Полная версия
Вокруг Самотлора и другие рассказы
Охмурили
В 1970 году, наивно полагая, что ведущий специалист в области разработки радиоаппаратуры, легко и с радостью буду принят пионерами освоения нефтяных богатств страны, я предложил свои услуги Тюменскому управлению с громоздким названием "Востокпромсвязьмонтаж". Меня быстро снабдили бесплатным билетом в Нижневартовск (тысяча километров на север от Тюмени), пообещав, что по прибытии я буду обеспечен жильем и очень интересной работой. "Вас там встретят и определят", – заверили меня работодатели. И уже вскоре я, ошеломленный, смотрел через иллюминатор самолета на сплошную зелень тайги внизу, в которой все чаще стали проблескивать вкрапления озер. Постепенно ландшафт стал напоминать пчелиные соты неправильной формы: узкие перемычки – тайга, а блестящее пространство – вода. Наступили сумерки, и зрелище стало еще фантастичнее. На перемычках до горизонта горели десятки костров. Не сразу дошло – факелы, сжигают попутный газ. Я читал о них, но не думал, что в таких масштабах. Костры сопровождали нас не менее получаса полета. То есть сотни километров?
Наконец самолет приземлился. Кроме фонарей посадочной полосы и тусклых отблесков ветхого аэровокзального строения никаких огней не было. В темноте угадывался десяток вертолетов. Толпа пассажиров пошла к бараку аэропорта. Я с ними. Воздух прохладен, даже слишком, для августа, с резким запахом хвои. Понятно, что хвойные породы здесь преобладают, но почему так сильно пахнет? Я еще не знал, что такое багульник, которым благоухает до умопомрачения вся Сибирь. С ароматом хвои успешно конкурировал сильный запах солярки, оставшуюся часть «атмосферы» заполняли комары и гнус. От непривычного «букета» болела голова.
Прилетевших людей становилось все меньше. Мне объяснили: "Рейсовых автобусов нет, дорога одна, только в Нижневартовск; садись, не спрашивая, на любую технику, выйдешь в центре, а там доступно все пешком".
Вскоре машина – помесь автобуса и тягача «Урал» – доставила меня к началу улицы Пионерской. Болтанка была настолько сильной, что я мало чего успевал заметить за окном.
Но как пешехода меня поразило все. Улица застроена двухэтажными домами из почерневшего деревянного бруса. Перед каждым домом огромная лужа и завалы хлама. Деревянный тротуар, отдельные доски которогопрогнили и провалились, а другие грозили обрушиться под твоими ногами. Прохожие были странно одеты – в засаленные ветровки прочного брезента, и странно обуты – в неимоверно грязные болотные сапоги. У одних голенища сапог были подняты до самого паха, у других верхняя часть опущена до низа, а у некоторых ниже колена – интеллигентная «скаточка». Позже я понял – сапоги необходимость: оступившись ты рискуешь провалиться, хорошо, если в воду, а то и в грязь. Вдоль улицы изредка встречались странные деревца – березы и хвойные со сломанными верхушками. Потом я узнал, что это нормально на болотистой почве…
* * *В конце улицы Пионерской стоял одинокий прямоугольник из труб (въезд), поверху которого были неаккуратно вырезаны сваркой буквы "Востокпромсвязьмонтаж" и ниже «МУ-4», то есть Монтажный участок № 4 – цель путешествия. По периметру двора стояло несколько вагончиков с надписью «Минстрой», в которых жили люди, судя по бельевым веревкам и разбросанной утвари. Прямо находилось большое одноэтажное строение – контора – и несколько помещений с воротами, вероятно, гаражи.
Из вагончика вышел человек, низкорослый, щупленький, обут в болотники, сверху фуфайка. Выглядел он не то чтобы невзрачно, а до крайности просто. Удивила очень белая кожа, без намека на загар.
– Надобен кто? – спросил он, с интересом глядя на меня.
– Кто-нибудь из руководства, – отвечаю.
– Владимир Иванович, поди, скоро будут.
Разговорились, познакомились, это оказался не кто-нибудь, а личный водитель моего будущего шефа – Ростилов Слава. Меня удивили его слова «надобен», "поди", «откуль», "пошто", «резон» и другие, значение которых я знал, но никогда не употреблял и не слышал, чтобы их произносили. Думаю, я тоже озадачил его своим городским видом и южно российским "г".
Коренного населения город практически не имел. Половина приезжих со всех концов Союза говорила на своих языках и диалектах, а другую половину (примерно поровну) составляли украинцы и татары.
Появился шеф. Довольно прилично одетый узкоплечий мужчина лет сорока, весь кругленький, копия Йозефа Швейка, если так можно выразиться, только похудевший. Он сразу понял, кто я и спросил: "Новый прораб?" Затем добавил, протянув руку: "Колов Владимир Иванович". Я тоже представился. Пошли к нему в кабинет. Начали с главного – жилье, работа жене, детский сад ребенку.
– Пока гарантирую только работу тебе, – огорошил меня он.
– Мне в Тюмени сказали – жильем буду обеспечен.
– Много они там понимают. Есть вагончик, где жил твой предшественник, но его захватили бичи, попробуй еще их выселить. В ближайшие дни найду тебе временное жилье одному, пока с бичами разберемся, пару дней у моего водителя поспишь. А сейчас, если не устал, поехали, покажу твои объекты.
Слава подал шефский транспорт. За пятнадцать лет на Севере я достаточно видел экзотической техники, но ГАЗ-59, «козлик» с брезентовым верхом, с удлиненным капотом как у ГАЗ-51 – чудо. Изнутри он был обшит несколькими слоями байковых одеял для утепления, подушки сидений из толстой пористой резины покрывал неимоверно засаленный старый ковер. Под ногами ворох промасленных тряпок. Садиться в такой салон чисто одетым не хотелось, но у меня не было выбора. Естественно, иностранного слова «амортизация» ветеран нашего автопрома не знал, но у него было неоспоримое и определяющее преимущество – высокая проходимость. Я был поражен, как легко он преодолевал горы песка и строительного мусора, перемещаясь внутри строящихся микрорайонов и ныряя в лужи ниже "ватерлинии".
Колов показывал новостройки, называя номера домов и генподрядных управлений, совершенно непонятно зачем.
– Подожди, – сказал я, – а при чем здесь Промсвязьмонтаж?
– Промсвязьмонтаж – шокировал он меня ответом – это слаботочные кабельные сети. Радиофикация, телефонная проводка, кабельная разводка от коллективных телеантенн, в жилых домах в частности. Вот так попал я на "очень интересную работу".
Вечером Слава любезно пригласил меня в персональный вагончик. Он с гордостью объяснил происхождение характерного запаха в его жилище. Оказалось, поскольку у Славы был маленький ребенок, он вырыл в «предбаннике» яму для отправления естественных потребностей: для доступа к ней надо поднять кусок фанеры. Скажу, что остальное население нашего МУ-4, пользовалось обычным уличным вариантом "гей славяне". Зимой обязанностью мужчин было скалывать «сталагмит», норовящий подняться до уровня отверстия. Что характерно, даже при температуре минус 50, когда процесс замерзания происходил практически мгновенно, запах не исчезал.
План – закон!
"Введение в курс" времени много не заняло. На трех отдельных листочках были перечислены объекты, которые сейчас в работе, объекты ближайшей перспективы и незавершенные. Круг обязанностей оказался также неширок.
Во-первых, проинструктировать и отправить рабочих, снабдив их материалами и инструментом. Через два-три часа обязательно проконтролировать, выполняют ли они порученное, так как постоянно норовят сбежать с работы или сделать еще «лучше» – продать материалы.
Во-вторых, проехать к заказчикам с целью подписания бумаг на фактически или как бы выполненные работы. Подписанная процентовка – это деньги на счете участка, которые использовались на зарплату и материалы, а остальные переводились тюменскому управлению, где целая свора счетоводов направляла их по таинственным, только им известным путям.
В-третьих, донимала постоянная мука оформления нарядов на зарплату. Искусство прораба заключалось, кроме всего прочего, и в умении строго по нормам и расценкам высосать из пальца максимум оплаты за фактически невыполненную работу. Но при этом формально все должно было выглядеть абсолютно честно.
Над всем трудящимся населением СССР довлел лозунг:
"План – закон. Выполнение его – долг. Перевыполнение – честь". Для достижения этой великой цели строительные боссы, заместители начальника ОКСа, или даже сам начальник, еженедельно проводили планерки – с целью стимулирования выполнения долга или достижения чести.
Действо это происходило так: "Ты! Встань, докладывай, когда закончишь", – сурово вопрошал босс. Отвечающий старался максимально обоснованно излагать причины, объективно мешающие ему выполнить долг. Лицо начальника багровело, и он самозабвенно начинал орать: "Я тебя, сука (самое мягкое его выражение), не спрашиваю о твоих проблемах. Я спрашиваю, когда?" И далее – следующие бедолаги.
Наконец босс уставал: "Все, паразиты, всю душу вытрепали. Собираемся через две недели. Свободны!" Присутствовавшие в основном знали друг друга и расходиться не спешили. Собирались группами, у кого позволяло место, пить водку. Обычно, не менее литра на душу, с закуской чем бог послал. Сигналом к окончанию банкета являлись падения со стула. Первый упавший вызывал бурное веселье. Все громко спорили, кто же был первым прошлый раз. Когда число упавших возрастало, народ неизвестно как рассасывался, но некоторые оставались до утра на полу хозяина кабинета. Такие попойки начали быстро меня тяготить, и я попытался отлынивать, чем вызывал неодобрительные высказывания собутыльников о неуважении к прекрасной компании.
Колов не обманул, мои бытовые вопросы решились. Бичей успешно выселили. Прилетела жена с ребенком. Вагончик привели в образцовый порядок. На наши обои, ковер на полу, чистую мебель и красивые часы на стене соседи приходили любоваться. Места оказалось достаточно и для детскогоуголка.
По штату мне полагался мастер, и я уговорил Колова взять на эту должность жену. Она быстро вникла в "бумажную часть", чем значительно облегчила работу мне и всему участку. Колов восхищенно говорил: "Надо же, а я сначала не хотел брать женщину на это место. Да ей можно поручить всю нашу бухгалтерию". Совершенно неожиданно ко мне обратился начальник СМУ «Пермьстрой» с просьбой выполнить работы по телефонизации и радиофикации детского сада, которые не входили в сметную стоимость. Нашли компромисс: одна из бригад моего прорабства бесплатно выполнила необходимую работу за два места в садике – для моего сына и сына бригадира. Таким образом, вся моя семья оказалась при жилье и занятости.
С кем поговорить?
На первых порах много сил отнимала доставка воды молочными бидонами и рубка дров. Буржуйка давала достаточно тепла, но при условии непрерывного горения. Полгода в бытовых заботах пролетели незаметно. Затем на первый план вышла более сложная проблема – отсутствие комфортного круга общения. О компании падающих со стула собутыльников я рассказал, духовной пищи там было мало.
В круг моего постоянного общения входили рабочие, сотрудники конторы и представители заказчика, но дружеские отношения у нас не возникали. Мужчины вели себя отчужденно – не из неприязни, а нет общих тем. Теснее контакт был у женщин: рецепты приготовления пищи, воспитание детей и различные бытовые мелочи.
Надо сказать, что разница в интеллекте играла, конечно, свою роль. Но определяющим, наверное, было то, что каждый чувствовал себя здесь временным. Основная жизнь ожидала нас там – на "большой земле".
Дерсу Узала – Саша
Водителем моего персонального автомобиля ГАЗ-53 – оказался Саша. Крупный мужчина, лет тридцати, с большим животом, из Пензенской области. В речи его вместо короткого нет было слово с протяжкой первого слога «не-е-ту», ну и ряд других, менее экзотичных. Имел Саша вредную привычку постоянно грызть семечки, выплевывая где попало шелуху. На замечания вроде "Что ты плюешься как верблюд?" Отвечал простым «Отойди». Матом ругался, не обращая внимания на присутствующих. Если просили этого не делать, парировал: "Ну что поделаш, с детства привык".
При всем вышесказанном, Сашу уважали и, было за что – исполнителен, никого не подводил, ни с кем не ссорился. Для меня же Саша стал сэнсэем и Дерсу Узала в одном лице. Он жил здесь давно и знал многое, о чем я и понятия не имел. Мы ездили с ним на рыбалки, за грибами, ягодами и кедровыми шишками. Ели, как ханты, живую стерлядь, макая ее в соль. Большой Сашин опыт часто выручал нас, в этих довольно опасных поездках.
Однажды выходили из тайги по болоту к машине. Каждый нес на загривке мешок шишек, придерживая снизу руками. Я шел впереди. Явные топи встречались редко. Под ногами толстый слой мха, кое-где видны кустики багульника, черники, попадались тоненькие, чахлые деревца, с характерными для болота сломанными верхушками, что говорило о безопасности данного места. Если же появлялись красные вкрапления ягод клюквы, мы становились внимательнее и стараться не наступать на черные влажные участки, свидетельствующие об опасной близости воды. Ощущение было такое, словно идешь по надувному матрасу. Иногда появлялся пугающий звук "Чавк…чавк…чавк!", но дерн выдерживал вес человека. Мешок натирал мне плечи, голова была неудобно опущена, пот заливал глаза – бдительность притуплялась. И вдруг я резко провалился, пробив телом слой корней около пятидесяти сантиметров, ниже была вода. К счастью, не выпустил из рук мешок, и он удерживал меня на поверхности. Саша громко крикнул: " Не выпускай мешок! Не болтай ногами. Просто отдыхай. Я сейчас!"
У бывалого, запасливого Саши, конечно, оказалась вокруг пояса веревка, которую он бросил мне: "Отпусти одну руку, намотай конец на кисть. Теперь вторую Я безропотно повиновался и, как в кино, был выволочен на безопасное место мокрый и грязный. Злополучный мешок мы также выловили в целости и доставили к машине. Фактически Саша спас мне жизнь".
Однажды на зимней рыбалке наловили много окуней, шли счастливые к стоявшей в двадцати метрах ГАЗ-53 и оба провалились в ледяную воду. Не знаю, какая была температура воды (наверное +4), а воздуха –35. Утонуть мы не могли, так как сразу под ногами почувствовали трубу теплого нефтепровода (откуда и полынья). Мороз был сильный, и ширина этого подснежного ручья не превышала метра. Но пока мы шли в промокшей одежде, от которой с хрустом отваливались куски льда, ужас от сковавшего холода подсказывал нам, что смерть близка. Возле автомобиля, с большим трудом помогая друг другу, сняли одежду. В кабине сидели совершенно голые, пили спирт из горлышка и громко орали песни. Саша пел: "А зна-а-аешь, когда босссиком нажжжимаешь на педали-и-и-и, ступня-а-а-ам так тепло-о-о-о!". Замечу, гаишников тогда в Нижневартовске не было.
Вспомнил вообще страшный случай, который сегодня кажется даже смешным. Осенью небольшой толпой поехали на охоту. Вечером подожгли толстый ствол валежника и, съев нескольких фазанов и выпив немереное количество спиртного, улеглись вокруг горящего дерева спать. Саша лежал со мной рядом на спине, его огромный живот был опоясан патронташем с торчащими вверх, к голове, патронами. Он громко храпел, мешая мне толком заснуть. Я часто просыпался и прикладывался к большому ковшу воды, стоящему рядом (все-таки Бог есть!) Но в очередной раз проснулся я отгромкого звука выстрела. Страшная картина! На Сашке тлеет фуфайка, патроны на нем стреляют, но заряды уходят выше головы – пузо спасает. Быстро вылил на Сашу ковшик. Зашипело облачко пара, а спящий, приоткрыв глаза, пробормотал: "Ну и на хера такие шутки?"
Получилось, мы в расчете – я тоже, вероятно, спас ему жизнь.
Таким образом, Саша, помимо жены и сына, первое время оказался единственным близким мне человеком. Биография его проста как грабли: восемь классов – курсы шоферов – армия – работа в колхозе – дальняя поездка на заработки для приобретения жилья, поскольку есть жена и двое детей. Кругозор Саши соответственно не поражал широтой, потому он с жадностью слушал мои рассказы о Черном море, горах Кавказа, Москве, Ленинграде, Чехии и Праге, об устройстве телецентра, и считал меня "страшно умным". Если я долго молчал, он просил: "Че молчишь? Расскажи чевой-то". Если его заинтересовывало что-то услышанное, всегда спрашивал: "Как думаш, правда?"
Мы были нужны друг другу.
Работа и люди – все родное душе
По прошествии двух лет тоска по родственным душам стала невыносима. И тут мне была поручена "очень сложная" работа по монтажу какого-то примитивного концентратора в кабинете директора ЦНИЛ. (Центральной научно-исследовательской лаборатории). О профиле лаборатории подумал: что-то связанное с органикой нефти – не интересно. Но из полуоткрытой двери одной из комнат третьего этажа доносился щемящий душу запах канифоли. Я заглянул внутрь: " О Господи! Там паяли!" Зашел поговорить. Оказалось, ее сотрудники разрабатывали приборы для применения ультразвуковых методов исследований в нефтедобыче. То есть прикладная радиотехника, геофизика – это же счастливый шанс! И через две недели я вдыхал запах канифоли каждый день, а Люба (жена) справлялась одна и за прораба, и за мастера, что позволяло нам продолжать жить в вагончике. Очень хотелось, конечно, к зиме избавиться от проблем с водой и отоплением. В перспективе ЦНИЛ строила дом, но мне, новенькому, благоустроенная квартира вряд ли светила. Зато работа в лаборатории была замечательна сама по себе, и там работали мои единомышленники, – в основном.
Сначала о директоре. Имя забыл. Фамилию помню – Чернобай. Она соответствовала его характеру и поведению. (Не в смысле сквернослов, а в смысле: надменная, самовлюбленная и угрюмая личность.) Наверное, он был офицером в отставке, но возраст генеральскому званию не соответствовал, хотя манеры – да. Внешне директор выглядел очень презентабельно. Говорил спокойно и тихо, мне казалось, намеренно подчеркивая свое превосходство. Понятно, что руководитель занят больше всех и не имеет возможности любезно общаться с каждым. Но Чернобай дистанцию держал жестко. К нему вхожи только начальники отделов. Не знаю, как он вел себя с ними.
Мне неизвестен случай, чтобы кто-то из сотрудников был с Чернобаем в одной компании, или он поздравил кого-то с радостным событием, или похвалил. Все избегали встреч с ним даже в коридоре, что было не трудно – он шел, никого не замечая, и на приветствия отвечал "кивком ресниц". Среди научных работников такое редко встречалось. Обычно авторитет руководителя определялся компетенцией и научными работами. Чернобай же не имел даже степени кандидата, хотя, вероятно, хотел достичь в науке больших высот.
Все мы работали, прежде всего, на него. Любой сотрудник, написавший статью в научный журнал или подающий заявку на изобретение, через своего начальника, испрашивал дату и время аудиенции у босса. Тот, мельком прочитав, царственно ставил свою подпись первой. Таким образом, он публиковал до десятка статей в месяц и получал несколько свидетельств на изобретения, зачастую толком не понимая, что изобрел. Это обычная практика – кому интересен истинный автор, знайте, его подпись последняя.
Одно качество Чернобая не вызывало сомнений – организаторские способности. Благодаря им, наша лаборатория имела все: немало умных сотрудников, современные приборы и оборудование, замечательное опытное производство, где работали «Кулибины», из чертежа от руки создававшие уникальный образец, в чем я сам неоднократно убеждался, воплощая свои идеи.
Отдел ультразвука ЦНИЛ не был многочисленным. Трое разработчиков – Юра Смышляев, Володя Петров и ваш покорный слуга – имели опыт работы в НИИ или КБ и еще ряд инженеров конструкторов-чертежников. На троих полагался один радиомонтажник Зиязов Фаниз Нуриевич, который выполнял свою работу безукоризненно. Простой радиолюбитель, но надежен как скала. В нарисованную наспех на клочке бумаги принципиальную радиосхему он вдыхал жизнь, или не вдыхал, если мы плохо думали. Тогда мы ее переделывали, и он снова паял и паял. Запах канифоли шел от его стола.
Наш патентовед Света Гончаренко, выпускница Киевского университета, на "большой земле" работала в патентном отделе НИИ им. Патона. Она вела переписку с профильными научными журналами, готовила к печати статьи, находила нужную нам информацию и составляла заявки на изобретения, что без специфического умения автору самому сделать довольно трудно.
Руководил нами с. н. с. Мингазов Рустем, выпускник казанского университета. Он с большим жаром, приводя массу исторических фактов, убеждал нас, что казанские татары (булгары) не имеют никакого отношения к проклятым татаро-монголам, покорившим Русь. Мингазов особо не вникал в нашу работу, у него было другое предназначение: прочитывал тома бюллетеней по изобретениям, находил то, что было ему понятно, вносил непринципиальные, незначительные изменения и, вместе с Чернобаем, подавал новую заявку, почти всегда получая на нее положительное решение. Наши изобретения множились как на дрожжах, и Света помогала нам не покладая рук.
Кроме перечисленных выше лиц эпизодически появлялись девочки-практикантки из Тюменского индустриального института. Они успешно подавали нам чай, виртуозно нарезали кусочки колбасы и сыра для междусобойчиков. Когда срок их практики кончался, кто-нибудь из нас писал для них отчет. Одни практикантки исчезали – появлялись новые.
Над всеми возвышался начальник отдела. Даже фамилию его не помню. Практически неграмотный человек, без чувства юмора. Говорил и ходил он очень громко, смеялся невпопад, но совершенно не мешал нам, а мы ему. Когда же требовалось сделать доклад или составить отчет о работе, поручал это нам, поскольку был косноязычен и не владел терминологией. Начальник специализировался на походах в кабинет директора и передаче его руководящих заданий подчиненным. Атмосфера в отделе была доброжелательной и веселой. Темы для дружеского общения неисчерпаемы. На работу все шли с радость. Это была моя среда. Зато среда, в которой я жил была невыносима. Пользуясь своими связями среди строителей, переселись из вагончика в общежитие СМУ-33. Проблема дров, воды и тепла решена. Но соседи! Представляете Вы себе общежитие общестроительных рабочих? Думаю, что нет. Я уже не говорю о состоянии мест общего пользования, а круглосуточный грохот отвратительной музыки, а постоянные драки в коридоре, а сплошной мат и пьяные рожи, лужи крови и мочи в коридоре! И все это на глазах маленького сына. Положение нам с женой казалось настолько безысходным, что мы подумывали бросить все к черту и возвращаться на "большую землю".
Но вдруг – явление ангела в женском обличье! Вечером приходит к нам Света Гончаренко и говорит: "Сейчас у моего мужа в гостях один товарищ. Как я поняла, из их разговоров, он организовывает новую лабораторию и ему требуются два ведущих специалиста, которым предоставят жилье".
– Ну и что? – выразил удивление я.
– Как и что? Профиль работы связан с радиотехникой. Я рассказала ему о тебе, он захотел познакомиться.
– Света, я сейчас не могу, я выпивши.
– Вот и хорошо. Они совсем пьяные. Быстрее договоритесь.
– Пошли, – настаивала эта умница.
Я согласился.
За столом сидел хозяин дома – стройный красавец (Аполлон да и только), бывший офицер и любимец женщин Миша Гончаренко, а напротив него – очень крепкий, белобрысый мужчина моих лет, с простым лицом. Одет он был в джинсы и домашней вязки толстый белый свитер. На протяжении многих лет нашего знакомства эта любимая им форма одежды не менялась.
С первых же фраз гостя я почувствовал в нем сильного духом, целеустремленного человека с высокой самооценкой и широкой эрудицией. Однако ни годы обучения на престижном физическом факультете Харьковского университета, ни проживание в окружении местной технической элиты не придали ему городского лоска. Мельком встретив его, я бы подумал – заурядный сельский труженик, но глаза эрудита.
– Витя, – представился он мне крепким рукопожатием.
– Валера, – ответил я.
– Ну рассказывай, где работаешь, чем занимаешься. Кем был на "большой земле"?
Я подробно рассказал о своей трудовой деятельности и бытовых проблемах.
– Думаю, ты подходишь. Могу гарантировать должность ведущего геофизика. Что касаемо жилья, решение принимает Коноплев. Слышал о таком?
– Нет, – ответил я.
– Коноплев – начальник экспедиции Уфимского НИИ геофизики. Единственный кандидат наук в нашем городе. Он будет финансировать отдельную партию проблем бурения, которую я хочу создать. Пока нас трое: я, твой коллега Артеменко Олег – главный конструктор, и вероятно, ты. Я доложу Коноплеву. Света расскажет, где и когда ты с ним встретишься, – ответил Виктор.
– А теперь давай пить водку, – добавил он, наполняя рюмки.
Вот так началось знакомство с Виктором Горожанкиным, который сыграл очень значительную роль в моей жизни.
Через несколько дней я сидел в кабинете Коноплева. Он был полной противоположностью Горожанкину. Щуплый мужчина лет сорока, в безукоризненном костюме, белой рубашке с галстуком, с мягкими манерами и спокойным тихим голосом. Постоянно дружелюбно улыбался. Весь какого-то столичного вида, с бледновато-желтым цветом лица, хотя сам был южанин – из Краснодара.