Странные куклы

Разбудила меня тётечка в белом халате с подносом в руках. На подносе была еда. И очень приличная еда, несмотря на то, что госучреждение. Гора гречки с кусками печени, яблоки и компот. Там же на подносе лежали таблетки.

– Ешь всё. Тебе нужно железо. Потом выпьешь железосодержащие таблетки и витамины. Ты парень здоровый – поправишься быстро. Поешь, и будем переходить в общую палату.

– Спасибо. А главврач сейчас на месте?

– Да. Он до трёх точно будет. А, что?

– Хочу отказ от стационарного лечения написать. Врач, который приходил, сказал, что я, как будто бы на штырь напоролся. Мне лучше дома лежать. А на перевязки буду в поликлинику ходить.

– Значит так: ты сейчас поешь, я посуду отнесу, а потом будешь поступать по своему желанию. Мне освободиться надо.

– Хорошо.

Медсестра перенесла еду с подноса на тумбу около кровати, на неё же положила таблетки и ушла. Есть было больно, поэтому ел и глотал медленно. Теперешняя работа, будущая работа. Надо отсюда выбираться. Через некоторое время пришла сестра, взяла поднос с пустой посудой, которую я поставил на него, и пошла на выход. Я двинулся за ней. Она увидела, что я от неё не отстаю, и показала подбородком на дверь с надписью «Главный врач». Во время прогулки по этажу видел эту табличку, но не хотел ломать распорядок дня, и нарываться на конфликты. Сказал спасибо, и постучал в дверь. Открыл. В кабинете сидел седой мужчина с документами в руках. Он глянул на меня и отложил бумаги.

– Ну, боец, с чем пришёл?

– Да, вот, хочу написать письменный отказ от стационарного лечения. Ответственность за последствия беру на себя.

– Мы не в праве тебе помешать, но мало ли какие могут быть осложнения. Головные боли, головокружения, потеря сознания.

– Да. Я понимаю, но у меня могут быть встречи, а у вас режим. Так что я, не торопясь, до дома дойду, а на перевязки буду ходить в поликлинику.

Главврач помялся, вытащил из груды бумаг листок и дал его мне.

– На, пиши.

Стал диктовать текст. Я добросовестно записывал. Когда закончил, поставил дату и расписался. Задал вопрос.

– Извините, отсюда можно позвонить родителям, чтобы они сюда не приходили?

– Городской у нас на мобильные платный. На. Звони.

Он протянул мне свой мобильник. Кивнуть я не мог, и просто набрал номер отца.

– Пап, это Саша. Я говорю с чужого телефона, поэтому говорю быстро. Никому приезжать не надо. Я сейчас выписываюсь и скоро приду домой. У меня всё в порядке.

Услышал отца.

– Я уже подхожу. Встретимся внизу.

– Хорошо.

Выключил телефон и отдал его главврачу.

– Спасибо большое. Что-то мне надо с собой брать?

– Да, нет. У тебя вся одежда в крови. Внизу с городского можешь позвонить на городской в таксопарк. Деньги у тебя в одежде есть?

– Неважно. Сейчас отец подойдёт. Разберёмся.

– Ну, ладно. Будь здоров. Больше не попадайся.

– Спасибо вам за всё. Всего доброго.

Я встал, как мумия, и вышел из кабинета.

В фойе меня встречал отец. Я ему сказал, что мне нужно взять свои вещи, и пошёл с кладовщицей по коридорам за вещами. Попросил её меня подождать для того, чтобы с ней легче было выйти обратно в фойе. Она дала мне мешок с моими вещами, и вышла из каптёрки. Зрелище было ещё то. Половина одежды стояла колом. Пока смотрел на брюки и рубашку, до меня дошло, что меня чуть не убили. Просто одежда с трупа, какая-то. Из-за корки идти было неудобно, шея болела, ничего себе – провернул аферу. Когда вышел в фойе, сразу предложил отцу вызвать такси, чтобы он ко мне не приглядывался, а занял свой ум делом. В регистратуре телефон такси знали, так что я позвонил; всем, кто был в фойе, сказал одно на всех «до свидания», и мы с отцом вышли на волю.

Пока ждали машину, отец спросил, как меня угораздило. Протянул мне мой телефон, сказав, что соседка отдала. Мне не хотелось грузить ни отца, ни мать, чтобы они задним числом за меня не переживали, но, судя по обстоятельствам, рассказать, в данных обстоятельствах, было надо. «История длинная», – сказал я – «поэтому я тебе всё расскажу, дома». У отца в руках болтался здоровенный пакет, собранный для меня. Зная отца, я даже не стал пробовать забирать пакет из его рук. Машина подъехала быстро. Я с кряхтением забрался на первое место для того, чтобы меньше трясло, и мы поехали. Собственно, в нашем городе всё близко, поэтому через несколько минут мы были у нашего дома. Отец расплатился, и мы вышли из машины. Крови перед подъездной дверью не было. Убрали. Тайком от отца быстро посмотрел на дверь. Дырки от пули не увидел. Не торопясь поднялись на свой этаж, и отец открыл дверь. Мы дома. Как же хорошо. Спросил у отца, будет ли он пить чай, и пошёл включать чайник. Отец начал ставить продукты из пакета обратно в холодильник. Когда чайник закипел, мы налили каждый по своему нраву заварку, и сели за стол.

– Эта история началась уже давно – сказал я, и рассказал, как я задумал разбить коррупцию, не упоминая, при этом, о куклах. Я видел, что отец слушает не оценивая. Он был со мной, что бы я ни делал. Мне повезло с родителями. Сказал ему, что не сумел рассчитать реакцию бандита, и, поэтому, вся история пошла наперекосяк.

– Надо было предупредить верхних партийцев, чтобы они его отвлекали от мести, придумывая всякие партийные заботы. С другой стороны, может, оно так и лучше: один на том свете, другой на пенсии.

– Ты в больнице. Стоило оно того?

– Не знаю. Жизнь покажет. Не хотел я трупов. Просчитался.

– Ну, ты не Бог.

– Я тут несколько помещений для аптек нашёл. С фабрики должны приехать специалисты договариваться. Когда это будет – не знаю. Судя по тому, что я работаю, место должно быть стабильным. Предприятие большое, и им туда-сюда принимать – увольнять не интересно: лишняя трата сил.

– Надеюсь, что так.

– Мне показалось по разговору, что учредитель меня тоже в администраторы пихать собирается, но мне не хотелось бы этим заниматься. Ненормированная загруженность, акты, финансовая ответственность. Я не математик, чтобы с цифрами работать. Это не моё. Конечно, если прижмёт, то и этим стану заниматься, но не хотелось бы.

– Сейчас жизнь такая, что кем бы ни был, всё равно цифрами придётся заниматься. От этого не уйдёшь.

– Наверное, ты прав.

Мы допили чай, и отец пошёл досыпать перед своей сменой, а я решил подождать, пока он заснёт, и поехать долечиваться сам. Прилёг в ожидании на кровать, и незаметно заснул. Когда проснулся, был уже вечер: потеря крови, видимо, давала себя знать. К Евдокии ехать было уже поздно. Решил позвонить Валентину. Наш разговор прервался на полуслове, и надо было обозначиться, что я живой, так как в данной идиотской истории я принимал непосредственное участие.

– Приветствую. Саша звонит. Мы не смогли договорить. В меня стреляли. Я выписался из больницы и нахожусь дома.

– Привет. Знаю я всё. Сейчас в городе это главная тема. Как самочувствие?

– Прострелили шею. Задели сонную артерию. Кровопотеря. Болит. А так – ничего.

– Ты сейчас для народа знаковая фигура. Тебя на форумах увязывают с покойным Виталием Аркадьевичем, и твоя персона уже обрастает разными мифами. Ты сам можешь посмотреть.

– У меня компьютер в городе в общаге, а я сейчас дома. Да, и смотреть не хочется: я про себя всё знаю. Зачем мне это?

– Тебе, может, и незачем, а наверху о тебе думают. Не знаю, что они там надумают, но, на всякий случай, будь готов ко всему.

– Хорошо. Спасибо за предупреждение. Всего доброго.

– Пока.

Этого мне только не хватало. Позвонил Глебу Олеговичу, и сказал, что перестал временно работать по уважительной причине. Глеб ответил, что причину знает, рад, что я выжил, и, что, когда поправлюсь, ждёт меня на работу. Я сказал «спасибо», и проинформировал его, о своём письме в отдел фабрики по поводу найденных мест для новых аптек, и, что, там их ждут для переговоров. Глеб меня поблагодарил, и ответил, что люди в ближайшее время приедут. Мы попрощались. Так. С этим всё. Можно заняться личной жизнью. Мать ещё не пришла. Отец уже ушёл, и, похоже, унёс с собой на выброс мою грязную одежду. Обвязал целлофановым пакетом шею, и частями вымылся под душем. Оделся в свежее. «Пустячок, а приятно». Не торопясь пошёл на улицу.

Платон был дома. После пересказа последних событий я не утерпел.

– А вы, ведь, ошиблись. Сказали, что мент мстить не станет.

– Я ошибся. Если бы я не ошибся, то ты бы ещё чего-нибудь мог натворить, и тогда, может быть, мы с тобой сейчас не разговаривали. Я такой же персонаж общего полотна событий, как и ты. Полотно движется сразу во всех направлениях, и оно больше каждого отдельного персонажа. Я ошибся потому, что обязан был ошибиться по его представлениям. Это входило в общую режиссуру развития событий. Ты думаешь, все эпосы, на чём завязаны? На ошибках, хотя в них действуют боги. Течение общего контекста развивается гармонично для самого контекста и непредсказуемо для отдельных личностей.

Долгожданное объяснение я услышал. Где-то у меня были похожие ощущения, но вот так ясно их изложить было выше моих сил.

– Сейчас что-то новое зреет. Чувствую. Я добился всего, чего хотел, но раскрученные события уже меня несут без моего желания. Им приходиться соответствовать, только чтобы не выпасть из ситуации и не оказаться снова в начале пути. Я никак не могу на это повлиять.

– Почему же? Ты можешь уехать куда угодно, и там работать водителем. Ты не можешь сейчас быть режиссёром. Но ты никогда не мог им быть: тебе только казалось, что ты им был. На самом деле, ты следовал по характерному для тебя коридору, а коридор этот выстраивали обстоятельства. Режиссёры – тоже актёры, которые думают, что от них что-то зависит.

– Безнадёга.

– Творчество.

– Какое же творчество, если ничего не зависит?

– Ты сам сказал, что не хочешь выпасть из ситуации. Когда выпадаешь из неё, то начинаешь закручиваться вокруг собственной оси в обидах и жалобах. Жизнь тогда становится вечным повторением. Так живёт подавляющее количество людей, следующих себе. Вот это – не творчество. А следовать постоянной неповторяемости – это творчество, так как ты меняешься, становясь частью обстоятельств.

– Творчество – это когда тебя нет, а не творчество – когда ты есть. Это психбольница.

– Психбольница – это удерживание того, что в реальности уже ушло, и его уже нет, а ты галлюцинируешь, тратя на поддержание этих образов все свои силы. Мало этого, ты ещё всё новое переводишь в то, что уже ушло, и чего больше нет. Это называется «паранойя»: подтверждение того, чего нет. В искусстве – это называется стилем. Человек не может выйти за границы своей личности, и начинает врать, что он придерживается своего стиля. Творчество – больше искусства. Творчество – это всё.

Дома меня уже ждала мать. Она осунулась: потратила силы на переживания. Я принципиально при ней ел по-максимому, чтобы она видела, как я лечусь. Пересказал всё то, что она уже слышала со слов отца по телефону. Я бы мог ещё пересказывать эту историю несколько раз – она бы так же внимательно меня слушала. Её сын смотрел на неё, и разговаривал с ней – это было для неё главное. После еды добросовестно выпил взятые в больнице таблетки и пошёл спать. В непредвиденных минусах есть свои плюсы – болезнь диктовала.

34

Утром аккуратно встал, проделал обычный утренний моцион, оделся, захватил больничный лист, оставленный отцом, и вышел заводить машину. Мне предстояло встать на учёт в поликлинике, и поехать лечиться к Евдокии. К хирургу очереди не было. Он развязал шею, завязал и выписал уколы с таблетками. Сказал, чтобы пришёл через неделю. Я его поблагодарил и вышел из кабинета. Формальная часть лечения была зафиксирована, и я поехал лечиться дальше. Ехал непривычно долго, объезжая каждую рытвину. Любой толчок отражался болью в голове. Когда приехал, Евдокии не было. На правах больного зашёл в дом, лёг на кушетку и заснул. Проснулся от скрипа двери входящей Евдокии. Наученный предыдущими вставаниями, неторопливо поднялся с кушетки.

– Здравствуй – сказала она – рада тебя видеть.

Она меня ни о чём не спросила: видимо, уже всё знала.

– Здравствуйте. Вот, приехал лечиться.

– Вижу. Сейчас помою руки и посмотрю, что у тебя там.

Вышла в сени к умывальнику, вернулась и стала разматывать шею. Посмотрела.

– Всё хорошо. Артерию сшили рассасывающимися нитками, так что больше трогать тебя не будут – успокоила она – посиди так: пускай кожа подышит. Включила чайник и полезла по лестнице на чердак.

– А можно шею больше не заматывать? – крикнул я вдогонку.

– Можно – послышалось сверху.

Через некоторое время она спустилась, держа в руках несколько пучков травы.

– Значит, так: я сейчас каждую траву заверну в бумагу. На каждой бумаге напишу, сколько травы нужно брать. Эти травы можно смешивать, так что будешь заваривать их вместе, и пить утром и вечером. Если тело попросит, то можно пить, сколько хочешь: побочных действий нет. На вождение машины не влияет. Здоровье у тебя крепкое, думаю, повторный курс тебе не нужен. Ещё поболит, пока сосуды не срастутся. Потом разрабатывать надо будет.

Завернула травы в листы бумаги, и засунула свёртки в магазинный пакет.

– Ну, что? Давай чайку попьём, а травы уж дома начнёшь пить.

Я вздохнул с облегчением. Ну, какая же она проницательная. Всегда чувствует ситуацию.

– А женщины все такие, как вы?

– Все. Только они не знают об этом. Запуганы. А от запуганности не верят ни себе, ни другим. Пытаются всеми манипулировать от неверия: быть хозяйкой.

– На Западе, вроде бы, по-другому. Там женщины говорят, что всё на-равных.

– Там женщины пытаются приобрести природу мужчин. Природа женщин – обволакивать, и этим гасить напряжения, а там они прорубают ситуацию насквозь, не рассасывают.. Это мужской подход. Я говорю не о результатах, а о природе женщины. Человек, ведь, не напрягается, когда он находится в своём уютном месте, а самое уютное место – это его природа. Внешними результатами женщина пытается компенсировать свою внутреннюю неполноту. То же самое относится и к мужчинам. Люди думают, что достроят себя извне. Вечная ошибка человечества. Как в своё время сказал Будда: «всё составное распадётся».

– А вы много читали?

– Я любила чтение.

– Я тоже.

– Это заметно: запас слов большой.

– Как же с вами хорошо.

– Это тебе с собой хорошо без напряжений. Ты через меня смотришь на свою настоящую природу. А она не такая, какой ты привык её считать, вот ты её и не узнаёшь. Приписываешь это мне. Природа действительности не имеет мужского и женского, и кто говорит и пишет по-другому, тот ошибается.

– А как же тантра, Бог Отец?

– Никак. Путь – это не последняя инстанция. Тем более – вера. Вера хороша как отсутствие раздробленности, но это только путь.

– А почему, тогда, Платон другой?

– Потому, что он обращается к твоему рассудку, а мне это ни к чему. Мужчина и женщина – это тоже только путь. Аспекты.

Я сидел и, молча, переваривал. Евдокия продолжила.

– Пол – часть обстоятельств, а все обстоятельства ведут к своей природе.

– И когда я гадость затеваю?

– И когда гадость затеваешь. Ведь, ты же мстишь? А за что ты мстишь? За то, что тебя сделали неполноценным. Значит, когда-то ты чувствовал себя полноценным. Или человек выкрадывает себя из жизни, или идёт к изначальному. Когда он выкрадывает себя? Когда ставит черту между собой и жизнью, и начинает этой жизнью пользоваться. Со стороны кажется, что он богатый и успешный, а на самом деле человека уже нет – только функционирующий набор приобретённых рефлексов. От страха перед жизнью человек себя сам безболезненно умерщвляет и становится механизмом. Парадокс в том, что являясь самой жизнью, человек пытается перехитрить жизнь. Как человек себя выкрадывает жалостью и обидами, ты знаешь.

Я не ответил.

– Ну, есть же люди, посвятившие себя науке, спорту, искусству.

– Это люди, прячущиеся от жизни. Есть среди них игроки, но их сразу видно. Рублёв, Руми, Рерих, Эйнштейн, Тесла, дальневосточные мастера.

– Вы понимаете в единоборствах?

– Я имею в виду каллиграфию. Цвейг, Паустовский – таких людей много, но, по сравнению с профессионалами – их единицы. Это люди, которые используют науку, спорт и искусство, а не посвящают себя им. Даже балерина Уланова, которая говорила, что балет – её жизнь, не посвящала себя балету, а, используя балет, доносила божественное. Ты сам можешь вспомнить много примеров, когда люди вынуждены не точно выражаться потому, что изначальное неопределяемо.

– То есть, или человек закрывается и убивает в себе живое, или он вынужден всё больше и больше раскрываться для того, чтобы не стать отдельным.

– Мысль точная. А полное раскрытие – это потеря ограничивающих образов себя.

Обратно я ехал с бинтом в кармане. Евдокия мне сказала, что может быть кровотечение от неловких движений, и на ночь нужно бинтовать, но в естественном состоянии заживает на воздухе быстрее. После ранения постоянно хотел спать. Не так, чтобы болезненно, но постоянно. Кровопотеря – это понятно, но, мне кажется, что тело стало бастовать против нервной нагрузки многих недель, которую я уже перестал замечать.

Домой доехал без приключений. Пока разогревал себе ужин, раздался звонок. Звонил Павел Григорьевич.

– Добрый вечер – сказал я.

– Приветствую, герой. Как твоё здоровье? Говорить можешь?

– Могу. Здоровье идёт на поправку.

– Скажи, пожалуйста, мы могли бы обсудить один вопрос? Я могу к тебе приехать, когда тебе будет удобно.

Нихрена себе, любезность.

– Да я уже за рулём. Могу сам у вас появиться.

– Да? Хорошо. Завтра мы бы с тобой могли встретиться, если у тебя нет никаких дел?

– Конечно. Могу подъехать. Вы в первой половине дня будете на месте?

– Я завтра весь день на месте. Горячий период. Подъезжай, когда сможешь.

– Хорошо. До завтра.

– До встречи.

О теме разговора я догадывался, но что-то надумывать по этому поводу желания не было. Я просто поел и лёг спать.

Когда я вошёл в кабинет к Павлу Григорьевичу. Он перебирал бумаги. Увидел. Заулыбался.

– Ну, приветствую. Разговор у меня к тебе серьёзный. Вот, присаживайся.

Он указал на стул напротив себя. Я сел.

– У нас сложилась такая ситуация: Виталий Аркадьевич погиб, избирательная кампания запущена. Люди в вашем городе пришли в партию, и теперь ожидают от нас действий. Валентин – человек кабинетный. Он хорош на своём месте, но с людьми работать не может. Сам понимаешь, остаёшься ты. Кстати, как твоё отчество?

– Андреевич. У меня нет высшего образования.

– Закон не запрещает выдвигать свою кандидатуру без высшего образования. Сейчас, как раз, начнётся сдача экзаменов на вечернее и заочное отделение. Ты, вроде бы, на социологию собирался?

– Да.

– Мы поможем. У тебя ещё есть время освежить свои знания. Пока заявка в комиссию, пока Валентин даст в СМИ информацию о твоей программе… ты всё успеешь. К этому времени здоровье улучшится. Тебе же не обязательно выигрывать – главное, чтобы люди не разбежались. А? Что думаешь?

– … ну, я предполагал, что разговор будет на тему близкую к этой. В принципе, чтобы поддержать партию я согласен на данную авантюру. По моей инициативе всё закрутилось, и теперь, в какой-то мере, я за это всё отвечаю. Мне бы хотелось уточнить, в чём будет заключаться помощь партии при моём обучении.

– Мы заинтересованы в грамотных кадрах, поэтому партия будет оплачивать твоё обучение.

– Спасибо. Это я хотел услышать. В свою очередь, могу заверить, что к избирательной кампании подойду ответственно для того, чтобы удержать новых людей в партии.

– Ну вот, и хорошо. Тогда отдай Валентину ксерокопию военного билета и аттестата об образовании. Страницу текущей работы из трудовой, тоже. Пока ты здесь, можешь к Глебу в контору заехать. Ну, всё. Давай. Я на связи. Телефон мой знаешь?

– Нет.

– Пиши.

Он продиктовал свой номер, и я сразу записал его на телефон.

От Григорьича поехал в контору фабрики. Сегодня у меня насыщенный день. Надо из общаги забрать на время болезни комп с куклами и поехать по своему маршруту с объяснениями, почему на несколько дней прерывается приём травы. Судя по силам, что-то сделать ещё вряд ли придётся. В конторе всё получилось быстро: ксерокс у них был.

Днём общежитие пустовало. Что-то изменилось в пространстве. Поздоровался с бабушкой на входе.

– Ну? Починили сантехнику? – спросила бабушка.

– Не знаю. Я здесь уже давно не был.

Понял, что изменилось. Перед зимой заменили батареи. Интересно, Саня успел привести комнату в порядок? Когда открыл дверь, то увидел, что в комнате всё, как было. Молодец, многодетность пошла на пользу. Подошёл к своей кровати и открыл тумбу. Ящика с куклами там не было. Комп, посуда, долгоиграющие пакетики с лапшой были, а ящика – нет. Пошёл методично осматривать комнату: подоконник за занавесками, санузел, места под кроватями, санина тумбочка – тишина. Позвонил Сане. Коротко ввёл в курс дела по поводу своего отсутствия и спросил, не видел ли он мой ящик с резными деревянными планками по краям. Он ответил, что не видел. Взял комп и пошёл заносить его в машину.

На выходе спросил у бабушки, не передавали ли ей деревянный ящик. Как и следовало ожидать, о ящике она ничего не знала. Ладно – хрен с вами. По дороге домой само формулировалось объяснение. Если украдут комп – это подсудное дело, а если игрушки – то ничего не будет. Чувствовал себя кастратом. Я, что – наркоман? Во всей жизни несколько недель были куклы, и – что? Солнце обрушилось? Все без кукол живут, и добиваются, чего хотят. Пора свою голову на место ставить. Стало лучше. Забрезжила авантюра: слабо с обстоятельствами, в которые влип, самому справиться? Опять всё по-новому. Хоть бы это «всё» чередовалось – сплошные напряги. Решил своё напряжение направить в конструктивное русло. Не заезжая домой, поехал по деревням извиняться. По дороге купил блокнот и ручку. Они не понадобились: в каждой из деревень кого-то встречал. Всем говорил одно и то же: меня прострелили, был в больнице, приношу извинения, когда выйду – предупрежу. Устал. Поехал домой спать. Уже дома позвонил Валентин и спросил, когда мы можем увидеться. Я сказал: «завтра» – и отключил телефон.

34

Утром пешком пошёл к Валентину: так не болела шея. По дороге завернул в магазин детских игрушек. В магазине нашёл витрину с куклами. Мне нужна была кукла с закрытым воротом. С непривычки рябило в глазах. Нужна маленькая… Длинное платье с закрытым воротом… Немаркое… Повсюду Барби, или почти Барби. Длинный низ только у свадебно-принцессного варианта. Увидел. Клетчатое платье ниже колен. Не в пол. Похоже на отечественное изготовление. Без вариантов – других нет. Пошёл пробивать в кассу. Та же девушка, которая была за кассой, встала, взяла с полки куклу и, положив куклу в коробку, отдала её мне. Вспомнил, что нужен ещё носовой платок. Оказалось, что они тоже продавались в этом магазине. Купил и его. Вышел из магазина, достал куклу из коробки, аккуратно её раздел до трусов и посадил недалеко от двери магазина. Это во мне осталось от перестроечных времён: вдруг кому-нибудь понадобится. Одежду запихнул в карман.

Валентин меня встретил с бодрым видом.

– Ну, отстрельничек, теперь ты наша надежда и опора. Я тут тебе приготовил речь на встречу с избирателями. Вообще-то, она была предназначена для покойника, но он ей не воспользовался, поэтому, если ты её выучишь, то повторений в твоём выступлении не будет.

Обосрал всех. Литераторам кажется, что они вместе с Творцом моделируют мир, и могут себе позволить общаться с другими сверху вниз. Наверное, так и есть.

– Обязательно почитаю. Когда встреча?

– В воскресенье. Это через… три дня. Я сейчас тебя сфотографирую, и завтра можно будет тебя расклеивать.

– Вы бы сказали. Я, хоть бы пиджак одел.

– Наоборот. У нас неординарная ситуация. Все всё знают. Вот он ты – такой, какой есть. Просто один из нас. Я представляю, что нужно делать. Ты сейчас встанешь вот тут, напротив всех наших причиндалов, и этого будет вполне достаточно.

Валентин полез в ящик стола, и достал оттуда внушительный фотоаппарат.

«Рабочая лошадка», – нежно сказал он.

Я подошёл к небольшому висящему зеркалу, и руками поправил волосы.

«Вполне достаточно», – профессионально глянув, повторил Валентин.

Я встал, куда было сказано, и он с разных ракурсов сделал с десяток снимков.

– Порядок. Давай документы.

После того, как он их отсканировал, длинно на меня посмотрел.

– Прикидываю тебя в образе кандидата. Че Гевара. Молодой бунтарь, нюхнувший пороха. Образ сильный. Чем чёрт не шутит, может и получится.

От Валентина я пошёл к Платону. На вопрос «как дела» ответил, что теперь я кандидат в депутаты, и, что, спёрли куклы.

– А зачем они тебе. Ты что, магией решил заниматься?