Странные куклы

Неуверенно встало человек семь – восемь. Я провёл рукой горизонтально выше головы.

– Этого нам – во, как хватит. Я попрошу встать тех, кто готов участвовать в каком-либо деле.

Поднялась, где-то, четверть зала. Потом стали вставать ещё люди, и набралась приблизительно треть от присутствующих.

Людям, которые будут заниматься организацией коммерческих структур, будет нужно вступить в партию – нам нужны ходоки к партийным руководителям за помощью. Остальные могут определяться со вступлением в партию сами. Ещё одно. Нужно определить форму коммерческой структуры. Я считаю, что хозяина быть не должно. Чтобы мы, убив дракона, сами не становились драконами, нужно сделать руководящие должности выборными, как раньше в деревнях выбирали старосту, нравилась этому человеку такая должность, или нет. Это должно быть похоже по форме на кооператив или акционерное общество. Я буду просить руководство, чтобы они к нам прислали юриста для грамотного оформления устава объединений. О! Кстати…

Я полез в карман за телефоном. Нашёл номер Павла Григорьевича и нажал вызов.

– Павел Григорьевич? Это Александр говорит. Прямо сейчас я стою на сцене, и общаюсь с избирателями. Мы обсуждаем возможности развития нашего города. У нас сейчас возник вопрос о создании коммерческих объединений. Скажите, пожалуйста, возможна ли с вашей стороны юридическая помощь? Можете ли вы прислать нам юриста для грамотного оформления уставов объединений?

– Ну, ты – жук. Будет вам юрист.

– Спасибо. Тогда я продолжу общение.

Зал ждал.

– Юриста нам пришлют. Теперь дело за вами. Кто готов взяться за создание фирм, встаньте, пожалуйста. Вы, по умолчанию, будете высшим управляющим звеном компании до первых выборов. Дальше – по обстоятельствам. Пока все не разошлись, мы с Валентином Геннадьевичем дадим вам бумагу, и вы договоритесь между собой, кто, каким делом будет заниматься. Пусть желающие подойдут потом к вам, чтобы обменяться контактами. Как это ни печально, но скидываться всё равно придётся. В зависимости от труда и вложений, нужно будет посчитать для каждого процент прибыли. Как в прошлый раз говорил Валентин Геннадьевич, собираться можно будет у него. Какие-то вопросы ко мне остались?

– К Сталину, как относишься?

– Как к представителю Российской Империи. В семинарии он был обязан знать азы философии. В юности он участвовал в любительском театре, а это означало знакомство с мировой литературой. Характер уголовника сочетался с широким мировоззрением, и это давало ему возможность принимать адекватные решения соответствующие его наклонностям.

– А к Ленину – как?

– Надежда Крупская в частной переписке сделала запись: «…раздавался надрывный вой собаки. Это Володя, возвращаясь домой навеселе, всегда дразнил соседского пса». Ленин дразнил собаку, которая была на привязи, и не могла ему ответить, а он пользовался этим и торжествовал. Как бы вы отнеслись к такому человеку? Ленин был интеллектуалом западного образца. Таким его воспитала мать. Он не понимал, и не хотел понимать Россию. Россия была для него плацдармом для социального эксперимента, и не более того. Я увлекаюсь историей, поэтому вижу то, что произошло как факт. Обсуждать ключевые фигуры истории с моей стороны было бы самонадеянно. Я не знаю скрытых механизмов поведения этих людей.

– А нам ждать улучшения жизни?

– Я же сказал – нет. Ждать можно погоду, а социальные улучшения надо делать. Прекратите относиться к власти как к погоде, и тогда начнутся улучшения. Мы живём в капиталистичеко-феодальном обществе, в котором правят кланы. Аристократию России уничтожили в революцию, а с ней уничтожили государственное мышление. Сейчас нами правит местечковая самодеятельность, и результаты их правления у нас, как в клубной самодеятельности – громко и невпопад. Плюс холопское воспитание: хапнуть – и в свою нору. От такого контингента ждать нечего. Будет только хуже.

– Ты за коммунизм, что ли?

– Я за строй наших предков. За общинность и выборность. Когда лучше вместе – вместе. Когда лучше по отдельности – по отдельности. Нет социальных рамок – есть здравий смысл. Социальные рамки созданы для управления. Народ создавал формы общежития, в зависимости от обстоятельств. Война – выборы князя. Экономический конфликт – решение вече. Зачем постоянные дармоеды в государстве? Нижняя палата, верхняя палата. Зачем? Нужен закон – созвали, решили. Не нужен – нечего в этих палатах делать – иди работай. Правоохранительные органы нужны, но нужно, чтобы они охраняли право, а не служили дармоедам. Государство живёт по конституции. Это единые правила для всех. Чего ещё не хватает? Я вижу государство совсем по-другому, но всё это теория, и к нашему сегодняшнему разговору это отношения не имеет. Сегодня наша задача – создать кусок своей страны. Вот этим мы сейчас и занимаемся.

Последним высказыванием я так обескуражил народ, что вопросов больше не появлялось.

– Теперь прошу к столу – пошутил я, сделав соответствующий жест рукой.

Как и в прошлый раз, народ потянулся к сцене. Посмотрим, как будут развиваться события на этот раз.

За сценой я встретился с Валентином. Он казался оголовушенным. Ему надо было отчитываться перед начальством, а что на его глазах произошло, он не понимал. Пацан-водила выдал концепции, которые не влезали ни в одни рамки. Он не понимал, ни – за кого я, ни – против кого я. За конституцию – значит, не экстремист. Но, против существующего строя – значит, экстремист. Экстремист теоретический, а на практике – за развитие частного сектора. Партией это не возбраняется, значит – молодец.

– Ну, ты дал.

– Отрабатывал ваше художественное творчество: «Будущее России в руки трудящихся».

Валентин взбодрился. Действительно, разговор был об этом. Значит, он молодец? Валентин расцветал всё больше и больше.

– Так – это же – победа! Ух, я на городском форуме дам жару! Все будут у нас в кармане.

Противно, но – без вариантов.

37

– Пап, как считаешь, может, нам машину купить?

Я сидел с отцом за столом и уплетал материнский борщ.

– Я сейчас на постоянной работе. Пока идут выборы, попробую напомнить партийцам о моём поступлении в институт. Даже, если проиграю, то, на оплату учёбы два раза в год, денег наберу. Я, тут, кашу заварил с созданием фирм, и надо будет в этом теперь принимать участие. На фабричной машине не наездишься. Если пройду на выборах, то вообще без машины останусь.

– Думаешь, получится?

– Мне кажется – да. Меня, конечно, могут сделать не пострадавшим, а подозреваемым: мол, сначала я убил, а потом меня пытались убить как исполнителя, чтобы концы в воду, но это надо срежиссировать, а времени уже мало, так что – вряд ли. Да, и местные – жлобы – свои деньги на рискованное дело не дадут.

Я улыбнулся.

– Нет государственного мышления.

– И, как жить будешь, если выберут?

– Учиться. Следовать обстоятельствам. Не хочу загадывать. Всё ещё может много раз переиграться. Я на зиму денег скопил. У тебя ничего нет добавить?

– Есть. Давай посмотрим, сколько у нас, а потом подумаем, какую брать.

У Евдокии, как на другой планете. Вся социальная суета приглушена и невнятна. Её мир ни на что не похож, и накачен неповторимой силой. Сейчас я воспринимал всё буквально, без опасливых оговорок «как». Моё тело плыло в струях этой силы.

– Евдокия, вот смотрите: ни с того, ни сего, в моей жизни началась магия. Я ей поддался, и, в результате, сейчас происходят события, которые со мной не должны были случиться. Куклы у меня украли, но события продолжают развиваться по необычному сценарию и не рушатся. Финала сказки о Золотой Рыбке не происходит. Или – «ещё не вечер»?

– Да, не существует магии и не магии. Говорила же. Обычные люди ритуально живут, ритуально думают, ритуально чувствуют. Их ритуальная магия приводит их к тем результатам, которые ты видишь.

– Они не пользуются магическими предметами.

– А электроника и атомные станции – это не магические инструменты?

– Научные. Хотя, мы с Платоном об этом говорили. Магические. Я имел ввиду – мировосприятие.

– Я тоже это имела ввиду. Их ритуальная практика приводит к такому мировосприятию, которое ты видишь.

– То есть, бытовой мир удерживается групповой магией. Но этот мир паршивый. Почему нельзя было ничего лучше наколдовать?

– Бытовой мир хорош для отдельности. Чем больше страданий, тем больше отдельности. Каждый хочет закрепить свою отдельность, и её увековечить. Для этого бытовой мир оптимален: войны – не всегда, болезни – тоже, не всегда. Голод – дело относительное. Страх за своё отдельное существование – почти от рождения до смерти. В таком мире отдельность гарантирована.

– А, как же, самопожертвование?

– Человек-то – не отдельное существо. Это ему кажется, что он отдельный. Сознание универсально, и, будучи в одной форме, оно заботится о себе в другой форме. От сознания не убывает, не прибывает. Это у людей наваждение такое, закреплённое магией бытового восприятия.

– Так, можно всё уничтожить?

– Да.

– Тогда, какого хрена это не делается?

– Люди уже заколдованы. Если разбить чары, они потеряют образ своей отдельности. Это всё равно, что их убить.

– Что же делать?

– Расколдовывать тех, кто это выдержит. Сознанию всё равно, в каком состоянии находиться – в заколдованном, или расколдованном.

– Меня стали расколдовывать. Почему?

– Ты знал, что внутри плохого не может быть хорошего, и, поэтому, хотел заменить плохое целиком. Отказывался брать наваждение за основу. Хотя, в плохом хорошее есть: это толчок для отдельности. Да и само плохое штука не объективная.

– В юности все максималисты.

– Нет. В юности слушают старших, и верят их логике. Логике можно верить или не верить. Если логика не нравится, то можно придумать новые логические связи. Но антисценарий привязан к исходному сценарию. Можешь у Эрика Бёрна почитать.

– Мы с Платоном об этом говорили.

– Дети путают родительскую заботу о них с описанием взрослыми их взрослых страхов. Из любви создана и правильность, и неправильность, вот дети и принимают от взрослых всё без разбора.

– Почему я не принял?

– Потому, что в тебя ничего не вдавливали.

– Почему?

– Потому, что они сами такие же, как ты.

– Тогда вернёмся к началу разговора. Почему мне попались куклы?

– Кукол не было. Сознание разговаривает само с собой. Оно разговаривает в виде явлений и образов. Ты – часть сознания. Ты, куклы, наш городок, твои родители, я, Платон, всё, что с тобой произошло и происходит, является наваждением. Пока ты отдельный, ты всё воспринимаешь по отдельности. В абстрактном полотне художника можно, при желании, начать узнавать отдельные группы мазков как предметы и явления, но есть абстрактное полотно, а не наши узнавания. Ты и куклы – неразрывное целое. Если собрать руками ленту времени как лежащий снег, и слепить из этого снега комок, то этим комком будешь ты. Время – раскатанное наваждение, катушка киноплёнки, показанная по кадрам. Ты – сама катушка, а не покадровый показ. Нет ни тебя, ни кукол – есть кадры. Если бы ты жил в другой стране в другое время, то к тебе приходили бы боги, и ты это считал бы в порядке вещей. Сознанию всё равно, как себя проявлять. Пока ты отдельный, невозможно понять, почему в твоей жизни появились куклы.

Евдокия мне сказала то же самое, что и Платон, но мир, описанный её, отличался от мира Платона по ощущениям.

Когда я ехал домой, чувствовал, что слова Евдокии во мне собрались в один смысловой иероглиф, но мой ум участвовать в осмыслениях объяснений Евдокии, и опять раскатывать понимание в ленты мыслей, отказывался напрочь.

Заехал в поликлинику. По моим подсчётам сегодня был приём в вечернюю смену. Отсидел очередь, и сказал врачу, что шея, как я понимаю, болеть будет ещё долго, а моя зарплата на работе складывается из фиксированной и сдельной части, так что, с этим бюллетенем зубы на полку положишь. Хирург вошёл в положение, и закрыл больничный. Последний свободный вечер. Надо толкать Павла Григорьевича с учёбой, Глеба Олеговича – с аптеками, обзванивать инициативную группу по поводу открытия фирм. Привычный напряг. Смог бы я жить где-нибудь в горах, чтобы – небо, тишина и созерцание? Вряд ли. Моя отдельность хочет есть, и её нужно кормить событиями.

Дома, перед тем, как окунуться с головой в социалку, решил набраться новых впечлений, и взял куклу.

Изба. Сижу у окна. Бандиты в одежде красноармейцев грабят хозяйство. На улице перед окном знакомый парень похожий на Вячеслава Аркадьевича только тоньше, их командир, отслеживает, как идёт работа. Напряжённо всматривается, кто, где находится. Шумы во дворе становятся глуше. Парень почти бегом через крыльцо стремится ко мне. Ощущаю его решимость. Он шумно открывает дверь. Я встаю. Вижу его молниеносные мысли, которые пытаются излиться фразами. Он их все отметает своей решимостью. Из него выскакивают слова.

– Недостоин я дочки Карпа? Думаешь, жизнями можешь играть?

Быстро поднимает руку с наганом, и стреляет в моё тело. Пуля открывает силу сердца. Умное тело начинает дышать низом живота. Детские искорки перед глазами из звёзд разрастаются в сияющие круги и оттесняют мертвеца, утонувшего в собственной обиде, в его плоский мир. Мне уже нет дела ни до парня, ни до его лубка, который он считает объёмной жизнью.

Кто я? Меня убивали в этой жизни, и, полностью или частично, убили в прошлом. Мои детские привязанности к родителям такие же, как у всех детей, мои черты характера сформированы обстоятельствами и примером родителей, мои идеи – комбинации чужих известных фрагментов из прошлого. Кто находится под моим характером? Есть ли там что-то, кроме внимания? Мешок с сознанием, который называется «душа»? Чем же сознание в мешке отличается от всего остального сознания? За что зацепиться? Кому цепляться? Нечеловеческая безмятежность своим теплом поддерживает движение этого фильма с вопросами и метаниями его героев. Бессмысленная любовь расцветает трагедиями и прозрениями. Цветку незачем расти, кристаллу незачем создавать структуру, но они растут и существуют. В этом – ответы на все вопросы. Любое движение – уже смысл этого движения. Ненужная гармония – уже ответ на вопрос – зачем гармония. Всё нужно потому, что это уже есть. Люди, задавая вопросы, подразумевают свою отдельность. Как глупо. Как забавно. Как интригующе. Из беспредельной тайны соткана вся людская глупость, которая разбросана грудой бесполезных самоцветов, и каждый смысл сверкает своей никчёмностью в этой груде, украшая её. Господи, как хорошо жить! Делать вид, что что-то нужно, а потом в это верить. Ограничивать себя, и за это поощрять себя же чувством правильности. Спешащая букашка и плывущее облако щекочут сердце своим движением, перемещаясь по его поверхности. Всё равно всему, и всё: ласкает, уклоняется, доставляет боль. На беспредельное чудо отдельность каждого человека пытается набросить сеть, и это тоже входит в правила игры. Всё можно, всё имеет последствия и ничего не вычёркивается.

Убийственное милосердие свободы. Вечная бесцельная жизненность. Всё существует само по себе, и ни о чём не спрашивает, не просит, ничего не предлагает. Остаётся только дышать любовью, и благословлять эту вселенскую дурь, не нуждающуюся ни в чём. Я – лишний, но моя отдельность тоже принята в игру. Спасибо.

P. S.

Решили с отцом купить подержанный каблук, чтобы был для будущей дачи и моих разъездов. Ещё раз встретился с избирателями. Отчитался о юридическом оформлении фирм. Перекинул ответственность за чинопочитание с народа на готов во главе с Германорихом, которые завоевали славян, и, как их предки хетты, руководствовались принципом «подчиняйся, и станешь процветающим»: я тебя подчинил, и мы пойдём вместе подчинять других. Вспомнил про аваров, печенегов, хазаров и половцев. Даже процитировал из Повести временных Лет высказывание Князя Олега: «И сказал Олег: ”Сшейте для руси паруса из паволок, а славянам копринные”», то есть, себе хорошие, а славянам расхожие. Сказал, что славяне в Западной Европе молчат, хотя их в этой Европе большинство. Повторил, что Маркс проклинал русскую общинность, которая опередила запад на много лет вперёд. Что это были не племенные отношения, как нас учили, а динамическая социализация с плавающими законами относительно войны и мира вместо неподвижного свода закона западного образца, который давал возможность манипулировать народом тем, кто стоял за пределами этого закона, избирательно активизируя некоторые его положения. В общем, попытался поднять дух людям, как говорят, креативно. Не знаю, что население вынесло из моих исторических заплывов, но на фоне продвигающегося дела с компаниями, приободрилось.

Павел Григорьевич обещание выполнил: он мне сказал подавать документы в городской пединститут на Факультет социологии, экономики и управления. Не история, конечно, но для партии – самое оно. Выборов ещё не было, поэтому работаю, как прежде на природе. Фабрика взяла в нашем городе две точки, и уже начала ремонт. Приятельницы заходят, с Саней дискутирую, у Платона и Евдокии появляюсь, так что «жизнь прекрасна и удивительна». То ли, аналитическое мышление активизировалось, то ли, интуиция, но я стал предвидеть будущее спокойно и ясно. Я в нём не вижу мелочей, из который будут сотканы дальнейшие события, но в этом-то и интрига, чтобы жизнь скучной не казалась. Решил обзавестись набором стамесок для резьбы по дереву. Из хлебного мякиша – видел, из неизвестно чего – имел, сейчас буду делать набор из классического материала, как шахматы. Даже, столкнувшись мельком с властьимущей публикой, я убедился, что куклы мне не помешают.