Странные куклы

«Интересный человек» Евдокии приобретал для меня всё большую значимость. Я, не то, чтобы, не доверял куклам, просто, сейчас мой страх был больше доверия. «Интересного человека» звали Платон Игнатьевич. Спасибо, что не Архимед. Жил он в частном секторе нашего города. Когда-то наш городок был весь деревянным, кроме купеческого центра, и в послереволюционные годы стал быстро расстраиваться в связи с добычей бурого угля. Теперь этот уголь никому не нужен, но сталинские дома и хрущёвки были уже построены, а пригород так и остался нетронутым. Пока этот Глеб ответит, мне бы хотелось посетить загадочного дядю. Об основном моём плане, как я увидел по Евдокии, меня никто спрашивать не собирался, а эта частная история с моим решением, возможно, и разрулится с его дельным советом.

Князь Петр Иванович и его адъютанты с тревогой посматривали в сторону Тильзита, откуда еще слышалась ружейная пальба: успеют ли казаки прикрытия оторваться от преследования и проскочить мост, который по приказу должен быть предан огню?..

Прошло еще несколько томительно-тягучих минут.

Наконец на крутом противоположном берегу замелькали конные фигуры. Они выскакивали из тесных каменных улиц городка и стекались к узкой горловине мостового спуска. И вот уже деревянный настил загремел под копытами казачьих и низкорослых степных коней.

И почти тут же из улочек Тильзита выплеснулась тяжеловесная лава французской регулярной кавалерии. Вспыхнули на солнце сверкающие панцири кирасир и горящие полированной бронзой хвостатые каски драгун. Их старание настигнуть, смять и растоптать горстку казаков и «северных купидонов», видимо, было так велико, что в теснине спуска произошло замешательство, несколько лошадей сшиблось, кто-то опрокинулся, и яростный поток разгоряченных всадников закружился на месте.

Однако самые резвые продолжали преследование. Впереди проскочивших к берегу кирасир и драгун на тонконогом стройном коне, посверкивая обнаженным клинком, скакала фигура в ярко-желтом, канареечном наряде, с длинными развевающимися темными волосами и летящими по ветру за плечами пестрыми шарфами и шалями.

Денис Давыдов тотчас узнал Мюрата. В столь фантастическом одеянии мог щеголять во французской армии только герцог Бергский.

На полном скаку он первым влетел на мост.

Но тут громыхнули пороховые заряды, с шипением и свистом взметнулись в небо фонтаны искр. Почти перед самой мордой лошади Мюрата вскинулись языки пламени.

Полыхнуло, как и обещал Никитенко, знатно. С ревом и треском огонь начал закручиваться в длинные ярые жгуты.

Мюрат картинно вздыбил коня. А потом, медленно повернув его, шагом поехал прочь. Благо с русского берега не стреляли. «Эх, поспешил поручик со своими пионерами, – подумал Денис Давыдов, – еще бы немного, и не в меру резвый герцог в горячке сам бы в плен пожаловал. Вот была бы потеха!..»

Вечером после работы я нашёл нужный мне дом и позвонил в звонок у ворот на заборе. Собаку не услышал. Дверь на участок мне открыл немолодой подтянутый мужчина.

– Здравствуйте. Я Саша. Мне Евдокия сказала, что я могу с вами посоветоваться.

– Проходи. У меня время есть. С чем пожаловал?

– Да, у меня затруднения. Сейчас есть возможность создать для себя место работы, но если это не получится, то я вообще останусь не у дел.

– Пойдём в дом. Там спокойно поговорим.

Мы пошли по уложенной камнями тропинке, поднялись на крыльцо, вошли в дом и оказались на кухне.

– Сейчас чай поставлю. Садись – указал он на стул и пошёл к плите.

– Что тебе к чаю? Есть баранки, халва, варенье. Я конфеты не покупаю: вредно в моём возрасте.

– Да, что вам лучше.

Платон Игнатьевич выставил на стол всё, о чём сказал, и стал разливать кипяток.

– Тебе травяной или обычный?

– Обычный. Евдокия наперёд напоила.

– Она может – протянул дядька с улыбкой.

Он сел за стол напротив меня и сказал – Рассказывай.

– Ну, вот, я сейчас работаю водителем. Езжу по деревням. Принимаю ягоды и грибы и отвожу их сюда на базу в ЖБИ. Начальство там цех арендует. Работа сезонная. Тут у меня появилась возможность работать тем же от фармацевтики. Но там, вроде бы, меня оформляют официально. Если новое дело у меня не пойдёт, то я останусь без работы и там, и там. А уезжать и жить после армии в общаге пока не хочется.

– На теперешней работе у тебя перспективы есть?

– Нет. Не допустят.

– А на новой

– Не знаю.

– Вывод?

– Надо рисковать? Но, ведь, и та, и эта – сезонные. Не будут мне платить деньги за так.

– Это ещё неизвестно – сезонная или нет. Зимой собирают почки сосны, берёзы, шишки ольхи. Чагу, в принципе, можно. Если сезонная, то можно попробовать их убедить. У тебя получится.

– Почему вы так считаете?

– Иначе, Евдокия тебя ко мне не прислала бы. Считает, что ты перспективный.

– Откуда она знает? Я, конечно, придумаю, как её включить в работу, но тут от меня мало, что зависит по деньгам.

– Я не об этом. Ты думаешь не по шаблону.

– Я не понимаю. Она хочет вернуться в фармацевтику?

– Нет. Она, как я понимаю, имеет в виду, общий принцип твоего мышления. Помимо твоего предложения ей, вы о чём-то разговаривали?

– Я увидел у неё куклу без лица, ну и поговорили на эту тему.

– Как считаешь, сколько человек подняли бы эту тему за столом, приехав договариваться о работе?

– Не знаю. Наверное, мало.

– Никто.

– Может, кто-нибудь фольклором интересуется.

– Я имею в виду, в нашем городе. У тебя же, ведь, интерес тоже не просто так появился?

– Ну, да… я куклы случайно нашёл… и потом пошло везение.

– Платон Игнатьевич встал из-за стола и пошёл в другую комнату. Вернулся он из неё с такой же куклой, как у Евдокии и у меня, только в другой одежде.

– Такие?

– Нет. Только одна такая. Остальные совсем другие. Они похожи друг на друга по изготовлению, но разные.

Платон Игнатьевич показал мне куклу, чтобы у меня развязался язык, и это сработало.

– Они различаются по профессиям и по характеру.

– Ты что-нибудь слышал о рунах и картах таро?

– Читал. На них гадают.

– На то и другое нужно настраиваться. Может, эта кукла – он посмотрел на свою – служит для настройки?

– Не знаю – не пробовал.

– Там, где нет ничего – есть всё. Любое может проявиться.

– Вы колдун?

– Нет. Я просто рассуждаю вслух.

Опять я себя почувствовал олухом. Такая же кукла всё время лежала в моём ящике. Чтобы защититься, нашёл изъян.

– Они вообще из разных опер.

– Ну, это, с какой стороны посмотреть. Стилистически – из разных, практически – возможно, и из одной.

– Ну, и, что же мне делать?

– С чем.

– И с тем, и с другим.

– По работе: ты сам сказал, что там бег по кругу. Свобода – это риск. Я за тебя не могу решить твою судьбу. По куклам – тоже не знаю. С ними можно совсем не связываться. Отнести их куда-нибудь или сжечь. А, если связываться, то наработать тонкую настройку, чтобы они по тебе не шарахали куда попало.

Дядя мне не сказал ничего. Он озвучил всё то, что у меня и так бродило внутри. Но его проговаривание всё уложило в моей голове по полкам, и проявило моё решение, которое уже было принято, но скрывалось под ворохом страхов.

На прощание он предложил мне заходить к нему.

– Я живу один – сказал он – возможность пообщаться у меня есть.

Я попросил номер его телефона. Он его продиктовал, но предположил, что, если он куда-нибудь уедет, то телефон вряд ли поможет, а если мне будет по-настоящему нужно, то мы и так встретимся.

Я шёл домой, ясно понимая, что мне делать.

14

Перед сном я написал Глебу, есть ли у них зимний сбор почек сосны и берёзы, шишек ольхи, и сбор чаги. Пусть знает, что я уже в теме. А если нет, то пусть поймёт, что с такими, как я, можно начинать расширять производство.

Меня задолбали тяжёлые сны, поэтому перед тем, как лечь в кровать, я достал безликую куклу и пристально посмотрел на неё. Постоянно вынуждающие меня что-то предпринимать фигурки, были сейчас точно не нужны.

Снилось мне странное, но не тяжёлое. Я был свидетелем танцующих узоров. Я проживал во сне абсолютно бытовые ситуации, из которых состояла вся моя жизнь, но, ни одна из них не имела дна. Всё было безопорно и только виделось привычным. В этом сне я ощущал телом, что привычного вообще не существует. Всё только маскируется под привычное, а, на самом деле, как неспокойный омут, волнуется в себе от множества внутренних течений. Меня спрашивали. Я отвечал. Чужие вопросы, мои ответы, окружающее, в котором мы разговаривали – всё было ложью. Не преднамеренной ложью, а автоматической попыткой упорядочить весь этот разброд силы, в её непредсказуемом движении. Вся моя двухмерная глупость, как и глупость всех остальных людей, оказалась вынужденной необходимостью. Она была придуманным льдом поверх непрекращающегося течения. Как можно остаться целым, если тебя разрывает в разные стороны потоками? Только притвориться, что всё твёрдое, и по-другому быть не может. В конечном итоге, силы на постоянное притворство кончаются, и каждого, рано или поздно, разрывает, но зато, перед этим, мир видится стабильным и предсказуемым. Я зачарованно наблюдал, как бытовая твёрдость мира была потоками, но оставалась твёрдостью. Как при падении мы автоматически выбрасываем вперёд руки, так при рождении мы автоматически начинаем глупить, и эта глупость захватывала меня своей отточенностью и неуязвимостью. Спасательный круг стабильности. Всё так – но не так. Всё не так, но так, как надо.

Проснулся я с какой-то воодушевлённостью. Мать была дома. Я увидел её на кухне, сказал «привет», обнял и поцеловал в голову. Мать была одновременно обескуражена и рада. Что делать в такой ситуации она не знала, и спросила, что у меня произошло. Вопрос матери, её внимание, мои объяснения о намечающейся смене работы – всё это не имело значения. Всё это было вынужденным упорядочиванием беспредельности. Оказалось, что мы всегда были любовью. Не сами по себе, а её частями. Это позволение быть глупым, отдельным, несчастным, вымотанным являлось её милостью. Позволялось абсолютно всё, и это было красотой высшей целесообразности. Мне захотелось плюнуть на работу и пойти к Платону Игнатьевичу с тем, чтобы рассказать, что я знаю о жизни, но это не соответствовало моему плану. Играть – так играть. Я оделся и пошёл на работу.

В деревнях, как всегда, люди подходили, пересыпали, смотрели, как я взвешиваю, получали деньги и отходили. Но сегодня, словно в детстве, я видел контекст всего этого: как падает тень на их одежду и лицо, как, не шевелясь, стоят деревья вдалеке. Теперь я понимал художников, и сам хотел быть художником. В этой бытовухе была неповторимость. Всё исчезало, и всё моментально возникало заново. Как такое раньше могло надоедать? В невыразительную простоту всегда маскировалась беспредельность. Вспомнилось, как я в детстве тонул: ничего особенного – просто – тонул. Вот так, просто, в жизни происходит всё. Без истерик, заламывания рук и жалоб. Всё это личное беснование – сплошное переигрывание своей роли. Но даже эмоциональное переигрывание украшало действительность. Наверное, так и создавались разные художественные стили. На чём заострялось внимание в жизни – такой аспект и стремился показать художник. Об эстетике всё уже говорено – переговорено до тошноты, но сейчас я понимал это беззвучно и естественно. Была всепоглощающая буквальность, и она не имела отношения к чувствам. Из эмоциональных усилий лепились маски, но сейчас они были не нужны. Всё скользило само по себе. Наверное, с таким отношением к жизни можно жить на любой работе. Это меня обнадёживало.

Дома меня ждал ответ Глеба Олеговича, и было непонятно, что это: партийная любезность или действительная заинтересованность. Глеб Олегович предлагал мне встретиться в городе и обговорить технические детали. Из нашего городка на мотоцикле за день туда обратно я управлялся запросто. Хоть это и не вежливо, но я обозначил несколько дней, когда я смогу с ним встретиться: с работы-то я пока не уволился. Естественно, объяснил почему не могу по-другому. Моя задача сейчас была: с пользой потратить время до выдвижения Виталия Аркадьевича. Надо было не только оформиться на работу, но и реально поставить дело на поток. Чем больше я думал о своей готовой структуре, тем проигрышней мне казалось положение дел. Драться с Лёвой, если ему дадут команду меня оттеснить от наработанных сборщиков? И зачем людям менять шило на мыло? Я полез в инет читать всё, что имело отношение к лекарственным растениям. Надо встречаться и ехать к Евдокии.

15

Встретились мы с Глебом Олеговичем в маленьком кафе, указанным им, недалеко от здания, в котором размещалась партия. Наверное, он сюда ходил на перекус, когда заезжал к партийным бизнесменам. На встречу я пришёл со шлемом в руках, чтобы отпал вопрос об уместности моей одежды. Я заранее написал, что буду с мотошлемом для того, чтобы он меня узнал. Он сидел за столиком один, и поднял руку, когда я вошёл. Я пробрался между пустых столов, мы поздоровались, я сел. Тут же подошла официантка. Глеб Олегович сделал заказ на двоих.

– Дело, вот какое – начал он – у нас широкий ассортимент продукции. Что-то идёт лучше, что-то хуже. Сезон ощутимо влияет. Реклама. Сейчас пропагандируется здоровый образ жизни, и мы, естественно, отреагировали на это. У меня в машине рабочий материал для тебя: фотографии, описание растений с местами их произрастания. Это позже. Ты скажи, что у тебя по мощностям. Я начал другими словами пересказывать ему то, что уже написал.

– У меня есть знакомая фармацевт-травник. Для меня это очень облегчает дело. Во-первых, она там местная, и знает окружающих людей. Во-вторых, знает, где что собирать. И, в-третьих, может контролировать сборы, чтобы сено не носили. Дело в том, что идёт сезон сбора ягод, и люди занимаются опробованным делом. Как пойдёт новое дело – неизвестно. Пойдёт оно – точно, но непонятно – с какой скоростью. Возможно, имеет смысл начать с чего-нибудь одного, для того, чтобы людям было проще собирать, и они увидели бы, что их не обманывают, и платят по заявленным расценкам. Я посмотрел в интернете: за килограмм ягод и трав цена, приблизительно, одинаковая.

Глеб Олегович с моими доводами легко согласился. Мне показалось, что моё предложение было у них наработанной практикой осваивания новых территорий.

– Разумно, разумно – покивал он головой – слышал, что такое копорский чай?

– Нет.

–Это чай из Иван-чая. До революции Россия им торговали на экспорт. Сейчас эту историю раскрутили, и на него появился спрос. Вряд ли это надолго, но сейчас это бренд, так что нужны дополнительные мощности.

Что такое иван-чай я знал. Люди в деревнях тоже. Он растёт на открытых местах, поэтому почти нет комаров, а в наших местах это большой козырь.

– А машину мне арендовать? – спросил я для того, чтобы придать себе больше веса.

– Машина будет наша. Тебя забирают, и вы едете. Больше машин не нужно: у нас в других местах тоже идёт приёмка.

– А, что с моим оформлением? Мне же людям надо чего-то говорить.

Мы оба понимали, что спросил я не для этого, но уж если мы обговариваем детали, то – будь любезен.

– У тебя трудовая есть?

– Нет.

– На бланк. Пиши о приёме на работу.

Я достал паспорт, он дал мне ручку, и я стал писать. Он помогал мне его заполнять.

Зарплата складывалась из оклада и процентов с заготовок. Я ликовал – первая настоящая работа. Ягоды с грибами отодвинулись в окончательное прошлое. Исчезла расщеплённость силы. С искренней заинтересованностью спросил: «У вас зимой почки хвойных и берёзы заготавливают»? Он почувствовал мою заинтересованность.

– Понимаешь, у меня на фабрике доля. Я знаю основные направления. Может и заготавливают. Если у тебя до зимы хорошо пойдёт, то тебя могут поставить ответственным за это направление. Естественно, обещать я тебе ничего не могу.

– Да, конечно – закивал я.

– Давай, ешь: основные моменты мы уже обговорили.

Я налёг на еду. Ехать обратно было действительно не ближний свет.

– Карта сбербанка у тебя есть?

Я, жуя, отрицательно помотал головой.

– Заведи, и перешли мне её номер.

– Ага.

Мы поели. Я спросил, сколько должен. Он отмахнулся. Прям, розенкрейцеры какие-то – братья во Христе.

Я встал. Он остался. «Я тут ещё одного человека жду» – пояснил он.

Обратно ехал с чувством сопричастности силе. Для меня это было ново. Всю жизнь я жил по принципу «сам за себя», и тут, вдруг, стал частью структуры. Партия была не в счёт: её я использовал, и она меня тоже. Сейчас же, меня приняли за своего. Первый раз в жизни. Ну, да, здесь тоже всё строилось на взаимной выгоде, но здесь мне доверяли. Я ощущал, что в моём чувстве была доля халявы. Приёмка ягод была на столько же честна, как и сегодняшнее предложение. Если посмотреть на всю мою жизнь, то в ней всё было построено на договоре. Просто, договорённость всегда подразумевалась. В детстве, в школе, в армии, на работе – правила подразумевались, и никому в голову не приходило их обговаривать. Из-за этого-то, люди и живут до самой смерти по схемам, не понимая, что они существуют в придуманной клетке. Жизнь и неозвученные правила – это разные вещи, а люди считают, что их образ жизни и есть сама жизнь. В последнее время я стал чуткий по отношению к своим душевным проявлениям, поэтому заметил в себе этот привкус халявы. Наверное, Гитлер на авансах доверия к нации приходил к власти. Какое же это липучее чувство, быть с видимостью прикрытого тыла. Данная иллюзия ничего не прибавляла: тебя могут выгнать в любое время, но ощущение защищённости делает тебя значимым в собственных глазах. Так откармливают домашних животных перед тем, как зарезать. Похоже, на этом горят все. Хозяева на крючке своей власти даже больше, чем рядовой человек. На данной зависимости строится вся политика, весь бизнес, вся социалка. Глупо, но все говорят о свободе, подразумевая защищённость: вот, я это сделаю – и мне ничего за это не будет. Не, не, не: такая сопричастность– просто, тупость. Моя нейтральная ясность мне нравится больше.

Я остановился для отдыха, позвонил Евдокии. Она взяла трубку, и я спросил, когда она бывает дома. Теперь, пока не налажу новую структуру, смогу у неё бывать только по вечерам после работы. Ночи сейчас ещё довольно короткие, поэтому добираться обратно не очень сложно. По вечерам она занималась принесённой травой, и, как я понял, мне было можно приезжать в любой из вечеров. Находясь во всей этой карусели, я утешал себя тем, что скоро можно будет просто работать, и ждать, когда появится возможность включить звонок, оповещающий о начале последней сцены этого спектакля.

16

После поездки в город и последующей работы к Евдокии не поехал. Я устал. Решил выяснить, что имел ввиду Платон Игнатьевич, говоря о тонкой настройке. У меня была пол-литровая кружа. Я крепко заварил в её зелёный чай, достал из ящика куклу без лица, поставил её на другом конце стола, и просто на неё расслабленно смотрел, прихлёбывая чай. Хорошо ощущать, как проникающее внутрь маленькими порциями тепло, создаёт уют внутри и снаружи. Хмурить брови, таращить глаза, чего-то надумывать у меня просто не было сил.

Для получения первого офицерского чина в эту пору военное образование было вовсе не обязательно. Считалось, что для сего вполне достаточно начальных сведений по марсовым наукам, получаемым дома, и, конечно, непременных навыков в верховой езде и фехтовании. Куда важнее считалось обучение премудростям светским – двум-трем иностранным языкам, изысканным непринужденным манерам, музицированию на клавикордах и танцам. Для занятий с детьми дворяне-родители брали в дом по обыкновению иностранцев-гувернеров, а по отдельным предметам еще и приглашали пришлых учителей «по билетам».

Предпочтение, отдаваемое иноземным наставникам и воспитателям, радушно раскрывало двери в дворянские особняки довольно случайному чужестранному люду, жаждавшему поживиться на ниве просвещения в России. Среди учителей и гувернеров тогда нередко обнаруживались бывшие кучера, отставные барабанщики, а то и того хлестче – беглые каторжники, либо тронутые умом.

Сначала в безликой кукле угадывались куклы из ящика. Их сила воплощались вереницей и в розницу. Эта кукла служила рацией. Потом стали ощущаться какие-то новые энергии. Мне пришли на ум куклы Евдокии и Платона. Они открывали пространство неизвестных мне структур. Ничего сверхъестественного, но приходящие ощущения я назвать пока не мог. Сначала вспоминалась кукла, потом начинало видится место, где эта кукла находилась, а потом – пространство, в котором находилось место этой куклы. Когда проявилось место куклы Евдокии, захотел посмотреть в сторону от него. Изображение мгновенно переместилось в сторону. В этой части комнаты виделись детали, которые не отложились у меня в голове во время моего посещения. В психологии это распространённый феномен, но там он бывает не по заказу. Начиная волноваться, я проделал то же самое с пространством дома Платона. Получилось то же самое. Меня это совсем выбило из колеи, и видения пропали. Я больше не мог и не хотел экспериментировать: меня пугали возможности. Такие фокусы не для уставшего человека. Всё надо выяснять у Евдокии и Платона. Я знал наверняка, что мужчина и женщина видят мир по-разному. Исходя из этого, понимал, что и объяснять они будут по-разному. Стиль жизни, который давали мне эти куклы, противоречил моему характеру. Мне было противно подглядывать. Подглядывание, в обход силы человека, являлся для меня нечестной игрой. Да, я затеял авантюру, но она была честна в том смысле, что при неудаче могла так аукнуться, что мне, если я останусь цел, дорога в наш городок будет заказана на несколько лет. Да. Я ограничен. Но менять одну ограниченность на другую мне не хотелось. Экспериментировать я больше не стал. Надо всё обсудить со «специалистами». Интересно, с кем они ещё связаны. Не могли же они образоваться на пустом месте. Да ещё в связке. Я здесь родился и вырос, но мне и в голову не приходило, что у нас может существовать такие тайные течения, о которых и нафантазировать невозможно. Все планы отложил до завтра. Спать, спать, спать.

На работе невольно вглядывался в лица людей, и сквозь них пытался ощутить место, в котором они живут. Я не хотел этого. Попытки включались сами по себе, как в детстве: если о чём-то не хочешь думать от страха, то оно, как раз, об этом и думается. Смутно угадывалось пространство-настроение жилья. Настроение человека тем или иным образом расставляло предметы в доме. Настроение рода. Атмосфера, сохранившаяся с детства, заставляла стоять мебель так, а не иначе, подбирать цвет обоев или вообще обходиться без них, периодически делать ремонты или оставлять всё нетронутым. Я никогда не думал, что пространство – вынесенный человек вовне. И это относилось не только к жилью. Обстоятельства случаются с человеком из-за его родового поведения. Захочет он с кем-то увидеться или нет, откажется пробовать или рискнёт достичь. В семьях могут быть конфликты и трагедии. Ребёнок, вбирая их в себя, в зависимости от обстоятельств, может стать кем угодно. С любым характером. Но способ восприятия мира у него останется родовой. Это на столько глубинное воспитание, что его уже даже нельзя назвать воспитанием. Это, как мироощущение животных – насекомые видят мир по-своему, а змеи – по-своему. Я неоднократно раньше пытался разговаривать с людьми на темы искусства и политики. Видел, что, слушающий человек, не то, чтобы принимал или отказывался принимать – он натыкался на стену, как рыба в аквариуме. Она считает себя свободной и не замечает стекла. Для неё – это законы жизни. Лёгким движением корпуса она делает пируэт и плывёт себе дальше. Для рыбы не существует стёкол. Для человека не существует того, что он не успел впитать в себя в детстве. Пространство человека и сам человек – неразрывное целое. Человек-пространство, человек-своя-судьба. По-видимому, так экстрасенсы и видят человека насквозь. Возможно, я был не прав, но, мне кажется, от правды я был недалеко.

Хрен с ними – с настройками, чем быстрее создам место для работы, тем быстрее начну работать. После работы поехал к Евдокии. Доехал до неё в сумерках. Привёз с собой вафельный тортик и зелёный чай. Если не угощение, то, по крайней мере, самообслуживание. В этот раз конкретно ощутил, что её изба меня расслабляла. Опять внутри защекотало ощущение сказочности. Вспомнилось выдернутое откуда-то словосочетание «намоленный храм». Это место было именно таким.

Евдокия спустилась по лестнице с чердака и поздоровалась. Пошла ставить чайник. Я не стал бегать за ней хвостом, задавая вопросы. Просто сидел, и давал моим мурашкам свободно по мне бегать. Когда Евдокия пришла с чайником, на столе уже лежали мои подарки и стояли кружки, которые с первого моего посещения я успел приметить. Евдокия заварила мой чай. Не знаю, по любезности она это сделала, из-за бедности, или, действительно, её достала трава. Видно было, что она после рабочего дня. Я тоже был не свежий. Пили молча, с погружением в процесс. Потом я неторопливо рассказал ей, что, по моим представлениям, выигрышная ситуация, из-за которой я заварил эту кашу, оказалась сплошным осложнением, и перечислил ей причины. Спросил её, может ли она помочь. Евдокия, молча пила и слушала дальше. Я рассказал ей об иван-чае и спросил, в какие деревни лучше заезжать к людям для того, чтобы договориться о его сборе. Спросил, в каких из этих деревень есть магазины, с тем, чтобы на них повесить объявления. Евдокия принесла лист бумаги с карандашом и стала неторопливо рассказывать. Я помечал. По моим прикидкам получалось, что в каждой деревне носить будут человека три – пять. Значит, три мешка из деревни. В машину нужно мешков двадцать для оправдания дальности поездки. Это семь деревень в день. Значит, работа через день. Я спросил Евдокию, есть ли дороги, на которых деревни стоят недалеко друг от друга так, чтобы в этих местах были открытые пространства, на которых растёт эта трава. Она ответила, что есть два направления. На одном стояло пять деревень, а на другом – семь. К первому направлению можно добавить несколько деревень, стоящих вдоль основной дороги. При удачном раскладе всё могло сойтись. Вот чем отличается начальник от подчинённого. Всё сам. Ничем не оправдаешься. Без увольнения с текущей работы, такую цепочку было выстроить невозможно. Когда закончили, приступили к чаепитию.