Боль. Сборник рассказов

Я опустил взгляд на своё тело и ахнул. Появилась куча мокрых алых ссадин, и на ней образовался тонкий слой песка и земли. Старые раны наполовину раскрылись. А на левом указательном пальце отсутствовал ноготь. Всё это сопровождалась жгучей болью.

Я побежал, несмотря на моё состояние. Плевать на него! Когда ты на волоске от смерти, тебя не тревожит боль и оторвавшийся ноготь. Тебя волнует один вопрос: «СМОЖЕШЬ ЛИ ТЫ, МАТЬ ТВОЮ, УСКОЛЬЗНУТЬ ОТ САМОЙ СМЕРТИ – ОТ ЧЕРТОВОГО УРАГАНА?!».

И я бежал, играя в догонялки с той частью природы, которая несёт ответственность за пожары, бури, ядовитых змей и болезни. Кровожадная природа.

Я направился в сторону приближающегося урагана. Спросите, не рехнулся ли я? Соглашусь, но мне в голову пришла мысль: «Если я буду бежать против урагана, то рано или поздно, он меня настигнет. Ураган быстрее моих ног. Тем более, бежать против ветра с кучей ран – не самый лучший вариант. Лучше побежать в сторону воронки, чтобы потом найти лазейку, и ураган пройдёт мимо меня». Лучшего выхода я не нашёл. Да и положение, и ограниченное время не позволяли. Я видел эти песочные часы, чей песок иссякал и иссякал. Оставалось совсем немного перед тем, как последняя песчинка выпадет из устьица. Поэтому я бежал быстрее, работая и работая ногами.

Я мчался, перекрикивая шум и свист ветра. Боль оживала в моих нервах кровавым цветком. Некий пианист сел за моё тело и начал тянуть за струны, отвечающие за боль.

Я повалился, скорчился на земле и увидел на полусогнутом животе раскрывшуюся рану. Оторванные нити торчали у края раны, и из неё высочилась жёлтая, дурно пахнущая слизь. За ней последовала густая бордовая кровь. Своими резкими, неаккуратными движениями я раскрывал другие мелкие порезы. И ссадины. Они начинали сильнее жечь, отчего моё лицо сморщилось в разы.

Я заставил себя подняться, посмотрел на торнадо. Деревья засосало в воронку, оторвав их с корнем от земли. Почву горстями уволакивало в ураган, где они начинали вращаться по воздушной спирали, заставляя воронку чернеть. Пророкотал гром, засиял блестящая молния, рассёкшая воздух на две части. В атмосфере остался жжёный, прогорклый запах горения. Я посмотрел в сторону от исходящего запаха и увидел оранжевые языки пламени, заплясавшие на обугленных деревьях. Огонь перенёсся и на другие растения, и пожар приобрёл масштабы. Я переменил взгляд в другую сторону. Торнадо приближалось, готовясь меня засосать.

Земля поднималась, шлейфом уносясь в воронку.

Я закричал и побежал в сторону пожара. Увидел в огне силуэт оленя, что заставило меня быстрее побежать прямо в жаровню. Торнадо следовало за мной. Я чувствовал, как под моими ногами взлетала почва, отрывалась трава. Ветер пытался сбить с ног.

Пламя, прежде ровное и разрастающееся, укоротилось из-за урагана. Он искривился, и его язычки укусили меня. Мириады кровавых ожогов вздулось на моём теле, появились волдыри, через секунду лопнувшие.

Моё тело подняло в воздух.

Я замахал руками.

Дыхание перехватило.

Глотка заполнилась потоком ветра.

Я задыхался.

Глаза закатились. Настали последние минуты жизни. И вот, меня засосало торнадо. Меня закрутило по воронке с огромной скоростью. Я увидел другие вращающиеся тела: кровавый труп овцы, мириады растений (от высоких сосен до кустов), вода, несущаяся круговоротом внутри смерча. А в самом верху я увидел грозовое, тёмно-лиловое облако, откуда вспыхивали молнии, и гремел гром. Молния била деревья с периодичностью в две секунды. Меня ударила булыжник в бок. Я скорчился, выплюнув кровавую харчу. Полетели и ветки, вонзившись в ногу и спину. Воздух поднял меня на километр от земли, при этом меня ударили молнии и несущиеся по спирали камни и деревья. Разряд электричества сжёг до тления кожу, превратив её в обугленную корочку. Я чувствовал ток, бьющий по нервам. Я то и дело корчился от боли и недоумевал, почему не умираю.

Торнадо не утихало целых три битых часа. Когда оно стихло, то я, вращающийся в самом верху смерча, упал с десятка километров на землю.

Ураган изуродовал тело до невероятности, из-за чего узнать меня будет невозможно.

Я летел. Видел бесплодную, блекло-бурую землю, где валялся истерзанный мусор от урагана. Я падал. Оставалось несколько километров до того момента, как тело врежется в землю с раздробленными костями и пустит последний вдох. Десять секунд. Но мне эти секунды показались вечностью, и я насладился жизнью.

Насладился и… приземлившись, превратился в ужасное, влажное от крови, местами обугленное месиво.

Конец…

– Чёрт, не лучший вариант развития, – пробормотал я под нос, увидев появившиеся образы.

Я перестал пялиться на приближающееся торнадо и воспользовался временем. Бежать в правую сторону, где меня ждал огонь, не стоит. Я побежал налево, где увидел небольшой обрыв.

Ударила молния за моей спиной, и я почувствовал запах огня. Обернулся и заметил смерч, поглощающий столб пламени.

Я продолжил бежать к обрыву. Спустя минуту, добежал до него и принялся скатываться. У меня возникла идея, где переждать ураган, пока он не стихнет. Я схватился лозу и начал спускаться со склона. Пусть обрыв казался небольшим и неопасным, но лишняя предосторожность не мешала ещё никому. Даже перед лицом катаклизма. Но время… время истекало, а ураган… А что с ним?!

Я повернул голову направо и увидел ураган. Он приближался к обрыву и приближался, засасывая деревья и землю. Торнадо словно чувствовало, где я нахожусь, и гонялось за мной.

Я опустил голову к обрыву и увидел внизу оленя.

Мои руки стали ватными, и я… падал. Я упал на спину, скатываясь по обрыву, и приземлился боком на землю. В глазах заискрились звёзды, а боль усилилась.

Торнадо стояло у самого края обрыва.

– Вот чёрт! – закричал я и кинулся в узкую пещеру под склоном. Спрятавшись, я увидел воронку, засасывающую из пещеры песок и мелкие камешки. А что дело до меня, то я оказался тяжелым для того, чтобы вылететь из пещеры в самое сердце торнадо. Я сжался сильнее в узком пространстве, чтобы ураган не добрался до меня.

Торнадо предприняло несколько попыток разбить обрыв, чтобы проход хотя бы обвалило, и я не смог бы вылезти. Но они кончились провалом, и я улыбнулся до самой макушки. Я улыбался кровожадной ухмылкой и залился истеричным смехом. Ударил в землю от радости.

Ураган удалялся.

Я отсидел в пещере три часа, глядя на горизонт. Я смотрел на мелкий ураган, хозяйничающий где-то там, вдали от меня, но главное не со мной.

На третьем часу я заснул…

«Молоде-ец-ц-ц… ты с-с-справился…» – услышал я пищащий голосок. Его свист исходил, как эхо – с разных сторон с разной интенсивностью и громкостью.

Я оказался в белом, молочном пространстве. На мне была серебристая, обтягивающая одежда. На спине находилась плетеная корзина со стрелами. Руки держали лук. Я прицелился в белый горизонт, сощурился. Куда я стрелял – в никуда?

«Олень» – услышал я властный, низкий голос, завибрировавший в пустоте. Я опустил лук и с удивлением поглядел по сторонам.

«Джигаго».

Я услышал собственное имя, отчего меня передёрнуло. Это имя вызвало у меня отвращение. Ещё одна причина презирать отца. Оно означало, что я скунс. Я нюхал подмышки, ноги, проверял чистоплотность рта, но не находил вони. Я с гневом спросил отца, с трудом сдержавшись от криков, почему он назвал меня скунсом. Отец сказал, что такой сын заслуживает такого имени. Я взбесился, сжал руки, вонзив ногти в мякоть ладоней, расшвырял предметы в доме и вышел на воздух. С отцом сидела мать, и со страхом в прослезившихся, влажных глазах наблюдала за мной. Столько боли появилось в её взгляде, когда я сломал её любимую вазу, что я вздрогнул, ощутив её энергетику. Мне стало не по себе. И я с презрением смотрел на сверстников, обзывающих меня «вонючкой». В один вечер они облили меня помоями и надели настоящую тёмно-белую шкуру скунса. За этот поступок они получали тумаков от родителей и от моего отца. Но шрам, оставленный на душе, прибавился. У меня появился ещё один повод умолять отца сменить мне имя. Я пытался избегать общения с народом и со сверстниками, потому что «Джигаго» отпугивало меня. Мои уши резало это слово, и я со страхом бы убежал в лес. Я просил прохожих не называть меня так, но они смеялись сильнее от жалких просьб.

«Джигаго».

– НЕ ГОВОРИ ЭТОГО ИМЕНИ! – закричал я в белое пространство, и оно задрожало, как стекло.

Повисла тишина, а гневное выражение лица не пропадало.

– СЛЫШИШЬ?! НЕ ГОВОРИ!

На этот раз крик застыл эхом, врезаясь об невидимые стенки, разгоняясь в пространстве и пустоте. Человек, если он существовал в «белом ничто», на другом конце услышал бы мой крик, болезненный и горький. Я стоял, и грудь шла ходуном от лихорадочного дыхания. Вены вздулись на лице, глаза стали влажными и красными. Яркий пот блестел на лбу, будто фаянсовая тарелка матери.

Люди в крике изливают всю боль, ненависть, гнев – одним словом дерьмо, накопившиеся в них. Пускают его, и гной на душе пропадает, но остается вымораживающая пустота. И мы чувствуем одиночество, обездоленность, и так начинается второй круг скапливания дерьма, пока опять мы его не выпустим через крик.

«Ты больше не Джигаго. Это имя после всего того, что ты прошёл, больше не подходит тебе. Ты должен называться по-другому. А „скунс“ не способен выдержать таких испытаний. Поверь».

Меня расслабил ответ неизвестного, и я упал на колени, опустил голову и… вздохнул от облегчения. Засмеялся с радостными слезами и вскинул руки к мраморным небесам.

Пробуждение. Я открыл глаза, пошевельнулся. Тело затекло, и при движении меня вонзили тысячи жгучих иголок. Я застонал, зажмурил глаза. Высунулся из пещеры, встал во весь рост, разминая «заснувшее» тело.

На горизонте алел восход. Я удивился этой красоте, изумился ярко-багровому свету звезды. Но в то же время ужаснулся земли, на которой я стоял.

Куча сломанных деревьев, перекошенных и раздробленных веток. Лес превратился в полупустыню с руинами и обломками. На каждые десять метров валялись мёртвые деревья. Они либо лежали сгоревшими от молнии, либо переломанными.

Я с ужасом и опустошением шёл по лесным руинам, перешагивая через сломанные стволы деревьев. На земле зияли сотни дыр.

От зелени ничего не осталось. Земля стала бледно-каштановой без единого кустарника, травы. Там не будет ничего расти лет сто.

Торнадо опустошило реки, и на их месте находились рытвины и засушенные каналы. Рыбы лежали на берегу, раскиданные на земле с высунутыми языками. Некоторые бились об нагретую солнцем почву, открывая и закрывая О-образный рот. Жабры то и дело раскрывались, поглощая свежий воздух.

Огромному, могучему лесу, хранившему призраков, духов и зверей пришёл конец. Я видел лишь пустыню, бесплодные земли и руины. И я стоял на обломках, глядя на красивый кровавый горизонт. Великолепная природа, сочетающаяся с другой, более мрачной и ужасной её частью, где царствовали убытки от зверского катаклизма. Этакая тёмная сторона прекрасного и мирного, её противоположность. Страх, смерть, разруха. Катастрофа. И красота закатов, песни чирикающих птиц, прекрасные пейзажи. А на противоположной части холста зияет пустота, пропасть и бездна. А если заглянешь в неё, то увидишь нечто ужасное.

Да, если существует добро, значит, обязательно есть и зло. Они никак не мог жить без друг друга. Не будь зла, не будет добра. Не будь ужасного и пугающего, например катаклизмов и смертей, инфекций и хищников, не было бы красивых видов лесных массивов.

И я остался один среди хаоса – нечто среднее между добром и злом.

10

– ДЖИГАГО!

Я обернулся и увидел группу индейцев. Их лица, бледные и тусклые, оживились при виде меня, стоящего посреди разрухи. Они подскочили ко мне с распростёртыми объятиями. Странно, что в былые времена эти индейцы не спешили радоваться при моём появлении.

– Джигаго, господи… Ты единственный живой?! – спросил Кикэла, низкорослый коренастый мужик с глубокими морщинами на квадратном лице.

– После ужасного урагана мы прервали испытание. Весь лес, в котором всё дело происходило, не стало. Он превратился в пустыню! – говорил мне под нос Кэлетэка.

В их голосах слышалась радость. Кикэла ударил меня в бок, улыбнувшись и сказав, что я молодчина.

– Слушай, а ты точно единственный выживший? – спросили они.

– Не сомневайтесь. Я прикончил Нуто и уже следовал по лентам, и тут появился ураган.

– Боже мой, – всхлипнул Мэкья. – И как ты спасся?

– Скрылся в пещере под обрывом, – ответил я отсутствующим, блеклым голосом.

Они посмотрели на моё тело и ахнули.

– Что с твоим телом? – спросил Нээлниш.

Я посмотрел на руки, перепачканные в крови, пунцовые от ссадин и порезов. Взглянул на грудь и живот, где раскрылись прежние раны и появились новые. На ногах засохли корочки от ссадин и проколов. Я исхудал на килограмм десять и стал выглядеть как ходячий мертвец.

В моём выражении лица появилась брутальность, отчего группа индейцев смотрели на меня, будто на другого человека. Они и не ожидали, ха-ха, что увидят в конце испытания меня, сопливого сына вождя. Эти сплетники ставили на то, что я помру при первых же минутах испытания.

И я глядел на них осуждающих, могучим взглядом. Смотрел, и в голову приходила мысль, что они такого в своей жизни, что пришлось мне пережить, не испытывали. Минимум они поубивали сверстников и вышли победителями. Но чтобы упасть с водопада полуживым телом с распоротым животом и выжить, чтобы выбраться с реки, излечить и зашить раны, скрываться отшельником в лесу, а потом убить главного убийцу испытания – нет. И чтобы они ещё и ураган пережили бы – тоже нет.

Я смотрел на них глазами, полными боли, страдания. И они чувствовали эту энергию и силу в моём тревожном взгляде, отчего они сжались, а улыбки поблекли.

Мы молча шли до племени, ничего не спрашивая. Я мечтал поскорее вылечиться. Но я не мечтал о старой жизни, потому что она ускользнула от меня в хорошем смысле слова. Моя жизнь разделилась на «до» и «после». И я стал другим человеком. Мужчиной. Из нытика превратился в стойкого, сильного характером и духом человека, пережившего самые ужасные кошмары.

– Что с отцом? – спросил я, когда мы добрались до племени. Никто не выходил из домов, потому что на дворе стояло раннее утро. Люди только-только просыпались.

Группа индейцев, услышав мой вопрос, переглянулись перепуганными взглядами. Один даже вздрогнул и потёр лицо от наступившего пота.

– Ну… – протянул Нээлниш, пытаясь подать мне информацию мягче.

Я с тревогой посмотрел на них, остановившись.

– Понимаешь, Джигаго…

– Не называй меня… – начал я, но они продолжили:

– …твой отец…

– Да что с ним?! СКАЖИТЕ БЫСТРЕЕ!

– …он похоронил тебя.

Я раскрыл рот, и слова неприятным, желчным комом повисли в глотке. В том числе и крик. Сердечная боль зажглась и заколола в груди.

– Как он мог?

– Идем, – сказал Мэкья и потянул меня за руку.

Я не сопротивлялся. Глаза остекленели, я опустил голову.

Они привели меня к реке, которую дети окрестили «тьмой» из-за её характерного цвета. У берега стоял огромный серый булыжник, а на нём написали:

«Мой сын. Пусть духи леса не надругаются над твоим телом».

Я посмотрел на руки, ноги, живот, грудь – на зияющие раны, пульсирующие и вспыхивающие жаром. Я посмотрел на палец, где оторвался ноготь. Хах, отец-отец, знаешь ли, твой гребаный булыжник, похоронивший меня, не помог. Надо мной надругались, причём со смаком!

– Я жив… – сказал я. Губы шевелились сами по себе. – А значит…

Я ударил ногой по булыжнику, и тот упал, расплескав мутную воду реки.

– Да, так будет лучше, – услышал я собственный голос и повернулся к группе индейцев, со скорбью смотрящих на меня. – Чего вы грустите! Я жив, чёрт возьми!

Они заулыбались, но выражение их лица показалась мне натянутой и наигранной.

– Давайте, приведите меня к отцу.

Отец лежал на кровати, глядя в потолок. Он проснулся, но каждое раннее утро глядел в пустоту, собираясь с мыслями. Он называл это время «прихорашивание головы», когда ты настраиваешь ум на нужный лад перед рабочим днём. Рядом с ним лежала спящая жена – моя мама. Даже во сне она оставалась красивой и привлекательной, в то время как некоторые женщины храпели с открытым ртом.

Я приблизился к их кровати. Проводники, нашедшие меня в разваленном лесу, ждали у входа в индейскую палатку. Я подошёл, и губы мои шевельнулись против моей воли. Я планировал полюбоваться родителями две-три минуты и приступить к делу, но рот не слушался:

– Пап…

Отец вздрогнул, вскочил с кровати и посмотрел на меня огромными, гигантскими глазами.

– Это ваш сын… – сказали проводники у входа. – Вождь, он единственный выживший в испытании. По праву он может считаться мужчиной.

– О боже… неужели это сон? – сказал отец.

– Хватит, папа, нести бред, – ответил я и обнял его.

Слёзы полились на его плечо, и в груди у меня заколола боль, усиливавшаяся, когда отец тоже зарыдал и обхватил меня немощными руками.

Его ладони, лежавшие на моей мокрой от крови спине, испачкались. Он почувствовал это, но не противился.

Проснулась мать, и она воскликнула с изумлением: «О Господи! Джигаго! Ты вернулся!». Она присоединилась к отцу и тоже обняла меня.

Я перестал плакать. Слёзы иссякли. Я посмотрел на них, потом взглянул на тело, алое, искорёженное от ран, порезов и гематом. Такое неестественное и ужасное. На нём останутся шрамы – вечное напоминание о испытании, где я изменился. И стал сильным.

Прошёл один год. За это время шаманы вылечили мои раны, но шрамы остались. Причём грубые и большие. Я сосчитал двенадцать штук на животе. А на руке нашёл семнадцать порезов, превратившиеся в мелкие полоски. Если я ходил с неприкрытым торцом, то многие всматривались на эти шрамы. Самый большой находился в области живота, в его середине. Именно туда вонзились рога глубже всех.

Меня переименовали из «Джигаго» в «Нокоу», что означается с индейского «лес». Я многое пережил в лесу, поэтому вождь сошёлся на этом варианте.

Я стал заниматься охотой, рыболовством. Меня спрашивали о самом испытании, и я с удовольствием, временами с неохотой рассказывал им эту историю. Почему с неохотой? Потому что кошмары прошлого могли вернуться.

Наше племя перекочевало на восток, потому что на восстановление нашего леса ушло бы минимум тридцать лет. Почва стала непригодной для выращивания овощей и зёрен, реки иссушились, пропала рыба, а дичь ушла в другие края.

Мои отношения с отцом нормализовались. Мы общались на многие темы, и я поддерживал его, не оставлял в беде, и он поступал также. Но во мне таилась обида. Почему он похоронил меня? Почему отказывался верить, что я смогу победить в испытании? Почему потерял надежду ещё перед испытанием, когда мы стояли на горе и слушали бубен шамана? Почему он не дал мне никаких советов, в то время как другие отцы давали наставление сыновьям? Когда я смотрел на них, счастливых сына и отца, во мне созревала зависть. Но я не находил ответа, что, может, дело не в окружающих, которых я виню, а во мне самом. Может, стоит сначала изменить себя, а потом уже менять мир?

До моей головы в юношескую пору не приходили подобные мысли.

Отец скончался месяц назад, и эта потеря далась мне с трудом, но я пережил её. Я не стал винить в смерти отца людей, не стал ныть, не стал загонять себя в страдания. Да, я погоревал. Да, я плакал. Да, тяжесть нависла в душе, но наша прерогатива – справляться с трудностями, а не сдаваться. Они делают нас сильнее. И потеря близкого человека сделала меня ещё сильнее. Я смирился с отсутствием отца и продолжил жить.

Что с ним стало? Отца укусила змея, и после двадцати четырёх часов хворы он скончался. Шаманы с бубнами и барабаном не помогли. Горячие слёзы и молитвы матери – тоже. Я в то время охотился с группой в лесу, и мы пришли под вечер и узнали о гибели отца. Я уронил тушу кабана, и боль разлилась раскалённой струёй по сердцу и груди.

Вождём стал староста Пэчуа. Он возглавил племя под новое правление. Траур по умершему отцу стоял в племени целых две недели, и никто не мог приступить толком к делу из-за скорби. Признаться, в первое время мне давалось с трудом охотиться. Не мог сконцентрироваться на цели. Мысли уходили в воспоминания об отце.

Один раз я увидел двух оленей во время охоты, и мои соплеменники их не заметили. Одного из них я узнал – тот самый олень в испытании, который вспорол мне брюхо и кинул в реку, а потом спас мне жизнь. А второй… мне показалось, что вторым оленем был мой отец. Он переродился в оленя и смотрел на меня с нового обличья. Они оба убежали, скрывшись за деревьями. А я остался, глядя в пустошь леса.

Наблюдатель

«Суицид – главный символ того, как сложно быть человеком».

– The School of Life. Перевод In Cor Cadit.

– Насколько больней, чем быть укушенным змеёй, иметь неблагодарного ребёнка, – произнёс мужчина нестройного телосложения со скованными плечами. Он ходил по аудитории семинария, разворачивался со сгорбленной спиной, поправлял на грубом орлином носу очки в роговой оправе. Чёлка его жидких русых волос падала на лоб, и тот убирал их на место, на массивный череп. – Это из «Короля Лира» нашего любимого Уильяма Шекспира. И насколько это изречение соответствует правде, нашей нынешней обыденности.

В тёмном семинарии собрались люди 25—40 лет. Они слушали лекции о воспитании детей. В гуще разных лиц виднелась физиономия Эрнеста Тверского. Сквозь круглые линзы тонких проволочных очков его глаза застыли на лекторе. Он навострил уши, слушая выступающего. Эрнест пригладил рыжевато-русые волосы, провёл пальцы по щетинистому подбородку и взял карандаш. Он написал слова лектора в блокнот.

– И мы не знаем, в чём мы, родители, виновны. Казалось, мы сделали всё, – говорил выступающий, отмеряя сцену шагами, – чтобы чадо жило счастливо. Мы лелеяли их, баловали, ласкали, но те не ценят то, что у них есть. Их ум направлен на достижение больших желаний за счёт родителей. За счёт нас с вами, – он повернулся ко слушателям, и те вздрогнули от его выражения лица. Лицо пылало отчаянием: глаза увеличились в подобие круговидных шаров, рот – приоткрытый, а на губах… немое восклицание. Он протянул руку в необъятное пространство, словно Гэтсби пытающийся коснуться кончиками пальцев зелёного огонька на противоположной стороне причала. Он не видел озабоченные лица родителей. Он видел неблагодарных детей, которые причинили ему боль. – Они не ценят то, что имеют. Они не ценят ваши старания. И в итоге вырастает в будущем монстр – ребёнок в теле взрослого, неспособный к зрелой жизни и впадающий в отчаяние при проблемах. Кто знает, может, из этого вырастет бездарь, бомж или преступник. Поэтому наша цель, как родителей, воспитать в детях рациональное зерно. Наша цель – сделать их способными к полёту. Ведь матери птенчиков учат же их летать, правильно? А почему бы и нам тоже нет?

Прошёл час, и Эрнест подошёл к лектору. Он не зря записался в семинар по воспитанию, а ведь эта тема не на шутку тревожила его. В это время оратор разговаривал с другими родителями. И, дождавшись, пока тот ответит на их вопросы, он обратился к нему:

– Здравствуйте, – поздоровался он. – Меня зовут Эрнест Тверской.

– Рад знакомству. Впрочем, моё имя вы знаете.

Они пожали друг другу руки. В начале семинара он назвал своё имя, с красноречивым пылом усмехнувшись: «Я Юрий Барабенко – от слова барабан, если что».

– Да, знаю, Юрий. Вы так хорошо объяснили эту проблему…

– О, это только первый день семинара. И эта лекция – вводная часть к очень серьёзной проблеме России. Наши дети – это наше будущее. Разве мы хотим, чтобы наше будущее было лишено светлого из-за наших ошибок в воспитании?

– Можете не сомневаться, я приду. У меня тут такой случай…

– Говорите, – сказал Юрий.

Юрий учился на социального педагога. Он вёл практику в детских домах, в неблагоприятных семьях и выезжал даже в Африку, где целые сутки изнурял себя волонтёрством. Юрий устроил даже акцию по защите детей, правильному их воспитанию и информированию родителей с помощью бега. Он побежал с Красноярска в Москву, развернулся и помчался к Петербургу. К нему присоединялись люди, бегали за его компанию в знак важности поставленных им проблем. За ними следил весь интерне. Им давали пожертвования, и основная цель – набрать нужную сумму для решения всероссийской проблемы. Они пробежали, избороздили почти всю Россию, пока не набралась нужная сумма. Юрий упал замертво на асфальт, решив, что это его предсмертные минуты, но самые счастливые. Он никогда не чувствовал себя таким счастливым и радостным, что выполнил цель. Его повезли в городскую больницу, где поставили диагноз инфаркта. Благо, они бегали близ окраин Хабаровска. Врачи постановили, что причина инфаркта – чрезмерный бег, который нагружал сердце. После такой вести Интернет взорвался, и Юрий Барабенко стал известным как общественный деятель. «ЗАЩИТНИК ПРАВ ДЕТЕЙ И ИХ БЛАГОГО ВОСПИТАНИЯ, ЮРИЙ БАРАБЕНКО ЧУТЬ НЕ УМЕР ВО ВРЕМЯ СВОЕЙ АКЦИИ», или: «ЮРИЙ БАРАБЕНКО, БЕЖАВШИЙ ЦЕЛЫЕ МЕСЯЦЫ ПО ВСЕЙ РОССИИ, ПОПАЛ В БОЛЬНИЦУ С ИНФАРКТОМ, КОГДА НАБРАЛАСЬ НУЖНАЯ СУММА ДЛЯ АКЦИИ ПО ЗАЩИТЕ И ВОСПИТАНИЮ ДЕТЕЙ» – гласили заголовки газет. Ноги ещё долго болели, но выполненная цель заставила Юрия забыть о них.