Терра инкогнита. Книга 2

В отделанном светлом мрамором просторном вестибюле, под прозрачной витриной стояло бархатное знамя Школы, с застывшим у него часовым из числа слушателей младших курсов.

На стенах висели мраморные плиты с именами выпускников, погибших в годы Великой Отечественной войны, а также окончивших учебное заведение с золотой медалью. На верхних этажах располагалось руководство, во главе с начальником Школы генерал-лейтенантом Розановым и начальником парткома контр-адмиралом Тихоновым, а также руководители факультетов, курсов и кафедр.

Вестибюль был проходным и вел на внутреннюю территорию, по периметру которой располагались многоэтажные учебные корпуса с широким между ними плацем, и различными хозяйственными постройками вроде гаражей, мастерских, складов и котельной.

В учебных корпусах находились актовые залы, аудитории, спецкабинеты и библиотеки, а также столовая и буфет. В имевшихся под зданиями подвалах, располагались стрелковый тир, склады и архивы. Доступ в отдельные из них осуществлялся по спецпропускам.

Занятия начинаются сразу же после принятия присяги. Это мероприятие проходит на плацу в торжественной обстановке и сопровождается выносом знамени, а также выступлениями различных именитых гостей.

Учебная программа была предельно насыщенной и на первом курсе включала в себя такие дисциплины как история КПСС, марксистско-ленинская философия, политическая экономия, научный коммунизм, логика, общая и социальная психология, иностранный язык, военная и физическая подготовка.

На последующих курсах нам преподавались все правовые науки в объеме программы юридического факультета МГУ, а также специальные чекистские дисциплины, носившие кодовые названия 1А, 1Б, 2, 3А, 3Б, 5, 9 и 17.

Помимо этого, весь период обучения в ВКШ сопровождался регулярной огневой подготовкой и обучением приемам рукопашного боя, а также самыми различными практическими занятиями оперативного плана, проводимых как в стенах Школы, так и за ее пределами.

Кроме того, мы несли внутренние караулы по охране ее объектов и, являясь действующим резервом КГБ СССР, использовались для различного рода специальных мероприятий, в том числе связанных с охраной руководителей партии и правительства, а также обеспечением безопасности встреч иностранных правительственных делегаций.

Без преувеличения можно сказать, уровень подготовки слушателей ВКШ, в то время был значительно выше, чем в гражданские университете или военном учебном заведении.

По моему глубокому убеждению, весь этот идеологический и специальный конгломерат, в первую очередь направлялся на выявление и максимальный отсев более слабых слушателей на начальной стадии обучения, с последующей подготовкой преданных коммунистической идее бойцов тайной войны.

На достижение этой же цели была направлена и существующая в ВКШ система поведения слушателей в стенах учебного заведения, а также за его пределами. Поскольку оно являлось военизированным, на занятия мы ходили, как правило, в форме и имели специальные звания.

Запомнился один забавный случай.

Поднимаемся утром по эскалатору на станции метро «Белорусская» (Саня Екименко, Володя Мазаев, Вася Нечай и я).

На выходе патруль – офицер и два сержанта.

– Товарищи курсанты! – манит пальцем капитан. Подходим, бросаем руки к бескозыркам.

– Ваши документы.

Первым предъявляет удостоверение Мазаев, и у офицера ползут вверх брови, он явно озадачен.

– Так вы получается что, из органов?

– Ну да,– солидно отвечает Вовка.– А эти трое со мною.

– Понял, – возвращает удостоверение офицер. – Извините.

В Школе существовала достаточно высокая дисциплина и определенная субординация.

В то же время отношения начальствующего и профессорско-преподавательского состава к слушателям, были достаточно лояльными. Отсутствовали как таковые запреты и ограничения, за исключением режима секретности. Это было свято.

Слушатель обязан был исправно посещать занятия и вести конспекты всех лекций. Однако никто не принуждал заниматься самоподготовкой и ходить на факультативы.

По вечерам и в выходные, мы могли посещать любые культурно-просветительные учреждения, рестораны, бары и кафе, студенческие, а также молодежные вечера; общаться с неограниченным кругом лиц, по возможности исключая иностранцев.

В школе имелась библиотека художественной литературы, в которой можно было получить практически любое произведение, когда-либо издававшееся в России. Здесь же находился спец фонд, где были собраны диссидентские издания, запрещенные к публикации. При необходимости, начиная со второго курса обучения, каждый слушатель мог знакомиться с ними и читать в полном объеме.

Указанная система формировала у нас самостоятельность мышления, поведения и принятия решений, ответственность за них. Она же помогала наставникам выявлять реальные идеологические качества слушателей, используя это в целях последующей подготовки.

При внешне кажущейся демократии нам не прощалось невыполнение учебной программы и правил поведения. Если слушатель «заваливал» какой-либо экзамен, пересдача допускалась только один раз. В случае повторной неудачи он, отчислялся. Аналогичная мера следовала за дисциплинарные проступки.

Не спасало даже наличие влиятельных родственников.

С учетом престижности учебного заведения, в нем имелось немало отпрысков руководящих партийных, советских и хозяйственных работников, крупных военачальников, дипломатов, а также руководящего состава КГБ СССР.

На нашем курсе обучались сын Шорникова* племянники Кузнецова,* Цвигуна,* Терешковой, а также некоторые друге.

При этом никакими привилегиями они не пользовались, и их статус в ВКШ определялся общепринятыми критериями, важнейшим из которых являлась успеваемость.

Помнится, на четвертом курсе племянник Терешковой завалил один из государственных экзаменов. Когда стал вопрос об отчислении, в Школу приехала знаменитая «Чайка».

В результате ему разрешили сдать экзамен повторно, но выпустили младшим лейтенантом.

Наиболее трудным для нас оказался первый семестр первого курса. Утром вставали в семь, делали зарядку на спортплощадке, умывались, завтракали и уезжали на занятия.

Трамвай, периодически звоня, катил по Шаболовке, справа проплывала в ажурном переплетении металла, главная телебашня страны, по тротуарам на работу спешили москвичи.

На конечной остановке выгружались, по подземному переходу выходили на Октябрьскую площадь и ныряли в метро, тогда еще не особо многолюдное.

По привычке держались сплоченной группой, стараясь не обращать внимания на разглядывавших нас пассажиров. Непривычными были для столицы военно-морские курсанты.

Однажды в вагоне встретили группу ленинградских, в черных фасонистых мичманках с крабами и четырьмя «угольниками» на рукавах бушлатов. Те смотрели на нас с явным удивлением. Первый курс, и все старшины. Не иначе ряженые.

Занятия длились до шестнадцати часов с небольшим перерывом на обед.

Столовая в школе была загляденье. Большой светлый зал со столиками на четверых, вдоль него длинная стойка раздачи и касса.

В меню несколько разновидностей салата, первых и вторых, всевозможная выпечка, фрукты и напитки. Цены как в московских столовых, но блюда вкусней и качественнее.

К залу примыкал чуть меньше буфет, где продавались различные бутерброды, колбаса, сыр, сигареты, кондитерские изделия и бутылочное пиво. Во время обеда потреблять его не возбранялось, но делали это, как правило, слушатели старших курсов.

Затем следовала самоподготовка, и к восемнадцати часам мы следовали в общежитие. Там ужинали и вновь самостоятельно занимались допоздна.

В головах стоял сплошной сумбур и мешанина.

Появились первые потери. Не выдержав нагрузки, в нашей группе подали рапорта об отчислении Юра Мамадалиев и еще два слушателя. Такое же отмечалось и в других. Все рапорта были незамедлительно удовлетворены.

И это при том, что нагрузка на нашем факультете была не самой высокой. На втором, где готовили контрразведчиков со знанием иностранных языков – восточного и европейского, учиться было еще сложнее.

Редкими вечерами, когда мы возвращались из города, посетив , эти несчастные ребята еще сидели в кабинете самоподготовки или на шкафах, стоявших в коридорах (в позе лотоса) где нараспев тянули «ни хао», «цзайцзиень», «хауньин».

Обстановка нормализовалась после первой зимней сессии, которую к своему удивлению мы сдали неплохо. После нее съездили в двухнедельные отпуска.

Своих родных я не видел два года, и встреча была очень радостной.

– Да, сынок, удивил ты нас – сказали тогда отец с мамой. – А ведь в нашем роду уже был чекист. И сообщили следующее.

Оказывается, у деда Левки имелся родной брат – Александр, занимавший высокий пост в НКВД*, навестивший родню незадолго до войны. Он хотел забрать племянника в Москву и определить в военное училище. Но Левка не отдал, поскольку не желал, чтобы сын служил советской власти.

На следующее утро, захватив гостинцы, мы с отцом навестили дедушку. Он одиноко жил на этой же улице, в добротном, с большим садом и огородом, доме.

Бабушка Варвара к тому времени умерла, но Лев Антонович не желал идти к сыновьям или дочери. Поскольку был своеволен и упрям.

Моему появлению он обрадовался, расцеловались.

А когда сидели за накрытым столом, и дед узнал на кого внук учится, задумался.

– Да, – тяжело вздохнул. – Будешь чекистом, как младший брат Александр. Мы с ним всегда друг друга не понимали.

Никаких вопросов ни я, ни отец, зная дедов характер, не задавали.

Кстати, он был весьма закрытый человек. Уроженец Могилевской области, имел там богатое хозяйство, но после революции оказался в Донбассе и работал забойщиком на шахте. При этом, обладая колоссальной силой, занимался французской борьбой. Организовав из горняков секцию, успешно выступал в Луганске Сталино* и Ростове, мечтая встретиться с Поддубным.*

Много лет спустя, я отыскал следы дедушкина брата.

Комдив Александр Антонович Ковалев являлся начальником Главного управления пограничных и внутренних войск НКВД СССР, а также членом Военного совета при наркоме обороны. Трагически погиб в 1942 году.

Зашел в гости и ко второму дедушке – Никите, жившем с бабушкой Степанидой на другом конце улицы.

Оба они были по национальности сербы.

Их предки пришли с Балкан на берега Северского Донца, при императрице Екатерине, в составе двух гусарских полков и были поверстаны в казаки. Дед был родом со Станицы Луганской, а бабушка Степанида из села Четырнадцатая рота.

Будучи призванным на службу, дед Никита до революции служил в 13-м Нарвском гусарском полку, участвовал в Первой мировой войне и являлся Георгиевским кавалером. В Гражданскую был есаулом в казачьих частях и воевал сначала за белых, а потом за красных.

После демобилизации в 1920-м, вернулся домой, где работал кузнецом на шахте.

Вот такими были мои деды и бабушки.

Навестил я и свою несостоявшуюся любовь. Все оказалось довольно банальным. Год назад, Людмила вышла замуж.

Из отпусков мы вернулись отдохнувшими и бодрыми.

Все ребята из нашей комнаты, по договоренности привезли из дому по несколько банок варенья и кило по два сала, поскольку, хотя стипендия и была высокой, на первых порах мы поиздержались. Пришлось прикупить гражданский гардероб: пальто с шапками, костюмы, обувь и рубашки с галстуками.

А поскольку холодильника в комнате не имелось, вместо него использовали окно. Размером оно было два на два метра и с промежутком меж рамами, в половину.

Туда через форточку спустили самого мелкого из нас – Саню Екименко, и он поместил в холод все привезенное.

Когда очередная стипендия подходила к концу, на выходные мы покупали несколько московских батонов, из холодильника извлекались варенье и шмат сала.

При этом спускаемый туда Саня, вооруженный ножом, неспешно разворачивая пакеты, пробовал от каждого куска – где вкуснее.

– Давай, давай, чего тянешь! – исходили слюной голодающие.

Екименко не реагировал, с задумчивым видом смакуя продукт.

Когда же нам становилось невмоготу, вздыхал, отрезал от понравившегося куска часть и вместе с очередной банкой, передавал в форточку.

– А теперь немного посиди,– говорил кто-нибудь и запирал ее изнутри.

После этого мы накрывали стол, а Саня печально смотрел через стекло. Мол, зачем так?

Не выдержав немого укора, мы открывали форточку, извлекали его и усаживали во главе стола. После чего начиналась трапеза.

Батоны разрезались вдоль и из них сооружались птюхи*. Одна с тонкими пластинами сала, вторая с вареньем. Затем в стаканы наливался чай (в столовой он был бесплатно), и начиналась трапеза.

– Хорошо, – говорил кто-нибудь, уплетая, бутерброд.

– Угу,– откликались мы. – Почти как на флоте.

Учеба пошла легче и мы стали чаще выходить в город, знакомясь со столицей.

Этап становления прошел.

Как ни странно, наиболее интересной на первом курсе для нас была марксистско-ленинская философия. В то время этот предмет являлся обязательным во всех гуманитарных ВУЗах СССР, однако в силу сложности и заумности изложения, студентами практически не воспринимался. Все изучение сводилось к зазубриванию определенных догм и постулатов, а также конспектированию работ классиков. Применительно к этому предмету действовал принцип: сдал экзамен и забыл.

В ВКШ наблюдалось обратное, что на первый взгляд являлось само собой разумеющимся, поскольку органы госбезопасности неразрывно были связаны с партийной системой страны, а она являлась практическим воплощением данной науки в жизнь.

Однако главное заключалось не в этом. Необычным были изложение предмета и неординарность лектора. Им являлся кандидат философских наук, доцент Газенко.

Ко времени нашего обучения это был преклонного возраста изможденный и практически слепой старик, фанатично преданный своей науке. У него был целый ряд учеников, ставших известными профессорами, но не разделявших взглядов своего учителя.

Насколько было известно, в тридцатые годы Газенко руководил одним из секторов ЦК ВКПб, готовившим политические доклады непосредственно Сталину.

После смерти вождя, он опубликовал несколько работ по теории марксизма-ленинизма не вписавшихся в общепринятые рамки и стал подвергаться гонениям.

В конечном итоге оказался в нашем учебном заведении, где и продолжил свою научную деятельность, одновременно читая соответствующий курс.

Лекции Газенко были блестящими и в корне отличались от материалов, имеющихся в учебниках. На многие, ставшими догматическими понятия, у него были свои, порой диаметрально противоположные взгляды.

В процессе занятий преподаватель вызывал слушателей на полемику, и она увлекала настолько, что мы забывали о перерывах. Дискуссии были бурными и откровенными. После них о многих, ранее очевидных для нас политических категориях, думалось несколько иначе.

И только по прошествии значительного времени, встречаясь в своем кругу, мы единодушно констатировали, что еще тогда, ныне покойный Владимир Иванович эзоповым* языком предрекал крах нашей политической системы, в силу неверного толкования и применения основ, ныне опороченной науки.

Сразу же увлекла всех, отлично налаженная в Школе физическая и специальная подготовка. Она включала в себя регулярные занятия рукопашным боем и стрельбой.

При этом на нашем факультете культивировалось боевое самбо, на втором и третьем – каратэ.

В то время в СССР, для широкого круга лиц они были практически неизвестны и официально запрещены. Названные разновидности боя в том или ином виде существовали только в спецподразделениях Комитета государственной безопасности, Главного разведывательного управления Министерства обороны, Воздушно-десантных войсках и Военно-морском флоте.

Занятия по самбо со слушателями проводили преподаватели спортивной кафедры, как правило, являвшиеся мастерами спорта и призерами СССР в этом виде. Тренировались в специально оборудованных залах несколько раз в неделю, весь период обучения и сверх того, на дополнительных факультативах.

Уже на первом курсе любой из нас мог обезвредить «супостата», а после четвертого – готовить боевых самбистов. Что подтверждалось выдаваемыми нам удостоверениями инструкторов-общественников.

Замечу, что наиболее подготовленными бойцами в тот период были слушатели морских групп. У нас – Боря Рыбаков, пришедший в Школу из подразделения боевых пловцов ПДСС Балтийского флота и к моменту поступления имевший       разряд мастера спорта по самбо, в морской группе третьего курса – Леша Ковалев, являвшийся лучшим каратистом ВКШ и выступавший на первенство Комитета государственной безопасности СССР.

Серьезное внимание уделялось также занятиям легкой атлетикой и плаванием. Они проводились на стадионе «Динамо» и в плавательном бассейне «Москва».

Как-то в этом бассейне с нами произошла история.

В нем, но на других дорожках, тренировалась столичная женская сборная по плаванию. И вот один из нас, Виталик Мартыненко (мой земляк и видом вылитый Есенин), решил поухаживать за приглянувшейся пловчихой.

Для чего нырнул под шнур и погладил ее по ляжке.

Что тут приключилось!

– Девица завизжала, к ней мелькнули еще две, и бедного Витальку едва не утопили.

Когда мы вытащили кашлявшего ухажера на бортик, а потом увели в раздевалку, туда примчался наш инструктор-майор, устроив тому выволчку.

– Как можно? Ты же будущий чекист, дзержинец! И так гнусно лапать девушку. Немедленно пойди извинись.

– Слушаюсь, – икнул Мартыненко и пошлепал к женской раздевалке.

В зимнее время постоянно организовывались лыжные кроссы в районе Водного стадиона.

Там, на спортивной базе мы получали инвентарь, а затем бежали на время десятикилометровый кросс. В точку его завершения (из столовой) доставлялись несколько термосов с горячим кофе, необычно вкусным на морозе.

Огневую подготовку со слушателями осуществляли преподаватели военной кафедры в специально оборудованном тире Школы, на спец объекте Балашиха и полигоне отдельной мотострелковой дивизии особого назначения имени Ф.Э.Дзержинского (ОМСДОН).

Стреляли регулярно, изо всех видов короткоствольного отечественного и зарубежного оружия, а также автоматов и пулеметов Калашникова.

Боеприпасов в то время не жалели и к моменту выпуска слушатели имели достаточно высокие практические навыки в этом деле. Саша Екименко и Виталик Мельничук, даже выполнили норму перворазрядника.

На одном из занятий в тире, которое проводил с нами преподаватель военной кафедры капитан 3 ранга Спиридонов, в целях ознакомления с боевыми свойствами, зарубежных образцов короткоствольного оружия, мы упражнялись в стрельбе из «кольта», «браунинга», «парабеллума», «вальтера П-38» и «зброевки».

В разделенные прозрачными шторками кабины для стрельбы входили по пять слушателей, с пистолетами этих систем и делали несколько выстрелов по мишеням. Затем отмечали на них пробоины, менялись оружием и продолжали упражнение.

Огонь велся поочередно, справа налево. Причем каждый последующий слушатель, начинал стрельбу только после ее завершения предыдущим. И здесь со мной произошел казус.

В порядке очередности я получил для стрельбы польскую «зброевку», с очень легким спуском, а находившийся в смежной кабине Коля Хрящев американский пистолет «кольт» 45-го калибра. Эта «машина» палила громоподобно.

Когда очередь дошла до Николая, он дважды пальнул в мишень, а третий выстрел задержал.

Я же, проявив невнимательность и, считая, что сосед выполнил упражнение, держа «зброевку» стволом вверх, стал опускать ее в сторону цели.

Выстрелить не успел. Над ухом грохнул «кольт», палец на спуске непроизвольно дрогнул и пуля моего пистолета с визгом отрикошетировала от бетонного потолка тира.

По такому поводу, обычно спокойный наставник, выдал незадачливому стрелку по полной программе, и самым мягким эпитетом, которым он меня наградил, было ласковое слово «мудак».

Старшим преподавателем военной кафедры капитаном 1 ранга Ивановым, с нами проводились занятия и по противодиверсионной деятельности, включавшие в себя теорию и практику.

Для этого слушатели вывозились в Балашиху, где надлежащим образом экипировались и в течение месяца на полигонах ОМСДОН* обучались навыкам ориентации на местности, скрытому передвижению, маскировке и наблюдению, способам выявления, преследования и захвата диверсионных групп противника. Для проведения занятий с нами привлекались офицеры и бойцы спецподразделений дивизии.

Здесь тоже не обходилось без «хохм», ребята мы были молодые и веселые.

Как-то, раз, загрузившись в Школе в армейские грузовики с тентами, одетые в пятнистые маскхалаты, с оружием, противогазами и прочей амуницией, во главе с Ивановым и еще несколькими преподавателями, мы выехали на очередные занятия в Балашиху.

Наша группа находилась в последней машине и орала песню.

Ты моряк, красивый сам собою,

Тебе от роду двадцать лет,

Полюби меня моряк душою,

Что ты скажешь мне в ответ!

К этому располагали быстрая езда, предвкушение жизни на природе и возможность «повоевать». Короче романтика.

У заднего борта грузовика сидели Серега Токарь, Юрка Свергун, Виталик Мартыненко и я.

Мы с интересом наблюдали за проносящимися рядом легковыми авто, а их пассажиры, с не меньшим, пялились на нас. Тогда военные в камуфляже встречались не часто. Да и ребята в ВКШ у нас были на подбор.

Вдруг откуда не возьмись, колонну догоняет шикарная иномарка со здоровенным бугаем за рулем. А рядом с ним хорошенькая блондинка.

Свергун тут же помахал ей рукой. Она в ответ своей.

Мартыненко на языке жестов показал девице, что не прочь с ней развлечься. Бугай в ответ погрозил нам кулаком.

Тогда Токарь, всегда предпочитавший действия словам, вытащил из подсумка взрывпакет, поджег его запал и метнул изделие под колеса автомобиля. Раздались визг тормозов, хлопок и наш веселый хохот.

Грузовик сбавил ход, а затем, съехав на обочину, встал. Из кабины вышел заместитель Иванова, капитан 3 ранга Спиридонов и, подойдя к заднему борту, поинтересовался, – что тут у вас хлопает?

– Это у иномарки, которая позади, скат лопнул, – выдал кто-то из ребят. Спиридонов оглянулся на стоявший вдали автомобиль, что-то хмыкнул, и мы покатили догонять колонну.

Очень нравилось слушателям зачищать перед занятиями «в поле» обширный лесной массив, в котором они проводились.

Он находился в ведении ОМСДОНа и охранялся.

Тем не менее, жители окрестных деревень нередко проникали туда, занимаясь сбором грибов и ягод, имевшихся в лесу в изобилии. Вот их то, по соображениям безопасности, и надлежало выдворять из массива.

Делалось это просто.

После выгрузки из автомобилей, слушателей разворачивали в цепь, с интервалом в десяток метров друг от друга, после чего начиналось прочесывание.

Оно сопровождалось пальбой из автоматов холостыми патронами и метанием взрывпакетов в лесные озерца, болотца и буреломы. Грохот стоял, будь здоров, и все живое, что там находилось, естественно, уносило ноги.

Через пару часов, на опушке леса, оказавшись «в мешке», как правило, задерживались перепуганные грибники, которых после небольшого внушения инструктора отпускали.

Затем следовал короткий отдых, выдавались боевые патроны и начинались боевые упражнения.

Стреляли мы из автоматов и ручных пулеметов Калашникова, в том числе, только принятого тогда на вооружение и еще не поступавшем в войска АКМ калибра 5,45мм, отличавшегося повышенными боевыми характеристиками.

Огонь велся из стационарных окопов, стрелковых ячеек и открытых позиций по неподвижным и движущимся мишеням. Кроме того, стреляли из положений лежа, с колена, стоя и в движении.

Выполнялись и ночные стрельбы «с подсветкой». Боеприпасов инструктора не жалели и каждый слушатель отрабатывался до тех пор, пока не выполнял необходимые нормативы. Причем были они жесткие, выше армейских. Обучали нас и метанию боевых гранат, наступательных РГД -42 и оборонительных Ф-1.

Знаменитой «Альфы» тогда еще не было, но наши преподаватели, отдельные из которых раньше служили в спецподразделениях войск КГБ и прошли не одну «горячую точку», демонстрировали слушателям такие навыки стрельбы, которые и сейчас мало кто видел.

Отрабатывались и приемы рукопашного боя с оружием и подручными средствами, в частности саперными лопатками; навыки поиска, пеленгации, а также захвата диверсионно-разведывательных групп вероятного противника. Причем роль таковых, исполняло спецподразделение ОМСДОН.

А руководил всем этим, ставший впоследствии Героем Советского Союза, полковник Бояринов, погибший при штурме дворца Амина в Кабуле.

После занятий слушатели возвращались в Балашиху, где до одурения драили свое оружие и приводили в порядок амуницию, а на следующий день все повторялось.