Иллюзия

Ах, да! – я вскричал в полном восторге, вспомнив, что покидая Землю, дракон, словно сказочный персонаж, проглотил это самое Солнце, – Солнце, наша родная звезда! Она всегда с нами, пока ты рядом! Спасибо тебе, Артак!

Желтый, теплый свет растекался упругими волнами и освещал все вокруг. Я открутил крышки на бутылках с красками, и солнечный свет попал внутрь каждой, высвобождая потерянный в темноте цвет. Наверное, точно так же теряются Знания в окружении невежества.

Из горлышка бутылочек, совершенно вдруг, цвета стали выплескиваться один за одним, они уходили в черноту Пространства, пересекались и перекручивались, пока не сформировали самую обыкновенную земную радугу, полноценную и цветную. Она уходила вглубь космического Пространства и светилась сама по себе, излучая тепло и уверенность. Будто семь мощных прожекторов разного цвета стояли на поверхности кометы и выстреливали каждый своим цветом в глубину темноты.

Артак выдохнул, и его внутреннее свечение скрылось под плотной, непрозрачной чешуей. Цветные полоски, соединившись в привычную нам радугу, длинной светящейся полосой уходили в Пространство, освещая все вокруг и находящуюся внизу, невидимую нам ранее планету. Она вырисовывалась огромным шаром в том самом месте, куда мы только что таращили глаза, не замечая ровным счетом ничего. Наверное, это и была наша Земля, ибо никаких других планет поблизости не было вообще.

– Там где вдох – должен быть выдох, – произнесла непонятно откуда появившаяся Агафья Тихоновна, явно имея в виду не только вдох и выдох Артака, но и что-то еще, мне пока недоступное. Она примостилась рядом со мной и с восхищением смотрела на молнией уходящую в атмосферу Земли радугу. Где-то там, под облаками, уже недоступная нашему взгляду, она радовала чей-то устремленный в небо взор, дарила мечту, и погружала смотрящего на нее человека в чувства прекрасного.

– Я и не знал что радуги рождаются в космосе, – обращаясь к акуле я смотрел вниз, на стрелу света и цвета, – на Земле мы видим все по другому.

– Всё рождается в космосе. Всё и все.

– В детстве я очень любил смотреть на радугу, – воспоминание подсунуло мне нужную картинку, – я мог часами сидеть на солнечном берегу после дождя и смотреть в небо, – мой счастливый смех раскатился по поверхности кометы, – но я никогда не подозревал что где-то сверху, на незаметном глазу астероиде, сидят акула, дракон и молодой мужчина, которые создают эту красоту!

– Где-то внизу, на этой планете, именно сейчас, обязательно сидит какой-нибудь мальчик и с наслаждением смотрит в небо, возможно, испытывая те же чувства что и вы когда-то, – Агафья Тихоновна мечтательно вздохнула, – а возможно, это вы и есть.

Внезапная, яркая и отчетливая мысль пришла мне в голову.

– А может там, внизу, – я кивнул на уходящую вертикально вниз радугу, – уже и не сидит, и совсем уже не мальчик, – я вспоминал недавние события, – а на берегу темного и непонятного озера стоит молодой мужчина в компании акулы и дракона, и никак не может решиться сделать первый шаг в воду.

– Может и так, – Агафья Тихоновна подплыла к Свету, исходящему из бутылочек и плавником, попеременно закрывала то один цвет, то другой, – давайте подадим им знак.

Радуга вибрировала, дрожала, замирала на то мгновение, когда акула перекрывала один из цветов, но тут же уверенно неслась вниз, набирая обороты, туда, где она была жизненно необходима.

– Семь цветов, как семь нот, – Агафья Тихоновна продолжала играть цветом, как если бы это была отдельно выделенная октава на пианино, – и будьте уверены, где-то звучит музыка.

Свет исходящий из бутылочек потихоньку мерк, рассеиваясь в космическом Пространстве, а цвет терял свою насыщенность, глубину и густоту. Бутылочки пустели, расходуя заправленный в них материал, и холод с темнотой вновь начинали свой бал на этой, лишенной солнечного тепла стороне кометы. Но сама комета продолжала двигаться дальше, к солнцам, и мы двигались вместе с ней, рассекая Пространство и Время своей уверенностью и счастьем.

Рюкзак с красками был у акулы, и кивая на него, я спросил:

– Много ли осталось?

– Много. Очень много, – Агафья Тихоновна вытряхнула на камень содержимое рюкзака, – все те же 50 бутылочек отличнейшей, лишенной невежества, тупости, гнева, страсти и злобы краски.

– Но как так может быть?

– Даря Свет другим ты питаешь сам себя. Свою суть и своё предназначение. Отдаешь и принимаешь. Природа не терпит пустоты. И если твоя сущность в процессе обмена не наполнилась ненавистью или глупостью, твой запас света бесконечен.

– Но почему их 50? Не 100 или 20? И почему именно столько цветов? Красной – 12, желтой – 11, фиолетовой – 9, оранжевой – 8, зеленой – 5, синей – 3 и две с голубой? – я отлично помнил точное количество каждого, имеющегося у меня в запасе цвета.

– Голубой у вас уже почти нет, – акула улыбалась, – немного вы израсходовали на озере и одну целую бутылочку здесь, а было их всего две, – она продолжала улыбаться, и подождав моего, так и не последовавшего комментария, продолжила, – но смотрите.

Семь пустых, открытых бутылочек, стоящих на поверхности кометы, втягивали в себя голубое свечение хвоста нашей кометы, наполняясь ярко-синим, в свечении инфракрасных солнц, цветом. Агафья Тихоновна подождала пока цвет наполнит посудины, достигнет нужной глубины, и ловко закрутила пробки.

– Качество вашего Знания меняется. Земная пропорция полученной в течении вашей жизни информации обогащается космическим опытом, расширяя ваш умственный горизонт. Качество Знания изменяется, но количество остается прежним.

– И много остается?

– Много.

– А хватит ли?

– Хватит.

– Но почему именно 50? Это случайная цифра?

– Я не знаю, – акула пожала плечами, – наверное случайная, – как мне показалось, она хитро посмотрела на меня. В ее глянцевом глазе горели искры смеха и радости.

Артак громко зарычал, привлекая наше внимание и пошел на солнечную сторону астероида. Мы неторопливо встали с холодного, белесого от вкраплений льда камня, и последовали за ним.

11

– Главное – всегда рядом, – Агафья Тихоновна говорила не торопясь, – но иногда необходимо просто остановиться. И внимательно посмотреть вокруг. Где бы вы ни были – даже кажущееся пустым для глаз Пространство, окружающее вас, на самом деле полно Любви, этой неподвластной человеческому восприятию материи, – акула выразительно глянула из-под прищуренных глаз и добавила, – Любовь притаилась в каждой травинке, в каждой капле росы, в каждой горсти земли. Каждая песчинка прежде всего полна именно Любви. Но самым отличительным качеством Любви является ее умение не наполнять материю, а заполнять пустоту. И не только душевную пустоту, но и пространственную – своей особой, незаметной ни одному из органов человеческих чувств материей. Уметь ее замечать – или величайший дар, или результат сложнейшей внутренней работы. Лишь единицы из миллионов обладают одним или способны на второе. Ведь Любовь сокрыта от человеческого взора совсем не случайно, ибо только подготовленный человек сможет прикоснуться к ней, не навредив и не оставив своего отпечатка.

– Но разве Любовь можно изменить или уничтожить?

– Все в этом Мире можно изменить или уничтожить. Однако, человек, к нашему счастью, может уничтожить только то, что видит; то, что может пощупать; то, к чему может прикоснуться. Остального для него просто не существует. Это и есть самая надежная защита. Природа, охраняя свое сокровище, сделала его невидимым.

– Наверное, это к лучшему, – я невольно задумался.

– Любовь спрятана от взоров, от восприятия, но не как скрытый враг, который боится обнаружения, а как наблюдающий союзник, ждущий и жаждущий удобного момента для того чтобы вмешаться и показать свою силу. И поверьте мне, это очень мощный союзник.

– И как с ней познакомиться поближе?

– Наблюдать. Наблюдать за всем что происходит. Наблюдать за Природой в самом широком понимании этого слова.

– Но это именно то, что мы делаем постоянно, не так ли?

– Нет, – Агафья Тихоновна грустно покачала головой из стороны в сторону, – человечество предпочло пересесть на машины и отгородиться от Природы бетонными стенами, а для чего?

– Для чего же?

– Для простоты. Для того чтобы смотреть на Мир сквозь затемненное окно, и видеть лишь блеклые, в дымке невежества, краски; чтобы слышать отдаленные, приглушенные окном звуки; для того чтобы не замечать главного. И для этого много ума не надо, – Агафья Тихоновна держала меня за руку, следуя за Артаком на солнечную сторону кометы, – не верьте никому, если вам будут говорить, что во всем виновата цивилизация. Не видеть главного – осознанный выбор каждого из нас.

– Вы думаете?

– Нет. Я не думаю. Я знаю. Видеть главное – большая ответственность, но одновременно, и большое счастье. Человек же, по непонятной мне причине, всегда предпочитает страдание. Вот еще слово придумали – страдание! – она вскрикнула достаточно громко, но Артак не обратил на вскрик никакого внимания, – возможно, в этом виноваты религии, утверждающие что через страдание люди очищаются, возможно, что-то еще, но факт остается фактом – мозг человека тысячелетиями настраивали и развивали именно таким образом, – Агафья Тихоновна, как мне показалось, обреченно, продолжала:

– И дошло до того что человек принял это как данность. Страдание – облагораживает.

– Но ведь проходя через страдание мы становимся сильнее!

– Конечно, конечно. Только в мире нет страданий. Есть развитие, есть Любовь, есть дорога, которую надо пройти. Страдание – вот еще слово! – акула в досаде вскинула плавники, – слово, придуманное человечеством для описания несуществующего! Мы уже сталкивались с таким словом.

– Да, – я кивнул, – и это слово – Время.

– Именно.

– Человечество сначала выдумывает что-то чего нет в Природе, потом дает этому Жизнь, присваивая ему имя, и это что-то начинает существовать! И ой как нелегко потом выбить это несуществующее из голов людей, ой как нелегко. Очень часто случается так, что и невозможно. А бывает что вышибить получается только вместе с головами.

– Но почему так происходит?

– Потому что человечество любит страдать. Потому что по каким-то, наверняка, объективным причинам, эволюция выбрала для человеческого мозга этот путь. Потому что для того чтобы выжить человек должен был научиться сравнивать, и его мозг, сравнивая все что можно было, со временем конечно, приобрел такую черту – вешать на все ярлыки. Первобытнообщинный человек с зачатками современного мозга, убегая от хищного зверя, должен был научиться трезво и здраво оценить опасность. И если, например, на его пути встретилась пропасть, которую не перепрыгнуть, – эту пропасть необходимо было охарактеризовать, то есть повесить ярлык – большая, глубокая, смертельная; и только затем принять верное решение для того чтобы выжить, – Агафья Тихоновна неопределенно пожала плечами, – прыгать и стопроцентно погибнуть или принять бой со зверем, и кто знает, возможно, выжить. От этих решений зависела выживаемость всего рода, поэтому они очень важны. Мозг эволюционировал, развивался, учился сравнивать, оценивать угрозу, и принимать решения.

– Верные?

– Что?

– Верные решения?

– Ну раз вы живы, значит верные, – акула засмеялась, – но эволюция мозга, оказав людскому роду неоценимую услугу в плане выживаемости, привнесла и негативные стороны. Выжив, человечество, тут же начало приклеивать к объектам свои субъективные характеристики – это лев, он опасен. Или – это слон, он большой. Или еще – это пропасть, она глубокая. Все бы ничего, если бы не одно «но». Оценивая и описывая объекты, люди начали их сравнивать между собой – например – этот лев опасен, но крокодил в реке опаснее, и значит идти в реку более рискованно чем принять бой на земле. Мозг принимал наиболее вероятное для выживания отдельной особи решение, особь выживала, передавала свои гены следующему поколению, и эволюция прочно закрепила за мозгом это неоценимое для отдельно взятой особи качество – сравнивать, – Агафья Тихоновна тяжело вздохнула, – неоценимое для отдельной особи, но губительное для человечества в целом.

– Но почему? – я не мог уловить связь, – ведь что хорошо для отдельной части чего бы то ни было, хорошо и для целого!

– Конечно, конечно, – акула согласно кивнула головой, – в плане физической выживаемости – это просто отлично, но давайте рассмотрим это немного иначе. Начав сравнивать, человек задумался. В его голове все чаще и чаще крутились сравнительные прилагательные: это выше или это глубже, а вот это сильнее, это больше, это быстрее. Со временем люди замахнулись на абстрактное – это лучше. Или это – вкуснее. Или – красивее. Эти характеристики были абстрактны, так как о «выше» или «ниже» – можно судить более-менее объективно, но когда речь заходит о «лучше» или «хуже» – тут уже вмешивается индивидуальное восприятие. Так, например, рыбе лучше в море, а птице на дереве. И разные вещи могут быть сразу и лучшими и худшими в своем роде.

– И что тут такого? – я все еще не понимал к чему клонит Агафья Тихоновна, – как говорят, человек ищет где лучше, а рыба где глубже.

– Все было бы именно так, если бы не было совершенно иначе, – Агафья Тихоновна усмехнулась, – на этапе выживания этот период – научить человека сравнивать – оказал неоценимую услугу, и позволил людям сохранить себя как вид, сохранить свой род, свою эволюционную ветвь. Но дальше, когда угрозы выживанию уже не было, а развитый человеческий мозг предоставил людям решающее преимущество на планете, эта самая способность принесла человечеству много страданий. Более того, это качество – сравнивать всех и вся – и убедило людей в том, что страдание есть любовь.

– Но как?

– Все очень просто. Сначала люди сравнивали степень опасности, и делали это исходя из элементарного страха перед окружающей средой, Природой. Потом те же люди, спустя тысячи поколений, уже не имея необходимости сравнивать чтобы выжить, начали сравнивать между собой другие вещи, как-то – степень благосостояния отдельных людей, их богатство, сравнивали так ли тяжел их труд, и оценивали справедливость полученных ими за это дивидендов. Вот оно, начинается, – Агафья Тихоновна приподняла плавник в назидание, – появилось новое слово – справедливость. Люди приходили к различным заключениям, причем абсолютно неверным, ибо каждое заключение было субъективно. Потом одинаково думающие люди формировались в классы и искусственно создавали уже давно забытую человечеством опасность (ту самую первичную опасность, которая угрожала выживанию человечества как вида, помните?), потому что так привык ваш мозг. Он привык сравнивать, и эту способность необходимо было использовать. Он ввел в обиход несуществующие в природе понятия – например, ту же справедливость, которая потянула за собой целую череду нововведений – и ненависть – лишь одно из них. Только вдумайтесь, – Агафья Тихоновна всплеснула плавниками в негодовании, – ненависть к своим же соплеменникам, и почему? Потому что у кого-то есть что-то, которое кто-то другой определил как «лучше», чем у него самого. Или потому что кто-то родился «красивее» или «умнее» кого-то. И я хочу напомнить – все эти характеристики субъективны, и не имеют абсолютно никакого значения на планете, за исключением выдуманного и искусственно созданного человеческого социума.

– Но я все еще не вижу связи между Любовью и страданием, – я четко помнил о чем мы говорили с самого начала и не хотел позволить Агафье Тихоновне уйти в сторону от обсуждаемого вопроса, – как быть с этим?

– Способность человеческого мозга сравнивать породила на земле все войны, всю существующую ненависть и непримиримость, связала, казалось, совсем не связанные вещи и в конце концов, заменила истинное ложным.

– Но Любовь и страдание? – я был настойчив.

– С развитием одних способностей, другие уступая им место, увядают, отмирают за ненадобностью, – Агафья Тихоновна улыбнулась, – так и здесь, в эволюции человека, способность воспринимать мир целостно, как единое целое, которое существует постоянно и везде и сразу, эта высшая способность, сохраненная животными, деревьями и камнями – у людей заменилась искусственно созданными человечеством характеристиками – высокий и низкий, быстрый и медленный, большой и маленький, живой и мертвый. Но в мире нет ничего из вышеперечисленного. В мире есть то что есть. И дерево не высокое, большое и зеленое. Оно такое, какое есть. А эта картинка с зеленой шапкой листьев всего лишь нарисована вашим, кстати, неплохо сконструированным мозгом, но в действительности, дерево такое какое оно есть и не более того.

– И все же… – я начал было задавать вопрос, но Агафья Тихоновна нетерпеливо перебила меня:

– Подождите, подождите, дойдем и до этого, – она встала, опершись на скалу и продолжала говорить, – и все бы ничего, но с развитием человечества, как вида, развивался и его язык, его возможность выражать увиденное, а значит и формировать реальность. К именам прилагательным, которые прилагались к чему-то, судя из их названия, – акула засмеялась, – добавились имена существительные и глаголы. Первые слова могли лишь прилагаться к чему-то, и конечно, к чему-то реально существующему. А вот с существительными и глаголами все происходило сложнее. Первые описывали предметы или объекты, тогда как вторые – действия с этими предметами или объектами. И тут понеслось… Я хороший, ты плохой. Я умный, ты – дурак. Я иду, ты стоишь. Я работаю, ты работаешь, мы работаем, а он лежит на боку. Язык стал богаче, он начал описывать не только характеристики окружающего Мира, он сам начал формировать этот самый Мир. Дальше – хуже, человечество замахнулось на абстрактные величины – я люблю или я ненавижу. И если первое слово «Любовь» – это реально существующее в Природе то, что мы просто не в состоянии описать, то «ненависть» – выдуманное, несуществующее понятие. Однако человечество возомнило себя настолько равным самой Природе, что в своем языке противопоставило Любовь ненависти. Появились слова-антонимы, занявшие свою нишу в структуре языка. Человечество при этом совершенно не заботило что ненависть может существовать только в человеческом сердце и больше нигде.

– Но как это?

– Очень просто. Только человек способен убивать просто так. Ни одно животное в Мире не будет этого делать. Лев, тигр, лисица или шакал, как и любой другой хищник, не может убивать только потому что ненавидит кого-то, отличного от себя, он убивает чтобы пропитаться, а значит чтобы выжить, и только одно животное, наделенное развитым в процессе эволюции мозгом, наделенное способностью сравнивать, а это, как вы догадались, именно человек – он убивает во имя им же придуманных слов – одно из которых – справедливость, другое – ненависть, третье – патриотизм, и многое многое другое.

– И что же дальше?

– Дальше – еще интереснее, – Агафья Тихоновна немного сбавила темп, и я понял что разговор приближается к своему завершению, – после того как человек противопоставил себя Природе в своем языке, а значит, и в своем видении существования, он начал экспериментировать с глаголами. «Я люблю» и «я ненавижу» прочно укоренились в сознании людей как абсолютные противопоставления. Как человек мог описать Любовь? За тысячелетнюю историю человечества многие поэты, писатели и художники пытались сделать это. Но у всех получалось по-разному. Как такое может быть, спросите вы? Ведь все они описывают одно и тоже. А очень просто. Любовь, как непознанную суть мироздания описать невозможно, не поняв и не окунувшись в эту самую суть. И даже тогда, когда человек чувствует эту самую Любовь, он не может подобрать слов, чтобы это выразить именами существительными. Это потому что в природе нет ничего такого что можно было бы четко описать словами, ведь придуманные, искусственные слова могут описать только придуманную, искусственную жизнь. А таких слов, таких вибраций в живой Природе попросту нет.

– Но как же так?

– По-моему, Будда, один из величайших просветителей человечества, говорил так, – Агафья Тихоновна опять села рядом со мной и показала плавником на солнце, к которому мы двигались, – палец, указывающий на луну, не есть сама луна. Так и слова – они могут описывать истину, но сами слова ей не являются.

– Мне кажется я понимаю…

– Именно поэтому человек, описывая состояние блаженства, в которое он неизбежно погружается, прикоснувшись к Любви, использует глаголы, он описывает действия, которые с ним происходят – я люблю, а значит я пою, или я люблю, и это значит что я живу, танцую, смеюсь, плачу… Глаголы. Вы понимаете о чем я?

– Да, – я сокрушенно покачал головой, – понимаю. Смеюсь, плачу, мучаюсь, страдаю. Одним словом, ЛЮБЛЮ.

– Именно, – Агафья Тихоновна немного помолчала и добавила, – произошла классическая подмена понятий. Человек разумный попал в капкан эволюции собственного вида. Именно так способность человеческого мозга сравнивать и оценивать, данная нам мудрой Природой для того чтобы выжить, привела человечество к потере ориентации, к разрыву связи с истинным, к искажению действительности.

– Но это поправимо?

– Конечно. Для этого у вас есть неплохо сконструированный мозг. Выбросьте привычку сравнивать. Это в ваших силах. И в конце концов, если вы будете упорны, к вам вернется способность чувствовать Природу.

– Чувствовать?

– Да. Именно чувствовать. Чувствовать реальность такой какая она есть, а не такой какой ее описывают книги, опираясь на видение чужих глаз и на чужие чувства.

– Слова, описывающие истину, сами ей не являются, – я улыбался, глядя на солнечный диск, который, казалось, совсем не приближался, будто мы висели в необъятном космосе, подвешенные на нитке, – но вновь приобретенная возможность чувствовать неизбежно лишит меня чего-то что я имею сейчас?

– Конечно. Она лишит вас кривого зеркала, которое формировалось миллионы лет в процессе эволюции человеческого вида, и в которое смотрят все люди, считая это искаженное отражение чем-то важным. Чем-то реальным и действительным. И наверное, это и будет следующей победой эволюции. Эволюции уже не вида, но эволюции Сознания.

Я внимательно слушал Агафью Тихоновну и прекрасно понимал о чем она говорит. Осталось лишь несколько невыясненных вопросов.

– А почему бы Природе не взять и не откатиться назад, к тому периоду, когда все мы, то есть человеческий род, будучи уже в безопасности от вымирания, еще не потеряли способность называть вещи своими именами?

– То есть как это откатиться назад? – Агафья Тихоновна долго и заливисто рассмеялась, – как вы себе это представляете?

– Допустим, способность сравнивать была нам необходима – это неоспоримый факт. Но ведь сейчас человечеству как раз более необходимо совсем другое. Способность сравнивать выполнила свое предназначение, и от нее уже можно было бы и избавиться, разве не так?

– Конечно так, – акула подмигнула мне глянцевым глазом, – только эволюция так не поступает. Эволюция не может откатиться назад. Эволюция работает только с тем что есть сейчас, она модернизирует уже существующие возможности. Эволюция постепенно, проходя через сотни поколений, усовершенствует ваши качества, улучшает их, и тут я с вами согласна, – Агафья Тихоновна утвердительно кивнула головой, – иногда совершенствование приводит к полному отмиранию чего-то ненужного. Но не сразу. Ненужное будет изменяться согласно математическому закону случайных чисел, терпеливо ожидая, пока не выпадет необходимая генетическая мутация, которая в свою очередь и приведет к необходимым человечеству изменениям.

– Но ведь может выпасть и совсем ненужная мутация!

– Конечно может, я вам скажу более, она обязательно выпадет.

– И что тогда?

– Все, как всегда, очень просто. Обладатели ненужной человечеству мутации постепенно вымрут, так как не смогут конкурировать в выживаемости с обладателями более приспособленных генов, тогда как что-либо полезное, выпавшее таким же случайным образом, может оказать неоценимое воздействие на весь человеческий род. Как, например, это произошло с медведями, – Агафья Тихоновна начертила на песке фигуру медведя, потом рядом еще одну, – жили-были бурые медведи, – она заштриховала один силуэт, показав тем самым что мишка был бурым, – пока в результате случайной мутации не деформировался один ген, отвечающий за окрас меха. И у бурой медведицы родился белый малыш. Так как дело происходило на севере, в белых снегах, то белая шкура позволяла медведю лучше маскироваться. Белый медведь совершенно случайным образом получил решающее преимущество перед бурым, на снегу его не было заметно, он успешнее охотился, питался и выживал, передавая свои гены следующему поколению, и так, со временем, белые медведи населили всю северную территорию планеты Земля. Тогда как бурые в тех краях постепенно вымерли, ну или перешли южнее, где окрас их шкуры был более сопоставим с окружающей их средой. То же самое и с людьми. Любая случайная мутация, которая даже самими людьми, скованными существующими социальными условностями, сначала может быть воспринята как уродство, с течением времени, вполне вероятно, даст ее обладателю решающее преимущество в вопросе выживании всего вида.