Боль. Сборник рассказов

Он смеялся и шутил насчёт деревьев, казавшиеся в темноте монстрами. Он пинал гнилую листву, и те взлетали верх. Над вороном он поглумился: показал ему язык и начал каркать. Ворон съёжился. Он будто почувствовал себя в неловкой ситуации, где его честь и достоинство уязвили. Птица с обидой вспорхнула и улетела. Отец подзывал его обратно, умолял вернуться, просил не обижаться на него и плюнул, когда попытки кончились провалом. В паука он кинул камень, и паутина разорвалась, а тельце насекомого сплющилось. Вся гадость повылезало из брюха паука. Густая блекло-желтая смесь вышла из тела и испачкала камень. Лапы паука задёргались и замерли в агонии. Отец взял ветку и пошевелил лапками. Он говорил голосом паука, хриплый и гнусавый: «Эй, Джигаго смотри, чё этот придурок сделал! Он меня расплющил камнем! Всё мое дерьмо вылезло из задницы. Прошу не ешь его! Умоляю! Это было для моих детей!».

Мы ржали, надрывая животики. Я согнулся в три погибели от его выходок.

Мы вышли из дремучего леса. Пожалуй, если бы не он, я бы надул в штаны со страху. Но надул со смеху.

В первый раз жизни отец показался мне хорошим приятелем и собеседником.

Мы вышли на лесополосу. Вдруг я увидел людей. Два охотника гонялись за индейцем. Последний оказался израненным, весь в кровавых ссадинах и кровоподтёках. Он с трудом успевал убегать от агрессоров, стрелявших из лука. Несмотря на общий вид, парень изловчался уклоняться от стрел.

– Скройся! – сказал отец и схватил меня за комья волос. Я пригнулся за деревья лесополосы.

Мы из укрытия наблюдали за убегающим парнем.

– Нужно ему помочь? – спросил я.

– Не уверен… – прошептал отец.

Я взял лук и прицелился в одного из догоняющих.

– Ты что творишь?! – завопил отец. – Ты забыл?! Это испытание! Никто друг другу не помогает, выживает сильнейший, и становиться мужчиной.

– А почему они вдвоём нападают на одного?! Это же нечестно!

– Пойми, в испытаниях нет чести. Только люди, которые выживают и становятся сильнее под напором трудностей. Он должен сам вывертеться из передряги. Больше никто не помогает…

– Нет, – покачал я головой и вытащил лук и стрелы.

Я прицелился в одного и выпустил по очереди десять стрел. Они вонзились ему в спину, одна – в руку. Бедолага повалился на землю, и от его трупа пошла тёмная лужа крови. Его напарник остановился и с шоком поглядел на труп. Я выскочил из склона и выпустил три стрелы. Одна из них влетела ему в глаз, другая попала в живот, третья промахнулась. Он согнулся, выплюнув кровь изо рта. Индеец вытащил стрелу из живота, и из колотой раны выглянули розовые кишки. Они вываливались из живота.

Я сшиб его с ног, вытащил нож и ударил три раза. В моих глазах застыли слёзы. Кровь брызнула в лицо, остальная часть испачкала руки и ноги. Я встал и очистил нож о траву, и скрыл его за пояс. Посмотрел на застывшего в оцепенении парня. Им оказался Абукчич – сын Каканиви и Миджиси. Его назвали «мышью» за проворность и ловкость, свойственная грызунам. Из-за худобы он пролезал во многие ущелья и узкие места. Мог с легкостью скрыться в лесу и поджидать кролика или фазана.

– Воу, Джигаго?! – вскричал Абукчич. – Неужели ты… до сих пор жив?.. и ты убил двух людей! О, ужас!

Я насупил брови. Они рассчитывали, что я умру первым же в испытании. Я сжал кулаки, и вены на руках вздулись и сгустились.

– НЕТ! Пожалуйста, НЕ УБИВАЙ МЕНЯ! – закричал Абукчич и попятился от меня.

– Стой!

Он замер.

– Я хотел спасти тебе жизнь вообще-то… а не убивать.

Он скорчил рожу, и я не проглядел в ней какой-то хитрости и ехидного замысла.

– Да? Оу! Спасибо тебе, спасибо… – Он приблизился ко мне, но с осторожностью. Посмотрел с глазами, полными надежды. Положил руку на мою и сжал её в знак благодарности.

Я посмотрел на его круглое лукавое лицо. Широкая улыбка застыла на его физиономии. Абукчич – самый бледный из бледных индейцев, из-за чего его могли перепутать с бледнолицыми. Вождь говорил, что это его дар кожи. Поэтому племя высылало его в разведку: одевали его в бродягу, выпускали в селения бледнолицых, где он вынюхивал всёнеобходимое, как крыса. И никто не подозревал, что он – шпион. Ходили слухи, что предки Абукчича полукровки. Мол, его прапрадед спал с бледнолицей женщиной. А она родила от него сына – полубелого полуиндейца. В Абукчиче словно раскрылись материнские гены.

В толпе индейцев я всегда различал выделяющуюся из них бледную круглую рожу Абукчича.

Но в испытании кто-то его заметно потрепал. Ссадины кровавой розой цвел, и на груди, и на локтях, и на ногах. Его густые тёмные волосы превратились в безобразные клочья и торчали в стороны. В когда-то живом взгляде я прочитал усталость.

– Пошли отсюда.

Солнце стояло в зените. Мы преодолели некоторую часть леса, и мои ноги изнывали от усталости. Казалось, я прошёл сотни миль, готовый упасть на горячую землю и умереть. Мы шли через густые дебри, сквозь терновники и шиповники. Взбирались на возвышенности и спускались со склонов.

Абукчич рассказывал, что суть испытание заключается продержаться более двух недель в лесу и выжить в нём. Последний выживший становиться победителем и возвращается в племя по цветным верёвочкам, закреплённым на ветках. Те, кто возвращается раньше срока, истребляют. Собираются лучшие стрелки племени, связывают нарушителя и стреляют тупыми стрелами, пока жертва, истекая кровью, не выдохнет последний воздух. Тело сбрасывают со склона на поедание птиц и зверей.

Всё испытание – полная дикость. Но она выявляет сильных личностей, несмотря на свою ненадёжность.

Абукчич объяснил, что если придут сразу два человека в срок, между ними проводиться бой. Кто победит в сражении, остается мужчиной. Проигравший умирает. Битва не на жизнь, а на смерть.

У меня создавалось ощущение, что Абукчич что-то недоговаривает. Он старался не упоминать излишних деталей.

Когда он кончил рассказ, Абукчич спросил, а что же случилось со мной. Я поведал ему историю, как меня сбил олень. С оленя история и началось. Я плыл в реке, полумёртвый труп, истекающий кровью с ободранным животом. Рассказал о моих намерениях самоубийства, что задуманное ничем не кончилось, кроме дикой, яркой болью. Она заставила меня как-никогда почувствовать себя живым. Эти странные обстоятельства зацементировали во мне некий фундамент взглядов и мыслей. Я родился в такой среде, что вырос слабым хлюпиком… но случай… ужасный случай поменял в корне весь спектр мировоззрения. Я стал гусеницей, которая окуклилась и превратилась в бабочку. Чёртова реинкарнация, изменение внутреннего «я». Меня пугали перемены, но я не видел другого выхода.

– Шрамы, которые оставило мне это испытание, заживут, но будут вечно напоминать о себе. Я уже буду не тем, – сказал я ему.

Подходил вечер. Мы прошли приличную часть леса и встретили на пути несколько трупов наших соплеменников. Некоторые умерли от ненасильственных обстоятельств: голод, холод. Другие стали жертвой несчастного случая: укус змеи, нападение волков, булыжников, упавших им на головы. Остальную часть перебили, словно скот. И убили их не самым лучшим способом.

В земле торчал длинный острый кол. А на нём кто-то поставил отрубленную голову. В глазах мертвеца застыл ужас. А в зубах был нож. Неровные, зазубренные концы отрубленной головешки свидетельствовали о том, что убийца использовал топор. Кровь на лице убитого не успела засохнуть и осталась алой.

– Чёрт, возьми, – прошептал Абукчич. Его брови нахмурились, но не в гневе, а в отвращении и жалости. – Это же Виппоно. Эх, дружище… покойся с миром.

Абукчич закрыл глаза старому другу и отвернулся в сторону. Он переводил сложное дыхание.

– Кто из нас мог такое сделать?! Мы же совсем недавно были детьми… а сейчас… убиваем своих же… Кто из нас такой жестокий?!

– Не знаю, – ответил я. Если во мне проснулась способность к убийству, то жестокость у других должна появиться.

Мы продолжили идти и встретили больше тел. У одного трупа вычленили руки, ноги и голову от туловища и разбросали в стороны. Туловище поедала стая ворон. Она осела на мясо густой тёмной пеленой и копошилась в ней. Я заметил, как одна из ворон острым клювом вытащила кусок кишки и проглотила её. Абукчич пошатнулся.

– А НУ КЫШ! – крикнул я и топнул ногой.

Стая ворон взлетела к небу и каркнула. От туловища осталось ужасное розовое месиво.

Дальше – хуже. Убийца выпорол живот бедному добряку Луни и повесил на дерево его же кишками. Я бы не пожелал такой смерти даже врагу. За поворотом увидели Нэпэйшни. Его голову раздробили на две дольки, а посередине виднелся глубокий широкий разрез мозга. Он сидел, уперев на дерево. Подбородок уткнулся в грудь, а глаза закатились, язык высунулся. Такого нелепого Нэпэйшни я никогда не видел. Но самое отвратное – мы могли видеть с такого положение весь мозг, кровоточащий из размозжённой головы.

– Чёрт, чёрт! – сказал Абукчич. – А вдруг он сейчас следит за нами?! Вдруг мы его новая жертва?!

– Хватит этих бабских воплей, – сказал я. Абукчич поднял брови в удивлении. Я и сам не ожидал, что произнесу эту фразу. – НЕ надо паники. Мы только хуже сделаем, если будем паниковать.

Я посмотрел на небо. Сквозь кроны деревьев пробивался тусклый багровый свет. Солнце склонилось за горизонтом.

– Скоро стемнеет. А в темноте мы будем ещё более уязвимы. Предлагаю найти какое-нибудь ущелье, залезть туда и устроить ночлег. Мы будем по очереди сторожить берлогу, а потом меняться. Согласен?

Абукчич, сглотнув, кивнул.

– Поскорее пошли. У тебя есть оружие?

– Нож только. Стрелы потерял.

Я хмыкнул и посмотрел на трупы.

– Возьми стрелы и лук у погибших. Похоже, они их почти не использовали.

– Ты издеваешься? Я не буду трогать мёртвых соплеменников!

Я схватил его за волосы и потряс, опустив к земле. Как же мне надоели его жалобы.

– Во-первых, ТЫ НЕ БУДЕШЬ ТРОГАТЬ ТРУПЫ! Ты просто соберёшь чертовы стрелы. Если ты будешь также продолжать, то нас настигнут. А мы будем безоружны, и прикончат и меня, и тебя с легкостью. Во-вторых, я тебе объяснил чётко: ХВАТИТ БЫТЬ ТАКИМ СУКОЙ! Не ной! Ты, наверное, не испытывал эти страдания, чтобы понять это. Если ты не приступишь, я покажу тебе, что Я ИСПЫТАЛ. КАКУЮ БОЛЬ ОЩУТИЛ! ЧЕРЕЗ ЧТО ПРОШЁЛ, ЧТОБЫ ОКАЗАТЬСЯ ЗДЕСЬ! ХОЧЕШЬ ЭТОГО?! ХОЧЕШЬ?!

– Не-е-ет…

– Молодец. Тем более, я спас твою жалкую жизнь, а мог лишь тупо не вмешиваться, и ты был бы среди этих трупов, сука! Будь ты на моём месте, ты бы так сделал. «Ох, это же всего лишь Джигаго. Слабый, сопливый Джигаго, который вечно на подсосе у своего отца. Избалованный тип. Пусть он лучше сдохнет», – передразнивал я Абукчича. – Так бы ты говорил. А теперь закрой хлебало и иди собирать стрелы, мать твою!

Я опустил его и толкнул. Абукчич прослезился, вытер сопли и глаза, выпрямился и с укором посмотрел на меня. Затем он отвернулся и начал собирать стрелы.

8

Дальше путь шёл через густые заросли высокогорного леса. Мы продвигались вверх по узкой тропе, поэтому уставали быстрее. Горный ветер продувал через деревья и ласкал кожу.

Наступила ночь, ясная и безоблачная. Мириады белёсых звезд сияли. Луна повисла на небе одиноким золотым кругляшом. Я смотрел на неё временами, когда, останавливаясь, переводил дыхание. Она казалась третьим спутником в нашем похождении, причём в прямом смысле слова.

Абукчич нёс стрелы и не разговаривал. В его уме не складывался образ, где я, держа за комья волос, учу его «уму-разуму». Какая-то невообразимая, абсурдная комедия. Ха-ха, посмотри, что за чудеса! Сам Джигаго, сопливый щенок вождя, утирает морду Абукчичу и заставляет его заткнуть пасть, повелев собрать стрелы. Интересная сказка.

Но сказкой происходящее не назовёшь. Это реальность, где мы после испытания поменялись ролями. Я и вообразить не мог, что судьба бросит на произвол одних, а других через страдания и боль сделает сильнее. А, может, не судьба?

Я поджал губы, вздохнул и развернулся, чтобы догнать Абукчича.

Что же до маньяка… Он меня не пугал. После всего пережитого, связанного с болью и отчаянием этот убийца кажется пустяком. Я не намереваюсь опустить руки и надуть в штаны из-за безумного ублюдка. Только не после всего пережитого.

– Когда мы доберёмся до этой пещеры? – спросил Абукчич.

– Совсем скоро. В этих местах наверняка есть пещера.

– Ты здесь был уже?

– Нет.

Разговор кончился. Абукчич уткнул подбородок в грудь, спасая шею от холодного ветра. Я же продолжал размышлять. И мои мысли привели к отцу. Вождь племени, сидящий в центре круга старост и обсуждающий повестку дня. Отец, скорбящий о давно потерянном сыне. Казалось, он потерял меня ещё тогда, когда избаловал и вырастил сопляком. Отец, отгородивший сына от жестокости сурового мира из-за того, что столкнулся в молодости с лицом войны. Он повидал трупов, крови и месива.

Стоп… А где?.. Где молодой отец?

– Слушай, Абукчич. – обратился я к нему.

Он остановился и посмотрел на меня. В его глазах читалось недоверие и некоторый страх, что я могу причинить боль. Он злился на меня ровно в той степени, в какой я ему причинил зла. В действительности же я дал ему хорошей пощёчины, чтобы тот не ныл и приступился к работе. Я оказал ему услугу, а он обижается, как баба.

– Мм? Что?

– Ты не видел моего отца?

– В смысле? То есть, перед испытанием? – недоумевал он.

Я огляделся. Никого. Кромешная тишина, яркая луна, высокогорье, лес и я с Абукчичем.

– Нет. Ну, молодой отец… Он сидел рядом со мной, когда на тебя напали те стрелки. Помнишь? Ты не видел?

Абукчич отшагнул от меня и нахмурил брови. До меня начало доходить. Мои убеждения, что отец – настоящий – угасали. Я ранее не ставил под сомнение это. Не задавался вопросом: «А не иллюзия ли отец? Может, он появился в моём воображении от одиночества?».

– Это шутка? – спросил Абукчич.

Галлюцинации прекратились, когда я встретил живых людей. Признаться, отец помогал мне, а обуза Абукчич путается под ногами.

– Ничего… я имел в виду, не знаешь, как там может поживать мой отец?

– Ну… сразу бы так сказал. Твой отец, наверное, занимается племенными делами. А чем ему ещё заниматься, вождю племени?

– А твой отец?

– Мой… Без понятия. Наверное, ловит рыбу. И молиться, чтобы я выжил.

А мой отец молился или уже похоронил меня?

– Ладно, не будем много болтать. А то стемнеет.

Абукчич кивнул и ускорил темп ходьбы. Я последовал его примеру, хотя соврал Абукчичу насчёт боязни.

Я остановился, нет, затормозил, вперев ноги в землю, и окоченел. На возвышенности, скрывшись за деревьями, стоял гордый осанистый олень. Его могучие рога можно было перепутать с толстыми ветвями лиственницы. Олень… красивый, невероятный и мощный. Самое благородное и священное животное. Но почему он забодал меня? А… я ему не угодил. Я кричал на него. Стоп… Это же тот самый олень, напавший на меня.

Судорога начала сковывать мне руки. Я пытался открыть рот, чтобы позвать уходящего Абукчича.

Олень продолжал стоять, возвышаясь надо мной на добрых шесть метров. Но, несмотря на расстояние, я видел его, как на ладони. Мой взгляд впился в его тёмные, блестящие глаза, напоминавшие бусины. В этих глазах я мог прочитать гордость, свойственную животным. Гордость альфа-самца. Также я видел в его выражении глаз могущество… но не вульгарное и грубое, а благородное, свойственное джентльменам. Не знаю, есть ли среди оленей джентльмены.

Рот пришёл в движение, и я подозвал Абукчича. В моем голосе слышались визгливые нотки.

Он подскочил ко мне с невероятной скоростью.

– Что случилось? – услышал я боязливый тон Абукчича. Он подозревал, что я ему покажу ещё одну жертву рук таинственного маньяка. Или самого убийцу.

Он посмотрел на то место, где я пристальным взглядом сверлил лицо оленя. Абукчич с возрастающим недоумением обратился ко мне:

– Что такое?

– Ты… видишь оленя?

– Какой ещё олень?

Я повернулся к Абукчичу, с трудом сдержавшись оттого, чтобы не вскочить и схватить его за уши:

– Олень… самый настоящий олень. Большой такой, гордый. Ты, что, оленей не видел?

– Меня удивляет две вещи, – сказал Абукчич приторным тоном. – Во-первых, откуда ТЫ можешь знать об оленях, когда ты просиживал задницу в доме, а мы с ребятами и вождём смотрели на самого настоящего оленя. Во-вторых, нет тут никакого оленя. Может, ты вместо белки перепутал его?

Я сжал кулак, и Абукчич отшатнулся в сторону.

– Только не бей! – вскричал он.

Я разжал кулак и посмотрел обратно. Олень ушёл. А может, испарился? Может, олень тоже плод разыгравшегося воображения? А кто тогда вспорол мне живот своими острыми рогами и бросил в быстро несущуюся реку? Но если олень – очередная иллюзия, то это объясняет, почему раны зажили так быстро.

– Заткнись, – произнёс я, не смогши сказать что-то вразумительное Абукчичу.

Он вернулся на тропу и продолжил идти. Небось, записал меня в список умалишённых.

Я в последний раз поглядел на то место, где стоял олень. Почувствовал нарастающую тревогу. Она вибрировала во мне, отдаваясь судорогой и дрожью. Я вытер наступивший пот, развернулся и пошёл за Абукчичем.

– Погляди!

Мы наткнулись на – о да! – ущелье. У Абукчича засверкали глаза, голос оживился. Он бы оттанцевал пляску, если бы умел её исполнять. А я вздохнул от облегчения.

Первым в ущелье залез Абукчич, переполненный нетерпением. Но он сразу же выскочил оттуда, задыхаясь воплями и криками. Из ущелья вылетела чёрно-коричневая стая летучих мышей. Они вихрем устремились к небу, пища и хлопая крыльями. Абукчич дрожал, лёжа на редкой травке. Его глаза, лопнувшие в кровавой сетке сосудов, не отрывались от удаляющегося тёмного урагана мышей. Они превратились в огромные шары, а зрачки сузились. Со временем он приходил в себя, и дыхание успокаивалось, и сердцебиение приходило в норму, и дрожь исчезала.

Я покачал головой и залез в ущелье. Для того чтобы залезть внутрь, мне пришлось втиснуться и приложить усилия, чтобы руки или ноги не застряли в проходе. Её узость впечатляла, из-за чего в первые мгновения я вздохнул от разочарования, что мы нашли неподходящее укрытие. Но, встав на ноги, я оказался в просторной сырой пещере. На её потолке висели загрубелые сталактиты. С них капала вода, которая, разбиваясь о пол, превращалась в небольшие сизые лужицы. Да, сырости хватало, но огонь развести – не проблема.

Я подозвал Абукчича, сказав, что мышей не осталось. Как он мог испугаться своих сородичей?

Мы развели костёр. Я наложил сухих листьев в качестве матраса и лёг. Абукчич последовал моему примеру.

Огонь трескался, шуршал. Ветки, находящиеся в сердцевине пламени, покрывались испариной, алели и скрючивались в чёрные, обугленные пальцы. Багровый отсвет костра плясал на стенах пещеры. Танцевали и тени на этом медном фоне.

Понежившись в новой обители, я встал и вышел из ущелья. По договору я первым стоял на стороже, через некоторое время будил Абукчича, и тот принимал пост. Мы условились меняться по каждые два часа до восхода солнца, чтобы каждый из нас выспался и набрался сил.

Абукчич заерзал на самодельной кровати, закрыл глаза и захрапел. Я оторвал взгляд от него, взял лук и стрелы и вылез из ущелья.

Луна висела на прежнем месте. Ничего не изменилось, кроме неба: тёмные облака скучились на них. Я плюнул в сторону, лёжа у ущелья. Навострил зрение, слух, смотрел по сторонам, не отпуская лук. Самое худшее осталось в прошлом. Я пережил невероятный кошмар.

Взглянул на раны. Самые крупные затянулись, но стоило тебе их тронуть, как тут же они отдавались пульсирующей резкой болью. По ощущениям я бы сравнил с укусом осы. Она пронзает кожу жалом, и наступает колкая резь и вспышка, заставляющая тебя скорчить лицо в жуткой гримасе и стиснуть зубы. Боль притупляется, но отчего становиться невыносимой: место укуса вспыхивает жаром, покрывается испариной, жжёт и горит, пухнет. Вся палитра телесных ощущений разбрызгивается на холст. Все нервы натягиваются в тугой узел в одно место и сгорают, словно Феникс.

Я отдёрнул руку, прикусил губу до крови.

Что же до мелких порезов, то они не заживали. В некоторых местах успел скопиться гной, отчего они воняли запахом воспалений и инфекций. Их следовало промыть. Главный лечащий шаман рассказывал, что кровь – хрупкая смесь. Она может заразиться от прочей «дряни», и заживление ран станет длительным процессом. Даже мукой.

Что-то подобное произошло и со мной. Я «заразил» кровь.

Несмотря на то, что падение кончилось, оно напоминало и напоминало о себе. Да, я выжил, переродился. Но переродился в другой оболочке – в оболочке, покрытой болезненной слизью, где нервы в напряжении, готовые вспыхнуть. Я превращался в бомбу замедленного действия. Становился раскалённым булыжником, куда ударила молния.

Но боль – лишь внешняя маска. Меня преследовали кошмары.

Да, когда я остался в одиночестве, монстры из моего разума вышли из-под завесы. Страшнее остаться с самим собой, со своими тараканами в голове и скелетами в шкафу. Они пугают и застают врасплох. С людьми ты можешь не бояться, потому что с ними ты показываешь не свою личность, а чужую, выдуманную тобой. Ты её хорошо сыграл, но на деле же ты сталкиваешься с настоящим «я», каким боялся его показать людям, когда остаешься в уединении. Поэтому люди бояться одиночества – бояться встретиться с настоящим самим собой, которого они прятали от людей.

Я будто посмотрел в зеркало и от этого похолодел. То, что я увидел, поразило меня.

Я увидел сквозь возникшее зеркало щенка. Маленький, миловидный скулящий щенок. Может, слепой и новорождённый. Хотя нет… он прожил некоторые дни, чтобы стать больше, но он мелкий для взрослых псов. Щенок сидел на шее старого пса. Его отец разозлился, что сын наглеет от избалованности. Любовь и ласка иногда делает нас слепыми. А глаза открываются в последний момент, когда забота превращает их детей в настоящих дьяволов.

Пёс зажал пастью шею щенка и выкинул за двор. Щенок попал в чуждый ему мир жестокости и боли. Всё это время отец защищал сына от суровой реальности, сажая его в рафинированную нежную среду. Щенка понесло в разные стороны: он скулил, плакал, сжался в комок, в угол, спасаясь от холода и зверей. Ему встречались злые бродячие собаки, готовые его растерзать и сожрать. Судьба заставила щенка настрадаться: его избивали дворняги, он голодал, рос в холоде… Но сквозь боль, страдания, трудности из него вырос могущий, здоровый пёс. Природа приказывает слабым умирать под давлением сильных.

Туман рассеялся, и повзрослевшего щенка я не увидел. Он испарился с мглой. Но я лицезрел все муки, испытываемые щенком. Ему приходилось вгрызаться в сородичей, есть в подворотнях невкусную, протухшую еду, каждый день чувствовать холод и сырость обители. Он, засыпая, держал в голове мысль: ради счастья он готов бороться, готов осилить слабохарактерность и продолжать вгрызаться когтями за лучшую жизнь. Страдания сделали его сильным, и он встретил отца. Но чем кончилась история, я не узнал.

Я сидел в глухом лесу, на высокогорье. Дул холодный ветер. Я слышал звонкий храп Абукчича, отдававшийся эхом в пещере. Сидел, расслабив руки, державшие лук и стрелы. И плакал. Рыдал. Все раны снова раскрылись во мне, вспыхнули пронзительной, ярко-насыщенной болью, отчего мир налился красками, затем потемнел в моих широко раскрытых опухших глазах. Я скорчился, застонал. Боль перекрывала все душевные страдания – вечный её спутник. Нервы накалились до предела, а вены взбухли до широких толстых змеек на теле. Боль напомнила мне, ради чего я тут сижу и сторожу ущелье – чтобы вернуться в родную землю и встретить отца. Чтобы показать всем тем, кто меня похоронил в первые же минуты испытания, что я смог и поборол всех. Чтобы увидеть на их самодовольных лицах шок. «ДЖИГАГО СПРАВИЛСЯ! НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!». Чтобы утереть этой кучке нос и стать настоящим мужчиной.

Боль, заставившая меня как-никогда чувствовать себя живым и ценить любую минуту.

Я ударил себя по лицу. Слёзы прекратились.

Вытер покрасневшие, набухшие глаза.

Раны начали стихать от напряжения. Нервы успокоились.

Я посмотрел на склоны лесистой горы. И…

Олень. Тот же самый олень стоял на склоне и смотрел на меня. Он кивнул, и его длинные рога задели ветки дерева. Олень словно давал знак, что я иду по верному пути.

– Сынок, запомни, олень – священный дух в лесах. Если встретишь оленя в лесу, будучи отчаянным, знай, что сами силы леса помогают тебе избавиться от мусора в голове и встать на правильную дорожку. И не нападай на оленя. Это самое главное. Олень поможет.

Эти слова говорил отец за год до описываемых событий. Он рассказывал мне про божественные силы леса. Говорил о духах, обитающих там. Они могут перевоплощаться в разные образы. Некоторые умирают в лесу, не пройдя проверку. Это делает специальный дух. Злое существо-очиститель.