стены этого Бункера, чем все гвозди, которые в него вколачивали. Нет ничего, что могло бы тебя сломать. Ты вынужден быть таким. Ты держишь внутри страшную Силу.

Так нельзя.

Сумрака рядом нет, и никто меня не отчитает. И никто за нее не заступится. Я медленно подхожу к девчонке, легко поднимаю за плечи и сажаю на стол. Она даже не пикнула, только рот приоткрыла от удивления. Упираюсь в столешницу руками, нависая над ней, и моя тень проглатывает ее полностью. Да уж, видел бы это кто-то из наших! Большой и страшный серый Волк запугивает милую пушистую зайку! От меня бы и мокрого места не оставили наши доблестные защитники маленьких и слабых.

– Зай, знаешь, что бывает, когда залезаешь на чужую территорию? – спрашиваю я заискивающе.

Она мотает головой из стороны в сторону. В ее глазах любопытство с капелькой страха перемежаются в мятных прожилках. Красиво.

– Узнаешь, если Питбуль до меня доберется, – мой голос необычайно мягок. – Давай договоримся? Во мне ты больше копаться не будешь.

– Но я не копалась! – защищается она.

– Я долго и аккуратно складывал скелеты в шкафу и не хочу, чтобы кто-то устроил там генеральную уборку, начал их доставать, сушить на солнце, протирать старые косточки кухонной тряпочкой и демонстрировать мне же. Я каждого в лицо помню. Я понятно выражаюсь?

– Но я не… – ее щеки краснеют.

Кофе почти готов. Пора заканчивать этот разговор.

– Я рад, что мы договорились.

Отхожу от нее, достаю две чашки. Она так и сидит на столе, буравит меня все тем же взглядом. Хочет найти недостающие фрагменты моей недосказанности. А мне в свою очередь очень интересно посмотреть, что из себя представляет она. И есть только один способ это узнать. Сумрак будет ругаться.

– Я собираюсь в Город. Хочешь со мной? – спрашиваю.

– А можно?! – ее глаза восторженно распахиваются.

– Конечно. Кто нам запретит? – хитро подмигиваю ей и протягиваю чашку горячего кофе.

Город – ночной хищник, и мы все подстраиваемся под него. Просыпаемся на закате, выползаем из своих нор, неспешно бредем на охоту, надеясь, что она окажется удачной. Но сегодня мне нужно успеть сделать несколько дел днем, пока светло и пока Сумрак спит и не может выйти из Бункера.

Солнце палит нещадно. В машине слишком жарко, и даже то, что мы открываем все окна, едва ли помогает. Пока едем через поле, в салон запрыгивает кузнечик. Сказка пытается его отловить, чтоб выпустить обратно, и вот они вдвоем скачут по всему салону.

– Зай, оставь его, он сам вылетит, – я разговариваю с пяткой, упертой в торпеду автомобиля, пока верхняя часть туловища барахтается где-то между задним сиденьем и моим.

Девчонка возвращается на место, ее ладошки сложены коробочкой. Она высовывает руки из окна по локоть и с силой встряхивает. Надо думать, спасательная операция прошла успешно.

– Если бы у него было сердце, маленькое такое насекомье сердечко, оно бы разорвалось, преисполненное чувством благодарности, – не могу удержаться от небольшой порции иронии. – Ну или от страха.

– Между прочим, тут его дом, он бы не хотел его покидать.

– Вот, значит, как ты заговорила, – подмечаю я. – А как же ты? Как же твое решение тут остаться? Почему это тебе не нужно вернуться домой, а ему обязательно надо?

– Ну это совсем просто! – она улыбается детской обезоруживающей улыбкой. – Потому, что он был бы один, а со мною вы.

Я уже давно не пытаюсь искать в человеческих словах, поступках и мыслях логику. Чем реже ты ждешь от людей здравого смысла и взрослых решений, тем реже разочаровываешься. Но эта девчонка настолько странная, что ее ответы просто сбивают с толку.

– Я скажу тебе, как обычно бывает, – говорю я. Мы, наконец, выезжаем на асфальтированную дорогу и нас перестает нещадно трясти. – Обычно люди появляются здесь и не помнят: кто они, где их дом и кого они там оставили. Их ничто не тянет назад. Ты – другое дело. Ты утверждаешь, что все помнишь. И вот скажи мне, как человек может хотеть остаться с людьми, которых знает не больше суток и спокойно покинуть тех, с кем прожил всю жизнь?

Она натягивает рукав свитера до кончиков пальцев и начинает тянуть за торчащую нитку, о чем-то размышляя.

– А что, если… – начинает она неуверенно. – Что если я хочу остаться именно потому, что все помню?

Такой ответ может дать лишь тот, кто умеет ходить между мирами. Как правило, у каждого из нас есть история, из-за которой, собственно, все и случилось. Из-за которой мы не хотим возвращаться обратно. Редко бывает наоборот, когда тянет уйти насовсем, но есть человек, который держит и не дает этого сделать. Как у Пита, к примеру. Его держит бабушка, которая его вырастила и воспитала, а теперь серьезно больна, и он просто не может ее оставить и уйти к нам окончательно, хоть и мечтает об этом. И слова девчонки вновь возвращают меня к главному вопросу: «а пришел ли поезд сам собой? Или это сделал кто-то, кого я совсем не знаю? Кто сейчас сидит рядом со мной, например?»

Кем бы она ни была, что бы она ни скрывала, сегодня я точно выведу ее на чистую воду. Так или иначе.

Вальяжно и неторопливо, смачно жуясь, на дорогу выходят коровы. Бредут, едва переставляя ноги, хлещут хвостами перепачканные бока. Я жму на тормоз и останавливаюсь в метре от них. Машина не кажется им ничем таким, чего стоило бы остерегаться и поскорее убраться с дороги. Они не спешат.

Жарко. Чувствую, как футболка намокла и прилипла к спине. Пот льется по вискам и шее. А девчонка сидит себе спокойно в джинсах и свитере, особо не пыхтит. Мне дурно на нее смотреть.

– А у тебя другой одежды нет? – спрашиваю.

– Нет. У нас было прохладно и дождливо, я не стала ничего другого с собой брать. Да и это, – она с силой дергает за нитку, торчащую из рукава, и та вытягивается, распуская петли. – Не так уж и важно, не так ли?

Я не выдерживаю и сигналю коровам, но на них это не действует. Они даже ухом не ведут, спокойно и неторопливо оканчивают свое шествие. Мы снова трогаемся с места, и свежий ветерок влетает в открытые окна.

– А куда мы едем? – спрашивает девчонка. На ее лице блаженная счастливая улыбка. – За приключениями?

Я скептически осматриваю ее вязаный свитер и коленки, торчащие из дырок в джинсах.

– Судя по всему, сперва мы едем в магазин.

Ненавижу ходить по магазинам. А о том, как это делают девчонки, мне и думать страшно. Но я все же решаю рискнуть и вызволить Сказку из этого ужасного тряпья. К моему величайшему облегчению она почти сразу находит сарафан, про который говорит: «Это самая красивая вещь, что я когда-либо видела». Мне кажется, что это самый обычный льняной сарафан на тонких лямочках, мало чем отличающийся от всех остальных. Но когда она появляется в нем, я не могу подобрать слов. Настолько она кажется милой, хрупкой, изящной, как кукла из детского магазина игрушек. Я таращусь на нее слишком долго и понимаю, что из приличия пора бы прекратить, и хотя бы что-то сказать. К счастью, мой взгляд падает на кеды. Они желтые с вышитыми бабочками. При этом страшно пыльные и потасканные. Усмешка слетает с моих губ:

– Шикарный видок! Знаешь, эти кеды хранят историю истоптанных дорог, но лучше их поменять на что-то более… босоножное что ли.

Но она не хочет. Ей нравятся вещи с историей. И нравятся эти кеды. А я не садист какой-то, чтобы их разлучать. И тем больше времени мне остается на свои дела. Единственное, о чем она меня еще просит – купить ей солнечные очки в розовой оправе и плетеный браслет.

Мы едем по маленьким тенистым улочкам. Я редко вижу Город при свете дня, и сейчас с интересом рассматриваю невысокие кирпичные дома, окна, горящие в пламени солнца, зеленые кроны деревьев, умытые машины, припаркованные по обочинам. Меня не оставляет странное чувство, будто я тут впервые. Все кажется таким чужим и будто нарисованным. Удивительно даже, что Город имеет такую уникальную способность – надевать парадное дневное лицо. Мне интересно, что думает Сказка, рассматривая все сквозь свои розовые очки. В прямом и переносном смысле.

– Как тебе здесь? – спрашиваю.

Она не тянет с ответом.

– Мне нравится! Я влюбилась в этот Город еще ночью, когда Пит пронес меня над ним. Это лучшее место на земле!

– Правда? – я видел много разных миров и много разных мест. Паршивых мест. И это не особо лучше других. – Ты ж моя прелесть! Ну, поехали, покажу тебе тут все.

Мы в старом районе. Здания тут в аварийном состоянии, и всех жителей давно переселили. Стены прорезали огромные трещины, окна смотрят пустыми глазницами. Крыши частично разобраны, и деревянные балки торчат, словно ребра огромных мертвых китов.

– Мы приехали? – Сказка осматривает сваленные в кучу кирпичи и остатки чугунных оград.

– Согласен, не самое красивое место, куда можно привезти девушку, но не думаю, что ты особо разочарована, так ведь? Посидишь одна немножко?

– Что? – ее глаза расширяются. – Нет! Я хочу с тобой!

Подумать только! Она хочет со мной! Прямо туда, в эти страшные развалины. С тем, кого совсем не знает. Интересно, чем я заслужил такое доверие?

– Буду откровенен, – я говорю серьезным тоном и стараюсь быть чертовски убедительным. – У меня тут тайник. И если ты пойдешь со мной, и узнаешь где он, то это уже будет никакой не тайник. С тайниками так не поступают. Я быстро. Туда-обратно. По рукам?

Она хмурится, но все же кладет руку в мою раскрытую ладонь. Ее пальцы настолько тонкие и хрупкие, что мне даже страшно сжать свои. И тут вдруг я обращаю внимание на браслет, что она купила. Я умею читать руны и некоторые символы и вижу, что именно в него вплели. Сила, Воин, Свет. И все это не больно-то вяжется с тем образом, что она нам показывает.

– Почему ты выбрала именно его? – я все еще держу ее за руку и не спешу выпускать.

– Не знаю. Понравилось сочетание цветов. И вообще он красивый. А что?

– Ничего.

Я сам делаю то, за что отчитал ее утром – просачиваюсь туда, где живут ее мечты, страхи, воспоминания и тайные желания. Где она обнажена, беззащитна и не умеет лгать. Где хранятся все ее секреты. Где ее душа соприкасается с сознанием. Туда, вглубь, сквозь узкое пятнышко зрачка. Если она что-то скрывает, я узнаю это прямо сейчас. Такая наивная, даже не пытается отвести взгляд в сторону.

Внезано меня накрывает волна спокойствия и безграничного счастья. Какой-то безусловной любви. Это ощущение кажется таким знакомым, но давно утерянным. Наверное, я чувствовал что-то подобное в младенчестве, когда засыпал на руках у матери. Или даже до этого. Где-то между жизнями, болтаясь на краю вечности, сливаясь с космосом и чем-то божественным. И мне вдруг становится так необходим ее Свет. Просто прикоснуться, почувствовать кожей, запустить внутрь, туда, где его так не хватает. На долю секунды. До смерти необходимо.

Внезапно я осознаю, что уже обнимаю ее. Прижимаю к себе и в груди, будто что-то оживает. Словно я вдыхаю Свет. Разве его можно вдыхать?

Отстраняюсь резко. Что я делаю?! Сфокусироваться на чем-то другом. Не смотреть на нее. Не выдавать себя.