Вокруг Самотлора и другие рассказы

– Виктор сказал, что вы работаете у Чернобая? – спросил Коноплев.

– Да. В отделе ультразвука, – ответил я.

– А чем конкретно последнее время занимались?

– Точкой кавитации нефти в скважине. Разрабатывал прибор. Даже авторское свидетельство получил. Сейчас проходят испытания опытного образца.

– Меня эта тема интересует. Вы читаете "Нефтяное хозяйство"? – спросил он, доставая из стола последний номер журнала. – Посмотрите, интересная идея: "Демпфирование резонирующего вибратора, вследствие изменения плотности среды". Правда, здорово!?

– Это моя статья, – сказал я.

– Простите, я не обратил внимания на фамилию. Тогда не будем отнимать время друг друга. Вопрос решен – работаем вместе. Вот, возьмите ключ от квартиры, адрес сейчас напишу, можете занимать хоть сейчас. Приятно было познакомиться. До свидания. А вопрос перевода с Чернобаем решу, добавил он мне в след. Не забыл ли я тогда от радости сказать "до свидания" ему?

Так выглядит счастье

В автобусе ехал домой, и радостная улыбка не сходила с моего лица. Казалось, все оглядываются на меня и улыбаются в ответ. В голове снова и снова проигрывал сцену в кабинете Коноплева, сжимая в кармане ключ от нового жилища, – боялся вынуть руку, чтобы он не исчез. Дома жена долго не могла поверить, что ключ настоящий, от настоящей квартиры. Переехали на другой день. В пустых и просторных трех комнатах ребенок научился ездить на велосипеде, а собачка бегать сломя голову. Наступила самая светлая полоса моей жизни.

Главный конструктор Артеменко, спортивного телосложения, в добротном полосатом костюме, черноволосый и веселый украинец сразу мне понравился. Вот его, город обтесал и принял за своего. Даже звук «г» он произносил, как москвич. Наверное, потому что был сыном учительницы русского языка. В движениях Олег был резок и порывист, по складу характера непоседа и трудоголик.

Единственная странность Олега Анатольевича заключалась в хроническом подозрении, что окружающие специально хотят его обидеть. Это, правда, было не далеко от истины, но исключительно в силу его добродушного и покладистого характера. Все близко знавшие Олега ласково называли его Олежкой, а его сына – маленьким Олежкой. Только к 60 годам, для некоторых он стал Олегом Анатольевичем, но для близких так и остался Олежкой. По большому счету недостатков у него нет, мы дружим с ним до сих пор, несмотря на расстояние в 4000 км.

У Вити же был отвратительный недостаток – крепко выпив, он вел себя по-хамски, и, сам страдая, не мог перевоспитаться. Часто «получал» от прохожих, и прилично, – несмотря на боксерские навыки, которые продемонстрировал в первый же раз, как мы пришли с женой к нему в гости. Послеприятного застолья, уже провожая нас, хозяин вдруг спросил:

– Ты боксом не занимался?

– Нет, – ответил я.

– О! Сейчас покажу свои перчатки.

Принес перчатки, стал расхваливать их достоинства, а затем неожиданно предложил: "Хочешь, вдарю?". Не успел я ответить, как Витя мне «вдарил», да так лихо, что я упал. Наутро он стоял с женой перед дверью моей квартиры, сжимая в руках бутылку шампанского и букет, говорил: "Прости, старик, вот такой я чокнутый! бывает у меня, сам не рад, прости. Прости, больше никогда не повторится". И жена его Ира тоже просила прощения.

Действительно, в отношении сотрудников больше такого за Витей не припомню. Однако спустя годы, Виктор Георгиевич Горожанкин, уже директор филиала НИИ, возвратившись из командировки в Англию, сам рассказывал мне: "Знаешь, правду говорят, англичане нормальные люди, такие же как мы – я пьяный по морде получил от них".

Вот такое у человека горе. Но Витя был настоящим лидером и все его качества, исключительно положительные, приносили нам только пользу. Хотя ему самому этого почему-то казалось мало.

Вернемся однако к началу.

Первые дни Виктор с Олегом излагали мне идею, ради которой все и затевалось. Идея была очень амбициозной – создать комплекс, автоматически управляющий бурением. Оптимизировать процесс бурения для увеличения скорости проходки и повышения ресурса оборудования. Подобной проблемой занимались многие, но решения пока не находилось. Виктор надеялся найти его первым и убедил в возможности достижения этой цели высокое геофизическое и геологическое начальство, которое всячески помогало ему, желая со временем и само откусить кусочек пирога.

Для начала нам было необходимо своими руками сделать станцию параметров бурения – опыт работы на которой у Олега и Виктора был еще со времен совместной работы с ныне академиком РАЕН Лукьяновым Э. Е. Затем, обрабатывая данные станции при реальном бурении и увеличивая число доминирующих коэффициентов исключая случайные, и уточняя…

Короче, нам нужны были "умные головы" и "золотые руки", как можно скорее, и они нашлись. Сказать, что коллектив был замечательным – ничего не сказать. Все были прекрасными людьми, без намека на гонор (может, у Вити совсем чуть-чуть). Горожанкин видел всю проблему глобально. Он поручил каждому из нас определенное направление и, прекрасно ориентируясь в "подводных камнях" проблемы, зачастую сам помогал найти пути решения. А если возникали конкретные схемотехнические головоломки (это уже специфично), Виктор организовывал мозговой штурм. Происходил он примерно так: "Дудкин, кончай трепаться, давай доску", – говорил Виктор. Взяв в руки мел, затрудняющийся (любой из нас) излагал суть и где он «споткнулся». Все внимательно слушали. И практически всегда кто-нибудь, спросив докладчика: "А ты это пробовал?", предлагал свой вариант. Чаще других Олежка или Слава говорили: "Да это же элементарно!" И попадали в точку.

В лаборатории царила творческая атмосфера, к работе никто нас не принуждал. Витя всегда подчеркивал: " По себе знаю, зачастую на горшке думается продуктивней. Вход и выход с работы свободен всегда. Давайте установим время, допустим, с 12 до 15 часов, для совместного общения, а так находитесь, где хотите. Главное думайте, думайте". Мы так и делали, что совершенно не мешало при необходимости задерживаться на работе допоздна. Мы часто общались и вне работы, проводя вместе досуг. Дружили наши жены, дружили наши дети. Положа руку на сердце должен признаться, что меня всегда окружали люди умнее меня. Что бы я ни делал, всегда рядом был человек, который знал больше, бескорыстно помогал в решении любой задачи и подтягивал до своего уровня, будь она техническая или бытовая.

Приведу три примера, с участием Горожанкина и Олежки. В последствии, когда я в конце концов вернулся на "большую землю" и на мизерную зарплату старшего научного сотрудника, задумал купить свою первую иномарку, Виктор одолжил мне крупную сумму, попросив вернуть эти деньги, когда смогу его сыну студенту Харьковского университета.

А однажды я вынул из почтового ящика извещение на 5500 рублей (тогда стоимость ВАЗ-2101). Подумал – ошибка, такой суммы быть не может. На почте сказали: "Столько денег в кассе нет, соберем через три дня". Через три дня, запихивая пачку купюр в карман, я прочитал письменное сообщение за подписью Виктора на обороте извещения: "Был в Саратове на заводе «Геофизприбор». Суки – втихаря выпускают твой прибор. Поскандалил. Это гонорар за твое изобретение". (Подчеркну, изобретение не совместное – только мое).

И когда я «таксовал» по Ростову, в перестройку, и было совсем плохо с финансами, Олежка прилетел, и забрал меня в Нижневартовск, оплатив транспортные расходы. Тогда они с Горожанкиным зарабатывали хорошие деньги на установке и эксплуатации приборов учета расхода тепла, воды и газа промышленными предприятиями. Научили этому меня. С их помощью я стал заниматься тем же в Ростове. Это дело давало хороший доход. И до сих пор дает.

Но это события из будущего, а пока мы самозабвенно трудились. До этого, самого счастливого периода моей жизни я и не подозревал, что такой умный и могу решать серьезные задачи на уникальном уровне. Есть известный ответ на вопрос, что такое счастье – это, когда с радостью идешь на работу, а вечером с радостью домой. Думаю, похожее ощущение счастья было у каждого из моих коллег. Но природа сделала людей такими, что они никогда не удовлетворены полностью. Основная жизнь, для большинства из нас ассоциировалась с "большой землей". Витя приехал делать диссертацию, я – заработать на автомобиль, Олег и Юра – на жилье (опять же на "большой земле"). Там была Родина. Там. И когда мы с Дудкиным, тоже ростовчанином, начинали расхваливать Ростов, Витя перебивал нас:

– Замучили Ростовом, у меня сестра в нем живет, знаю я этот город. Давайте о Харькове расскажу.

– Да-а-а, Украина это прекрасно. Но и средняя полоса свой кайф, – вступал Олег.

– Это где? – спрашивал Юра.

– Ну, например, Ярославская область.

– Ха! Ты не знаешь, что такое Волхов, Ильмень – сколько грибов и ягод, да и вообще…

– Нет, мужики, средняя полоса – это средняя. Московская область – это да! – парировал Слава.

Но, редиска звала

Тоска по "большой земле" съедала. Хотелось редиски и каждый день видеть траву. Когда мы еще жили в вагончике и у его дверей непостижимым образом, среди песка и мха, вырастал клочок травы, наш ребенок садился на корточки, гладил его, как котенка, и приговаривал ласково: "Така, така!" А когда, впервые в жизни, в аэропорту Минеральных вод он подошел к огромным клумбам, видели бы вы его счастливые глаза и полные карманы цветочных лепестков. Ложась спать, сын вытаскивал их из одежды и клал под подушку. Как раз в это время я решил уезжать домой. Виктор возражал против увольнения и поставил два условия: "Только с согласия главного инженера КБ и только, если ты передашь завершение своей работы Саше, причем, твоей фамилии в заявке на изобретение не будет".

Забегая вперед, скажу – она была, рядом с Сашиной.

Так вот, я собрался уезжать, полетел в Тюмень; главный инженер к. т. н. А. В. Барычев убеждал: "Херней не занимайся, у тебя прекрасная работа, тянет на диссертацию. Я скоро защищаю докторскую, пойдешь со мной на соискание. Члены совета друзья, помогут. Уедешь кандидатом, легче дальше жить будет. И жена уговаривала, но я мечтал о траве и редиске. И надо такому же, снова на пути возник Миша Гончаренко.

Другая работа, с тем же запахом

Не знаю, откуда Олегу стало известно, что организуется геофизическая партия для обслуживания станций параметров бурения на разведочных буровых Ямала, начальником будет Миша. Вся партия «летающая». То есть месяц сидишь в тайге – в радиусе ста км или больше, не ступала нога человека), а два месяца находишься где угодно – дома, на "большой земле". Зарплата, больше чем сейчас, выплачивается ежемесячно. Электронщиков в городе мало, практически все знали друг друга. Слух о такой заманчивой работе прошел быстро, и многие переметнулись туда. Мы с Олегом тоже.

От Чернобая в новую партию пришел Сережа Ломоносов – очень эрудированный человек. Из треста геофизики – друг детства Олежки Коля Бандурка, ас в математике, который написал не одно математическое обоснование к чужим диссертациям; от Коноплева – брат жены Горожанкина Сережа Косицин, физик, выпускник Харьковского университета. Это был костяк, который за срок не более шести месяцев обустроил несколько станций. И с "большой земли", непонятно как, подтягивались умные люди. Из Казахстана, Узбекистана, Томска, Омска, Куйбышева, Уфы, Свердловска. Набралось около двадцати человек. У каждого был свой характер и темперамент.

На стациях же, как в космосе, важна психологическая совместимость, а жить месяц в замкнутом пространстве тесного помещения, особенно зимой и в обществе одного человека? Я предпочитал работать или с Сережей Косициным, или с бесконфликтным Олежкой, который прощал мне многие ошибки и многому меня учил. Процесс бурения был непрерывным, поэтому спали мы по очереди. Однообразие быта и отдаленность от намеков цивилизации угнетала. С членами буровой бригады общались мало, только с мастером или геологами можно было найти общие темы. «Гегемон» же, в постоянном грохоте и грязи, общался на особом языке из междометий и мата. Эллочка людоедка по сравнению с ними – филолог. Попробуйте, например, определить, что означает выкрик "Э!… Твою мать!" А переводился он "Что ты делаешь, скотина? " А произнесенное с вопросительной интонацией: "Э?… Твою мать" уже переводилось "Вот видишь, как замечательно".

Надо иметь большой опыт общения с рабочими. «Гегемон», ругаясь матом с разной интонацией, протяженностью и душевностью, отображает все многообразие русского языка. Олежка восхищался широтой «лингвистических» познаний буровиков и конспектировал их речь.

– Если мы, допустим, будем писать мемуары, то обязательно составим словарь буровика. И еще я напишу, как ты, Банных, отправляясь на горшок, громко сообщаешь окружающим об этом, – говорил он.

– А я напишу, как ты часами ищешь очки, находящиеся в кармане, или как постоянно бросаешь курить, выпрашивая у окружающих не менее пачки в день.

– Правда? Вот ты зараза.

Далее и мы переходили на язык буровиков.

Кстати, год назад мы с Олегом, уже оба деды со стажем, ездили полюбоваться горами Кавказа. В конце поездки он сказал: "Противный ты стал старый, ворчишь много". А он, мне кажется, не изменился – такой же шустрый и жизнерадостный.

Да что говорить! Если у меня есть маленький внук, то Олег в шестидесятилетнем возрасте родил себе сына и таскает его за собой день и ночь. Друг без друга жить они не могут, и я ему завидую…

Ноябрьский район отличается от Нижневартовского и климатически. Это самая высокая точка Западно-Сибирской низменности. Болот практически нет, часто встречается песчаная почва. Растительность «переходная» от тайги к тундре, редкая, низкорослая, почти без валежника. Ходить легко и просторно по мягкому слою иголок хвои. Один раз наступил на что-то очень твердое, поднял – оленьи рога. Сейчас они служат вешалкой в бильярдной.

Осенью, в косых лучах солнца, если присесть на корточки, далеко видны серебристые красными пятнами поля поля брусники, а над ними ярко-оранжевые (моховики) или темно-коричневые (боровики) шляпки грибов. Даров природы вообще встречалось навалом, так как плотность населения здесь была почти нулевой. И всю эту первозданную природу нефтяники "резали по живому" бульдозерами, вертолетами, разливами нефти, солярки, нефтепроводами. Но разведочные буровые были немногочисленны и ущерб невелик.

Когда мы ходили в лес, самое опасное приключение – заблудиться. В тайге Вартовска было больше различных ориентиров: чаще буровые, есть лежневые дороги, действующие точки добычи, перекачивающие станции, чаще газопроводы и нефтепроводы, и если сумеешь идти в одном направлении, есть шанс выйти на них и спастись. Здесь же главное в походе – не потерять далеко слышимый звук дизель-генератора (сердца буровой) и направление, откуда он доносится; потеряв, можно идти сутками и выйти в никуда.

В начале зимы, когда мороз был еще терпим, а снега не с головой, мы на снегоступах ходили охотиться на глухарей. Риск заблудиться был минимален – далеко виднелись следы лыж. А глухарь вел себя так: насытившись кедровыми орехами, складывал крылья и с вершины дерева падал вниз, пробивая наст, чтобы отдохнуть в теплой снеговой норке. Иногда вход в нее был виден издали, иногда его засыпало снегом и укрытие становилось незаметным. Когда ты подходил близко, потревоженный глухарь, пытался взлететь. Массивная птица сначала с шумом выбрасывала наружу снег, потом делала разбег, чтобы подняться в воздух. Не промахнутся, времени было достаточно. Таким способом добывалось много особей, главное – чтобы не больше чем мог дотащить.

Еще один вид развлечения, который даже охотой назвать нельзя, – отстрел куропаток. Они крупной стаей питались на куче объедков из столовой в десяти метрах от нашей станции. Дальше, как в тире, кладешь ствол на открытую форточку, и после одного выстрела лежат несколько штук, остальные взлетают, но спустя минуты снова садятся. Между нами начиналась перебранка.

– Ну и объясни мне, зачем ты нащелкал их столько? Все помещение порохом провонял, – бурчал Сережа.

– Вот ты даешь. Я добытчик, обеспечил пропитанием, а он недоволен.

– Такой умный? Бери, сам и ощипывай.

Кончалось тем, что оставляли себе четыре, а остальных птиц дарили столовой к радости буровой бригады.

Работал с нами Саша из Куйбышева, интересная личность. Лет тридцати, крупный, с брюшком. Отпустил бороду, как Карл Маркс, по-моему, просто ленясь бриться. И в остальном он был ленив и медлителен, каждую свободную минуту старался поспать. Интересно, что, возвратившись из дома, Саша выглядел нормальным человеком, но на буровой быстро опускался до бича. Спал одетым в спецовку, не умывался, стоило больших усилий заставить его пойти хотя бы посмотреть на датчики и, тем более, уж не дай бог, поднять что-то тяжелое. Доходило до того, что иногда из положения лежа Саша просил меня: "Принеси пожрать чего-нибудь из столовой".

Когда наступала моя очередь спать, я с трудом будил его храпящего. Проснувшись, он долго широко зевал, чесал волосатое пузо и возмущался: "Вот тебе обидеть ласкового Шуру – одна преступная радость". Несмотря на все, мы уживались дружно. Вот именно с Сашей однажды, набрав огромное количество скользких и тяжелых маслят, мы заблудились.

Надо отметить, что климат в тех краях очень уж резко континентальный. Тепло и солнце за минуты сменялось холодом и снегом, и тут же все таяло, и птички снова пели. Мы вышли в лес по теплой солнечной погоде. И вдруг сильнейший туман и мелкий-мелкий дождь промочили нас за минуты до состояния губки в ванной, А главное, мы не слышали буровую. Огонь развести не смогли, мнения, куда идти, разделились. Мы сразу, даже не успев испугаться, бросили тяжелые грибы и решили идти в одном направлении. Но в тумане где оно? Шли и шли, падая от усталости. Не помню, кто из нас сказал: «Значит, судьба нам умереть вместе». Оказалось, не судьба. Неожиданно Саша вскрикнул:

– Я видел буровую!

– У тебя галлюцинации?

– Да нет, правда.

– Видел или слышал? – уточнил я.

– Видел! Видел вышку вот там! Пробел в тумане, я видел вышку.

Пошли туда, и правда – буровая, но не наша. И туман, кстати, рассеялся, и вертолет летел на нашу точку. Через полчаса полета мы оказались на своей станции. Кто будет спорить, что пути Господни неисповедимы?

Хорошую штуку придумал Сикорский

Кстати о вертолетах.

Жизнь неосвоенного Севера невозможна без них. Маленькие Ми-8 перемещали людей, мелкие грузы, пищу, воду, топливо, большие Ми-6, Ми-10 – тяжелые грузы, вплоть до тракторов и огромных конструкций буровых установок или запорной арматуры. В городах Вартовске Сургуте, Ноябрьске, Уренгое надо было прийти на вертолетную базу, сказать диспетчеру, не называя фамилии, номер точки, куда лететь, и ждать, пока из громкоговорителя не донесется скороговорка: "Площадка шесть. Борт тридцать два – на пятнадцатую, тридцать седьмую, девятую". Прилетев на точку, вертолет касался земли, не выключая двигатель, бортмеханик громко кричал: "Пятнадцатая?". Затем он выбрасывал груз, кто-то из пассажиров спрыгивал на землю, а желающий улететь спрашивал: "На девятую?" И получал ответ – да или нет.

Все шло гладко до нелетной погоды. Тогда начинались неприятности. На буровой скапливались лишние люди, начинались перебои с продуктами, водой. Улетающие бедолаги сидели на своих баулах и напряженно прислушивались к вибрирующим звукам. "Вертолет!?" – радостный возглас. Все вскакивали. "Да нет, дизель", – опять обреченно садились. Снова похожий звук. О радость! (Радость ли?). Вдруг правда вертолет.

Из окна станции вижу, мой напарник Саша с огромным, как холодильник, рюкзаком, проваливаясь ниже колена в грязь, стремится к вертолету. Машина слегка коснулась земли, сбросив нам бочку воды. Толпа заорала: "На базу! На базу?" Бортмеханик показал один палец, счастливчик ввалился внутрь. Не Саша – другой. А Саша успел ухватиться за края люка, пытаясь подтянуться, но бортмеханик оттолкнул его ногами, сделав пилоту жест – давай вверх!

"Холодильник" плюхнулся в грязную воду. Саша сверху. С трудом он докарабкался до станции. Чуть не плача стоял у входа, пока я соскабливал с него грязь. Буровики позавидовали бы его виртуозным ругательствам – лишь час спустя Саша смог перейти на обычный язык. Улетел бедняга на третий день.

Очень ценная вещь

Я сам дважды попадал в жуткие истории с вертолетами. В первый раз мы оказались в переплете с Сережей Косициным.

Обязательно, надо было к вечеру попасть на буровую. Но когда мы подошли к объявленному борту, выяснилось, что вертолет берет подвеску и по инструкции людей брать нельзя. Стали уговаривать пилота, и он согласился. С нами летел еще один человек, как оказалось – буровой мастер, которому сопровождал какую-то громоздкую конструкцию. Мы трое дремали, а механик сквозь открытый люк в полу смотрел на поведение висящего груза. Неожиданно вертолет начало болтать из стороны в сторону, и пилот закричал механику: "Бросай железяку к черту!" Но мастер, хватая механика за руки, принялся орать:

– Вы что, с ума сошли? Нельзя бросать такую ценную вещь!

– Отойди, идиот, – сказал ему пилот.

– Заткнись! И давай лучше рули, – огрызнулся тот.

– Бросай быстрее, сейчас гробанемся! – взбешенно заорал пилот.

Механик нажал красный рычаг, вертолет резко прыгнул вверх и в бок. Не знаю, как выглядел я, а Сережа сильно побледнел и молчал. Но вертолет выровнялся и полетел спокойно. Только мастер продолжал возмущаться:

– Ну, суки, сволочи, что сделали скоты. Я тебя, падлу, на земле найду, – обращаясь к пилоту, повторил эту фразу несколько раз.

– Идиот, закрой рот, а то и тебя сейчас отправлю за борт охранять свою "ценную вещь", – успокоил его пилот.

На другой день мы беседовали с мастером:

– Ты что так взъерепенился в вертолете?

– Да вы не представляете, как эта штука мне была нужна.

– Он же жизни наши спас. А ты оскорбил человека.

– Понимаю. Я найду его обязательно, попрошу прощения и скажу спасибо.

Другой случай произошел в момент переброски большим вертолетом нашей станции. Моей задачей было подготовить ее к транспортировке, то есть все связать, закрепить, защитить от возможных повреждений в момент посадки. Закончил я работу к вечеру. Можно пойти поспать в бытовку буровиков. Но там противно – накурено, шумно, грязно. Конец лета, белые ночи прошли, вертолеты в темноте не работают, решил я, спокойно отдохну в станции, а утром отправлюсь в Ноябрьск.

Каков же был мой ужас, когда, проснувшись от грохота винтов, понял, что привязан тросом к летящей машине. Казалось, я ослеп. Перед глазами была только красная кнопка, на которую бортмеханик мог нажать. Но пилот "рулил хорошо" и, в конце концов, аккуратно поставил мою коробочку на землю. Теперь ясно, что Богу было угодно дать возможность дожить и мне, и Серже, и Саше, до глубокой старости.

Вообще все, связанное с работой на разведочной буровой, носило экстремальный характер и требовало много физических и моральных сил. Однако коллектив был слаженным, взаимоотношения ровными и интересными.

Неприятности нам доставляла не столько работа, сколько дорога до неё, и обратно. Стандартный маршрут: Ростов – Москва – самолет, Москва – Тюмень – самолет, Тюмень – Нижневартовск – самолет, Нижневартовск – Пытьях – поезд ("бичевоз"), Пытьях – Ноябрьск – поезд ("бичевоз"), Ноябрьск – буровая – вертолет. Фу!…

Теоретически существовал прямой рейс Ростов—Нижневартовск, за несколько лет мне повезло быть его пассажиром пару раз. Летом билетов не было никогда и никуда, зимой нелетная погода держалась чаще летной. Во всех перечисленных аэропортах, особенно северных, пассажирам приходилось ожидать вылета по нескольку суток, в основном стоя. В период отпусков, улетая домой, я обычно, пробившись через стоглавую толпу, говорил тете в окошке: "Один билет в Европу". Главное – перевалить Урал, там проще, значительно проще. А вдобавок представьте себе такую ситуацию: прилетаешь вечером в Сургут с полными карманами денег зарплаты за три месяца и нигде не можешь купить еды – магазины закрыты, а общепита нет как такового.

И все же, в конце концов, я добираюсь до Москвы, а лучше домой. Все! У меня много денег, масса свободного времени и автомобиль! Красота!

Однако проходит время отгулов, и начинаешь думать о Севере и друзьях которые там «пашут». Вздыхаешь и снова устремляешься на запах багульника.

08. 2015

Меньшие братья наши

Сыну Боре и внуку Игорю посвящаю

Ждать появления нового котенка осталось не долго. В конце февраля, после темноты и сырости, как солнышко он появится в нашем доме. Боря с Игорем уже видели его: мордочка плоская, на груди оранжевое пятнышко, уши с заломом – шотландец. Умеет стоять «столбиком». Вся моя семья с нетерпением ждет пушистого друга и мы уверены, что полюбим его также, как и его предшественника Грея. Плошки для еды, воды, игрушки Грея ждут нового хозяина. Четвероногие друзья были у нас всегда, и я вспомнил сразу обо всех.