Странные куклы

Утром, ставший привычным, удар по будильнику, завтрак и дорога. Я не знаю, что я делал перед сном. Возможно, всё делалось за меня. Но знал наверняка, что мне надо верить в успех предпринятой попытки. Сегодняшняя вера – это энергетический след вчерашнего действия с куклой. Однонаправленность в беспредельности. Само собой пришло признание факта жизни кукол внутри меня. Они не стали частью моих привычек: они стали моими возможностями. Я превратился в некий трансформер, для которого ящик с куклами стал служить выносным радаром. Если мой план провалился, то и говорить не о чем, но если нет, то действовать нужно быстро. Будем считать, что всё получилось, иначе – свихнуться можно. Проезжая наш город, я заехал в отделение полиции, написал заявление об утере паспорта, получил паспорт вместе с квитанцией об оплате штрафа за утерю, заплатил штраф в отделении банка и поехал дальше. Работа сегодня была не вовремя. Коль уж я сегодня на выезде, то решил использовать своё географическое положение и заехать к Евдокии: тем более, что она мне нравилась без всяких условий. Когда мы встретились, то рассказал ей всё, что я рассказывал вчера Сане с добавлением вчерашнего эксперимента. Евдокия казалась встревоженной. Поставила электрочайник в соседней комнате, и оттуда принесла безликую куклу. Села за стол, поставила куклу перед собой так, что кукла оказалась между мной и ней. Глядя на неё, периферийным зрением она видела меня. Мысленно, я себя похвалил: вчера я делал то же самое, только представлял, а не наблюдал. Сидя напротив нее, я пытался очистить голову от страхов и надежд. «Ты мне не мешаешь», – сказала она – «это глубже». Через какое-то время отстранённым голосом она резюмировала: «Это тебе удалось. Ты не закончил. Будущее не решено. Ты ещё не совершил поступков». Взгляд её потеплел: «давай чайку, что ли, попьём»? Она меня не оценивала. Как же я был ей за это благодарен! Я вскочил, обогнул стол, коротко её обнял и рассыпался в благодарностях. Застывшее напряжение разморозилось в щенячью радость. Евдокия никак не реагировала на мои излияния – давала иссякнуть накопившемуся. Без комментариев налила травяной чай, и я его с большим удовольствием выпил.

Выехав на трассу после отъезда от Евдокии, позвонил Валентину.

– Приветствую. Саша говорит. В прошлый раз вы обиделись на то, что я действовал через вашу голову. Сейчас хочу сказать, что буду оповещать руководство о том, что на Виталия Аркадьевича готовится следствие, чтобы он не смог выдвинуть себя в кандидаты.

– Ты сегодня сможешь зайти? Заеду минут через сорок.

Когда я к нему зашёл, то увидел, что гонора у Валентина – как не бывало – сплошная заинтересованность.

– Ну, что там у тебя?

– Начальник полиции узнал о желании Виталия Аркадьевича выдвигаться, и готовит на него дело. По закону, ведь, человек под следствием не может быть кандидатом.

– Ты это точно знаешь?

– Сам бумаги не видел, но, если не передумает, должен направить в суд. Не в наш, разумеется. Вы тогда оповестите начальство, а я скоро к ним подъеду. Мне нельзя к концу рабочего дня опаздывать, так что, извините. Я подал ему руку, и вышел из кабинета.

Перед сдачей травы на базе приехал в парторганизацию. Меня ждал всё тот же Павел Григорьевич. Специально остался меня ждать, так как в здании уже почти никого не было.

– Ну, привет, неугомонный. Опять у тебя события.

– Здравствуйте. Я точно знаю, что начальник полиции хочет тормознуть Виталия Аркадьевича на выборах. Вот, решится он на это или нет – это вопрос. Пока дело не подано в суд, убеждать его не подавать дело, которое он и так не подал – это сумасшествие. Не спрашивайте, откуда я это знаю. Этот человек в подчинении у этого начальника, и быть уволенным не хочет. Он даже не знает, что я это вам рассказываю. Не знаю, какие у вас возможности, но надо чётко отследить, когда дело будет подано в суд, и, если такое действительно произойдёт, надо убедить суд не начинать дело, или начать его после выборов. У них на Виталия Аркадьевича всё равно ничего нет, иначе бы он уже давно сидел. Это перестроечные старые дела, по которым он проходил как свидетель. У Аркадьича с начальником наш город поделен, и начальник боится, что Аркадьич его задавит. Он не понимает того, что Аркадьич идёт на выборы, чтобы расширяться, а не давить этого мента: в городе всё равно денег нет. Ну – есть то – что есть. Боюсь, что, если менту удастся Аркадьича остановить, то в городе начнётся такая свара, что это бросит тень на всю партию в нашем регионе.

– М-да, озадачил. Ладно. Спасибо за предупреждение. Будем реагировать по мере сил.

Я открыто улыбнулся.

– Думаю, что, если всё закончится благополучно, то я заслужил обучение за счёт партии.

– Прецедентов не было, но я буду ставить на вид руководству о твоей помощи, и буду говорить о твоём продвижении и обучении для данной деятельности.

– Вот за это искреннее спасибо. А то, как в «Золушке»: «Королевство маловато – развернуться негде». Ну, мне ещё сегодня доработать надо. И за эту работу в фармацевтике тоже спасибо.

Я быстро попрощался и сбежал по ступенькам вниз заводить машину.

Когда пришёл в комнату, Сани ещё не было. Наверное, опять на цигуне. Я зашёл в душ, потом нарезал бутерброды и, дожёвывая их, полез в кровать. Пе-ре-бор. Просто заснуть. Завтра – будет завтра.

26

Пока не узнаю, что начальник подал на Аркадьича, домой не поеду. Проснулся по привычке рано. Лениво наблюдал, не вставая с постели, как Саня готовится к выходу на работу. Идти никуда не хотелось. Все музеи и галереи города прошёл в подростковом возрасте. Выезды с классом, и сам на попутках ездил: раньше с этим было проще. Автобус до сих пор ходит – два раза туда, два раза обратно. В последние недели были такие нервы, что хотелось просто тупо лежать, и смотреть, как шевелится время в движениях занавесок и в тенях от веток на стенах. Саня ушёл. В тишине в комнату вплывали звуки из окна.

От нечего делать, достал безликую куклу из ящика. Я от неё ничего не хотел. Лёг на кровать, поставил её себе на грудь и стал рассматривать с невольной благодарностью и сопричастностью к своим родовым корням. Я держал в руках настоящий пример настоящего прошлого. Время исчезало как математическая величина, и появлялось как череда событий. Вдруг кукла взорвалась пространством. Как будто бы переключился телевизор на новую программу. Моя комната исчезла, и появились серые стены комнаты. В одной из стен – проём с железной дверью. Бункер или тюрьма. На прикреплённом к стене деревянном столе – несколько маленьких кукол из хлебного мякиша. В металлической тарелке разбитая скорлупа от яйца. Слышу, то ли, мой, то ли, не мой голос: «Петрович, яичко бы ещё одно нужно. Прохору Пантелеичу ко дню ангела хотелось бы успеть подарочек сделать. Думаю, он не откажет для подарочка потом распорядиться краски мне для игрушек принести. Из-за двери голос ответил: «Не моё дело знать, что Прохор Пантелеимонович изволит. Вас таких – до выяснений обстоятельств – орава. Ему некогда с каждым валандаться».

– Не каждый подарочки дарит.

Пространство схлопнулось так же, как с ментом. Я лежал замороженный. Кусок показанного фильма демонстрировался насухую: без чувств и мыслей. Кинокамера констатировала факты: то есть, меня выключили, а её вместо меня включили. Я постепенно приходил в себя. Так же постепенно в меня вползал образ Платона, и желание к нему ехать. Была уверенность в том, что мне начали показывать причину всей этой истории, которую я заварил. История началась ещё до революции, и я, каким-то боком, был к ней причастен. Опять пришло ощущение, что я – не я. Какой-то произвольный образ приравнял себя к самому себе, и стал называть себя буквой «я». Снова исчезла опора, но я стал к этому уже привыкать. Волков бояться – в лес не ходить. Хрен с ним – со всем. Лучше не жить, чем жить, парализованный страхом. Набрал Платону. Он ответил. Я сказал, что подъеду через пару часов. Пошёл заводить машину.

Неубиваемая лучезарность. Сундук у него, что ли, на участке закопан?

– Как жизнь? – спросил Платон.

– Жизнь под угрозой – в шутливом тоне ответил я.

– Это – как?

– Пытался стравить начальника нашей полиции с нашим главным вором. Результат неизвестен. Если не получилось, то вор может прибить.

– Зачем это тебе?

– Чтобы разбить монополию. Город загибается. Я же не из-за работы всё это затеял. Работа – побочный продукт этой свары.

– Жарко. Пойдём в дом. У меня от Евдокии немного травы есть. Смешаем с нормальным чаем. У тебя голова постабильней станет.

Вошли в дом. Я сел. Пока Платон ставил чайник, насыпал, смешивал и засыпал смесь в чайник, я рассказал, что со мной сегодня произошло. Сказал, что считаю это началом моей истории, и спросил, как это может быть.

– Как я слышал, в роду себя повторяет каждое четвёртое поколение. У тебя эта арифметика не сходится. Судя по всему, это представитель пятого отстоящего от тебя поколения. Ты – первое поколение, значит, твой прадед – четвёртое. Этот человек во взрослом состоянии жил до революции. То есть, он прапрадед, в лучшем случае. Но в твоей истории не обязательно повторяться. Нереализованная мечта какого-то представителя рода становится чертой характера этого представителя, и подсознательно передаётся детям в скрытом не проговорённом состоянии. Дети, как ты понимаешь, несут данную черту дальше по поколениям, и это формирует характеристику рода. «Мечта» – это одно из названий невыполненных задумок. Нереализованность может быть названа по-разному, но смысл ты уловил. То, что ты закрутил, при помощи этих кукол, никому и во сне бы не смогло присниться. Тебе не приходило в голову, что куклами можно пользоваться для разных целей? Ты поставил на карту свою жизнь. Думаешь, это в порядке вещей?

Мы помолчали.

– Мать моей бабушки – дворянка, которая вышла замуж за революционера. Революционер хотел изменить жизнь. А кто отец революционера?.. Я не знаю. Значит, изменить жизнь хотели обе ветви моего рода. Судя по тому, что я видел, это простолюдин. Отец революционера? Этот отец владел магией, а сын отказался, и решил изменить всё целиком, как быстрее. Ну, вот – изменил. Получается, что эта заявка пришла ко мне по поколениям. И куклы от предка достались. Не те. Но такие же.

– Почему не те?

– Те – маленькие из хлебного мякиша с яйцом.

– Может, эскизы? – засмеялся Платон.

– Ну, если только…

– Если мужика царём одеть, царь не получится. Что, собственно, мы сейчас и имеем. Воспитывать надо, а не революции делать. Твои домыслы о предках логичны, но не обязательно, что это правда. Я это говорю для того, чтобы ты не поверил в то, что сам напридумывал. Это будет тебе мешать.

– В чём?

– В твоих исследованиях. Ты же не успокоишься.

– Так, что получается? Он – это я? То есть – наоборот.

– Ты пользуешься интернетом. У интернета есть хозяин?

– Нет.

– Некоторые докупают себе оборудование и обзаводятся серверами. Это опорные точки в нервной системе информации. Часть этой нервной системы можно отключить, как это сделали Китай и Северная Корея, но сама система от этого не становится подвластной: она становится неполноценной. Это, как болезнь органов тела. Нельзя сказать, что циркулирующая в интернете информация чья-то. Кто-то первый её придумал вне интернета, но в самом интернете она уже ничья. Пользователи группируют эту информацию исходя из своих вкусов. Можно ли сказать, что любовь к фотографиям котиков признак Иры или Оли? Все пользователи подчиняются правилам интернета. И даже вирусы им подчиняются, только по-другому. В результате, для интернета Ира не отличается от Оли. Это для них есть котики и не котики, а для информации есть только информация. Информационное поле не знает признаков различия.

– То есть, кем ты себя считаешь тем и являешься.

– Именно. Начнёшь собирать не котиков, а собачек – для себя станешь другим, для интернета – нет. Абсурд в том, что и для себя другим не станешь: просто убедишь себя в том, что у тебя поменялись вкусы. Человек, ни с какой стороны не хочет принимать то, что он часть информации. Он хочет быть уникальным, и отметает факт своей природы, которая является сгустком выборочной информации. Потряси любого, и от него не останется ничего, кроме кучи оценок. Даже генетика – физиологические оценки. Никто никем не является – есть похожие друг на друга структуры сходной информации, и они не принадлежат никому. Я слышал, что при перерождении от человека остаются три точки или веретена, на которые наматываются полотна информации, и говорить об этих точках, как о конкретном человеке, было бы неправильно.

Но есть область за пределами интернета. В этой области нет никаких интернетных правил: ни перерождений, ни пользователей, ни самого интернета. Никто из пользователей интернета не может сказать, что существует за его пределами: в интернете нет таких понятий. Так что, все, о чём я тебе говорю, является только одной из версий описания происходящего.

– А что с серверами?

– В интернете ты можешь прочитать об Антаровой. Она была мощным человеком, и практиковала агни-йогу. Умирала она очень долго и болезненно. Агни-йога отметает жалость и культивирует радость. В отличие от любви, радость имеет цвет. Разные люди радуются по-разному и радость укрепляет их индивидуальность. Чем мощнее структура, тем болезненнее она разрушается. Отсюда простой вывод: интернетом можно пользоваться, но быть внутри виртуальной реальности – дело неблагодарное. Всё, что есть, существует по-настоящему, пока работает интернет.

– Вы сказали, что любовь не имеет цвета, но вся культура отношений построена на радостях и муках любви.

– Это не любовь. Описываются отношения кого-то к кому-то, и кто что хочет иметь в данных отношениях.

– Нам говорили, что жёны декабристов пошли за мужьями в Сибирь.

– Они пошли за источником счастья. К тому же, они понимали, что совершают акт жертвенности. Так что, поступок был прикрыт с обеих сторон. Неосознанно. Они не выгадывали материально, но морально выгадывали очень много. Эти женщины шли по зову сердца, так как не могли увидеть ситуацию по-другому. Да, и по-другому было бы тоже выгадыванием, так что, хрен редьки не слаще.

– Так. А, тогда, что такое любовь?

– Электричество, на котором работает интернет. Электричество не знает слияния и разделения. В электричестве изначально нет таких понятий. Это слияния до слияния, но слияния в этом нет. Зеркало отражает множественность, и множественность не смешивается. Вот эта множественность, в которой всё само по себе, и есть электричество. Отсутствие единства и есть единство. Прости, эта тема не для описаний.

Я перегрузился. Мы, молча стали пить чай. У меня мелькнула хулиганская мысль.

– Платон Игнатьевич, а я могу пользоваться только своими куклами, или другими тоже можно пользоваться?

– Для достижения личных целей лучше другие не брать: собьёшь настройки, и свои с искажениями будут. А для смотрения – можно. Ты там своё не вкладываешь.

– А можно мне с вашей попробовать посмотреть? У меня же опыта нет – интересно.

Платон принёс куклу.

– Пользуйся. Я на участок пойду. Надо кое-что доделать.

Он ушёл, а я соорудил себе лежанку из табуреток, приставленную к стене. Подушку взял его, и накинул на неё свою снятую рубашку – надо и честь знать. По-другому я не умел, поэтому сделал, как всегда. Всё-таки кукла была другая. Аура непривычная. Невольно вспоминалась камера. Ничего не происходило. Ну и ладно. Я перестал настраиваться. В какой-то момент молниеносно раскрылось пространство. Я иду со старым сильным мужчиной. Мы идём к Сивой Горке по лесу. Я это просто знал без аргументов. Мужчина – мой друг. Даже, больше, чем друг – мы с ним делаем одно дело. Поздняя весна. Под ёлками островки крапчатого ноздреватого снега. Говорить не о чем – мы всё знаем без слов. Тропа пошла на подъём. Скоро мы будем на месте. Лес закончился. На вершине холма – поляна. Несколько старых сосен несимметрично растут по её краям. Они придали законченность этому месту. Солнце пекло по-летнему. Запах земли, травы и хвои. Расстелили тужурки на траве. Я видел, как садился мой соратник. Одну ногу он положил согнутой в колене так, как будто хотел поджать ноги калачом. Другой ногой перешагнул ногу, лежащую вдоль тела на земле, поставил её на стопу так, что нога оказалась согнутой коленом вверх. Наметилось что-то вроде неполных треугольников в разных плоскостях или тетраэдра. Одну руку он положил на голень лежащей ноги, другой опёрся сзади о землю. Поза самая обыкновенная. В такой, часто сидят дети, но для старого человека это было необычно. «Ну, что», – сказал он – «будем зайчиков ловить? Помоги нам Сыва». Он сидел лицом к Солнцу. Я сел так же, как и он спиной к нему. Стал смотреть в небо. Дышал низом живота, и сила дыхания проходила у меня по пустой левой стороне тела. Как в детстве перед глазами на фоне чистого неба стали появляться огненные точки. Их сияние складывалось в узоры и цепочки. Они втягивали внимание. Время остановилось. Безмолвная ударная волна вышибла меня из этого состояния внимания. Я не торопился оборачиваться. Я знал, что произошло. За этим мы сюда и пришли. Когда же обернулся, то никого не увидел. Рядом с Солнцем было второе солнце, которое совместилось с настоящим, и больше не показывалось как отдельное светило. На тужурке лежала его одежда. Пространство схлопнулось. Я продолжал лежать, так как силы во мне замерли. Услышал, как говорю «спасибо» кукле. Медленно встал, отнёс куклу на место в другую комнату, положил подушку на кровать, и расставил по местам табуретки. Когда пришёл Платон я сидел за столом, пил его чай и смотрел в окно. Рассказал ему по горячим следам об увиденном.

– Пропал вместе с телом по-настоящему, или приём такой, чтобы оказаться в другом месте?

– Не знаю. В христианстве Иисус, его мать и ученик Иоанн ушли в изначальное с телом. В Индии периодически такое случается. На Тибете – это вообще цель каждого приличного монаха. А, так как традиция бон пришла в Тибет из Азии, то и в Азии раньше такое должно было быть. Тело же – тоже энергия. А энергия – это проявленная сторона изначального. Наверное, везде есть люди, которые не останавливаются на полпути. Ты, вот, тоже такой.

– Мне ваша кукла показала мою цель?

– Не знаю. Мир – структура образов. Сейчас ты своими силами и бесстрашием сдвинул образы нашего плотного мира в городе. Может быть, твоё бесстрашие открыло заслонку, чтобы увидеть, чем по-настоящему является человек. Видение природы человека не вгоняет в обязанность следовать данному пути. Она формирует позицию по отношению ко всему: менее раздельное отношение к жизни и смерти, меньшее слипание с ситуациями, понимание, что тебя нет вне ситуаций.

– Это как?

– Грубо говоря, ты видишь, что всё проявляется из ничего вместе с тобой, поэтому ты и ситуация, происходящая с тобой – одно целое. Разруливать ситуацию нужно, так как за тебя это никто не сделает. Но относиться к ситуации как к тюрьме, тоже последнее дело. Любая история – это творчество хотя бы потому, что в ней присутствуешь ты, который как-то себя в ней ведёт. Занимаемая тобой позиция – это твой стиль жизни. Значит, ты почему-то ему следуешь. Сознательно или нет – ты гнёшь свою линию, значит, в общей картине – это твоя роль. Я сказал, что не надо слипаться с ролью, и не надо себя вычёркивать в отдельность от происходящего. Вот это пребывание и неслипание с частностями является творчеством жизни. Ты не можешь не играть, иначе исчезнешь, но ты не забываешь, что это игра.

– А я так всегда себя и ощущаю с детства.

– Ну и отлично.

– Вот теперь я поиграю в то, чтобы свалить отсюда с минимальным шумом. Спасибо вам большое.

– Давай. До встречи.

27

Латур-Мобур настойчиво торопил свои дивизии.

Впрочем, польские полки, идущие в его авангарде, подгонять не было нужды. Они сами горели нетерпением побыстрее ринуться в бой.

Их вела против России призрачная мечта о великой и неделимой Речи Посполитой, мечта, которую Наполеон щедро вселил им в сердца, но отнюдь не собирался исполнять…

Захватив на пути своем несколько брошенных фур и с десяток отсталых, польские уланы легко убедили себя, что русские бегут в панике. А посему двигались вперед беспечно, в полном пренебрежении к противнику.

Именно на это и рассчитывал многоопытный атаман Платов, готовя заносчивым непрошеным гостям свой донской «вентерь»…

Пока не подошли подкрепления, он решил всех малых сил своих неприятелю разом не выказывать, а действовать более внезапностью да хитростью.

27 июня еще до рассвета, пользуясь голубою предутреннею прохладой, передовые полки уланской бригады Турно, входящей в дивизию Рожнецкого, двинулись в сторону Мира, чтобы с ходу занять его и следовать далее, на Несвиж.

Колонна смотрелась красиво. Над строгими синими мундирами и конфедератками вознесенные на остриях пик в нежно розовеющее небо плавно колыхались бело-малиновые флюгера.

Когда на ближних подступах к Миру, где-то у деревни Пясечно, польские уланы заприметили впереди казачью заставу, они немедля бросились в атаку. Казаки, изобразив великий испуг, кинулись от них прочь вдоль по дороге. Передовой неприятельский полк, увлеченный и разгоряченный погоней, с размаху проскочил Мир. И тут на дальней окраине перед ним как из-под земли выросли хоронившиеся до поры лихие сотни Сысоева. Резво развернув коней, обратилась лицом к неприятелю и только что стремительно отступавшая застава.

Все решила внезапность.

Казаки, действуя почти без выстрелов, ударили в дротики, а потом в сабли. Уланы были разом опрокинуты и смяты. Сеча была короткой и жестокой.

Оставшиеся в живых в ужасе покатились обратно и со всего гона врезались в свои идущие следом полки, вызвав в них великую сумятицу.

В это самое время Платов двинул к Миру свои основные силы, а оставленные в засадах отборные сотни ударили с флангов и тыла, накрепко затянув хитроумный атаманский «вентерь».

Атакованный с разных сторон неприятель был прижат к протекающей впереди Мира болотистой речке Уше. Польские кони вязли в зыбной трясине. Навалившиеся скопом казаки довершали славно начатое дело: разили и брали в плен заляпанных коричневой торфяной грязью и тиной улан.

Из тысячи трехсот недавно бравых всадников бригады Турно по узкой дороге через плотину удалось вырваться из «вентеря» лишь немногим. В том числе и их незадачливому командиру, у которого в сече был срублен эполет…

Следующий день работал без происшествий. Я выжидал и сдерживал себя, чтобы не позвонить. Наконец приёмка была завершена, и я поехал к нашему городу. При въезде остановился и позвонил Валентину.

– Приветствую. Саша говорит. Какие новости?

– Твоими молитвами, мать его… подал на доследование. Теперь мне писать и писать.

– Я скоро к вам заеду. Расскажу, что знаю.

Крик рвался наружу. Свободен! Не убьют. Какой же я молодец. Спасибо вам куклы. Спасибо, родные. Ехал, вскрикивая отдельные песенные фразы, приходящие на ум. Какой же контрастный мир. И всё по-настоящему. И я такой живой еду. Прямо сейчас.

– Приветствую – сказал я, открывая дверь. Простите, что не в своё дело лезу, но надо сначала в каждой статье напоминать людям о перестройке. Уверен, что каждый с содроганием вспоминает этот период жизни. И, возможно, эту тему можно будет вынести в агитационный слоган. «Из перестройки в люди», например. «Я поднялся сам, и знаю, как вам помочь», – что-то в этом роде. Если вдуматься, то заведённое дело – это обалденный рекламный ход. Типа – наших бьют. Так он – просто – вор, а так – угнетаемый представитель народных масс, выбившийся в люди. У нас в перестройку дети были брошенными. Отцы уезжали в другие города, а матери работали за похлёбку. Подростковый бандитизм, грабежи, перестрелки – Аркадьичу повезло – и не более того. Чтобы выжить и подняться в то время, как минимум, нужны были мозги и упёртость. Практически все, заимев лёгкие деньги, пускались в загулы, и не замечали изменения времени. Потом-то стрелять стало уже не в кого: бумажками стали давить, а бандюки к работе мозгами не приучены. Лично знаю алкашей, которые когда-то палатки трясли.

– Спасибо, что рассказал: я в это время за печкой сидел. Но в основном ты прав – это называется «повод». «Плохенький, да – свой». Государство давит, а этот из низов. Всё сам прошёл. Что ж, будем работать.

– Если всё получится, то вас могут повысить. Если захотите, конечно. Ну, успехов – мне ещё сырьё сдавать.

За рулём повторялось на какой-то итальянский мотив: «свободен, свободен, свободен»…

В общаге, когда я пришёл, сидел Саня. Пока я ел, он смотрел в ютюбе свои комплексы упражнений.

– Сань – сказал я – а у даосов можно вместе с телом в дао уйти?

– Напрямую об этом не говорится. Там есть статус совершенного человека, который может всё: через стену, по воздуху, в мир небожителей. Хрен знает, как это считается – с телом или нет.