Шаровая молния

Мать с сыном насторожились, когда компания молодчиков стала приближаться к ним. Тихомировы сбавили ход: им стало не по себе, ибо свернуть было некуда. А троица была все ближе и ближе. В конце концов их встреча произошла – Тихомировы до последнего надеялись, что все обойдется. Их надежда испарилась, когда они попытались обойти пацанов, но те предусмотрительно перегородили им дорогу со всех сторон. Тут ноги у Тихомировых будто вросли в землю. Они схватились друг за друга и принялись смотреть на трех больных ублюдков впереди.

Рыжий был одет в грязноватые бежевые джинсы и желтенькую водолазку, рукава которой были черными от грязи. Второй нападавший был одет в кожаную куртку и узкие черные джинсы, протертые на коленях и испачканные неизвестным белым веществом. Трофим не любил излишеств в одежде, поэтому одевался скромно, не считая это главным. Той ночью он был одет в синие джинсы, запыленные мокасины, полный дырок и заплаток дешевый пуловер с черно-фиолетовым орнаментом из квадратов и с нашитым на вырезе воротом от рубашки. Эти трое были просто напичканы подручными средствами ближнего боя: у Рыжего в кармане валялся раскладной финский ножик, заточенный до блеска; у второго из кармана куртки выглядывал кастет, а у Трофима сзади был спрятан пистолет.

Толпа уличных хулиганов готовилась к активным действиям, а Тихомировы покорно ждали, что с ними сотворят. Трофимовская команда сочла их легкой добычей, ведь сам Дима показался им мелким, а, значит, абсолютно непригодным для сопротивления. Александра Игоревна тоже угрозы не представляла: простая, малахольная, бледная женщина, которая только от вида гопников уже чуть не потеряла сознание.

– Ну что, голубки, – рявкнул Рыжий, угрожая ножом, – выкладывайте все ценное, коли вам дорога ваша блядская жизнь!

– Пасть заткни! – крикнул ему Трофим. – Это не голубки, а мать да сынок ее. Ха-ха, гляди, как он съежился и за мамку прячется! – Дима все время невольно смешил Трофима. – Мне это нравится даже еще больше, чем прежде, – заявил он и достал пистолет.

При виде оружия Тихомировы поняли, что обречены. «За что же нам все это?» – трагично думала Александра Игоревна, сжимая в правой руке сумку, а в левой – запястье своего сына, который никак не мог найти в себе силы подумать, как из этого выпутаться.

Тем временем рыжеволосый перешел в нападение – он подошел к Митиной маме и свирепо сказал:

– Сумку!

У Тихомировых не было денег – в сумке Александры Игоревны не было ничего ценного для грабителей. Из самого дорогого в ту ночь у Димы были только наручные часы, которые ему подарили, когда он получал премию мэра города за победу в каком-то крутом международном конкурсе для школьников. У его мамы можно было стянуть только серебряную цепочку с шеи, кольцо с указательного пальца и серьги с искусственными камушками. Так себе улов.

«Что же сейчас с нами будет?!» – думал Дмитрий и пытался что-нибудь сообразить, дабы спасти себя и свою маму. Трофим же глядел на Диму и пытался вспомнить, ведь когда-то давно он уже видел этого парнишку. Параллельно он говорил:

– Посмотрите-ка, как он смотрит на нас, – ржал Трофим. – Как кошак за клубком! Парниша! Глазки у тебя не выкатятся?!

Тихомиров побледнел, его то бросало в жар, то он дрожал от холодного озноба, а глаза у него, и правда, были похожи на два блюдца. Только Рыжий приблизился и протянул руку, чтобы выхватить из рук Александры Игоревны сумку, как Дима, внезапно оживший от ступора, сумел собрать волю в кулак. Он чуток оттолкнулся от неровного асфальта, подпрыгнул и вломил Рыжему прямо по солнечному сплетению – этого от пацана никто не ожидал. Тот отстранился в сторону, схватившись за грудь и выдав трехэтажный мат.

Дима действовал. Его правую руку все еще держала испуганная мама – он хотел было броситься наутек от перегородивших дорогу бандитов, потащив за собой и ее, но, как только он сделал рывок, Александра Игоревна не шелохнулась. Не сумев потянуть за собой маму, Дима мигом вернулся на прежнее место. Вот теперь точно конец. Не бросать же ее?

Сообщники Трофима могли бы ограбить Тихомировых и отпустить, ибо в кромешной темноте примет и наружности бандитов не рассмотреть. Так бы и случилось, но Дима, пересилив себя, из последних сил стал сопротивляться, защищая себя и маму. Это сильно разозлило и без того нервных и неуравновешенных преступников. Из-за поведения школьника они и сорвались с цепи. Они и до этого людьми не были, а сейчас окончательно превратились в зверей, которые решили на части разорвать свою добычу даже не ради обогащения, а просто ради забавы. Ради такого и сил потратить не жалко. Они принялись жестоко издеваться над беспомощным родителем и его дитем из-за того, что в эту ночь уж очень сильно чесались кулаки.

– Держите щенка, сука! – бормотал Рыжий, схватившийся за грудь, которая еще не оправилась от предыдущей драки с блюстителями правопорядка.

Наркоман в кожаной куртке был свиреп и быстр, поэтому подлетел к Тихомирову и схватил его, разлучив с матерью. Лицо нападавшего испугало Диму своей вампирской бледностью. Оправившийся Рыжий набросился на Александру Игоревну, схватил ее за горло одной рукой, а другой обхватил плечи, потащив к газону – тут-то он и заметил бижутерию, навешанную на ее ушах и шее.

Трофим, удивившись быстроте произошедших событий, произнес:

– Ты зря это сделал, мальчик, – он посмотрел на Тихомирова, который тщетно пытался вырваться из рук неадекватного бандюка. Обидчик готовился разорвать паренька на части, ждал лишь благословения Трофима.

Главарь же посмотрел в другую сторону, где Рыжий уже стягивал все драгоценности с Диминой мамы, стараясь всунуть их в свои узкие карманы. Трофим спокойно подошел к Александре Игоревне, которая была в ужасе от всего происходящего, поэтому почти никак не сопротивлялась. Он пригрозил ей пистолетом, а затем принял бесчеловечное решение:

– А твой сынишка – рисковый парень! – заявил он, обтирая свои мокасины об траву. – За это он и поплатится! В нашем мире нельзя высовываться, если ты слаб, – он подошел ближе к Диминой маме и шепнул ей на ухо, – именно поэтому ему здесь больше места нет. И он как молодое поколение уступит тебе место и первым отправится на тот свет… на твоих глазах, – жестоко заявил Трофим и отошел от нее в сторону Димы.

Александра Игоревна хотела помочь сыну, но ничего не могла поделать.

Трофим подошел к Тихомирову, прискорбно взглянул на него и приказал своему человеку:

– Заканчивай с ним! – сказал он, приготовившись принять непосильное участие в этой расправе. Он любил мучить людей, ибо весь мир мучил его. Говорили даже, что Трофим ВИЧ-инфицирован, поэтому и озлоблен на весь мир. Однако болезнь его особо не тревожила.

Наркоман в кожаной куртке обладал недюжинной силой – он приподнял легкого Тихомирова и изо всей силы бросил его на асфальт. В этот момент Александра Игоревна взвизгнула и зажмурила глаза, но Рыжий, пригрозив ей ножом, приказал ей не закрывать глаза и смотреть, как они расправлялись с ее любимым Димочкой.

На глазах у до смерти напуганной матери Диму стали изо всех сил быть ногами. Вскоре в ход пошли не только ноги, но и руки, и припрятанный кастет, который буквально ломал Митю, принося ему с каждым последующим ударом настоящие муки. Его мать собралась было закричать, но Рыжий зажал ей рот своей грязной ладонью и принялся медленно душить, чтобы та больше никогда не издавала никаких звуков.

Слышался лишь шорох одежды, звуки возни и еле слышимые всхлипы Александры Игоревны и стоны Димы Тихомирова, изнывавшего от боли. Его били так часто, что вскоре на нем не осталось живого места. Никто не хотел останавливаться – даже наоборот.

Тихомиров плакал от терзающей его боли, но изо всех сил старался терпеть, старался по возможности прикрываться руками, но силы быстро оставили его – он уже не мог держать руки в одном положении и контролировать свое измученное тело. Он лежал на холодной земле, чувствуя, как она медленно высасывала из него энергию. Постепенно рассудок Димы Тихомирова мутнел – он уже не мог двигаться, кричать ему было нельзя, иначе его убьет заполнившая глотку кровь. Били его профессионально, по самым болезненным точкам. Как только стало ясно, что он больше не сможет ничего предпринять, нападавшие оставили его.

Дмитрий изо всех сил старался подняться и хоть как-нибудь помешать подонкам, которые направились к его матери. Александру Игоревну повалили и избивали уже втроем. Диме ничего не оставалось, как со слезами на запачканном лице и пульсирующей, обжигающей болью в теле смотреть за тем, как уродовали его мать – он даже не мог повернуть голову в другую сторону. Тихомиров тянул к ней руки и пытался, цепляясь за траву, вскапывая руками землю, доползти до нее. При любом малейшем движении его пронизала острая боль, от которой он съеживался, зажмуривал глаза и стискивал зубы. Он открывал рот и хотел начать кричать, но вместо звуков изо рта текла кровь, а дышать было трудно. Оставалось горько плакать от сожаления, что в такую минуту он абсолютно бессилен. С ним погибала и его любимая мама, которая до самого последнего хотела спасти своего сына, всячески привлекая внимание Трофима и его людей на себя, чтобы они отвлеклись от Димы. В результате вся эта орава перекинулась на нее – она принимала все удары на себя, не думая сопротивляться, что только раззадоривало ублюдков.

Сознание покидало мальчишку – Диме внезапно стало грустно, что его лишают жизни именно так: жизни, в которой он так много не успел сделать, так много не повидал, так много не сказал; этой жизнью он не успел насладиться и не успел поблагодарить маму за все. Он чувствовал, как изнывает его тело, сплошь покрывшееся ссадинами, гематомами, синяками, царапинами, кровоподтеками и уличной пылью и грязью, за которыми скрывались ушибы, многочисленные вывихи, внутренние кровотечения и переломы. Он не мог пошевелиться, не мог даже без боли вдохнуть ночного воздуха, ему оставалось лишь вглядываться в ночное небо и сквозь слезы искать на нем звезды, которые так на нем и не появились. Подсознательно он звал на помощь… хоть кого-нибудь, но никто не приходил – вскоре и эта вера оставила его. Тихомиров чувствовал, как асфальт и земля вокруг становятся влажными от его крови. Дима медленно уходил…

Его сердце болело за маму – он ощущал и ее боль. Над Александрой Игоревной изощрялись похуже, чем над ним – в ход пошло все: и нож, и кастет, и руки, и ноги, и кусок палки с газона. Превозмогая все свои возможности и невзирая на боль, Дима в полуобморочном состоянии тянул себя руками к матери. Он полз в том направлении, совершенно не думая, что может умереть от таких нагрузок. Он полз через боль и слезы, оставляя за своим телом кровавый след.

Рыжий увидел, что мальчик не обездвижен. Абсолютно неадекватный и освирепевший маньяк с улыбкой на лице ринулся к Тихомирову. Он, схватившись за толстовку, приподнял бедолагу и невозмутимо всадил нож прямо ему в живот. Дима резко ощутил холод, проникший вглубь него. Когда окровавленный нож был вынут, Дмитрий рухнул на землю и обмяк. Без движения лежала и его мать, зверски растерзанная молодчиками за колечко, цепочку и две сережки, которые не представляли особой ценности. Ее платье было разорвано – она была окровавлена и изуродована, как и ее сын.

Обшарив лежащих вновь и убедившись, что у них больше ничего нет, банда принялась уходить с места преступления, прихватив еще в самом начале избиения наручные часы Тихомирова. Но одному из отморозков (в черной кожаной куртке) так понравилось это зверство, что он не хотел уходить, раздавая тумаки то Диме, то его маме. Трофим с Рыжим принялись оттаскивать его, но он постоянно вырывался. Пора было уносить ноги, ибо велика была вероятность, что кто-нибудь вскоре здесь появится, обнаружит трупы и их могут засечь по горячим следам.

Но тут обезумевший ирод вырвался из лап сообщников в последний раз и вновь побежал в сторону Тихомировых. Разбежавшись, зверь в человеческом обличии в прыжке двумя ногами ударил Диму. Наркоман оскалил зубы и победоносно поднял руки. Проверив сохранность награбленного в карманах, он хотел было догнать остальных, но тут остановился посреди полянки, раскрыл рот, закатил глаза, издал какой-то непонятный и коротенький звук и плашмя свалился на землю. Это заметил Рыжий и потрепал по плечу Трофима.

– Что еще за хуйня?! – Рыжий подлетел к упавшему навзничь сообщнику. Бело-желтая пена изо рта обильно заливала шею и подбородок паренька.

Трофим сразу понял, в чем дело – его невольный помощник вот-вот откинет коньки. Тем не менее, он быстренько обшарил его карманы, переложив все их содержимое в свои, и как ни в чем не бывало пошел прочь. Рыжий переполошился не на шутку, остановил Трофима и спросил, показывая рукой на поляну с тремя трупами:

– Что с ним стало?!

– А ничего! – равнодушно ответил Трофим. – Боженька покарал беднягу за это преступление. Не отходя от кассы, так сказать, – по выражению лица Рыжего стало понятно, что он ничего не понял, даже немного побаивался за свою жизнь. – Что ты, в штаны себе нагадил, что ли?! – улыбнулся Трофим и хлопнул Рыжего по спине, как ни в чем не бывало. – Передоз у нашего дружка случился. А пока валить надо! Но если ты хочешь, то можешь проводить его в последний путь, – Рыжий отрицательно покачал головой.

Преодолев пару кварталов быстрым шагом, сообщники разделились. Трофим забрал себе все награбленное в счет оплаты долга Рыжего. Последний мигом побежал домой, где до утра сидел перед припасенной задолго до этого бутылкой водки и обдумывал все произошедшее – парень впервые в жизни увидел смерть человека. Она действительно бывает скоропостижной. Рыжий намного позже осознает, что натворил: «Это тебе не старый металлолом из гаражей угонять», – сказал он про себя, припомнив былые делишки… Уже утром он собрался к Трофиму за очередной дозой, дабы хоть на мгновение забыть события этой ночи.

Сам Трофим воспринял все это как рядовое событие. Сразу после расправы он отправился в ближайший бордель, в котором был весьма частым и уважаемым гостем. Наручные часы Тихомирова ему так понравились, что он оставил их себе.

Глава 6 «Путешествие во времени»

На полянке у пятиэтажки, где росла сирень, воцарилась ночная тишина, прерываемая стрекотанием сверчков и потрескиванием фонаря над аркой в квартал. На земле без движения лежали: Дима Тихомиров, Александра Игоревна, мать Димы, и один из их палачей, скончавшийся от передозировки.

Перед неизбежным осознанием конца Дима Тихомиров от безысходности принялся молиться – только это ему и оставалось сделать: «За что же я так разгневал тебя? – принялся разговаривать с Богом Дима. – В чем я провинился так, что ты лишаешь меня жизни? И так уж мукам моим нет конца… Воля твоя – шли мне смерть… да поскорее! – он вздохнул и зашептал. – Господи, благослови меня принести молитвы и моления Твоему Благоутробию о моем ничтожестве и о всех моих родных и знаемых как здравствующих, так и почивших, за коих Ты умер на кресте. Господи Боже наш, помяни нас, грешных и непотребных раб твоих Дмитрия и Александру, внегда призывати нам святое имя Твое, и не посрами нас от чаяния милости Твоея, но даруй нам, Господи, вся яже ко спасению прошения, и сподоби нас любити, и боятися Тебе от всего сердца нашего, и творити во всех волю Твою. Яко Благ и Человеколюбец Бог еси, и Тебе славу возсылаем, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков. Аминь, – не останавливаясь, Тихомиров продолжил шептать молитвы, которые помнил с детства. – Владыко Господи! Твой есть день и Твоя есть нощь, Тебе вся тварь работает, и всякое дыхание славит Тя; мы же, окаянныя рабы Твоя Дмитрий и Александра, все житие наше скончав блудно, страхом одержимы есмы, яко помянухом дни первыя, и доныне, в няже вся безместная сотворихом злая; и того ради не имамы к Тебе дерзновения, яко беззакония наша велика, и безмерни греси наша, врази же всегда стужают нам. Но, Господи наш, Господи, отверзый устне немому, и наша уста отверзи, да глаголем в молитве угодная Тебе. Господи Иисусе Христе, хотяй всем человеком спастися, услыши молитву нашу, молитвами святых апостол Твоих, яко тии молятся за ны, и теми у Тебе просим прощения, яко тех молитвы присно послушаеши; молением их спаси нас, грешных, исцели болезни сердец наших, разжзи утробы наша пламенем страха Твоего, да пояст терние грехов наших, и души наша любовию прохлади, к Тебе бо желаем, Истинному Свету и Подателю Света, у Тебе Единаго просим милости, спаси ны: насыти алчущия и напой жаждущия души наша от потока безчисленнаго милосердия Твоего: покрый нас благодатию Твоего человеколюбия от всякаго зла, да Тобою храними, избавимся многих сетей лукаваго, по вся дни на нас пропинаемых, и да не похвалятся врази наши о нас, рабах Твоих, уповающих на Тя. Спаси нас по милости Твоей, да воздадим обеты наша, до последняго издыхания каяйся о своих согрешениих, и прославим пресвятое имя Твое, со Отцем и Святым Духом, ныне и присно и во веки веков. Аминь, – перед отключкой Тихомиров припомнил последние слова. – Господи! Не остави нас, Тебя оставляющих ежеминутно! Не отрини нас, Тебе изменяющих непрестанно! Помоги нам, рабам Твоим Дмитрию и Александре, тьмами грехов и напастей омраченным! Восприими в Твою любовь, милось и попечение! Аминь…»

Дима Тихомиров лежал на холодной земле с протянутыми в сторону матери руками. Он медленно и мучительно умирал, истекая кровью, но Бог послал ему спасение – последнее то, что он увидел, был свет автомобильных фар, осветивших поляну ярким светом, и чьи-то крики…

В болевом шоке, в котором он пребывал, в холоде земли, слез и крови ему внезапно привиделись сцены из прошлого. Он успел лишь заключить, что смерть вовсе не печальна – печально то, что некоторые люди вообще не живут.

1. Тихомиров сидел на корточках у кирпичной стены, сложив руки на коленях, и пристально смотрел на Вершинина.

– Что ты делаешь? – удивленно спросил Тихомиров, глядя, как Леша размахивался и изо всех сил кидал свой телефон о стену, выложенную желтым огнеупорным кирпичом.

– Ну как что, Димка?! – неохотно отвечал ему Вершинин, сосредоточившись на сильных замахах. – Постоянно тебя надо учить. Телефон я хочу новый. «Айфончик» пятый! – мечтательно произнес он.

Вершинин продолжил разбивать свой старый наскучивший мобильник, а Дима смотрел на это с недоумением, ведь никогда бы не позволил себе такого. В этом и был их конфликт: их попытки переучить друг друга никогда не срабатывали. Дима хотел наставить Леху на путь истинный, а Вершинин хотел познакомить Тихомирова со всем тем, что любил сам и что Дима не переносил, потому что, по мнению Алексея, никогда не испытывал.

– Но телефон ведь стоит кучу денег, – произнес Тихомиров.

– Дмитрий, в нашей жизни деньги не играют такой уж большой роли. Здесь главное желание, оно всегда и всем руководит. Вот есть у меня сейчас желание иметь новый телефон – он у меня будет; есть желание иметь кучу денег – желание есть, значит, и деньги будут.

– А как же здоровье? Разве не оно самое главное?

– Если будет желание сохранить свое здоровье – оно будет в целости и сохранности.

Дима злобно взглянул на Вершинина, понимая, как тот заблуждается – тогда-то он и начал ломать голову, с какой стороны подойти к Алексею, чтобы в 101 раз убедить его в неправильности его бытия.

Вершинин часто подшучивал над Тихомировым, но все-таки Леша любил, ценил и уважал друга. Алексей уже давно находился на распутье между двумя друзьями, Тихомировым и Ретинским, не зная, кому отдать предпочтение, кому верить и за кем следовать.

Тем же вечером между Димкой и Лешкой состоялся небольшой диалог, который время от времени у них возникал…

На этот раз его начал Тихомиров:

– Я всегда рад тебе, братан, – говорил он. – Вот сильная же штука эта дружба! Мое сердце и двери моего дома всегда открыты для тебя. Смело обращайся, если тебе что-то понадобится – я всегда помогу.

Вершинин не сразу понял Диминого порыва.

– Что мне может от тебя понадобиться? – с недоумением спросил Леша и, собрав брови в кучку, взглянул на Диму, считая, что он имеет деньги, смекалку, физическую силу, с которыми сможет решить любую проблему, не утруждая Диму по пустякам. Конечно же, мажор ошибался. Но с течением времени он стал понимать, что нуждается в ком-то надежном и непредвзятом, но опять-таки Вершинин, эгоист по жизни, боялся себе в этом признаться, будто бы это заденет и оскорбит его достоинство и собственное супер-эго.

– Да все, что угодно, – говорил Дима, – я даже умру за тебя, если так будет нужно… Для этого ведь и нужны друзья, – спокойно говорил Тихомиров, ожидая «правильной» реакции от Алексея – эти слова должны хоть немного заставить его поразмыслить.

Тихомиров застенчиво устремил взгляд на свою обувь и землю под ногами.

Вершинин ответил:

– Да, – отрезал он. – Ты прав, поэтому все тобой сказанное аналогично и с моей стороны. Ты всегда меня выручал – я в долгу перед тобой, – с улыбкой сказал мажор и протянул Диме руку, тот сделал так же. Кисти по-дружески сцепились в крепком рукопожатии.

2. Тут картинка в сознании Дмитрия Александровича Тихомирова помутнела, поменялась, унося его все дальше в прошлое – события, которые ему вспоминались, навеивали приятную тоску о прожитых, ушедших временах, погружая его в прекрасный прежний мир, делая Тихомирова все младше и младше…

Он увидел себя и весь свой класс со стороны на уроке физики, которую вел суровый директор их школы Емельян Николаевич Савин.

Все точные науки у Диминого класса всегда проводились в одном и том же кабинете с голыми стенами, с расцарапанной коричневой доской, широкими партами, неподъемными металлическими стульями и расколовшимся в некоторых местах кафелем на полу. Сам директор школы был человеком активным, справедливым, но из-за своего тяжелого характера и ответственного поста он был жесток и требователен. Емельян Николаевич не переваривал недочетов и поправок, любил руководить и относился к этому с чрезмерной усердностью и излишним перфекционизмом, часто покрикивал на учеников и преподавательский состав (если с ним не поздороваться при встрече где-нибудь в коридоре, то это будет расценено как оскорбление и будет жестко караться).

Савин был невысокого роста; возраст у него был пенсионный, но директорское кресло он бросать не собирался. Руководитель школы всегда ходил в пиджаке и брюках, носил красные галстуки разных оттенков и серые рубашки, в руках у него всегда была кожаная папка для документов. Его внешность была такой же суровой, как и характер, как и его преподавательская, а затем и директорская закалка. Лицо отражало наступавшую на пятки директору неминуемую старость, от которой он старался убежать – лик был морщинистым. Нос у директора большой, брови пушистые, губы потрескавшиеся; взгляд был несколько потухшим, а иногда внезапно возгорался адским пламенем. На голове у Савина блестела лысина – кое-где русые, а где-то уже поседевшие волосы росли только на висках. Руки у него непроизвольно тряслись от нервного напряжения и почтенного возраста.

Именно на урок Емельяна Николаевича Савина (его часто называли Пугачевым) и попал Дима в своей предсмертной обзорной экскурсии по уходящей жизни. В тот серый зимний день Савин после проверки очередной контрольной работы, на выполнение которой несправедливо отводилось небольшое количество времени, вновь принялся ругать и отчитывать 11 «А» класс за неуспеваемость и почти повсеместное списывание. Что касается последнего пункта, директор спалил отлаженную систему списывания Вершинина у Димы и принялся зверствовать пуще обычного, чуть ли не вопя от злости, выпучив глаза и брызгая слюной:

– Это ведь черт знает что! – кричал Емельян Николаевич, размахивая в воздухе тетрадями с многочисленными вычислениями и формулами. – Что за бездарный коллективный труд?! Вершинин, ты в жизни никогда и половины этого не знал! Только не делай сейчас такое лицо, а слушай, что я тебе говорю… Вернее, что я на протяжении уже многих лет хочу вдолбить в твою башку!

Директор ненавидел Алексея Вершинина особо, даже больше, чем хулигана Ретинского, который посещал его кабинет в воспитательных целях чуть ли ни каждый день. Савин, в отличие от своих подчиненных, предпочитал не унижаться и не делать поблажек сыну богатых родителей, чтобы удержать его в школе – он не хотел добывать деньги таким способом и не любил расшаркиваться перед кем-либо, поэтому ему было глубоко наплевать, кто такой Алексей Вершинин и кто его родители, что они думают о директоре, как к нему относятся, придут ли скандалить и тому подобное.

Он продолжал:

– Я сейчас поставлю тебе кол, и ты вылетишь из этой школы, и никто тебе не поможет! Думаешь, что ты особенный?! Нет, тут все равны, никто здесь никого не выделяет. Не нравится – документы в руки и солдатским шагом в другое место, где найдутся люди, которые будут уважать твои якобы права и лизать тебе задницу, прыгать перед тобой, как зайцы, ожидая приказов. Я не буду этого делать! – директор сделал небольшую паузу для набора воздуха в легкие и продолжил с новой силой. – Я выкину тебя отсюда, если сейчас же не признаешься, у кого ты слизал контрольную, – он обратился ко всему классу. – Или кто-то хочет признаться сам? Иначе Вершинину действительно несдобровать! – никто не осмелился встать. Тогда директор сурово заявил. – Все, Вершинин! Твое дело труба!