Перерождение

Когда огромная фигура цмока поворачивалась к гному, Ремдаль уже поднимал свою секиру, радуясь, что если умрёт, то в честном бою. Гном выпрямился.

Раздался треск.

Прямо под ногами у гнома проломились прогнившие половицы и он, даже не успев вскрикнуть, полетел вниз на первый этаж в гору хлама, занесенного снегом.

***

На какое-то время воцарилась тишина. В ноге садануло болью. Он приподнял голову. Ничего. Кажется, только сильная царапина. С топором в руке Ремдаль выкарабкался из завала. Он стоял в главном холле на первом этаже. Вокруг него не было никого. Ремдаль посмотрел наверх – никого. Проём на второй этаж, через который он упал, зиял чёрной пустотой.

«Да что же это?! – крутилось в голове у гнома. – Иди сюда, тварь! Ну же! Где ты?!».

Тишина.

За ним никто не спускался.

Сверху начали доноситься звуки.

Вот послышалась едва различимые возня, визг и чавканье. Потом треск разрываемой материи или плоти. «Её выродок всё-таки там, с мамашей», – Ремдаль слышал, как оба копошились: жадные и ненасытные.

Лошадь стояла с тыльной стороны дома и это её уберегло. «Видимо цмок вышел из чащи и пошел сразу наверх, – думал Ремдаль, осторожно, но быстро, шагая к выходу. – А может, эта тварь достаточно умна, чтобы понять, кого надо убить во сне? Возможно ли такое? Может, сейчас она не хочет связываться с моим топором? Она чувствует опасность? Зачем ей рисковать, если ужин уже подан?»

Ремдаль уже выбрался из дома и теперь приближался к тихо похрапывающей лошади. Мысли смешались.

Страх гнал вперёд.

Ноги гнали вперёд.

Гном остановился перед лошадью. Прошла минута, две, а он так и стоял, уткнувшись лбом в шею Были. Та смирно ждала, тихо переминаясь передними копытами по снегу.

«Эти твари жрут Уве… Они жрут моего Уве, а я… Но что я могу сейчас сделать?! Отомстить? Есть в этой мести смысл, если никому кроме меня она не нужна, и никто о ней не узнает? А кому ещё может быть нужна эта месть? Кому!? Только мне! Прожорливые твари! – мысли Ремдаля мелькали как стрелы, выпущенные в небо, и зависали у него в голове. – Мне не справиться одному. Только пращур! Только он может разорвать их. А если убегу, что потом? Что сказать Смарве? Уве не похоронен… Брошен… Трус! Ты так и будешь стоять тут?! Скоро нечего будет хоронить. Огня тебе в бороду, долбанный истукан – или иди туда или вали отсюда!»

И он зашагал. Сначала медленно. С каждым шагом буря в груди нарастала, а мысли… Нет, они не приходили в порядок, они просто начали исчезать, пока всё не превратилось в движение, в цель, в направление, в месть и ярость!

Лестница под ним заскрипела, но это было неважно. На ходу, уже не прячась и не смягчая шаг, он оголил кисть и извлёк из чехольчика зеленоватый стеклянный шарик. Внутри кристалла ярче, чем обычно, вспыхивали и переливались десятки ярких искр. Ремдаль сжал его в левой руке и двинулся на второй этаж. В правой руке поблескивал в лунном свете топор, исписанный рунами с гербом клана Трёмов – перекрещенные молоты на фоне горы и надпись на диалекте Бурых гор «Каменная твёрдость во всём».

Приближаясь к концу ступеней, Ремдаль замедлил шаг. Чавканья цмоков не прекратились. Одолев последнюю ступень, он уже стоял в десяти метрах от того, что осталось от Уве и от склонившихся над трупом цмоков, которые были так поглощены трапезой, что даже не услышали Ремдаля. Луна проникала через разломы стен и потолка, и её свет падал сверху на сгорбленные спины цмока-матери и её отпрыска.

Ремдаль глубоко вздохнул, замахнулся левой рукой и заорал, разбивая о каменный пол ярко-зелёный шар со своим щуром. Он заметил, как змеиные головы цмоков молниеносно повернулись на своих длинных, мускулистых шеях, но когда их глаза встретились, между ним и цмоками уже наросла зеленоватая пелена. Ремдаль видел, как цмоки начали разворачиваться, их силуэты словно плыли в зелёном мареве. Потом последовали две ослепительные вспышки. Звери пронзительно завизжали. Ремдалю пришлось прикрыть рукой глаза. К этому моменту он уже стоял в боевой позе, полуприсев, взяв топор двумя руками и отведя их назад для разящего удара.

Когда он открыл глаза, марево почти испарилось, и он увидел своего деда – Къельда. Къельд был лучшим воином в своём клане. Десять лет назад он не вернулся с морского набега на дальние земли, который совершил совместно с флотом Речного народа. Многие корабли тогда не вернулись. Теперь же дед Ремдаля стоял как живой, только раза в три больше чем при жизни – почти размером с цмока. Тело Къельда мерцало: истончалось, становилось почти прозрачным, потом снова принимало отчётливую форму. Он был одет как в те времена – в простой кожаный панцирь, прикрывающий грудь и спину, широкие синие штаны. Колени и локти были перетянуты металлическими пластинами. Обе руки крепко сжимали молоты на длинных рукоятках. Таким появился щур Ремдаля Трёма – Къельд Трём.

В следующее мгновение цмок атаковал. Он оттолкнулся своими передними лапами от пола и взмыл вверх. Къельд чуть присел на левую ногу и, тоже оттолкнувшись, прыгнул вправо, разя молотом в плечо чудовища. Послышался глухой удар и визг. Цмок завалился на бок и, промахнувшись, щёлкнул окровавленной пастью в нескольких сантиметрах от головы щура. Тварь рухнула на правый бок, стараясь тут же подняться, но щур уже сделал очередной замах и, подскочив в два шага, левой рукой обрушил всю тяжесть молота на монстра. Молот с хрустом пробил грудную клетку твари. По груди начала расползаться темно-алая жижа, но этого явно не хватило, чтобы усмирить её. Самка цмога извернулась и намертво схватила лапой левую руку Къельда, не успевшую поднять молот. Къельд постарался вырваться, но не смог, и тогда он, расставив ноги, уже был готов добить тварь своим вторым молотом. Орудие уже чертило в воздухе дугу, искрясь зелеными бликами.

Цмок оглушительно завизжал.

Къельд заорал в ответ.

Ремдаль бежал к ним, закинув топор над головой, но не успел.

Второй цмок – детеныш твари, сзади навалился на Къельда. Впиваясь острыми клыками в шею и затылок деда, а передними лапами разрывая спину, он повалил щура прямо на истекающую кровью мать.

У Ремдаля было время, чтобы оценить угол удара. Подбегая к вцепившемуся в Къельда детёнышу, он перехватил рукоятку топора, замахнулся и секущим движением снизу-вверх полоснул по предплечью, стараясь выбить детеныша цмока со спины упавшего Къельда. Цмок отлетел на несколько метров, а его лапа, разрубленная острой секирой, полетела в другую сторону. Тело детёныша болотного чёрта протащило еще пару метров по каменному, запорошенному снегом полу к краю, где он обрывался и начинался большой разлом. Тонко завизжав, цмок попытался зацепиться за край пола, но не смог и сорвался, оставив после себя лишь широкую полосу крови.

Ремдаль быстро развернулся и с удивлением увидел, что пораженная молотом мать цмока снова поднялась и борется с Къельдом. Сцепившись в рукопашной схватке, они таскали друг друга из стороны в сторону. Один молот лежал на земле, выбитый из руки, другой был в левой руке щура, но её крепко удерживала огромная мускулистая лапа цмока. Правым кулаком, облаченным в кожаную перчатку с металлическими накладками в виде небольших заостренных шишек, Къельд быстро наносил удары по цмоку. Тварь старалась укусить его: пасть, наполненная двумя рядами острых, как кинжалы, зубов, клацала зубами перед носом у гнома.

– Ремдаль! – закричал Къельд, и голос его показался таким знакомым. – Добивай! Моя сила на исходе!

Было видно, что вся спина и затылок щура были разодраны, а часть шеи и вовсе отсутствовала. Не будь это дух из другого мира, гном бы уже давно лежал мёртвым. Из ран не текла кровь, но пораненные места как будто источали то самое марево, из которого появился щур. Оно прозрачными струйками растекалось вокруг, как зелёная краска, сильно разведённая в воде, как раскаленный солнцем расплавленный воздух. Израненный пращур слабел. Цмок начал двигаться вперед, тесня упиравшегося Къельда. В этот момент Ремдаль попытался атаковать сбоку, но цмок вовремя заметил его и ударил хвостом. Удар был страшный по своей силе. У Ремдаля на секунду всё потухло в глазах. Он полетел кубарем в сторону, к разлому в полу, но успел взмахнуть топором и ударить его о каменный пол, остановив скольжение прямо перед обрывом.

В боку и ноге Ремдаля нарастала боль, но он не обращал на это внимания. Адреналин заполнял каждую его клетку. Гном ещё мог двигаться, а значит, мог драться. Надо подниматься! Он увидел, как цмок снова бросился на Къельда и навалился на него всей своей массой, буквально придавив к полу. Послышался хруст – болотный чёрт вывернул и как-будто сломал левую руку щура, все ещё сжимавшую молот. Молот со стуком упал. Рука безвольно повисла. Къельд вскрикнул и уже на коленях смог нанести два мощных удара прямо в морду монстра, но тот только отпрянул назад и раскрыл пасть. Алая воротниковая складка вокруг его морды вдруг развернулась и затрепетала, издавая клокочуще-шипящий звук. Глаза яростно блеснули. Стало понятно, что на этот разящий последний бросок тварь положит все силы. Мускулистая шея распрямилась. Это походило на бросок кобры – молниеносный, фатальный. Когда пасть цмока сомкнулась, Къельд не успел ничего предпринять. Зверь схватил зубами его голову и замотал в стороны, ломая шею в нескольких местах.

***

Ремдалю не было жаль щура, ведь это было лишь его временное воплощение. Его предок пришёл, чтобы спасти своего внука. Он уже был мёртв и теперь умирал снова.

Когда Ремдаль подбегал к цмоку, вцепившемуся мертвой хваткой в Къёльда, у него проскользнула только одна мысль: «Это не должно быть напрасно. Ты пришёл не зря! Ты пришёл не зряяя!»

– Нааа! – закричал гном, собрав все силы и метя ударом топора прямо цмоку в лоб.

Кровь пульсировала у него в висках. Ремдаль увидел, как безжизненное тело Къельда начало подрагивать и по частям растворяться – таить. Прозрачная и в тоже время мутноватая мгла разъедала остатки тела щура, которое всё еще моталось, терзаемое чудовищем. Вот расплылись ноги. Потом рука отделилась от предплечья, проплыла несколько сантиметров в сторону и тоже растворилась, как масло на сковороде, оставляя после себя в воздухе только полупрозрачную субстанцию. Последней с шипением исчезла голова гнома, а зубы цмока клацнули, смыкаясь. Цмок с удивлением уставился в муть, оставшуюся от Къельда и зависшую в воздухе. Он не смог увидеть, как к нему приближалось испещрённое рунами лезвие секиры. В этих остатках марева время будто замерло, и Ремдаль понял – он ЗАВИС. Прошло несколько секунд, а он всё оставался на том же месте: в воздухе, в прыжке над чуть склоненной головой твари. Оба, и цмок и Ремдаль, попали в необычную зону, которая образовалась при переходе щура из мира живых в мир мёртвых. Пространство в этом месте имело свойство значительно замедлять время.

Ремдаль всё летел и летел, напрягая изо всех сил всё свое тело, чтобы успеть прорубиться сквозь эту вязкую воздушную массу и нанести удар сверху вниз прямо в череп чудовища. Казалось, они так и замерли на целую вечность – удивленно моргающий цмок с растопыренными красными воротниковыми складками вокруг головы и зависший над ним Ремдаль, медленно, но верно, опускающий секиру цмоку прямо в морду. Голова цмока начала поворачиваться вверх навстречу приближающемуся лезвию. Желтые глаза болотного чёрта встретились с глазами гнома. Ремдаль не смог прочитать в них ни страха, ни гнева, ни того, что могло быть похожим на эмоции или чувства, близкие и понятные гному. Глаза твари просто смотрели сквозь воздушную муть и ничего не выражали. Мысли же Ремдаля были чистыми – марево замедлило время, но никак не повлияло на его сознание, он только должен был успеть – успеть убить! Рот его был раскрыт в беззвучном вопле.

Когда топору осталось преодолеть лишь каких-то полметра, последние остатки исчезающего Къельда испарились, а, следовательно, исчезла и та волшебная субстанция, из которой состоял щур, и которая окутывала обоих сражающихся. Неожиданно Ремдаль снова почувствовал притяжение земли, вся вложенная в удар сила обрела направленность, а топор обрушился со всей своей мощью вниз.

Удар был такой силы, что просто расколол змеиный череп надвое – секира завершила свой полет, врезавшись в каменный пол. При этом гном успел сгруппироваться и приземлиться, упав на одно колено. Раскроенная голова цмока рухнула рядом, задние клешни расползлись, и тело медленно осело, мелко подрагивая.

«Всё», – прозвучало в голове у Ремдаля.

Дальше он слышал только своё дыхание – только дыхание и тихие порывы ветерка, продолжающего задувать снег в расщелины стен.

Было странное чувство, что он остался совсем один, а ведь ещё несколько минут назад тут боролись за жизнь несколько живых существ.

Медленно поднимаясь с колена, он обвёл глазами пространство: тело цмока, голые и безжизненные стены, холодный и враждебный лес вдали, луна, снова тело цмока, топор. От места, куда вошёл топор, по полу расползались трещины.

Постоял. Отдышался.

«Надо похоронить Уве, – подумал гном. – Я вернулся за тобой, Уве. Я отомстил.»

Он нашёл остатки друга и положил их на плащ. Затем завернул и взвалил на плечо, не обращая внимание, что плащ сразу пропитался кровью. Потом нашел неглубокую рытвину рядом с домом, аккуратно положил туда труп и засыпал его землёй и камнями, собранными из развалин дома. Краем глаза он увидел детёныша цмока, бездвижно валявшегося в сугробе. Часть сугроба немного подтаяла и налилась тёмной кровью. Ремдаль сплюнул. Зачем-то подошел к трупу цмока и со всей силы пнул сапогом в открытую зубастую пасть.

Потом немного посидел у могилы Уве. «Твое тело не найдут ни волки ни эти твари, – подумал он. – Прощай, друг. Извини меня… Было слишком поздно. Ты же знаешь. Ты сам всё видел… Было поздно». Ремдаль закрыл глаза.

Потом встал.

Надо было возвращаться в Вандъяль. Он в последний раз залез на второй этаж, осматривая, что можно взять с собой. Прихватил остатки еды и котелок для разогрева воды. Затем спустился вниз и взобрался на смирно ждущую его лошадь: «Давай, Быля. Домой!»

***

Когда начало светать, его, наконец, перестало трясти. Он немного замедлил шаг лошади. Чуть нагнулся назад к дорожным сумам, пытаясь найти свой жевательный табак. «Чёрт, я же его сюда точно положил, – подумал он, – куда же ты делся?» Ещё немого покопался, но ничего не нашёл. «Точно Уве спёр, сукин ты сын, – неожиданно захохотал Ремдаль. – Ты меня и мертвый достанешь. Надеюсь, пришёлся по вкусу табачок, рыжая твоя башка». Смех Ремдаля смолк… и он смахнул солёную влагу с усов тыльной стороной ладони.

Вдали виднелись отвесные склоны Бурых гор. Теперь до них и на юго-восток. Домой.

Первый шаг

274 год (поздняя осень) от Союза Пяти Королевств

Королевство Ливеллия

– Должно быть что-то ещё! – не унимался окосевший от кленовой настойки Сьён.

– Да хорош издеваться-пто. Больше ничего не знаю. Правду тебе говорю. Хоть железом кали, – мотал головой его собутыльник. – Говорят, вся деревня полегла от мора. Не суётся туда больше никто. И всё тут.

– Нееее… Ты, Гус, ежели чего эдыкое складываешь, так с изюминкой… Понял? Надо ещё чего-нибудь, как это по-вашему? Ehmeddie. О, при-у-кра-сить! Про дракона, например, как вы это, людишки, любите, – всё никак не мог остановиться Сьён.

– Дурачина! Что с тебя взять, коли уже всю «Хмельнушку» в одно эльфийское рыло уговорил? – сказал Гус, пожалуй, слишком громко для эльфийского трактира на эльфийской земле.

Он сразу почувствовал напряженные взгляды со стороны соседнего стола, за которым сидела компания молодых эльфов. Их зеленоватые глаза блеснули чем-то недобрым. Гус был достаточно пьян, чтобы не принимать это близко к сердцу, но достаточно трезв, чтобы не развивать тему.

– Ну, хорошо, – угомонился Сьён. – Есть у тебя версия, что это за мор такой?

– Мор не мор, а народ побёг с тех мест, – успокоился Гус, почувствовав, что его, наконец, готовы выслушать. – Уже лет пять ходят слухи о тех местах. Началось все с того, что пропало зверье. Потом уж стал и скот домашний исчезать.

– Да слышал я про это. В Гьяфе… Вроде так деревушка зовётся? Уж сто лет назад слышал эти байки. Кончай, – махнул рукой Сьён.

– Ага. Байки!? Так вот пустой уже Гьяфе стоит. Скушал?! Да пусть меня Гаар под лёд заберёт, если я брешу! Сам видел, сейчас там всё оцеплено королевскими вояками.

– Да откуда…

– Да оттуда, что у них королевские цвета, кувшинка на полукруглых щитах, а у головного их шлем в виде головы филина. Этого…ик… достатошшшно? – Гус, казалось, выговорился и с торжественным видом победителя смотрел теперь на товарища нетвердым взглядом.

Сьён всё ещё скептически кривил свой не по эльфийским меркам широкий рот. Потом его лицо приняло задумчивый вид. Он приподнялся и объявил:

– Я поссать!

Гус остался один. Он окликнул кёльнера, заказать ещё настойки на персиках и ливеллийских солёных лепёшек с сыром. Приятное тепло разливалось по телу. В голове немного мутило, но в целом было хорошо. Оставаясь довольно востребованным плотником и даже немного инженером, он часто путешествовал между Республикой Левэр и Ливеллией, выполняя заказы для зажиточных кнехтов, князей и эльфийских аристократов. Многое видел и подмечал. Не обремененный семьей, он плыл по течению жизни вслед за жирными заказами и копил сбережения в государственном банке Ларракии на собственный дом где-нибудь на берегу Доована на Стеффских холмах с их мягким климатом и виноградниками. Теперь же мысли его блуждали по полутемному, но уютному кабаку на тракте, ведущему к столице эльфийской Ливеллии – городу Дѐвитмэль.

«И всё же ушастые здесь совсем другие, – думал он, – Не то, что в горах Айнаха… Здесь под наших косят». Молодые эльфы за соседним столом и вправду были пострижены на людской манер – коротко, и даже старались отпустить усики, которые у эльфов почти не росли. Впрочем, Ливеллия всегда была ближе к людям. Больше торговала, больше была открыта к людским новшествам, но и обид у лесных эльфов было больше. За прошлые поражения, за давнишние споры и унижения. Ничто не было забыто.

Гус было совсем разомлел, как вдруг он услышал шум на улице. Сначала послышались крики прохожих. Потом топот лошадей. Много лошадей. Гус быстро встал, отчего его повело в сторону. Пришлось опереться рукой о противоположный стол, где сидели эльфы-подростки.

– Прощенья… ик… просим, – буркнул он, тряхнув головой, и в несколько шагов одолел расстояние до двери.

Запах ночи – свежесть земли после дождя и осенняя прохлада – приятно обдали его свежестью. Горящие факелы в кованых канделябрах, вмонтированные в стену харчевни, освещали часть дороги пьяными сполохами. Гус увидел, как только что прибывшая троица эльфов не успела распрячь лошадей и уже крепко прижималась спинами к стене ночлежки «Пух и перина». Ночлежка стояла через дорогу, аккурат напротив трактира «Согрей горло» и предлагала крышу над головой тем, кто прибыл ночью – от ночлежки до Дѐвитмэля был как раз день пути.

По дороге неслись вороные скакуны.

Гус попытался собрать волю в кулак, а глаза в одну точку. Картина перед глазами плыла, особенно когда всадники замелькали один за другим. Сначала он распознал попоны: зеленоватый цвет и вышитый золотом на бархате филин – символ Ливеллии. Только свита короля могла вышивать филина золотом, а значит…

У Гуса чуть челюсть не отвалилась, когда он увидел карету. При этом – дурачина Сьён точно не поверит – сам король ехал верхом на гнедом мерине возле кареты и спокойно беседовал со статным молодым человеком.

– Мать твою растак, – Гус наконец закрыл рот.

Вся небольшая процессия в двадцать-двадцать пять всадников уже удалялась куда-то во тьму большой дороги по направлению к Великому Озеру. Вскоре звук от топота лошадей стих, и откуда-то из прилеска снова отчетливо послышалось, как кричит неясыть. Гус машинально сложил пальцы в знак семерки от сглаза и провёл перед собой оберегающий круг. Вокруг уже никого не было. Эльфы, видимо, юркнули в ночлежку.

Плотник нетвердым шагом вернулся в кабак, где уже с порога услышал крик Сьёна:

– Чего так долго-то? Пиво твое щас мухи допьют, – На столе уже красовались две увесистые кружки тёмного.

– Я… Ты не поверишь…

– Уже не верю.

– Короля видел сейчас, кажись.

Сьён только глубоко вздохнул и укоряюще помотал головой. Поднял свой стакан и чокнулся со стоящей на столе полной кружкой Гуса:

– Ну, за Гусов рассудок!

***

Тем временем король Ливеллии не расставался с мыслью, что столь поздний марш-бросок был плохой идеей. Только первый и последний всадники свиты держали в руках факелы. Как только они ушли в галоп, огонь затрясся в танце, то и дело норовя потухнуть.

Дорога была довольно широкой и ровной. Два десятилетия назад её заново переложили с расчетом на товарные повозки для караванов с «Малого Севера». Другими словами, для торговцев из наиболее аграрно развитых земель, которых у лесных эльфов осталось совсем не много. Эльфы оказались в столь незавидном положении после того, как люди в результате Великой Войны вытеснили их с равнинных земель в лесные территории на восток. Из-за недостатка пастбищ и пашен не раз и не два лоббировался закон о вырубке части священных лесов, но король и большинство министров оставались непреклонны. Конечно, и жрецы выступали категорически против. Даже саму столицу – Дѐвитмэль, разместившуюся на берегу озера Тáйдушо, со всех сторон окружал древний лес. Многие поколения эльфов Ливеллии выросли в нём. Они чувствовали себя в безопасности, когда вокруг шумели кипарисы, секвойи и привычно благоухали орхидеи.

Здесь же, более чем в ста километрах от Дѐвитмэля леса чередовались с полями и луговинами.

– Отец, спасибо, что доверился.

Они немного сбросили бег.

Король хмуро глядел перед собой и, казалось, уже свыкся с мыслью, что остаток ночи ему придется провести в седле:

– Тебя не было больше двух лет. Мы считали, что ты мертв.

Эльнаэ отвечал спокойно, уверенно.

– Мне нет прощения за это… Но даже если я смог бы что-то изменить… Нет. Я бы прошел тот же путь и постучался бы в твою дверь именно сегодня. Ни днём раньше.

– Когда ты собираешься мне всё рассказать? – после долгой паузы сказал Ластреннэ.

– Мы приедем через пару часов. Скоро надо будет свернуть севернее на небольшую тропу. Я не могу сейчас всего рассказать… Доверься мне до конца. Мы только хотим поговорить, – принц запнулся.

– Кто – мы? – кажется, король впервые повернул голову и постарался поймать в ночи взгляд мутных глаз сына. Он чувствовал, что сын изменился. Сильно изменился. И странные вибрации в его голосе ему не нравились. Но как он мог отказать!? Он не видел сына два года, и вот Эльнаэ врывается посреди ночи и молит об одном – поехать с ним к одной важной персоне, которая предложит заключить сделку. Сын утверждает, что эта сделка может изменить судьбу всех пяти королевств, всех земель, где ступала нога эльфа, человека, гнома или степняка. А может и дальше…

Глаза сына потускнели.

– Всё началось более трёх лет назад. Сначала мой шрам начал сильно жечь. Ну, ты знаешь, как было в детстве, но намного сильнее. Потом… Потом я начал слышать голос, – он обернулся к отцу. Тот, казалось, был в задумчивости, но слушал. И тогда Эльнаэ продолжил:

– Сначала я не понимал, что говорит этот голос, но каким-то образом я понял, что мне лучше оставить всё в тайне. Вскоре голос стал более разборчивым. Голос менялся. Был то женским, то мужским. Он говорил на странном наречии, но спустя время я всё же начал понимать… – Эльнаэ задумался. – Мы многого не знаем, отец… Он рассказал мне суть… Потом я ушёл. Ушел искать того, кто говорил со мной… Постой! Здесь!

Принц натянул поводья и остановил лошадь. В тусклом свечении факелов они разглядели развилку, уходящую вертлявой лентой в заросли кипарисов. Было удивительно, как Эльнаэ распознал этот поворот. Свита короля в нерешительности закружила посреди дороги. Изар, начальник королевской стражи, хмурясь посмотрел на короля.

Изар, пожалуй, впервые за всю свою службу вёл короля в неизвестность. Он и его бойцы хоть и были обучены воинскому ремеслу, но пороху по-настоящему не нюхали. Они жили в спокойное время. Изар думал, как давно они не выбирались в такие места, где им было действительно не по себе, где ночь пахла чем-то опасным. И этот запах был непривычен, чужд и неприятен.

Король кивнул. Изар пришпорил вороного и поскакал первым.

Эльнаэ больше не заговорил.

Король больше не заговорил.

Они скакали, уворачиваясь от лохматых ветвей, свисающих прямо в туннель дороги. Шум от копыт перекрывал все звуки леса. Пахло сыростью. Факел плясал как пьяный моряк в кабаке после месячного плаванья. Плясал, плясал, плясал. И в какой-то момент зацепил прогнившую, почти стёртую доску-указатель, прибитую к низкому столбику. На доске едва угадывалось «Вы въез…ете в Гьяфе».