Хохот Демиурга. Мысли в моей голове

Сложнее всех было третьему из нас: математика, наука точная – ошибки рано или поздно всплывают – грубые – раньше, негрубые – со временем. Парнишка допускал и первые, и вторые. По этому поводу меня удивляла реакция Никиты – он взорвался и перешел на крик с угрозами только однажды, в дальнейшем он просто разочарованно цыкал и отворачивал голову. В последние дни он и вовсе перестал обращаться к аналитику, оставляя его «замороженным».

И вот, в одно утро, без всяких предупреждений, наша троица сменила состав. Кресло по правую руку от Виктора занимал новый персонаж – парень, приблизительно одного возраста с прежним, с шеей и руками, забитыми татуировками. Никита кратко представил, что это новый аналитик, сказал ему примерно то же, что впервые в Бизнес-Центре говорил мне, и опять подчеркнул, что если кто-то не справляется – тут же отправляется на свалку – церемониться Никита не будет.

В тот день у Никиты было мало работы, он часто отключал мониторы, но по какой-то причине не замораживал нас. Времени на раздумья хватало…

Если учесть, что во Внутренней Риге появляемся на третий день, да еще нужно хотя бы несколько дней на адаптацию и дрессировку, считал я, то получается, что у Никиты была подготовлена замена еще даже до того, как парнишка при мне впервые ошибся. Сколько еще у Никиты есть запасных вариантов? Какая-то дьявольская белка, готовящаяся к долгой зиме! Хочется верить, что он, как та белка, не забывает о своих запасах…

Но у меня сейчас нет вариантов, остается усердно работать, полагаясь на слова Виктора. В Бизнес-Центре я даже более под ногтем Никиты, чем во Внутренней Риге. Никакой свободы у меня нет, даже тренировок с шилом я проводить не могу. Все, что остается, не совершать ошибок и верить, что скоро это навсегда закончится…

В рубке раздался свист – какой-то простенький мотивчик. И я, и Виктор обернулись на новенького, который насвистывал что-то себе под нос. Мы оба долго на него смотрели, а потом я вдруг разразился истеричным хохотом.

Мне стало до чертиков смешно, когда я понял, какие же мы жалкие – и Виктор, и я вместе с ним. Мы ведь смотрели с опаской, боясь, что этот свист вызовет у Никиты раздражение, но нам было стыдно в этом признаться и попросить новенького замолчать. Немного надо, чтобы превратить человека в загнанного зверька, и именно это с нами произошло. Именно это вызвало мой хохот.

Новенький посмотрел удивленно, не понимая причины моего смеха. Ему, видимо, показалось, что я смеюсь над его свистом, он улыбнулся, засвистел еще громче и тоже расхохотался. Так мы и смеялись вдвоем, но каждый по своей причине.

А потом вернулся Никита. Стоило ему появиться, я тут же смолк. Новенький продолжал смеяться до тех пор, пока не встретился с Никитой взглядом. Никита промолчал, и мы вернулись к работе.

Надо признать, что замена аналитика оправдалась, новенький оказался куда более толковым и знал свое дело. Он хорошо оперировал цифрами и давал достаточно точные прогнозы. Выглядело, что у Никиты появился новый любимчик.

Парень, чувствуя к себе повышенное внимание, пытался выслужится, допускаю, что неосознанно и не рассчитывая на выгоду. Он просто был из той категории людей, которым нравится находиться в свете прожекторов. И как-то раз он влез в мою сферу влияния:

Я диктовал Никите правки, которые нужно передать дизайнеру: какие изменения внести в макет. А новенький зачем-то добавил свой комментарий по размеру и расположению заголовка. Никита посмотрел на него и на меня – новенький был искренен и спокоен, а я кипел, задетый за самолюбие. Я принялся возмущаться и отстаивать свою позицию, хотя понял, что не прав и замечание новенького попало в точку.

Во внешнем мире Никита сказал дизайнеру поправить и заголовок.

А после того случая, по вопросам дизайна Никита обращался не только ко мне, но и к новенькому. И даже все чаще к нему. Я ощущал, как меня потихоньку списывают. Признаться, мне стало страшно, что я недотяну до дня побега, но как изменить ситуацию, я тоже не представлял. Я стал все больше ощетиниваться, огрызаться, допускать промахи один за другим, не очевидные Никите, но хорошо заметные мне самому. Новенький смотрел на меня удивленно и поправлял, когда его мнения спрашивал Никита. Стоит признать, что заметив мое загнанность, новенький влезал только когда Никита его об этом просил, то есть сам он больше не проявлял инициативу.

А сегодня произошло нечто, напрочь выбившее меня из колеи. И этим источником было происшествие извне, из реального мира, о принадлежности к которому я уже начал забывать.

Никита разбирал бумаги со своего стола, приставая ко мне уж с совсем идиотским: «какого цвета папки выбрать для квартальных отчетов и для текущих проектов». В дверь кабинета постучали и тут же открыли. Никита оторвался от бумаг посмотреть на внезапного гостя, и мое сердце замерло – в кабинет в приоткрытую дверь заглянула Вера. И она дружелюбно улыбалась:

– Время обедать! Опять заработался, трудоголик?

–Ну, считай ты сорвала весь мой график, – отвечал Никита наигранно строго, – теперь до конца дня смогу думать только о твоей улыбке.

– А завтра, значит, забудешь?

Никита отключил мониторы, но не успел, или, скорее, не захотел заморозить нас. Я услышал только начало их разговора, но этих крох было достаточно, чтобы питать ревность годами. Что значил ее доброжелательный тон? И что означало это ее «опять» – как часто они видятся? На какой стадии отношений находятся? Насколько все для меня плохо, если она уже заходит к нему на обед? И эта ее забота – переживает, что за работой он забудет о обеде – так когда-то она заботилась обо мне…

Ворох мыслей кружил голову, опутывал и дезориентировал – состояние не сильно отличалось от того, когда Никита замораживал меня.

– Привет. Вроде месте работаем, а познакомиться все не удавалось… Так ты Савел?

Я, с трудом удерживая внимание, посмотрел на стоявшего около меня новенького.

– Сокращенно – Сава? – Демонстрируя назойливость, продолжал спрашивать он. – А я Николай… Ну, ты, наверное уже слышал. Ник – если сокращенно, терпеть не могу, когда зовут «Колей».

– Савел… – смог я выдавить из себя.

– Что?

– Не надо сокращать. Сава – совсем другое имя. С другой историей…

– Тебя как током ударили. Это была твоя девушка, я правильно понял?

– Не твое дело!

Я отвернулся, чтобы выражением лица не выдавать, какую испытываю боль. Больше всего мне хотелось лишиться чувств – навсегда уснуть и забыть все свое прошлое. Я был готов разменять даже жажду мести на вечное забвение.

– Представляешь, во Внутренней Риге размылись все татуировки…

Я посмотрел на него, пытаясь взглядом передать всю испытываемую неприязнь и раздражение, но, увидев его глаза, что-то во мне дрогнуло. Новенький – как он сам представился – Ник, смотрел детским, наивным, участливым взглядом. Он протянул свои руки, развернутые ладонями вверх, демонстрируя предплечья.

Мне вдруг стало понятно, что он пытается отвлечь, пускай и нелепо первым, пришедшим в голову. Татуировки всего лишь предлог, чтобы я не чувствовал боли. Я же сам искал забвения.

Руки Ника были в татуировках, но с ними делалось что-то странное: если смотреть мельком, вроде бы, все в порядке, если же приглядеться, то можно было увидеть только цветные чернильные пятна, словно вытатуированные узоры и рисунки размокли, как бумага с акварелью в воде.

– Видишь? И так со всеми. Как считаешь, почему это произошло?

Я зачем-то стал рассматривать его шею, будто не верил, что рисунки размылись везде.

– Может, – начал я вяло, но заставляя себя разогнаться, – ты не предавал большого значения рисункам? Знаю, что во Внутренней Риге, в книге, например, можно прочитать только то, что помнишь наизусть.

– Хочешь сказать, я не помню, что на себе вытатуировал?

Я пожал плечами.

– Дела… – Он рассмеялся, – представляешь, единственное сохранившееся тату: надпись под сердцем – имя той, которую я с радостью бы забыл еще при жизни. А ты ведь художник! У тебя самого нет татуировок? Твои-то точно должны сохраниться…

– Нету, – мотаю головой, – я их если и рассматривал, то как художественное проявление сути. А эту суть еще нужно понять, затем суметь выразить, да еще и найти мастера, который смог бы точно, не исказив, передать на моем теле. Почти что невыполнимо, поэтому я чист… Ну, и знаешь, – добавил я, немного подумав, – будь они на мне – вряд ли бы тут сохранились. Если я даже не могу повторить портрет той, которую не хочу забывать никогда…

Ник опустил глаза и, немного помешкав, сказал:

– Ты извини, если что…

Я посмотрел удивленно.

– Я, это… немного заигрался… Поздно спохватился, что подставляю тебя. Я не хотел. Мы все в одной лодке, у всех общий враг. Это как с татухами – я просто забыл. А то, что он с тобой сделал… если это и правда была она… чувак, он поплатится – так или иначе. Зло не останется безнаказанным – это так не работает…

Ник похлопал меня по плечу и вернулся на свое место. Я заметил, как заинтересованно следит за нами Виктор. Увидев мой взгляд, он лишь грустно улыбнулся и заговорщически подмигнул, мол, скоро мы отсюда выберемся.

А потом я надолго остался наедине с собой и своей трагедией. Я в кровь кусал губу, но могло ли это принести успокоение? Существовала ли физическая боль такой силы, способная заглушить боль душевную. Но ведь еще мелькает надежда, что не все потерянно? Надежда умирает последней…

А потом вернулся Никита, и нарочито подчеркивая свое торжество, спрашивал моих советов по дизайну, хвалил и всячески пытался подбодрить, будто мы с ним были давними друзьями. А я все терпел и безропотно с ним соглашался…

Пускай медленнее, чем в реальном мире, будто вода, просачивающаяся через глину, но время текло и во Внутренней Риге. Приближался день «Х». Все, кроме Ника, становились раздражительнее: Никита по своим причинам, мы с Виктором по своим. Даже забавно, что нас троих при этом объединяла единая цель – удовлетворить запросы Хюлта. И казалось бы, когда группа людей стремиться к общему замыслу, выгоду из которого извлекут все – дело должно спориться, но не тут-то было. Мы застряли в тупике, и по большей мере находились в нем из-за меня.

Не знаю, можно ли происходящее со мной назвать творческим кризисом, а – если можно, то прибывал ли я вне его хоть когда-то за время своего существования что в реальном мире, что во Внутренней Риге… Но то, что я был в ступоре – точно.

Я тужился изо всех сил, что есть мочи пытался выдать что-нибудь свежее и оригинальное, но мне было сложно даже сконцентрироваться на работе. Дизайнеры и иллюстраторы из отдела Никиты, пущенные на самотек и давно отвыкшие действовать самостоятельно, да и не горящие идеей ребрендинга, а видящие в ней только лишнюю работу и прихоть начальника, без подачи не могли отойти от прежних, замыленных образов.

Никита чувствовал, что со стороны своих подчиненных он выглядит, как сумасбродный начальник, затеявший нечто, объяснить которое он сам не в силах. Его авторитет падал, а этого он потерпеть не мог.

В темном помещение стало темнее, и стекла в рубке задрожали, когда Никита предстал передо мной:

– Ты! – Обратился и указал пальцем при этом он не на меня, а на Виктора, – я же говорил, что ничего из этого не выйдет! Не получится! Он бесполезен! Почему я послушал?! Надо было действовать так, как предлагал я! А теперь слишком поздно! А ТЫ!

Никита смотрел на меня, и реальное пламя мерцало в его зрачках:

– ТЫ!! Это ты виноват! Я тебя уничтожу! Сотру в порошок! Ты будешь страдать вечно!! Но сперва ты увидишь, как я трахаю твою Веру! Твою Верочку!! Ты будешь смотреть это на повторе, пока тебя разрезают на куски снова и снова! Еще и еще! Ты хоть представляешь, что натворил? Если бы я только не послушал, и заменил тебя изначально! Значит, решил меня обвести?!

– Иди ты н…й.

Рубка наполнилась тишиной. Но не той смиренной тишиной, которую, возможно, достигает отшельник, медитируя поутру на гребне горы, наблюдая за течением реки Янцзы у подножья; а той звенящей тишиной, которую, возможно, слышит солдат на фронте, когда, в самом пекле событий, рядом с ним разрывается снаряд…

Никита, да и все остальные вместе с ним, цепенеют. Я смотрю хладнокровно – во мне лопнуло что-то, давно напряженное до предела. Мне больше не страшно. Я готов ко всему. Я смотрю на палача с надменным презрением.

Скулы Никиты дергаются, будто по ним проходит судорога; лицо съеживается и морщится. Невероятная игра тени и света раскрывает его демоническую суть – и происходит это случайно, словно мощнейшие вибрации души вытряхивают ее из оболочки. Глупо, но единственное, о чем думаю, это как бы зафиксировать момент, чтобы когда-нибудь передать его на холсте.

– Что ты сказал только что? – Наконец, удается прошипеть Никите сквозь зубы.

Продолжаю пристально смотреть – повторяться бессмысленно, это понятно и мне, и ему.

Никита поднимает руки, это выглядит так, будто он одновременно и принимает боевую стойку, и изнеженно пытается оградиться, скрыв меня с глаз. Он не мог ожидать таких слов, поэтому находится в замешательстве. Даже похоже, что он немного пугается, пытается понять, не лучше ли дело замять – неужели у него до сих пор не готова на меня замена?

– Но ведь у Савела хорошие идеи!

И я, и Никита переводим удивленные взгляды на Ника. Тот, убедившись, что его слова привлекли внимание, продолжает, обращаясь к Никите:

– Не понимаю, чего ты взъелся? Все же идет хорошо. Да, сейчас мы немного встали, но к сроку успеем – Савел молодец, на художников лучше не давить – это странные, нелюдимые люди – перегнешь, и они замкнуться. А идеи у него – то что надо, не помню, чтобы еще где-то такое видел. Завоюем не только доверие Хюлта, но и рынок…

Ник, под тяжелым взглядом Никиты, немного замешкал, но все-таки решился подытожить:

– На таких талантливых как Савел, не кричать, а молиться надо.

И наступил второй акт моноспектакля с тишиной в главной роли. Никита переводил взгляд с Ника на меня и обратно. Я, объективно оценивая проделанную мной в Бизнес-Центре работу, понимал, что Ник врет, но не мог понять, зачем он рискует, прикрывая меня.

– Хорошо… – к Никите вернулись его театральные тихие задумчивые интонации, – предположим, я верю. Допустим, это я с горяча… И я готов даже пойти против своих правил и дать ему второй шанс… Рискуя всем… Жертвуя свою карьеру, себя – этому неудачнику. Я азартен и благороден… Сейчас я пропущу мимо ушей ваши дерзости, но! Если вы облажаетесь – отплатите оба. Да еще как отплатите! Завтра жду результат! А пока ищу вам замену.

Никита исчез, а Ник успел облегченно улыбнуться:

– Не подведи! Хотя особой разницы и нет, что в камере, что здесь…

А потом нас заморозило.

9. Пора!

Не возьмусь судить, насколько хорошо мы справились – некоторые детали мне нравились, некоторые хотелось навсегда забыть вместе с чувством стыда за то, что я к этому причастен. Концепция была готова, и сегодня Никита будет представлять ее Хюлту. В маркетинге я ничего не смыслю, подбадривает лишь то, что Виктор спокоен и удовлетворен – а он-то свое дело знает. Да и Никита больше ко мне не цеплялся, хотя он-то просто мог давно найти замену и не обращать на меня внимание, как на списанного. Хочется верить, что все пройдет на ура, и уже завтра я воскресну, а не вступлю на путь бесконечного безумия в одиночной камере.

      Никита стоит у окна в пустом конференц-зале, я вижу летнюю Ригу: за Даугавой Старый Город с его шпилями – почти такой же, как во Внутренней Риге, только настоящий. Внешней разницы вроде бы нет, но у меня ощущение, будто я вижу то, что ранее видел только на открытках. А от мысли, что где-то там сейчас может быть настоящая она – голова идет кругом.

Вот-вот помещение наполниться людьми, и презентация начнется. Меня, пускай и давно не живого, немного потряхивает. Волнение взывает к действию – нельзя просто так сидеть, когда на кону очень многое. Но мне отведена роль наблюдателя, как в игре, основанной на принципе домино – все, что нужно было делать, я должен был сделать до, теперь остается смотреть, правильно ли костяшки падают.

Похоже, Никите тоже надоедает бездействовать, он подходит к двери и приглашает тех, кто уже пришел, занимать свои места. Зал наполняется, но, естественно, ничего не начнется, пока не прибудет Хюлт.

Никита начинает нервничать, он меряет шагами зал, выглядывает в открытую дверь, то и дело смотрит время на наручных часах… Без двух минут десять, и Хюлт, наконец, объявляется. Он приходит не один – рядом с ним мужчина лет на десять младше, а в остальном – вылитая копия, будто это клонированный Хюлт в прошлом.

Иностранец радужно и широко улыбается, здоровается с Никитой, представляет ему своего компаньона – директора по маркетингу головного офиса. Вижу, как Виктор хмурится, видимо, что-то идет не по его плану…

Итак, гости рассажены, Никита начинает презентацию – он говорит спокойно, уверенно, видом показывая, что сам ни капли не сомневается в правильности своих слов и сейчас аргументированно докажет правоту остальным. По большей мере он говорит, обращаясь к иностранцам, но те выражениями лиц не демонстрируют никаких эмоций.

Пошли слайды с моими наработками по дизайну, Никита говорил что-то про фокус-группы, выборки, «уникальность», «эффективность», и еще какие-то слова с созвучными суффиксами. Я в это время, через его глаза, смотрю, как Хюлт поглядывает на своего маркетолога, а тот ему что-то шепчет.

«Это провал» – подсказывает мое давно не бьющееся сердце. Не так выглядят люди, впечатленные изображением – иностранцы явно не поняли, какую идею я закладывал в картинки. Вся моя халтура вот-вот всплывет – они откажут в ребрендинге, и никогда не видать мне выхода из Внутренней Риги.

Должно быть, Никита ничего этого не заметил, потому что он продолжает уверенно презентовать. Я оглядываюсь на Виктора, но и тот спокоен. Что делать – неужели слишком поздно исправить?

Мне становится понятно, что я сделал не так – где ошибся, почему иллюстрации такие мрачные, какие цвета надо добавить, а какими пользоваться было нельзя. Но к чему мне это позднее осознание? Вот если бы я был сейчас в том зале… Не знаю, почему я в этом так уверен, но, мне казалось, я понимал, что они все хотят увидеть.

Словно обезумев, я срываюсь с места и бегу к экранам. Ошарашенный Виктор что-то кричит, но я его не слышу – я прислоняюсь к стеклу, за которым Никитина жизнь, и начинаю кричать.

– Никита! Все неправильно! Нам все нужно исправить! Никита, пусти меня!

Никита в реальном мире мешкает и сбивается. Но откашлявшись, он продолжает, а я все кричу:

– Нет, Никита! Не так! Я нашел ошибку – пусти меня!

Никита сбивается снова, просит извинений, ссылаясь на горло, наливает воды из графина и ныряет к нам.

– Уничтожу прямо сейчас! – В бешенстве он надвигается на меня.

Безумием охвачен и я. Не знаю, что за Репин управлял мной в тот момент, но мне требовалось исправить работу сейчас же, немедленно!

Я сам первым подскакиваю к Никите, хватаю его за грудки и произношу в самое лицо:

– Пусти меня!

Происходит что-то, похожее на выстрел. А пуля – я.

Громкий хлопок, и я куда-то лечу на обгоняющей звук скорости. Все, что я успеваю подумать – молниеносное «конец» и образ комнаты заточения, но оказываюсь не там.

Дезориентировавшись, пытаюсь глубоко вдохнуть, и жидкость из стакана попадает в легкие. Задыхаясь, я откашливаюсь водой на пол, прикрываю рот рукой. Люди в конференц-зале, включая Хюлта с маркетологом, смотрят удивленно, кто-то спрашивает, все ли со мной в порядке, но я не реагирую, я хватаю маркеры и рисую на проекционном экране, прямо по лучам проектора. Обозначив контуры, я меняю детали. В азарте я ни о чем не думаю, кроме как исправить ошибки. Кажется, Никиту окликают из зала, но я не думаю отзываться. И только когда работа исправлена, осознаю, что произошло, но не успеваю осмыслить – новый хлопок, и меня вырывает из реальности обратно в рубку.

Виктор и Ник смотрят испуганно. Из динамиков слышно, как Никита пытается извиниться перед присутствующими за выходку, но его слова глушат аплодисменты. Хюлт восклицает что-то восторженное, но нам не понятное, на своем родном языке.

Задание выполнено. Никита получит свое.

Люди из конференц-зала потихоньку рассасывались. Довольный Хюлт принял предложение Никиты о вечернем ужине в ресторане и попросил прогуляться с ним по коридорам – параллельно обсудить дальнейшее сотрудничество и видение целей головным офисом. Никита просит пять минут времени, сославшись, что нужно кое что прибрать со стола. После этого он ныряет в рубку:

– Савел, ты молодец! Будем работать – принимай поздравления. Зря я в тебе сомневался. Но хорошо, что в последний момент доверился и решил выпустить. Результат превзошел ожидания, а то, что было… В общем, победителей не судят.

– И что теперь? – Зачем-то спросил я.

– А что теперь? Еще больше работы, все наши идеи теперь нужно реализовать. Работать же лучше, чем торчать в камере, правильно? Но, хоть ты и дерзил, стоит тебя поощрить. Проси, чего хочешь?

Я молчал – то, чего я хочу, я получу не по, а вопреки его воле.

– Молчишь? Тогда я сам придумаю… Чего бы ты мог хотеть… Как вознаградить такого большого молодца… Пожалуй, ты заслуживаешь разделить со мной победу. Нет, вы только подумайте – сначала послал меня, потом осмелился перебить, напросился наружу и выставил меня полоумным – интересно, сколько гостей подумали, что я под веществами? Но цель-то была достигнута, концепцию приняли. А без этих выходок приняли бы? Кто знает… Виктор, ты-то как думаешь?

Виктор пожимает плечами.

– Вот и я не знаю… Так чем же тебя наградить… А вот что, пожалуй. Поделюсь с тобой инсайдом – у нас с Верой все очень серьезно. Вначале, в связи с твоей кончиной, мы решили никуда не торопиться, но время лечит. И вот-вот между нами все произойдет. И в качестве награды тебе, я обещаю быть с ней нежным, и выдам тебе билетик на первый ряд. Что скажешь, любишь порно?

Мне нельзя поддаваться на провокацию – я близок к цели – потом мы с ним поговорим, пока нужно молчать. Я опустил голову.

– Савел, не слышу, ты благодарен?

Продолжаю молчать.

– Нет, ты не понял меня – я не уйду, пока ты не поблагодаришь меня. Ну же, не слышу?! «Спасибо, Никита».

– Спасибо, Никита. – Я проглотил и утопил обиду в кипящей ненависти.

– «Спасибо, Никита, что позволишь наблюдать за твоей интимной близостью с Верой»

– Спасибо, Никита, что позволишь наблюдать за твоей интимной близостью…

– С Верой!!

– Интимной близостью с Верой…

– «Ты мой великий и милосердный Бог»

– Ты мой великий и милосердный Бог…

– Молодец! Отдыхайте пока!

Никита исчез и отключил мониторы.

Я тут же хотел ринуться к Виктору, разузнать, какие у нас планы, что дальше, когда и как будет организован побег, но первым вскочил и успел меня перехватить Ник:

– Ты молодец, – сказал он возбужденно, – и не потому что справился с ребрендингом, а потому что тебе удалось вырваться. Как это – вновь глотнуть настоящего воздуха? Что ты ощутил, оказавшись в его теле? Был ли у тебя полный контроль – как думаешь, возможно было остаться там навсегда?

– Я не успел ничего ощутить, – признался я, – был занят делом. Да и как бы я мог там остаться, если мои действия контролировал Никита…

– Ты в этом уверен? – Ник выглядел разочарованным.

– Я это чувствовал, кажется… Да и он сам только что об этом сказал.

– Ну, я бы не стал верить всему, что эта мразь говорит. Но, понятно… Сам-то он – когда ты оказался там, остался здесь, и, скажу тебе, он больше не выглядел уверенным в своих силах. Стоял, чего-то тужился, лбом упираясь в монитор, и трясся – я отчетливо видел, как он весь дрожит. Еще подумал, вот был бы номер, если тебе удалось навсегда завладеть его телом. Интересно, как было бы дальше, лишись он всемогущества и оказавшись запертым здесь. Простили бы его? А как быстро его предала бы его же свита. – Ник кивнул на Виктора.

– Не… Он контролировал… Наверное, трясся от напряжения. – Задумался я, – а про Виктора ты зря так – он нормальный.

Ник качнул головой, соглашаясь:

– Но как бы мне хотелось отсюда выбраться! А знаешь, что я сделал бы первым делом? Набил новую татуху – которую уж никогда не забыл бы. Вот, смотри:

Он расстегнул рубашку, и на левой груди, над написанным вязью именем «Катя», я увидел силуэт Старой Риги, окованной цепями. Над городом нависала тень смерти с косой.

– Видишь? Предварительно уже сделал… И рисунок сохранился.

– Значит, во Внутренней Риге можно оставить изменения на теле надолго?

– Да. Я ее сделал однажды, и татуировка не смывается до сих пор. А ты? Может, решил себе набить что-то?

Я помотал головой:

– Если бы и выбрался… И зачем-то оказался в тату-салоне… Это была бы не татуировка. Если бы хотел вспомнить – попросил бы исколоть все тело иглами без чернил – и чтобы не останавливались, пока та боль не заглушила бы боль, ноющую изнутри.