Странные куклы

– Я имею ввиду – хлоп – и ты у Бога. Как Иисус.

– Даосы мир воспринимают не как европейцы. У них характер и темперамент обусловлен каналами и дантянями. А у европейцев и евреев – личностью. Только Святой Дух без личности. И то – под вопросом, если Троица – это одно.

– А вот я слышал, что в Индии и Тибете люди с телом реализуются. Значит, там учение круче, чем у китайцев?

– Я об этом ничего не знаю. У меня практические занятия. Сколько сделал – столько получил, а теоретические разглагольствования – это пустая трата времени. У тебя интернет есть. Можешь уточнить.

– Могу же я после работы поговорить с хорошим человеком. Оказывается, мы с тобой зря подстраховывались. Сегодня мент на вора в суд подал. Я не пью, а то бы нажрался. Если хочешь, пойдём прогуляемся – я бы чего-нибудь такого купил. Мы бы чайку попили.

– Пойдём.

Я заварил полный ковш чая, и мы вышли на улицу. Летний вечер принял нас в себя. Формальные поводы для прогулок так и остаются придуманными поводами, которые можно сменить любым новым предложением. Мы шли, слушали и смотрели. Вечер расступался непосредственно перед нами, давая нам сквозь себя нести нашу жизнь. На газонах отчаянно стрекотали цикады.

– Ты совсем не пьёшь? – спросил Саня.

– Совсем. В подростковом возрасте обблевался, и понял, что это не моё. Понимаешь, я природу люблю. Не только природу – город внутри природы построен, поэтому у меня нет разделения на город и не город. Как жиранёшь, так, как будто, сквозь целлофан на всё смотришь. Никаких деталей. Вот мы сейчас идём: и цикады, и небо, и свет фонарей на листьях, и запах, а в нажоре несёшь сам себя, а всё остальное – условия. А это не условия, ты дуба дашь, а оно жить останется.

– Ну, есть разные взгляды. Буддисты говорят обо всём, что это иллюзия.

– Мне иногда кажется, что иллюзия – это мы, а не всё. Что мы видим только часть, а оно ещё больше, и ещё красивей. Если говорить в этом смысле, то буддисты правы. Вот мы говорили, что можно реализоваться с телом. Если это правда, то получается, что мы даже самих себя видим как безволосых обезьян, а не как форму, вот этого, вот, окружающего нас мира. Всё – больше, и не такое, каким кажется. Может, действительно это иллюзия, но мне она нравится, и я не хочу себя выкрадывать из этой красоты бухлом. А ты пьёшь?

– Тоже – нет. Нас трое, и я с детства слышал, как младшие чего-то хотели: то, чего-то поесть вкусного, то, машинку, как у приятеля, и это ничем не заканчивалось. На себе этого не замечаешь, а на младших видно очень хорошо: когда желания не удовлетворяются, ребята начинают чувствовать себя второсортными и недостойными. У меня с детства решимость сделать их полноценными. Полноценными внутри – пусть хоть канавы копают, если нравится. Если бухаешь, то занят только собой. Сейчас для меня это неприемлемо.

– Надо, когда всё утрясётся, нам на природу съездить. До армии с ребятами выезжал. Они набухаются, орут, музон на всю катушку. И зачем, тогда, огород городить? Нажраться везде можно. Я на природе, как в музее нахаляву.

– К осени гнус сойдёт – можно будет.

В магазине я купил какой-то тортик и пирожные. Вернулись. Попили чайку. Я признался, что от расслабухи хочу спать. Сани с утра на работу, так что он был не против.

28

Когда утром Саня ушёл, я вытащил безликую куклу. Настроился. В памяти были два разных фрагмента, поэтому попытался вспомнить общую основу ощущений без образов. Увидел в кабинете мужчину в кителе с металлическими пуговицами. Он сидел за большим столом с папками бумаг.

– Фрол Никитич – говорил мужчина – ты же понимаешь, что в век телеграфа глупее историю выдумать трудно. Что значит «исчез»? Если ты объяснишь, за что ты его убил, и убедишь суд в том, что не мог поступить иначе, то суд это сочтёт вынужденной самообороной. Такой оборот дела максимально смягчит наказание. Ну, подумай: тебя никто не обвиняет в уклонении от нашей православной веры – это уже полдела. К тебе и к исчезнувшему Карпу Анатольевичу люди ходили за помощью при телесных недугах. Ни о каких ритуальных убийствах речь не идёт. На почве соперничества могла возникнуть ссора. Ты защищался. Случайно убил. Как такое может быть, чтобы ты принёс семье пропавшего его одежду, и не знал, где находится тело исчезнувшего Карпа Анатольевича?

– Как вы считаете, ваше благородие, принёс бы я одежду родным, если бы убил своего друга?

– В нашей профессии эта хитрость называется «алиби». Человек специально совершает такие действия, чтобы на него не подумали, что он мог совершить проступок.

– Спросите у людей. Они вам скажут, в каких мы были отношениях.

– Так я, ведь, и говорю – случайность. Людей мы опросили, и они нам сказали, что вы неразлучны с юности. Что, к какому-то травнику в детстве ходили.

– Тогда спросите, какой смертью умер этот травник.

– Хорошо. Обязательно спросим.

– На Сивой Горке раз в поколение кто-нибудь, да пропадёт. Место такое.

– Ну, если вы знали, зачем же тогда туда шли?

– Я же, ваше благородие, не один раз говорил: это самое ближнее сухое место. Весной в лесу все дрова мокрые после снега. Земля не просохшая. Тяжесть одна, а не дрова. А на горке, почитай, с апреля снега не бывает. Сразу топить можно.

– Ты понимаешь, что пока мы тело не найдём, ты в тюрьме находиться будешь? Зачем тебе себя обременять? Впрочем – ладно. Я вижу, ты правду говорить не собираешься. Когда в камере, что-нибудь вспомнишь, сообщи – тотчас приму.

Фильм схлопнулся. В общих чертах история понятна. А, что бы мог придумать этот Фрол Никитич? Ушли двое. Пришёл один. Потерялись в лесу? Это местные травники, то? Медведь задрал? Ну, можно было на это давить. Наверное, сыскная полиция вызвала бы профессиональных охотников, которые не нашли бы следы медведя. Не знаю, что заставило его говорить правду. Возможно, хорошее знание повадок медведя, когда тот закапывает жертву для подвяливания. Набрал и инете «реализация вместе с телом». Выскочило: «радужное тело», «тело света». Когда набрал эти сочетания, то пошло про Индию и Тибет. Даже про индейцев писателя Кастанеды. Зацепился за высказывание одного ламы, который сказал, что очень давно традиция Дзогчен существовала на территории нашей страны. Это высказывание интернет ничем не подтверждал. Молчал – как рыба об лёд. Возможно, это был рекламный ход – «всем сестрам по серьгам». Реализация с телом существовала не только в дзогчене и махамудре. Везде встречаются любопытствующие люди, так что, в этом смысле, все на-равных. Я узнал о существовании новых горизонтов в развитии, значит, мои видения не были галлюцинациями. …или, очень изощрёнными.

Зазвонил телефон.

– Привет. Валентин говорит. Ты в городе? Знаешь новость?

– Я в общаге. Ничего не знаю.

– С ночи у нас магазины горят. Сейчас свободен?

– Давай быстро к Павлу Григорьевичу.

– Иду. Счастливо.

Началось. События пошли по жёсткому сценарию. Как бы друг друга не перестреляли. Цивилизованные отношения закончились. Эх, Россия-матушка…

Когда открыл дверь кабинета, то увидел у Павла Григорьевича, вставшего из-за стола мне навстречу, в глазах страх.

– Здравствуй, Саша. Ты знаешь, что у вас происходит?

– Валентин коротко сказал.

– Мне, по роду деятельности, нельзя обращаться к Аркадьевичу как к бандиту. Ты понимаешь это? Телефонные разговоры кем угодно могут записываться. У Валентина с ним контакта нет. Сможешь с ним встретиться?.. Избранничек.

– Других в стране нет. Если сегодня не успею, сможете с Глебом Олеговичем договориться о моей работе?

– Да, конечно, конечно. Сейчас позвоню. Скажи, что мы всё сделаем, и не надо никакой самодеятельности. Тебе проще: ты местный, и можешь себе позволить то, что не могу я. Основное: не надо себя дискредитировать перед выборами. Мы всё сделаем за него.

– Понимаю. Если бы не эта дурь, положение у него выигрышное. Я сказал Валентину, что мент сыграл ему на руку. После подачи на доследование, Аркадьич стал представителем угнетаемого народа. Он спасибо говорить должен, а не жечь. Ну, ладно. Я поехал. Буду держать вас в курсе событий.

Попрощались, и я вышел. Позвонил администратору ТЦ. Сказал, что меня зовут Александр, что я уже общался с Виталием Аркадьевичем, и что я к нему еду по важному партийному делу. Что подъеду в ТЦ через два-три часа.

Аркадьич был готов к прыжку. Он сидел за столом молча, с еле заметными мелкими движения всего тела. Его глаза втягивали меня в себя целиком. Я говорил медленно, взвешивая каждое слово. Жить мне по-прежнему хотелось.

– Павел Григорьевич просил передать, что они всё сделают для того, чтобы вы прошли на выборах. Он не стал вам звонить из-за того, что телефонные разговоры могут записываться. Начальник полиции своими действиями создал вам рекламу, что очень облегчило задачу вашей победы на выборах.

Я помолчал, давая бандиту осмыслить сказанное.

– Он невольно напомнил людям о времени, когда они голодали. Тогда все были равны. Судьба у людей сложилась по-разному, но, в то время, у всех были равные шансы.

Я почувствовал, что Аркадьич ослабляет внутреннюю хватку.

– После напоминаний этого мента, люди увидели в вас человека, которому просто повезло. Он вас сделал ближе к избирателям. Я, как раз, сказал Валентину Геннадьевичу, что для вас нужно будет придумать девиз, объединяющий вас с жителями города. «У меня получилось. Вместе со мной получится и у тебя». Или: «Я всё прошёл. Проведу и вас».

Моя рука в воздухе рисовала неопределённость.

– Что-то, типа этого. Вы же понимаете, что ваши соперники – представители правящей партии. Сейчас вас зарегистрируют, и вам будет нужна политическая платформа, а все обещания прежних лет не выполняются. Людей уже тошнит от ежегодных обещаний. И тут вам помощь – новый образ своего деятельного человека, которому не дают развернуться в полную силу. Это должно сработать. Заниматься чёрным пиаром, опуская конкурентов, рискованно.

Я выразительно на него посмотрел.

– У них вся экономика схвачена. Значит, нужно давить на новый неповторимый образ. И тут вам помощь. Я уверен, что руководство партии решит вопрос с этой подставой. Конечно, человек не выполняющий договорённость должен подвергнуться порицанию. Он уже своё получил, и руководство просит вас два раза не наказывать за одно и то же. Вряд ли, что он в пенсионном возрасте начнёт сводить неуставные личные счёты. Как это в фильме «Белое солнце пустыни»? – «Хорошая жена, хороший дом, что ещё надо для того, чтобы встретить старость»? С его уходом на пенсию недоразумение было бы исчерпано. Я правильно думаю? Так что, как говорится: «не было счастья, да несчастье помогло». Не буду вас больше задерживать. Вы человек занятой. И об имидже надо подумать, – сказал я, протягивая ему руку – чтобы работать вместе с журналистом в этом забеге.

– Спасибо за информацию – ответил он, протягивая руку. – ты посыльным у них работаешь?

– Нет. И тогда, и сейчас – совпадения. Но, надеюсь, пойду учиться, и тогда кем-нибудь стану. Из этого всего – я кивнул подбородком на окно – надо выбираться, как можно быстрее.

– Обращайся, если что понадобится.

– Спасибо. Учту. Всего доброго.

Я вышел. Пора начинать бухать. Или к Евдокии за травами. Отгул я заслужил.

29

А, что? Поеду-ка я в гости без спешки. Только, сначала домой. Давно родителей не видел. Может – дома?

С воцарением Павла I, посвященного в члены ордена еще в бытность его наследником-цесаревичем, сторонники масонства приободрились. Свое торжество «вольные каменщики» уже намеревались ознаменовать построением в Петербурге под видом Казанского собора грандиозного и помпезного масонского храма, начертание проекта которого уже было поручено гениальному зодчему Василию Баженову, тоже в свое время «уловленному» в орденские сети.

В первопрестольной по-своему торжествовал Иван Владимирович «со товарищи». Все сколь-нибудь значительные градоправительственные должности переведены были масонам. Еще крепче прежнего взяли «братья» в свои руки и рассадник будущих умов общественных и государственных – Московский университет: директорство над ним было передано старому улыбчивому масону Ивану Петровичу Тургеневу (отцу будущих декабристов), а полное и безраздельное попечительство над благородным пансионом, учрежденным при том же университете в 1797 году, взял на себя верный и преданный семинарист и выкормыш Шварца Антон Антонович Прокопович-Антонский. Преподавание и заведование кафедрами в обоих учебных заведениях отдавалось людям соответственным.

Посему и ездил Иван Владимирович Лопухин и в университетские горницы на Моховую, где тут же при храме наук размещалось в эту пору семейство Тургеневых, и в крашенный желтою краской длинный и приземистый особняк на Тверской (на месте нынешнего Центрального телеграфа), в котором учились и обитали юные благородные пансионеры, ровно в свою вотчину, где его негласные советы и наставления имели великое почтение и силу…

Однако больших масонских надежд Павел I не оправдал. Видимо, почувствовав в масонстве, таящем в себе глухую и страшную антиобщественную силу, опасность для своей короны, он охладел к «братьям». Открытой войны «вольным каменщикам», как его мать Екатерина, он не объявлял, но потворствовать им более не желал, а сверх того понемногу стал чинить всяческие препоны.

Предчувствуя надвигающуюся опасность, Павел I становился все более подозрительным и желчным, не доверял уже никому, в том числе и супруге своей Марии Федоровне, и спешно возводил в Петербурге для себя внушительное убежище – Михайловский замок, а по сути, настоящую боевую крепость с куртинами, бастионами и глубокими рвами, заполненными водой. Однако даже эта вновь отстроенная и почти неприступная в военном отношении твердыня не спасет его, как известно, от скорой лютой расправы заговорщиков…

Дома была мать. Что-то готовила. Обнял. Спросил, как отец. Сказала, что у него ровно. Держится.

– Ты слышал, что больше десяти зданий сгорело? Пожарные машины приехали поздно. У нас их две, а из города три часа ехать. Так всё и сгорело. Продуктовые и меховой. Ателье, аптеки, овощные, булочная. В ТЦ, что ли, ходить? Говорят, начальник полиции с владельцем ТЦ, что-то не поделили, вот он и сжёг конкурента.

– Не. Бандит на выборах будет выдвигаться, и мент испугался, что он его задавит, когда станет главным. Он его старые дела в город на доследования отправил, чтобы бандита до выборов не допустить. Вот бандит и отомстил. Хорошо, что не грохнул. Сейчас из города полиция понаедет. Будут копать. Мент вряд ли рискнёт при посторонних разборки устраивать. Бандит не идиот – со стороны, наверное, кого-нибудь нанял. Думаю, так и затухнет.

Мать мне верила. Она меня чувствовала. В детстве, родители, при каком-нибудь происшествии со мной, пугались, но особенно меня не наказывали, поэтому врал я им крайне редко. Обычно, чтобы их не расстраивать. Мать не стала спрашивать откуда такая информация – знала, что сам скажу, когда будет надо. Говорить им о своём участии я не хотел: минута хвастовства могла обернуться их волнениями и потерей здоровья на этой почве. Наверное, когда-нибудь похвастаюсь, когда всё останется позади. Сейчас я видел два варианта развития событий: или бандита грохнут, или он будет победителем. Если выиграет мент, то больше в городе никто не пикнет – закон и бизнес окажется в одних руках. Аркадьич до сих пор оставался живым, вопреки всему, поэтому я надеялся, что он и сейчас выкрутится. Надо будет вечером пошаманить.

Поел вместе с матерью. Сказал ей, что теперь буду чаще ночевать дома, так как стали позволять обстоятельства. Увидев моё спадающее напряжение последних недель, она покивала.

Поехал я напрямую в гости к Евдокии в первый раз за всё наше знакомство, не по делам, а просто так. Вернее, с умыслом, но спокойно и открыто. И, когда приехал к ней, эти спокойствие и открытость подтвердились взаимной отдачей всего её существа. Она, как женщина-мать, была больше меня по своей сущности, и обволакивала меня собой, давая ощущение другого пространства, сказочности, иномерности. Какой-то сгущённости всего окружающего мира. Когда я говорил, она стояла прямо напротив меня, смотрела спокойно мне в глаза, вбирая моё настроение не только ушами, но и всем телом. Рядом с ней увядали все мои приятельницы, которые пользовались мной и моей квартирой для ублажения своих нужд. Это выходило за пределы секса и пола. Скорее, это выглядело с её стороны каким-то не мужским аспектом божественного, домужской изначальностью. Я рассказал ей обо всём, что произошло со мной в последнее время. Пока рассказывал, сам увидел происходящее со стороны, и подумал, что в моей жизни внешние условия на мой характер влияют слабо. Я изменился от знакомства с Платоном и Евдокией, а это не зависит ни от каких обстоятельств. Подробно рассказал о моих условных перерождениях или предках, и, как что там виделось.

– Мне Платон Игнатьевич по моей просьбе свою куклу давал посмотреть прошлое. Вы сможете это сделать, или у вас с куклой особенные взаимоотношения? Мне кажется, что направленность внимания хозяина каждой куклы даёт видение разных аспектов событий.

– Бери.

Я знал, что она не откажет, и видел, что она знала о моём знании. Когда Евдокия полезла на чердак, разулся и лёг на кровать.

Изба. Карп в ней за столом, напротив. Говорит, глядя на взрослую дочь, которая стоит у стола: «После меня ты за ней присмотри. Она сама всё умеет, но у неё младшие на руках останутся. Дрова, там, избу поправить. Если кто свататься придёт, всё отследи. Ну – сам знаешь». Дочь похожа на Евдокию. Похожа внутренним стержнем. Готовностью принять невзгоды, опутать их своей силой и устранить из своего пространства. Её нутро можно было бы назвать безмятежностью, если бы не эта собранность. Спелёнывать чернуху, приносимую временем, и выбрасывать из пространства рода она научилась у Карпа.

Картина пропала. Ситуация была самодостаточная, точная, и добавить к ней было нечего, поэтому, наверное, так всё быстро закончилось. Я поставил куклу на место, и стал ждать Евдокию. Чувств у меня пока не было, но рассудок стал просчитывать варианты дальнего родства с Евдокией. Не сходилось. Когда пришла Евдокия, я рассказал ей этот фрагмент прошлого. Она молчала.

– Как я понял, раньше наши семьи дружили. Или это просто похожая на вас девушка?

– Слышал поговорку: «умные похожи; дурак – каждый по-своему»? Весь мир создан из одних и тех же элементов. Каждый для каждого родственник по общей черте характера. Но характер – это только верхний слой человека, личность, или набор личин. Роли, если по-современному. Можно сказать, что это набор защитных рефлексов, если исходить из позиции медицины. Если снять этот верхний слой, то внимание вместе с ним никуда не исчезнет. Человек весь состоит из внимания. Под этим слоем есть ещё слой внимания, а под ним – ещё слои. Сейчас все пишут про чакры, но это только зоны выхода наружу таких слоёв. Судя по тому, что ты рассказал, наши семьи пересекались, но важнее другое. Мы с тобой и с другими, о которых ты пока не знаешь, представляем собой одну традицию. В этом смысле, мы точно родственники по мировосприятию.

Окончание объяснения лилось, как бальзам на душу. Я находился не за чертой этой сказки.

– То есть, получается, что куклы вернули меня в мою родовую традицию.

– Можно и так сказать. Только, традиция никому не принадлежит. Есть разные традиции, но, ни одна из них никому принадлежать не может. Даже если кто-то утверждает по-другому. Тебе нравятся кристаллы?

– Конечно.

– Они все разные, но никому не принадлежат. И все они – кристаллы. Будда, Иисус – через них дорождённое воплотилось по-разному, но осталось собой. Никто не может владеть дорождённым.

Такую Евдокию я не знал. Я таращился на этого гуру и всё больше в ней узнавал ту девушку из прошлого.

– Куклы – продолжала Евдокия – только символы мира. Не было бы кукол – пришло что-нибудь другое. Мир себя структурирует. Ему тоже нравятся кристаллы – улыбнулась она. Время дышит. Всё создаётся и разрушается. Но само время – тоже только форма. Внимание есть и за временем. Помнишь сказки, в которых птица выносит героя из подземного царства, а герой, чтобы придать её силы кормит её кусками своего тела?

Я закивал.

– Вот когда мы начинаем кормить Изначальное своими телами внимания, тогда и освобождаемся от ограниченного внимания своих тел.

– Это же самоубийство.

– Это снятие покровов. Люди, растения, животные – всё это только покровы. Украшения действительности. Пока живёшь – наслаждаешься красотой. Когда приходит время – сбрасываешь человеческое и становишься дорождённым. Всё хорошо и в том, и в другом случае.

– А как же вся эта чернуха? – я повёл рукой.

– Ты в чернухе, пока в ней сидишь. Когда ты больше её, она становится цветом в разноцветье твоего мира. А когда становится некому оценивать, чернуха становится просто правилами игры. Тебе становится безразлично, каким правилам следовать, и ты им просто следуешь. У меня была семья моих родителей, потом я жила одна, потом у меня появилась своя семья, а сейчас я опять живу одна. Жизнь движется. Меняются декорации, и – всё. Это просто образы дорождённого. Мне кажется, что наши семьи действительно дружили: на кукле следы моего внимания, и тебе она показала твоё, связанное с моим родом. Так работает одно из тел внимания.

Евдокия стала мне совсем родная. Да, и Платон, по-своему. Мы пили чай, я неторопливо рассказывал свою аферу, она улыбалась. Для неё это была ещё одна сказка дорождённого. Мне пора было ехать. Завтра – работа.

Приехал в общагу, когда уже Саня ложился спать. Мне нужны были куклы, иначе бы не поехал. Пока ужинал, Саня заснул.

Достал из ящика мужика на мешке и представил начальника полиции. Стал взвешивать добро, оставшееся после пожара. Недвижимость, гостиницы, свобода от службы, хозяин себе, хозяин другим, разъезды, договорённости, связи, расширение. Наследование силы бизнеса, дети, внуки. Патриарх клана, семейный бог. Потоки благополучия и власти. След в поколениях, влияние на судьбы людей. Опорная точка планеты. Расширение, расширение, расширение. Бессмертие в делах бизнеса, которое никто не может зачеркнуть. Я есть, и буду всегда в делах истории. Я бессмертен, как сама планета. Я, вместе с такими же, как я, и есть эта планета. Я создаю историю. Я тот, кого невозможно забыть. Даже если другие забудут мой образ, они будут следовать моим правилам. Я есть и буду…

Ну – хватит, а то разорвёт. Сердце, инсульт – хрен их знает, в таком возрасте.

30

На следующий день по дороге на работу позвонил Валентин и попросил помочь в расклейке плакатов Аркадьича. Я ему напомнил о Лёве, и сказал, что сам Аркадьич тоже может назначить людей на расклейку. Как я понял, партийцы наверху договорились с органами власти об оттяжке разбирательства или вообще, не открыли дело. Я был на столько задёрган этим вопросом, что мне и даром не хотелось знать, что там и как решалось. Получилось, и – отлично. Валентин сказал, что самому клеить мне не придётся: мне нужно будет наметить обязательные точки расклейки. Клеить будут работники Аркадьича. Я ответил, что завтра буду готов выйти на общественное задание. Сказал, что вечером позвоню, и мы уточним, где и когда я буду встречаться с рабочими. На фоне остальных событий работа казалась отдыхом. Приближалась осень, гнус почти пропал. Слепни и оводы уже рассматривались не как наказание, а как искорки маленьких жизней, за которыми было интересно наблюдать. Бабочки летали по-разному: шамкающий, проваливающийся на каждом взмахе полёт капустницы, опаздывающее мелкое трепетание крапивницы, останавливающееся и спохватывающееся движение лимонницы. За невидимой едой метались стрекозы. Опираясь на воздух, в вышине распластано парили хищники. Запах трав и стрёкот кузнечиков. Моё восприятие было забито до отказа. Я никогда не понимал, как в этом всём можно себя чувствовать одиноким. Жизнь лезла из всех щелей. Я забывал себя в круговерти этих мелких жизней, и это самозабытьё было правильным – в движение узоров существования никак не вписывались озабоченности и размышления. Они были на столько неестественны в живых движениях, что просто выпадали из жизни.

После возвращения с работы я приготовил себе ужин, чай, что-то запихнул себе наскоро в рот, и достал безликую, пока Саня не пришёл с тренировки. Звонок Валентину отложил на потом.

Тюремная камера. Смотрю на уже покрашенные куклы, которые стоят на столе. Очень тихо произношу фразы. Не понимаю их буквальный смысл, но точно чувствую, какие силы олицетворяют звуковые вибрации. Ко мне приходят боги. Накрывают силой меня и окружающее пространство. Моё внимание направленно на куклы. По лучу внимания их сила вливается в фигурки. Я благодарю богов, и несколько раз кланяюсь для того, чтобы уравновесить своим признанием их действия. Влияние богов пропадает, и только куклы остаются, как их звучащие ноты. Неподалёку от кукол лежит на столе, из вручную ошкуренной ветки, запелёнатая в тряпку кукла. Мой голос в сторону двери: «Петрович, родимый, обязательно предай столяру от меня низкий поклон за краски. Только, как видишь, ко дню ангела не успел я чуток: пока краски, пока просохли… Отдам я их тогда следователю, коли уже их сделал. Сейчас многие стали собирать народную работу. Мода такая появилась. Может, он их подарит кому… Они не отравленные, и подкупом их не назовёшь, так что, думаю, можно мне их будет отсюда вынести и Дмитрию Львовичу передать».