В сердце Австралии. Роман

Нэнси еле держалась на ногах от слабости. Роберт Макдональд приобнял её:

– Держись, подруга… Хорошо что удалось уберечь её тело от динго. Они порой роются в зыбких могилах…

– Я… не знала…

– По-моему, пора… я произведу прощальный салют, но…

– Замечательно, Роберт. Здесь по делам миссии в необжитых районах преподобный Джон Флайн, служитель пресвитерианской церкви. Он согласился совершить церемонию.

Роберт переменился. Он решал всё разом: и судебную экспертизу, и регистрацию рождений и смертей, и захоронения умерших, проверял склады, регулировал выполнение закона, помогал аборигенам…

Пожав друг другу руки, они со священником уселись за чай, поданный Нэнси.

Сама же Нэнси ушла в посёлок собирать людей на похороны.

Она обошла всех, кроме Волта Кромби, уехавшего за почтой, начальника почты и начальника станции, встречавших в это время поезд.

Перед свежевырытой в этой жёсткой земле могилой собралась небольшая толпа людей в чёрных шляпах, защищающих также от солнца.

Джон Флайн коротко и отчётливо говорил о погребении.

– Это – первая потеря в нашем рискованном начинании, – говорил он, – Тяжёлая утрата… Но без помощи сестры Честертон и её коллег умерло бы гораздо больше людей.

Священник прочёл ритуальную молитву и при словах: «Пепел к пеплу, прах к праху», Нэнси вспомнила, что зарыла тело Стэн именно в прах, в песок…

Но Джон Флайн предварил погребение чудесной цитатой из Книги пророка Исайи: «Возвеселится пустыня и сухая земля, и возрадуется страна необитаемая и расцветёт как нарцисс […] укрепите ослабевшие руки и утвердите колени дрожащие; скажите робким душею: будьте тверды, не бойтесь… […] Тогда хромой вскочит как олень, и язык немого будет петь; ибо пробьются воды в пустыне, и в степи – потоки. И превратится призрак вод в озеро, и жаждущая земля – в источники вод; в жилище шакалов, где они покоятся, будет место для тростника и камыша.»

В посёлке не было цветов (а если и были, их погубила бы буря, и Нэнси достала белые маргаритки, высохшие как бумага, некогда украшавшие обеденный стол.

Вместо свежих цветов девушка положила вышитый миссис Джексон платочек с яркими розочками и незабудками, она бросила его на крышку гроба, когда могилу стали закапывать.

После чего отвернулась, скрывая слёзы. Джон Флайн, поддерживая её за локоть, убрал под руку Библию и молитвенник.

Глаза здоровенного Роберта Макдональда увлажнились, и он подошёл к Нэнси, мягко сжав её ладонь.

Говорить было нечего.

Глава семнадцатая

С каждым возвращением в общину, Нэнси острее чувствовала отсутствие Стэн.

Она просто возненавидела это место за последние две недели. И хотя срок работы подходил к концу – вот-вот должны были приехать новые медсёстры на смену, Нэнси с головой ушла в работу, стараясь передать им больницу по весеннему чистой, несмотря на приближение осени.

Времена года здесь не сильно отличались, были одинаково сухими и ясными, только время от времени чуть холодало.

Нэнси приглашала Макдональда к столу, так как не выдерживала обрушившегося застольного одиночества. Роберт заходил, когда не было дежурства, и всё время осторожно, не назойливо, она понимала, что он надеется вернуть её расположение за это время, поддерживая её в беде и одиночестве.

– Я так виновата, – жаловалась Нэнси, – Не от того, что осталась жива, а её нет. А от того, что как медсестра я могла бы предотвратить ужасные последствия. Стэн всегда была такой сильной… Вот уж не думала!

– Не вините себя, Нэнси, – он сменил полуформальное «сестра» на обращение по имени.

– А как же!.. Уеду из этой глуши, где всё напоминает о её погибели. Вернусь в Аделаиду.

Лицо констебля помрачнело:

– Полагаете, оставаясь в крупном городе, вы сможете оказывать медицинские услуги необжитым районам?

– Нет, не думаю, что останусь там. Но, возможно, я перебралась бы в место, где было бы отлаженное водоснабжение и зелёные деревья. Даже, когда найду новую напарницу. Ведь медсёстры всегда работают в паре.

– А не хотите ли в Алис Спрингс? – предложил Роберт, – Меня туда переводят, – и он взглянул на неё, сдвинув брови и через стол вял её за руку, – Нэнси, хотите поехать туда со мной в качестве моей жены? Подумайте? Это гораздо дальше, но там в достатке воды и деревьев, и более умеренный и ровный в течение года климат.

– Ах, Роберт! Не знаю. Я всерьёз не задумывалась о замужестве.

– Хорошо. Обещайте, что подумаете. Я не тороплю вас. Съездите домой. А если меня переведут в Аделаиду, я навещу Вас.

– Я дам Вам адрес. Но ничего не обещаю.

Упаковав свои вещи, Нэнси собрала вещи Стэн, чтобы отправить их мистеру Честертону в Аделаиду. Как раз с приехавшим из Бёрдсвилля со свежей почтой Волтом Кромби.

Он же передал девушке письмо от Элдреда Нормана с Каппамерри. Увидев знакомый почерк и бёрдсвилльскую марку, Нэнси заторопилась в дом, что дрожащими руками вскрыть конверт.

Аккуратные, гладко линованные полстранички обращались к ней бледно-синими буквами: «Милая моя Агния! Очень сожалею о трагедии, которую тебе довелось пережить. Сестру Честертон запомнили многие. Я собираюсь перегонять стадо буйволов и надеюсь застать тебя в течение того месяца, который остался тебе до отъезда. Я понял, что мне тебя не забыть. Судя по твоему посланию, тебе меня тоже. Мы должны увидится. Твой Элдред».

«Ну, ладно! – и Нэнси почувствовала дрожь во всём теле, будто всё забурлило внутри. Значит, Элдред Норман не может забыть её!»

Неистово злорадствуя, девушка призвала весь запас гордости и злости. Думал, легко отделается после месяца разлуки?!

Но через несколько дней поезд увезёт её, и он так и не дождётся её ожидающей его «у загона»:

И – Ах! – дрожит уже слеза От взгляда за окно…3

Нэнси холодно поблагодарила его за соболезнования в ответном письме, заявив, что немедленно уезжает на Юг, и, может, больше не вернётся. «Не хочу больше видеть это место!» («И тебя!» – хотелось ей добавить).

Проигнорировав его уменьшительное прозвище, девушка подписалась важно – Агнесса Маклин. При этом твёрдо решила покончить с этим пройденным этапом в её жизни.

Хотя и не чувствовала гордости в его прикрытых шлем холодности словах. Но что написано – то написано. Девушка старательно заклеила письмо, так как в этом небольшом сообществе всех про всех знали всё, в том числе и о них с Элдредом. И вышла за маркой, которой не оказалось под рукой.

Проходя по пыльной дороге на почту, она подумала, что могла бы изменить мнение.

Возвращаясь по бесплодной равнине. Минуя великолепные хребты Рэнджерса в узких проходах, пробитых для железной дороги, она остро обдумала их путешествие со Стэн, в противоположном направлении, их первые робкие воодушевлённые порывы на Север страны.

Кто же думал, что возвращаться ей придётся одной?

Стэн похоронена на местном кладбище под каменной плитой, вдали от своего отца, которому теперь придётся ехать к ней поездом из Аделаиды.

Мысли Нэнси прервал на товарный поезд из Порт-Августы, и она принялась рассматривать голубые от дельфиниума горные хребты Лофти, скрывающиеся за горизонтом.

Родители ждали её на станции в Аделаиде. Едва шагнув на платформу, девушка упала в объятья своей матери. Казалось, после всего случившегося произошло много времени, а мать совсем не изменилась. Может, только чуть поправилась, но ни капли не поседела, а открытые голубые глаза сияли как и прежде.

Отец нежно сжимал её в своих объятиях, прижимаясь своими колючими бакенбардами к её щекам.

Родители оставались прежними, но сама Нэнси изменилась, стала старше и опытней той девочки, покинувшей Аделаиду два года назад. По дороге домой в автомобиле они говорили урывками о трагической гибели Стэн.

– Нам не давала покоя мысль, что и наша дочь могла оказаться на её месте, – взволнованно начала миссис Маклин.

Но Нэнси коротко остановила её, сказав, что не хочет говорить об этом.

– Мне боязно встречаться с её отцом, чтобы передать её вещи, а ведь придётся, – рассуждала Нэнси уже дома, глядя на собранные вещи Стэн.

Все вещи, казалось, возвращать было бессмысленно – одежду Стэн она отдала юной аборигенке из посёлка, оставив лишь рабочую форму и головные уборы сестёр миссии. Одна из которых была впору именно Стэн.

Нэнси вспоминала, как они приходили за вещами Стэн, она выходила в своём испорченном костюме из хорошей шерсти: большой трижды обгорелый кусок юбки превратился в пелёнку для младенца, у матери которого не было на это средств.

В духе Стэн было отдать Заире в утешение яркую цветную ленточку, которой та во время дежурства порой подвязывала волосы.

Сидя у постели дочери, Августина Маклин пыталась представить себе, каково это столкнуться в пустыне со смертью и копать могилу для подруги голыми руками…

Содрогнувшись, она изрекла:

– Что ж поделаешь? Тебе нужно отдохнуть от этого путешествия. И вообще…

– Не хочу отдыхать! Мне нужно что-то делать, чтобы не думать, уставать за день так, чтобы сразу заснуть.

В противном случае, я, кажется, не смогу заснуть спокойно. Перед глазами так и будет её лицо…

Именно, именно, – упрекала себя Нэнси, падая в объятия матери.

– Бедная моя девочка, – и Августина погладила нежные кудри Агнессы.

Казалось, разлука с дочерью ещё сильнее размягчила материнское сердце, – Что тебе пришлось пережить среди песков и зноя! Как я вижу, ты и телом стала крепче, закалилась, а вокруг глаз вроде и морщинки стали появляться?.. Пока что мелкие… надо регулярно пользоваться холодным кремом, ты скоро придёшь в себя…

– Но я хочу вернуться к работе как можно скорее, как только найду что-нибудь подходящее.

– Что? Снова вернуться туда, где ты никогда не найдёшь приличного мужа?..

– Я не собираюсь искать мужа. Я хочу лишь работать по специальности.

Августина поджала губы и не ответила ни слова. Нэнси не распаковывала вещи.

За окном её как и прежде окружали знакомые аделаидские холмы.

Вон, вершина Осмонд, где она давала клятву медсестры… Как будто полвека прошло.

Нэнси достала чёрно-рыжее пёрышко.

– Какое красивое! – восхитилась мать, – Откуда оно у тебя?

– Пёрышко?! О! Это – подарок! От местного полисмена. Это из хвоста какаду.

– Подарок? Он твой поклонник?

«Да, маменька! – раздражённо подумала Нэнси, – У тебя прямо нюх на подобное. Ну так всё равно не узнаешь ни об Элдреде Нормане, ни о предложении констебля! Вообще ничего.»

– Просто друг.

Через неделю пришло письмо из Херготт Спрингс.

Чувствуя, как загорелись глаза матери, едва та взяла в руки неразборчиво надписанный конверт (Роберт не любил бумажной работы, постоянно откладывая её в долгий ящик),

Нэнси удалилась с письмом в свою комнату и закрыла за собой дверь.

«Драгоценная Нэнси, – писал Роберт; он надеялся написать из Херготт Спрингс, но беспокоился, что будут сложности с переправкой через этот поселок, но городскому полицейскому передать не доверил. Иначе, тот, кто будет служить после меня, будет «связан».

Однако мне скоро уезжать, чтобы прибыть в Аделаиду. Тогда и надеюсь получить ответ на моё предложение, дорогая.»

Нэнси замкнулась, ведь он единственный, кто знал, что ей пришлось пережить, и не только потому, что он её спас, и ей вдруг захотелось связать с ним жизнь. На него можно положиться: он милый, добрый, и она чувствовала себя обязанной полюбить его. Она могла бы подождать и испытать свои чувства по его возвращении. Алис Спрингс стало бы совсем новым и другим местом, и в качестве жены констебля у неё было бы больше возможностей и медицинской практики в необходимых случаях.

Но что – то в её сознании настороженно замолкало.

Нэнси ответила на письмо холодно.

***

Наслаждаясь мягкой солнечной осенью, с её безветренными днями и едва заметными ночами, девушка почувствовала себя лучше.

Она остановилась в пригородном саду, обрывая перезревший мускатный виноград, выглядывающий из-за забора.

Ягоды были и золотисто-коричневыми и зелёными, а на вкус напоминали кишмиш.

Большинство ветвей онемело от пересыхания коры, опустело от птиц и пчёл.

Совсем как она поначалу, вернувшись из поездки опустошённая и жаждущая, как душевно, так и физически.

Хлопнули ворота, послышались шаги по крытой гравием тропинке и поворот задней двери. Нэнси с болезненным страхом реагировала на добродетельных посетителей. И тут услышала давно знакомое:

– Агния!

Она обернулась. Элдреда Нормана собственной персоной Нэнси меньше всего предполагала здесь увидеть.

– Ты? – чуть не задохнулась она.

– Да, я. Я не писал и не звонил, так как ты не хотела встречаться. А когда по приезде в Херготт Спрингс узнал, что тебя нет, сел на первый же поезд. И вот я здесь. Девушка остолбенела, не в силах шевельнуться.

Бессознательно выплюнула она непрожёванную виноградную шкурку…

И вот она уже в его объятиях, ощущает себя под напором его мужской силы.

Мгновенье, страстный поцелуй, и она уже не могла сопротивляться, вся её настороженность притупилась.

Элдред довёл её до садовой скамьи в тени изгороди. А что если мама выглянет в окно…

Но Нэнси это не беспокоило. Её переполняла радость, о которой она чуть не забыла.

По традиции крупного города Эдред не носил шпор, но всё же умудрялся выделяться из толпы в облегающем жакете и светлыми узкими брюками. И кажется, приобрёл новую широкополую шляпу.

Миссис Маклин была очарована этим представительным бушменом.

Высокий, широко улыбающийся, тот поведал ей о собственной скотоводческой станции отца, и в глазах Августины он обрёл чуть ли не аристократический статус.

– Полагаю, ваше состояние одно из крупных, мистер Норман, – спрашивала она, разливая чай.

Шляпа Элдреда в этот миг целомудренно скрывалась под креслом. А слишком длинные ноги даже подогнутые под столом не портили его облика.

– Здоровенное. Около пяти тысяч квадратных миль.

– Квадратных миль? Сколько же вы держите скота?

– Тысяч тридцать голов, но из-за засухи пришлось зарубить многих. Сейчас скот слаб для перегона, и его лучше не трогать.

Я, знаете ли, ещё ни разу не перегонял стадо по-настоящему, – взглянул он на Нэнси, представив, что мог бы отдать себя совсем) – Возьмите хоть поезд, нагружённый шкурами.

– Овцами вы так же занимаетесь?

– Не совсем. В крупную засуху пятьдесят тысяч потеряли. В засуху даже кролики дохнут.

– Мама, Каппамерри – край каменных степей и песчаных дюн, – вставила Нэнси, – На одну скотину много акров не нужно. Не догадываешься, что за опустошение, пока не увидишь берег канала… Говорят.

Это самая обширная засуха с 1902 года. Но если бы ты видела край после дождя! Просто – расцветает «как нарцисс»! За каких-нибудь три-четыре дня каждый бархан покрывается цветами красными, розовыми, жёлтыми, лиловыми… И все каменистые степи покрываются солонцом и маргаритками.

– Но дождя приходится ждать по три года…

– Кроме новых песчаных бурь. Но там, где Кунинбиенга впадает в Диамантину – природная вода. И на все оставшиеся кулабы и низкорослые эвкалипты прилетает тысяча птиц. Усадьба на холме поднимется над этим уровнем.

– А что бывает, когда Диамантина выходит из берегов?

– Тогда мы становимся отрезанными от Бёрдсвилля и обычно держим связь через Бетуту. Хотя вода широко разливается.

Нэнси знала, что эта живописная деталь была ей на пользу.

Ей показалось странным добавление «Хотя…»

Это казалось квинслендским диалектом.

– А как надолго Вы в город, мистер Норман?

– Называйте меня Элдредом. Я тут ровно настолько, сколько потребуется, чтобы уговорить Нэнси выйти за меня.

Нэнси уставилась на него. Однако отметила, как он выигрывал в глазах её матери. Миссис Маклин готова была принять его как сына, которого у неё никогда не было.

– Вполне достойный выбор, – рассказывала она мужу наедине (тот уезжал по делам, и не смог встретится с молодым человеком, просящим руки его дочери), – Я всегда говорила, – наигранно добавила она, – Что в отдалённом районе Нэнси скорее найдёт себе мужа. Там не так уж и много привлекательных девушек.

– Гм. Приберегу благословение, пока сам не увижусь с этим парнем.

Сама Нэнси поначалу отвергла предложение Элдреда, но не смогла забыть его, и лишь после жесточайших разборок, понемногу оттаяла.

Но тот знал, что ужасы края, всё-таки притягательны своей необъяснимой красотой, и понимал, что пришлось пережить девушке в её нелёгком путешествии.

А что если бы они не встретились в саду, он бы представился матери, разговаривая на банальные темы в мастерской.

У неё было бы больше времени противостоять ему.

– Ты слишком много на себя берёшь, – не унималась Нэнси, – С чего ты решил. Что я готова к замужеству?

– Да я же давно спрашивал… Я подметил впечатления местных… И что дружбан положил на тебя глаз. И так сэкономил время.

– Но ты потерял его в прошлом году.

– Знаю. Я обезумел. Знаешь. У меня всегда был какой-то жуткий страх оказаться подкаблучником, быть повязанным на всю жизнь. Девушек люблю, а связываться боюсь.

– Заметно.

– Когда я получил твою открытку, подумал, что всё-таки нехорошо. Но я не смог выкинуть тебя из головы. Хотел было снова написать, но мне и это не слишком даётся.

– И это заметно.

– А потом услышал новости. Все были поражены. А я испугался, что и ты могла умереть. И понял, как много ты для меня значишь… Агния, прошу тебя, скажи «да».

– Л-ладно…

– Этого мне достаточно. Милая моя девочка. Ты не пожалеешь. Обещаю.

И он закрыл ей рот поцелуем так, чтобы она не отвертелась от своего «да».

Отец согласился, мать была в восхищении и начала готовиться к пышной свадьбе.

Нэнси сдержанно бросила ей:

– Маменька, я буду на церемонии в кремовом костюме прямого покроя и обыкновенной шляпке. Думаю, что и Элдред оденется скромно. Много хлопотать не нужно. Если хочешь гостей, пригласи лишь родственников.

Тяжелее всего для Нэнси было не покинуть родную семью, а разрушить надежды Роберта Макдональда.

Она начала было: «Дорогой Роберт!..»

Но так и не смогла продолжить.

Дорогой Роберт!..

Он ведь и был дорогим, искренним другом, и ей страшно не хотелось причинять ему боль.

Нэнси решительно обмакнула перо в чернила и принялась писать.

Глава восемнадцатая

– Мой старик – чистое золото! – хвастался Элдред Норман по дороге домой «в афганце» после их медового месяца на побережье, – Ты, наверняка, ему понравишься. Он немногословный, спокойный, крепкий. Остаётся загадкой, как они сошлись с матерью. Та выросла в городе, и как все женщины склонна к болтовне.

– А кто у вас готовит?

– Повар. По прозвищу «Ща-уйду». Когда кто-нибудь критикует его стряпню, он говорит: «Ну, и ладно, ща уйду! И готовьте сами!» Но это он только грозится.

– А аборигенки помогают по кухне?

– Да, к маминому неудовольствию. Ведь это единственные женщины в усадьбе, с которыми можно хотя бы на их местном наречии словом перекинуться.

– Я бы их с малолетства обучила хорошему английскому…

– Может и так. Да кому это надо!.. Здесь и белокожим детям тяжело образование получить!..

– Так чёрных никогда не учили чтению?

– Зато они читают мысли скота да и буквы на ящиках с керосином.

Нэнси представилось, как она может принести просвещение этим диким детям природы. А их, безусловно, стоило выучить.

Элдред и Нэнси выехали из Херготт Спрингс на север с экипажем Волта Кромби, потом – с почтовым на Бёрдсвилль.

Нэнси волновалась перед предстоящей ей встречей с Робертом Макдональдом, который так и не ответил на её последнее письмо. Она лишь утешала себя тем, что месяц службы констебля истечёт, пока они уедут.

Девушка остро чувствовала, что её лицо, светящееся счастьем, сильнее резанёт его незажившую рану…

Во время стоянки поезда Волт отлучился, и Нэнси решила навестить сестёр в общине.

Даже, несмотря на боль, это доставило кучу счастливых воспоминаний.

Девушка взяла с собой миссис Эдисон со склада, предоставив Элдреду возможность выпить в мужском обществе.

Нэнси понимала, что женщинам строго – настрого запрещено заходить в бар, если только они не работают там официантками.

Знакомую кухарку ныне сменила худенькая, тёмненькая женщина с таким кислым лицом, будто его замариновали.

Нэнси дошла до кладбища за час, защищаясь от палящего солнца широкополой шляпой.

Сухо оглядела она последнее пристанище Стэн. Свежий холмик среди пыльных надгробий завершала могильная плита с выгравированной надписью:

«Вечной памяти Станиславы Августы Честертон, единственной дочери Джеймса и последней Августы Честертон из Аделаиды, умершей 22 февраля 1914 года в возрасте 26 лет.»

Нэнси разровняла на холмике высохшую землю и украсила холмик белыми ракушками, привезёнными с побережья. Растения бы здесь не прижились.

Девушка оглянулась на безжалостную небесную лазурь и заброшенную земную твердь.

Уходя, она прикрыла ворота, защищая кладбище от бестолковых коз.

И так она закрыла ворота своей девичьей жизни, открывая для себя новую – рядом с Элдредом.

Вспомнив о нём, Нэнси заторопилась, так как уже успела соскучиться после недолгой разлуки.

Ночь им пришлось делить с незнакомыми попутчиками в вагоне: Нэнси – с двумя женщинами, а Элдреду – с тремя оставшимися мужчинами.

У большого каменного здания гостиницы, отделанного балконами, Нэнси заколебалась.

Насколько хорошо она знает своего мужа? А что если он перебрал в баре и вернётся «в стельку» пьяный?

При такой мысли юная дена похолодела. Из сравнительно прохладной гостиной Нэнси посматривала на окошко бара, пока не обнаружила там своего благоверного, облокотившемся на прилавок: рукава его синей рубашки были закатаны, шея обнажена.

Свободной рукой он держал узкий бокал с пивом, перекидываясь словом с парой неряшливых субъектов.

Взглянув наверх, Элдред заволновался:

– Я вмиг буду у тебя, дорогая! – крикнул он, – Допью только!

– Я подожду в гостиной, – кивнула Нэнси чувствуя истому от того, что не может быть с ним рядом прямо сейчас.

И не может насладиться холодным пивом. Да, это – мир мужчин!

Нэнси поднялась по лестнице, зашла в «дамский» и прошлась по коридору с высоким потолком.

Она прошла сквозь их сумерки и открыла комнату с двуспальной железной кроватью, по полу из мелкого линолеума вышла на широкий балкон.

На улице одинокая лошадь устало топталась у порога да собака дремала в тени оцинкованной водосточной трубы.

Ну, где же Элдред? Нэнси уже решила одна идти к обеду. Солнце ещё не скрылось за горизонтом, но эта часть гостиницы была в тени уже после полудня и не было необходимости в восточном бризе.

Но вот знакомые шаги. И вот уже загорелые руки мужа обнимают её. Элдред поцеловал Нэнси в затылок.

Она жадно повернулась к нему, и оба замерли в долгом объятии.

– Прямо как принцесса в рыцарском замке. Заждалась? – спросил Элдред, – Целых две ночи мы не были вместе! Не будем же терять время, – он взял её за руку и повёл за собой.

Элдред выбил пробку из бутылки с газировкой и подал Нэнси.

– Мог бы и пивом угостить, – заметила та.

– Не знал, что ты любишь пиво…

– Не то чтобы… Но тот бокал в твоей руке отливал янтарём и выглядел заманчиво. А с другой стороны – от тебя так несёт!

– О, прости! За обедом откроем бутылку пива.

И он начал расстёгивать её белую батистовую кофточку…

Волт организовал прогулочный поход на три дня туда, где всю дорогу была вода.

Некоторые слабые барханчики засыпало, и лошади шагали уверенно.

Всадникам захотелось сойти и размяться, Элдред помог откопать забуксованные в песке колёса повозки. Становилось прохладней, с тех пор как Нэнси покинула Юг, и путешествуя с двумя опытными бушменами не чувствовала ужаса перед бескрайней, безжизненной землёй, имя возможность вернуться назад.

В Этадунну она вступила давно желанным другом, когда они заехали туда за почтой и освежились там холодным лимонадом.

Миссис Смит, мать сгоревшей Мэри выглядела похудевшей, но, казалось, начала поправляться.

Коппераманна, Уривиланьи, Манджераньи, Мирра Митта – эти звучные исконные названия ласкали слух Нэнси своей музыкой.

Было что-то в этом крае даже в засуху, в этой пустоте и широте горизонта, что заставляло скучать по ней в уютной Аделаиде с её приветливыми зелёными холмами. Вместе с чувством подавленности Нэнси ощущала и подъём духа.

В течение всего последующего дня они пересекали громадное пространство близ холмов Клифтона, развозя почту по небольшим почтовым ящикам на пути.

После полудня, когда вся равнина вдоль и поперёк покрылась мелкими камушками из «крабовых норок» от некоего продолжительного потопа, подходящих к великолепному миражу.