Перерождение

Это было сокрушительное поражение. Это были унизительные условия, но ради мира их надо было исполнять. Сразу после войны эльфы собрали большой совет, на котором постановили, где оставить главную школу жрецов, которых называли теургами. И так в течение года закрылись все училища кроме, пожалуй, самого сильного и почитаемого – Школы Пятнистого Василиска в городе Эмлен. Именно там теурги продолжали вызывать фамильяров себе в помощь или приговаривать их в помощь знатным эльфам королевских кровей. Не за бесплатно, конечно.

Однако Хэвесу это было безразлично. Можно только подумать, Хэвес – отец короля, носивший приставку «яль», то есть старейший из рода Гомифьен, и без фамильяра!? Он мог позволить себе что угодно, но вместо этого он удил рыбу, занимался своей небольшой винодельней, а на досуге ездил в ближайшие городки в образе простого торговца. Там Хэвес, как он сам выражался, мог и пива дерябнуть, да и вообще посмотреть, чем его страна дышит. Отцу короля было всего лишь двести тридцать два года. Это не старость, это всего лишь зрелость эльфа. «До трёхсот дотянуть – легче, чем в ладоши хлопнуть», – говорил Хэвес и был прав. Эльфы спокойно могли дожить до трёхсот лет, а некоторые жили и более. Сам процесс старения у эльфов замедлялся ближе к двадцати, а большая часть жизни их проходила в том биологическом возрасте, в котором людям и гномам приблизительно от двадцати пяти до сорока пяти лет. Потом у большинства эльфов происходило «затухание». Ближе к двумстам восьмидесяти на лице эльфов уже можно было видеть морщинки и тот взгляд, который говорит, как много он видел и как скучно и даже больно видеть всё это снова и снова. В основном поэтому браки эльфов с людьми были случаем редким, хотя одно время считалось, что полукровки – наиболее сильные и выносливые создания в генетическом плане. И всё же в подобных союзах эльфы не могли переносить быстрое старение людей, их меняющиеся привычки, их немощь, их неминуемое старческое ворчание, наконец, их зависть. Люди в свою очередь не выносили извечного спокойствия эльфов и их размеренность жизни, ведь за свои триста лет они всё могут успеть. Эльфы не любили торопиться и строить планы. Они любили просто жить.

Хэвес тряхнул головой, отгоняя череду бессвязных мыслей и постарался снова восстановить рассказ внука. «Так, сначала они увидели… Нет, Эльнаэ увидел что-то блестящее в воде. Ага… Он подумал, что это драгоценная брошь или золотая монета, или даже драгоценный кристалл… Что дальше? Да, он нырнул. Наверняка было неглубоко. Хотя я ему говорил… Ладно. Он нашарил что-то мягкое и потянул, – Хэвес с усилием старался вспомнить, о чём ему говорили внук и его друг Авилеро. – Авилеро сказал позже, что Эльнаэ вытащил со дна что-то смятое, неприятное, пахнущее тиной и разложением. Вытащил… как будто за волосы!?»

Это в точь слова Авилеро. За волосы…

Едва уловимые крики на берегу заставили его отвлечься. Эльф прищурился, стараясь понять, что происходит. Двое подбежали ближе к воде. Засветили, замахали факелами. Один зашел в воду по пояс… Нет… Ничего… Снова разошлись. Тишина. Сверчки и цикады.

«Что было дальше? Если ребята не врут, то брошь действительно была. В виде черепахи. Но вместе с ней Эльнаэ вытянул на сушу что-то еще. Что? Авилеро стоял рядом и мог поклясться, что видел брошь на каких-то лохмотьях… и ещё… предплечье, подобие руки. Что за выдумки… Что там могло быть? Кажется, они говорили о половине лица. Часть зубов!? – Хэвес мотнул головой, отгоняя картины, нарисованные воображением, – Бред какой-то». Он, тихо ступая, вернулся в комнату внука. Эльнаэ уже спал. Хэвес секунду постоял у его кровати, тревожно осматривая ожог на плече, смазанный заживляющими маслами. Ожог был неправильной формы, в виде… На секунду показалось, что он напоминал фигуру сгорбленного человечка. Потом ожог продолжался вертикальным шрамом вверх.

– Да что же это?! – пробормотал в отчаянии Хэвес. – Что я скажу Ластреннэ? Что я скажу своему сыну?

Он задул свечу и вышел.

Гулко и одиноко звучали шаги в каменном переходе, который связывал правое гостевое крыло дворца с основным зданием. Переход нависал тёмным рукавом над небольшим садом, в который уже давно забрался мрак, и только ночные цикады пилили и пилили воздух своими ненастроенными скрипками.

Свежесть ночи приятно охладила строгое лицо эльфа. Его тёмная фигура то появлялась, то снова пропадала за чернеющими колоннами Дворца Трёх Теней. Это было небольшое поместье не дальше, чем в ста километрах от столицы эльфийского королевства, с колоннадой и красивыми витиеватыми балконами на вторых этажах. Располагался дворец на невысоком холме, а фасадом выходил на берег озера. Эльфийский принц Эльнаэ и его лучший друг Авилеро в то лето, впрочем, как и в последние три-четыре года, гостили здесь. Это было прекрасное место для отдыха на природе. Мальчишки весь день могли купаться в ласковых водах озера, а вечерами у костра слушать байки Хэвеса о былых временах. Вход в воду на северном берегу озера был, конечно, не такой приятный, как на южном с его знаменитыми песочными пляжами, но хозяин дворца при выборе места строительства отдал предпочтение впечатляющим видам, открывающимся с холма, а не золотым пескам.

Хэвес вошел в парадный зал, увидел, что шателен – первый смотритель двора – находится, как обычно, за своим письменным столом. Свеча на столе шателена колыхнулась, и смотритель поднял голову от своих бесконечных записей. Хэвес бросил на ходу:

– За господином Ноэлем послали? Когда будет?

– Господин Фъён Шалиф Ноэль будет ближе к утру, светлейший. Мы отправили лучшего скакуна… – сказал смотритель.

– Сразу шли ко мне, – перебил его, уже поднимаясь по лестнице, хозяин дворца, – Авилеро тоже.

– Парень давно спит. – Шателен встал.

Хэвес остановился и молча обернулся на слугу.

– Понял. Разбудим.

Вверх по винтовой лестнице. Дубовая дверь. Вот он – просторный, чистый и уютный кабинет главной башенке дворца с прекрасным видом на озеро. Хэвес погрузился в кресло и снова отметил, насколько прозорлив был смотритель Вьюм, оставивший несколько незажженных свечей и огниво на его письменном столе. Эльф зажег одну их свечей. Бурые тона дуба северных лесов Ливеллии, из которого была выполнена мебель, тускнели в колеблющемся свете.

Это был тяжелый день. Хэвес прикрыл глаза. «Надеюсь, старый теург помнит, как снимать проклятия… или что бы это ни было», – подумал он. От приятной усталости его почти сразу стало клонить в сон. Снова стали всплывать страшные образы, суматоха дня, плач Эльнаэ, неясные и сбивчивые причитания Авилеро: «А потом…потом оно схватило принца! Запахло палёным. Я испугался… я… Я ничего не мог сделать! Эльнаэ схватил меня за руку, и я почувствовал, как через него меня тоже что-то жжет. Представляете!? Как будто… как будто изнутри меня начали выжигать калёным клинком. Вот тут. Сзади. На спине. Я услышал в голове шёпот… Словно какие-то заклинания на неизвестном языке… Мы вырвались… и побежали».

***

Было больно и одновременно приятно проснуться. Ощутить себя живой… или живым. И это всё. Не было ничего более, кроме ощущения жизни. Движения… Рождение… Наверное, это было оно. А потом сквозь пелену этой мути вдруг что-то ярко и тепло осветило, а значит, у него или неё было зрение. Стало легко. Но боль не уходила. Боль везде. А значит оно смертно. Везде вода. Плеск. Включился защитный механизм, и оно передало часть себя тем, кто был рядом. По-другому было нельзя. Это был риск, ведь они могли убить, затоптать… Но они не убили… Потом были крики этих существ, и они убежали… Потом.

Потом надо было только ждать.

***

Чуть подальше от воды – уже там, где колосились луговые травы, что-то зашевелилось. Полевая мышь бежала по своим ночным делам, останавливаясь, замирая и обнюхивая корешки растений. Её не отпугнул сильный запах тины и разложения. Мышь была любопытной. Мышь зашевелила носиком и подняла голову, пытаясь обнюхать нечто, смутно напоминающее часть человеческого тела. Её малую часть. И вдруг это нечто выдохнуло. Только мышь могла это почувствовать, таким слабым был выдох, и она почувствовала этот теплый воздух, исходящий откуда-то изнутри. Мышь рванулась в сторону, но было поздно. То, что напоминало руку, схватило её и сильно потянуло к себе. К подобию рта… Пока без зубов. Но это пока.

***

Прошло несколько лет. Инстинкты, заложенные в нём или в ней, позволили выжить. Начал пробуждаться разум. Зрение, слух были уже почти идеальными. Мышцы набирали силу каждый день. Оно жило у мелкой заводи, обросшей кустарником ольхи и камышом. Нужна была вода, ведь постоянно хотелось пить. К тому же, для начала проще было питаться самыми доступными видами жизни – лягушками, например. Они были отвратительны. Теперь оно понимало это, потому что вскоре появился вкус. Появились зубы. Но пока не появилось понимание, зачем оно здесь… Была только боль и желание прожить еще один день.

Ещё не было ног, и оно передвигалось на двух руках. Однажды оно забрело в лес в поисках пищи. Там пришлось опять долго ждать, а оно это умело. На третьи сутки повезло. Удалось поймать больного олененка, видимо, заплутавшего в чаще. После этого дело пошло быстрее. Кровь и мясо живого существа дали намного больше жизненных сил, чем холодные хрящи лягушек, и оно переселилось в лес.

***

Прошло ещё несколько лет, и оно обрело ноги. Оно обрело Цель. Оно знало «Зачем» и знало «Что делать». Цель была велика. И выполнить могла её только великая сила, которая и была заключена внутри него… или неё. Оно ещё не разобралось до конца только с этим, а что касается Силы – оно и было Силой.

Выйти в первый раз к подобным себе было не страшно. Страх, как таковой, ещё не был знаком. Да и многие другие более сложные чувства тоже. А раз их не существовало, должно быть они просто были не нужны. Знаком был голод, знаком был инстинкт охотника, знакомо было желание подчинить себе всё вокруг, как будто так было когда-то давно и отголоски этого чувства приятно грели всё внутри. Оно пока не знало языка, но умело проникать в их головы и потрошить всё, что можно было в них найти. Оно пришло к ним. Эти странные двуногие разбегались, кто куда, и тогда оно в первый раз улыбнулось. Они были смешными. Эль…ф.. – кажется, так они себя называли – «эльф». Что-то знакомое. Эти создания были нужны для чего-то. Для Цели. Для возвращения к «Благодати Творцов». Странные слова всплывали в памяти и приобретали смысл с каждым днем, неделей, годом. Оно поймало несколько эльфов, но как-то неловко. Они перестали двигаться. Стали холодными через день. Они были невкусными.

Творить! Оно начало творить, и это было тоже приятно. Одно из тех немногих ощущений, которые доставляли удовольствие. Из холодных ненужных тел можно соткать тело побольше. И уже туда вдохнуть свою Силу. Силу, которая таится внутри него … или её. Эту Силу можно было извлечь и направить вовне, в этот тусклый и простой мир. Силой можно было творить. Она была древнее и сложнее чем что-либо в этом мире. Но она подчинялась воле, и это было самое важное. Не один раз взошёл месяц, прежде чем сотканное, слепленное месиво из тел стало теплеть и зашевелилось с помощью Силы. Много ночей ушло на работу. Пришлось собрать много тел, прежде чем получился Он. Даже жаль, что поселение опустело. «Жаль» – это тоже было чем-то неизведанным, неприятным. Новое чувство.

– Я н а зову т-т-тебя…. Шшшшмель! – наконец произнесло оно и улыбнулось своему созданию то ли женскими тонкими, то ли уже мужскими потрескавшимися губами.

Иногда Оно пыталось произнести то, что успело выучить, пока они, – эти сломанные, истерзанные эльфы, – доживали свои последние дни в связанных на скорую руку плетёных сетках, подвешенных на высокие и крепкие ветви дубов. Оно обучалось речи.

Шмель. Это слово оно подслушало когда-то у гуляющей по лесу пары эльфиек. А теперь их части пошли на создание Шмеля. Всё просто.

Но довольно… Само собой возникло чувство времени и чувство необходимости действовать. Пора! Надо найти того, с кем оно связано навеки. В ком таится часть его (или её) Силы, переданная когда-то давно…

***

… И всё же чего-то не хватало. При своём пробуждении оно отдало часть своей Силы. Отдало её кому-то из эльфов, потому что только они могли выловить его останки из глубин Тайдушо. Теперь же для обретения полноты Силы надо было найти этот её осколок. Но как бы оно не вслушивалось в отголоски своей же Силы, оно было глухо. Отчаяние и злоба начали занимать слишком много места…

Тогда оно сменило тактику. Вместо того, чтобы искать эхо своей Силы, оно стало искать Силу чужую, чтобы насытиться, наесться ей и, возможно… Возможно, тогда оно станет чувствительнее. Возможно, тогда оно сумеет услышать то, что ищет.

Это помогло. Оно нашло достаточно сильное существо – колдунью. По счастью, она жила недалеко.

Несколько дней пути.

Когда оно постучало к ней в дверь, она открыла сразу, будто ждала. На смуглом красивом лице женщины ничего не дрогнуло ни при виде безобразного создания, каким оно, безусловно, являлось, ни в момент, когда оно схватило её за шею.

Оно только узнало её имя – Гаруцца, и сразу выпило её, как изголодавшийся от долгой засухи зверь. Ему понравился её облик, её имя. Пожалуй, можно их оставить себе.

Потребовалась ещё много дней, чтобы тело приняло и полностью впитало всю энергию и магические способности ведьмы. Зато потом… Потом оно почувствовало этот мир намного шире.

Пробуждение

274 год (зима) от Союза Пяти Королевств

Королевство Бурых гор

Копыта лошадей вязли в глубоком снегу, и это сильно замедляло их движение. Ремдаль Трём зорко всматривался в чащу леса, силясь отыскать следы зайца или оленя, но мысли его были на шаг впереди – он обдумывал, где бы найти подходящее место для ночлега. Уже смеркалось.

«Слишком далеко зашли, – думал он. – Надо было возвращаться еще пару дней назад, когда перешли Лисий ручей. Еды нам хватит ещё на неделю, но что мы привезем обратно семьям? Этих трех зайцев, которые и так выглядят, будто голодали всю зиму?». Он бросил взгляд назад на привязанных к седлу зайцев, подвешенных за ноги, чтобы убедиться, что ни один не отвязался. Краем глаза Ремдаль заметил, как за ним шагах в ста плетется Уве. Обычно весёлый, сейчас он с уставшим видом покачивался на седле в такт грузно ступавшей рыжей лошади. Его глаза уже не высматривали жертву между деревьев. Он просто смотрел вперед в никуда, видимо, ожидая привала.

– Привааал! – крикнул ему Ремдаль.

Они поравнялись лошадьми.

– Давно пора, – обрадовался Уве. – Этот лес где-то здесь переходит в болота. Вишь как поредел. Ни одна животина сюда не сунется. Разве что глухаря иль куропатку в снегу искать. Может где и хоронятся.

Ремдаль не спешил отвечать. Он подъехал к крупному валуну, привалившемуся к покосившейся ели, слез с лошади. Отстегнул топор и положил его на камень.

– Судя по меткам Батрога, где-то здесь должно зимовать стадо оленей, но я не видел ни копыт, ни помета. Или олени ушли, или старик спутал, – медленно и с досадой сказал Ремдаль.

Батрог много лет был первым охотником в их городке. Когда начался голод, он вывихнул ногу и не смог выходить из дома, но чертил карты каждому из желающих выбраться подальше из города поохотиться. В них были указаны тропы в местах, наиболее удаленных от Вандъяля. В те места еще не доводилось забредать большинству охотников, и только самый старый из них, Батрог, ещё хранил в своей памяти особенности тех ландшафтов – ручьи, пастбища, леса, где кто может водиться из живности. Но с другой стороны, Батрог был здесь давно, и всё могло сильно измениться.

      Ремдаль присел на колени и расчистил небольшое место для костра. Рядом встал Уве, отряхивая рыжую курчавую бороду от снега и снимая ногу оленя с лошади. Они не ели почти весь день. Старались не тратить время на привалы и теперь с превеликим удовольствием посматривали на мясистую голень. Для удобства они расстелили на снегу накидку, которую Уве снял со своего плеча. Он был на пять лет младше Ремдаля Трёма и поэтому хоть и ворчал, расставаясь с нагретой теплом его тела накидкой, но спорить не стал: уважение к старшим было одним из важнейших столпов, на которых строился быт гномов Бурых гор.

Солнце уже почти скрылось за стволами деревьев. Алое марево стояло над лесом и отражалось в небольших – не больше одного-двух метров – островках льда между сугробами. Подо льдом иногда проглядывались пузырики воздуха. Когда Уве отходил по нужде, он заметил один из таких ледяных островков. Он подошел попробовать лед на прочность и осторожно наступил сапогом на тёмно-синюю корку. От небольшого касания ничего не произошло, но как только он перенес весь вес тела на ногу, по льду пошли тончайшие кракелюры. Уве медленно поднял ногу. «Значит, мы уже на болотах, – подумал он. – Лучше бы завтра развернуться домой. Сюда даже старик Батрог старался не забредать… Нехорошие места».

Они разожгли костёр, поели, стараясь особо не шуметь. Разговаривали мало. У обоих гномов было паршиво на душе. Уже неделю друзья были в пути и ни разу не набрели ни на дичь, ни на копытных. Зайцы были не в счет – их придётся съесть самим за несколько дней обратной дороги. Помнится, на второй день по отбытию из Вандъяля они подстрелили из лука оленя, который, видимо, отбился от стада. Его мясо гномы растянули на неделю странствия – ели понемногу – побольше утром, вечером почти ничего. Сегодня они доедят последний кусок.

Эта зима выдалась особенно суровой. В округе Вандъяля вся живность ушла. Приходилось выходить всё дальше и дальше от Бурых гор вглубь равнин и лесов, но и там не было зверья в достатке. Иногда из столицы поступали запасы рыбы, которых, однако, было слишком мало для того, чтобы накормить весь город. Тогда многие семьи решили отправить своих лучших охотников на длительные вылазки в окружающие леса. Тут надо сказать, что охотников среди гномов было мало. В основном Вандъяль был знаменит добычей оловянных и медных руд и, конечно, своими кузнечными мастерами. В особенности хорошо получались боевые топоры, которые славились среди жителей Бурых гор, да и дальше – среди людей южных земель. Но охотников было наперечёт. Мало кто умел управляться с луком или арбалетом. Этому учились лишь избранные, кто с ранних лет проявлял себя самым ловким, да и кто в седле мог усидеть, ведь гном на лошади, тоже большая редкость. Ремдаль Трём и Уве Бур Кабрук были как раз из тех немногих, кто обеспечивал Вандъяль свежим мясом. Они и ещё несколько охотников организовывали вылазки несколько раз за месяц, уходя на день или два в лес. Остальное время гномы кормились рыбой из протекающей у подножья гор реки Омь.

Здесь же места были сильно отдалены от горных цепей. По рассказам стариков, сотни лет назад именно на этих землях находилась деревня или даже небольшой город какого-то народа: то ли людей, то ли эльфов – гномы не знали. Видимо, потом места заболотились, и стало трудно возделывать почву. Поселение опустело. Оба товарища уже поняли, что это не сказки, ведь совсем недавно они видели остатки стен и фундаментов древнего поселения. Сам этот факт мало заботил их. Толку от стен мало – ни посолишь, ни зажаришь. Но все же было что-то особенное, потаённое и древнее в самом воздухе этого леса. Именно поэтому гномы старались не шуметь и тихо продвигались вперед, как будто не желая потревожить покой земли здешних мест.

Снег почти совсем перестал и теперь только короткие порывы ветра сбивали пушок с веток над их головами. Эти редкие дуновения ветра несли снежинки дальше, играя с их бликами на закатном солнце и рассыпая по земле, местами голой, местами устланной неглубоким снегом или льдом там, где проступало болото. Настала та тишина, которая бывает на закате хорошего зимнего дня. В ней можно было услышать лишь, как иногда трещат деревья от мороза, или как гаркает вдали ворон. Ремдаль, разомлевший от тепла костра и съеденного мяса, привалился спиной к дереву и ненадолго закрыл глаза. Он знал все эти звуки, знакомые охотнику с детства, но в последние десять минут он различал какой-то новый, не известный ему звук. Звук как будто исходил откуда-то изнутри земли в нескольких десятках метров от них. Как будто пузырьки воздуха поднимались из глубин болота и старались пробиться к поверхности льда. Время от времени он отличал короткие и сухие щелчки, похожие на звуки трескающегося льда.

– Как думаешь пойти обратно? Тем же путем через Лисий ручей или попробуем сразу на север к горам, чтобы потом спокойно вдоль них двинуться на юго-восток? Авось так не заблудимся. Зверья нам всё равно уже не наловить. Худо со зверьем, так лучше из лесу этого побыстрее выбраться, – сказал Уве, прервав мысли Ремдаля, прислушивающегося к звукам леса.

– А тебе лишь бы к горам побыстрее. Что Смарве-то своей скажешь, когда ни с чем домой припрешься?

– А скажу, что Рем-прожора всю добычу на обратном пути съел, – заржал Уве во всю глотку. – Она не постесняется. Навестит тебя, да обухом приласкает.

В ста шагах от них вдруг треснул лёд четче и громче чем обычно. Гномы резко обернулись на звук и машинально схватились за оружие – Ремдаль за свой боевой топор, оставленный на камне, Уве за метательный топорик за поясом. Напряглись и начали медленно вставать. Замерли на полусогнутых, наклонив головы вперед к месту, откуда исходил звук. Из-за наступившего сумрака уже было слишком трудно разглядеть что-либо в деталях, но мгла все же не успела затянуть лес полностью. Они различали заснеженную поверхность земли, деревья, силуэты молодых сосенок, торчащие из снега то тут, то там, и гладь льда впереди. Вернее, лёд был уже не гладким, а надломленным, и как будто что-то просматривалось из-под корки …

Сердце Ремдаля, дающее спокойный ритм, вдруг ухнуло куда-то вниз, потом застучало отчетливо в груди и выше, где-то у горла. Он с ужасом уставился на то место, откуда начали медленно вылезать две кисти с длинными пальцами и острыми когтями. Они с хрустом продолжали ломать лёд, немного подёргиваясь, пытаясь найти опору, чтобы вытянуть на поверхность то, что было подо льдом. Оба гнома замерли от страха, превратившись в один слух, в один взгляд. В этот миг у них даже не возникло мысли бежать без оглядки или стремительно напасть. Они просто ждали, натянувшись как струна. Ждали каждый дальнейший сантиметр существа. Вот, опёршись о края образовавшейся проруби, лапы потащила тело наружу. Медленно начала появляться лысая вытянутая, похожая на змеиную голова: бледная, с синеватым отливом и с чуть прозрачной кожей так, что были видны тёмно-синие вены на висках. Небольшие жёлтые глаза начали открываться и, открывшись, сразу встретились с глазами Ремдаля. Вода и кусочки льда медленно стекали по широким скулам. На несколько секунд водворилась тишина, нарушаемая лишь падением в воду капель и льда, стекающих с морды. Лапы были широко расставлены по краям проруби локтями вверх и возвышались над пригнутой головой. Казалось, оно оценивало ситуацию. Прошло мгновение. Тварь неожиданно пискляво чихнула, сбросив остатки льдинок и капель с головы, и как будто нехотя начало выползать на лёд.

– Ч-ч-что это? – первым очнулся Уве, еле выговаривая слова пересохшим ртом. Он сказал это шепотом, как будто думал, что тварь их не видит. – Надо убираться отсюда.

– Цмок – болотный чёрт, – так же шепотом ответил Ремдаль.

Уве пятился к лошади, чертыхаясь про себя, что так громко хрустит под ногами снег. Между тем существо выползло на лёд. Его тело было по размеру чуть больше лошади. Длинная шея уходила в мощные плечи. Было видно, как при каждом движении под толстой и гладкой, как у белуги, кожей медленно переваливались упругие мышцы передних лап. После широкой грудной клетки туловище постепенно сужалось и переходило в плоский и толстый хвост, как у огромного тритона. Только вместо задних лап у цмока росло несколько рядов костяных ножек, как у гигантского краба. Видимо, он пускал их в ход только на суше и складывал в воде. Тварь начала движение, приближаясь к гномам, и принялась медленно ускоряться.

Уве увидел, что Ремдаль уже залез на своего скакуна и вынимает лук. До своей лошади Уве надо было пройти с пару десятков шагов.

– Я прикрою! Беги! – уже в голос крикнул ему Ремдаль и выехал вперёд, встав межу другом и приближающимся чудовищем.

Ремдаль на всякий случай проверил положение топора, закреплённого на спине кобылы, чтобы, если понадобится, можно было вынуть его без лишних движений.

Его чувства обострились. Он предельно чётко видел происходящее вокруг: вот цмок летит прямо на него, низко пригнув голову; Уве мчится к своей лошади; рядом догорает костёр, тихо потрескивая.

Приблизившись, цмок оскалил длинные зубы и зашипел, готовясь к прыжку. Одновременно Ремдаль услышал сзади топот копыт и крик друга: «Рем, он не один! Он не один!». Но Ремдалю уже нельзя было развернуться и посмотреть, что там происходит – он подпустил зверя слишком близко. Стрела с тяжелым железным наконечником – на медведя – вылетела, тонко простонав в воздухе. Гном был хорошим стрелком. С детства увлекаясь луками, он выбивал девять из десяти пущенных учебных воздушных змеев. И в этот раз он не промахнулся – слишком уж бесхитростно бежал зверь, да и расстояние было невелико.