Боль. Сборник рассказов

Я взглянул на окровавленные руки. Одна – перевязанная в тугой жгут с помощью кишки. Пурпурная, блекло-фиолетовая кишка с бордовыми прожилками. Я до сих пор чувствовал запах дерьма, исходящего от жгута. Поэтому я пошёл искать воду или реку, чтобы немного смыть запах с раненной руки.

Ладонь продолжала болеть. Пёс постарался доставить мне проблем. Как им пришла идея использовать их в качестве ещё одного испытания?

Я убил животное, угрожавшая злобным и хриплым рычанием. «Убил» – слово вклинилось в голову и звучало в ней раскатистым эхом. Я не мог не перестать тревожиться по этому поводу. Я прикончил живое существо… Когда твоей жизни грозит опасность, даже самый ничтожный хлюпик, как я, вытащит нож и разрежет глотку твари. А твой мозг будет обрабатывать информацию с такой скоростью, что ты даже не поймёшь, что происходит в первые минуты. Будешь действовать на автомате. А инстинкт самосохранения заставит тебя найти, чем бы завязать рану.

Глядя на окровавленные трусящиеся руки, я пришёл к выводу, что в глубине души каждый из нас – зверь. Все мы произошли от животных. И частичка первобытного, капелька животного желания убивать остаётся. Остаётся до конца наших дней, чтобы потом вылезти и защитить себя от опасности.

Я увидел маленькую речку. Остановился. Огляделся. В лесу царила тишина и сумрак. Через толстые ветвистые кроны не пробивался ни единый лучик света. Река журчала. Я ушёл далеко от псов. Нужно отдохнуть… обдумать происходящее. События летели быстрой плёнкой экшен-кадров. Не хватает размеренности. Вдох и выдох!

Так, Джигаго! Что вообще происходит?

Я почерпнул ладошкой водицу и выпил. Мм, холодная, но освежающая. Я сел на булыжник. Огляделся. Могучий сосновый лес. Услышал чириканье птичек, журчание насекомых в траве, стук дятла о дерево. С закрытыми глазами слушать вышеперечисленное – одно наслаждение. Сливаешься таким образом с природой, становишься её ребенком…

Стоп! Не о том идёт речь!

Отец… зачем он меня сюда отправил?! От ярости я ударил рукой в реку. Ладонь врезалась в камешки, удар прошёлся по нервам. Я почувствовал колкую боль в предплечье и открыл рот:

– А-а-а… – однако, крик я подавил в себе. Пылкий вопль взорвался внутри меня – вот, что разрушает духовный мир.

Слёзы пошли. Я рыдал без шума. Я плакал, скучая по старой жизни, наполненной днями без трудностей и страданий. А в этом испытании меня заставили страдать, чувствовать боль и решать трудности, проблемы.

Я прикусил губу до крови. Кулаки сжались. Я хлестнул первое попавшееся дерево, вскочив с булыжника. С ветви упала шишка и врезалась в макушку. Я, стоная, начал тереть место ушиба. Огляделся. Тишина. Я увидел за кустами оленя. Он сверкающими глазами смотрел на меня. Его влажный носик дёргался. Уши застыли в ожидании нового звука. Да, мы встретились взглядами. Шла игра в гляделки. Противостояние.

– Что ты на меня смотришь?! – ни с того, ни с сего закричал я оленю, нарушив тишину леса.

Олень словно задвигал губами, и мой острый слух уловил следующий шёпот:

– Зачем ты ударил дерево? Ведь оно не виновато в твоих отношениях с отцом. Природа, которую ты преступил, возвращает тебе наказание в виде шишки на голове.

Я стоял будто вкопанным в землю, весь в поту и дрожа всем телом. Господи, мне послышалось?

– Нет.

Я дёрнулся, чтобы убежать. Сердце стало греметь барабанным боем. Кровь стучала в висках. В горле затеснился крик, готовый вырваться из меня.

Олень вышел из кустов и галопом побежал в мою сторону.

– НЕ-Е-Е-ЕТ! – закричал я, остолбенев от ужаса. Огромные, величественные рога, тёмные и острые, двигались в мою сторону.

Олень толкнул и сбросил моё тело в ручей. Рога врезались в живот, вонзились внутрь. Я почувствовал, как повис на них, как мои органы напряглись. Кровь узорами украсила речную воду тёмно-бордовым. Я поплыл по реке. В глазах темнело. Я ощутил покалывание в ранах.

Смерть… Отец. Отец, неужели ты этого хотел?

4

Меня унесло в прошлое. Завеса тьмы приоткрылась, и я оказался в теле 5-летнего ребёнка.

Я сидел на тёплой, нагретой солнцем травке и играл с игрушками. Стоял погожий денёк. Солнце слепило прохожим индейцам в глаза, от чего они прищуривались и продолжали путь. Лучи расплёскивались по поляне, а короткая тень уходила под ели. Моё тело выгорело под пеклом, стало оранжевым, точно медный наконечник стрелы.

Я посасывал молоко, возвращался к игрушкам и продолжал играть. В руках я держал деревянные куклы. Мне их подарила мама. Она выпилила из дерева части кукол: голову, руки, ноги. Приклеила к голове нити, представлявшие собой волосы. Взяла глиняные краски и нарисовала нос, глаза, лицо и одежду.

За мной стояли двое взрослых. Один из них мой отец – великий вождь, а другой – не менее великий боец Великая Река.

Великая Река стоял, сложив мускулистые руки, усеянные густыми венами, на грудь. Каждый раз, когда он разговаривал, его выступающая вперёд мощная челюсть ходила ходуном. Раз-два! Раз-два! Он с пренебрежением и насупленными бровями смотрел на меня. Я не чувствовал его острого взгляда. Но будь я постарше, подростком, я расценил бы такой взгляд как пассивную агрессию. Я бы сжал кулаки и прошептал: «Чтобы ты сдох, Великая Река!».

Тем временем, он говорил и говорил, напрягая мускулы рук. Он нарастил их за время усердных полевых работ. В детстве рубил деревья, дрова, сажал урожай, вытаскивал сорняки. Став взрослым, Великая Река проявил себя на охоте. Не зря его так прозвали, ведь он бегал быстрее рыси. Он мог догнать оленя и с расстояния метра прыгнуть на него, завалив в партере голыми руками. Но один раз его застиг кабан, когда он также схватил фазана во время одной охоты. Дьявольская борова врезала клыками в его спину, и Великая Река скатился с тернистого оврага. В том месте остались шрамы от кабана, а сам он, бывало, заикался или подёргивался от нервного тика.

– Твой сын ничему не учится, как должен каждый юный индеец. Да он во-во-обще индеец? – спросил Великая Река. Челюсть двигалась и двигалась – раз-два, раз-два! – Во-во-во-ождь, пора учить сына к трудностям. А-а-а то он вырастит сопливым и слабохарактерным. – Великая река выдохнул. Он не отличался умением говорить, общался только в крайних случаях и предпочитал дело, а не слово. Он употреблял одну-единственную излюбленную поговорку: «Слово не воробей. Вылетит, не поймаешь». Да и заикание мучало его, поэтому он стал ещё более молчаливым.

– Великая река, – вздохнул отец, поглядев на меня. – Я тебя понимаю…

Глаз Великой Реки дёрнулся от тика.

– Но понимаешь, я старше тебя… я видел больше страданий, мук и трудностей, чем ты когда-либо. Ты родился в невоенное время, а я как раз в ту пору, когда наши предки очень часто воевали с белолицыми.

– Ох уж эти белолицые! – выругался Великая Река, хоть видел белолицых один раз в жизни.

– Как я знаю, ты лишь часто трудился, поэтому вырос крепким мужичком. Но я видел само лицо войны: кровь, куча трупов, предательство и рок. Мне приходилось сражаться с белолицыми. И убивать. Мне снились кошмары до того, как я стал вождём. Они иногда приходят ко мне во снах.

– Поэтому вы всеми си-силами-ми пытается избежать во-вой-ну?

Он кивнул и закрыл глаза.

– Я чувствовал страдания и трудности на собственной шкуре. Меня передёргивает от мысли, что мой сын тоже может вынести такой опыт. Не сойдёт ли он с ума, Великая Река? Помнишь тех ветеранов? – спросил вождь. Речь шла о возвратившихся с плена двух индейцах 17 лет тому назад.

– Да, слышал.

– Вот… один из них прыгнул в реку и утонул. Это был утопленник-самоубийца. Второй бродил по лесу и наткнулся на медвежью берлогу. Он кинулся туда, и его растерзал медведь. Многие говорят, что это был несчастный случай, но те, кто их знал, имели другое мнение. Кошмары плена не собирались уходить из их жизни. Поэтому они просто решили выбрать лёгкий путь – избавиться от жизни.

Повисло неприятное молчание.

– Из-за чего я не хочу, чтобы с моим сыном случилось тоже самое.

Великая река поджал губы.

– Вождь, я понимаю ваш страх, – раз-два, раз-два челюстью, – но неужели ваш сын будет до юношества так жить… в обстановке, лишённого трудностей? Он же всю закалку потеряет! Какой он индеец, раз уж не умеет справляться с невзгодами?! Он, что, не убьёт ни одного зайца хотя бы? Такие сосунки даже собственной крови боятся, я уже не говорю о кроличьей! Как он будет проходить испытание на выявление мужчин?!

– ТИШЕ! – заткнул его вождь. – Придёт время, я его приведу к взрослой жизни…

– Будет тогда поздно! Он станет совсем мягким для индейца! Посмотрите, вождь, остальные дети трудятся вовсю, испытывают трудности. Их родители учат своих детей справляться с проблемами сами, закаляют их к тяжестям. Вот какое индейское воспитание – вырастить из ребёнка бойца!

– Великая река, это мой сын, а не твой. У тебя даже детей нет, так что не учи меня, как воспитывать собственных малышей. Иди лучше помоги с охотой вон тем мужикам, – он указал на кучку столпившихся индейцев со стрелами и копьями.

Великая река плюнул в сторону, пошёл, но, замерев на месте, развернулся:

– Я вас предупреждал, вождь. Посмотрим, каким он вырастит!

И ушёл.

Вождь пнул траву. Подошла мать. Она шагала, словно охотящаяся тигрица. Блеск солнца отдавался на длинных роскошных ногах матери. Почти все индейцы поглядывали на её ноги, затем уводили взгляд, когда вождь ловил их на этом. Отец же улыбался, гордясь мамой. Сам он не отличался красотой. Годы войны, охоты и жёсткой жизни в племени сделали его грубым внешностью, но повидавшим воином. Он повторял себе, что ему повезло с женой. Что такая дама не каждому достанется. Поэтому дорожил и берёг её. Женщины же завидовали маминой внешности, а та в свою очередь шла с невозмутимым видом. Ни один мускул её лица не дрогнул, когда подружки перешёптывались за её спиной. Она приобняла отца:

– Я слышала ваш разговор, – сказала мама с взволнованным голосом. – Он прав.

– Нет, дорогая, – он взял её за нежную ладонь и стиснул. – Я хочу уберечь от ребёнка от таких ужасов, которые я повидал…

– Но это неизбежно… рано или поздно всё равно придётся. Но тогда он будет совсем беззащитным от этого жестокого мира.

– А сейчас какой он беззащитный! Погляди на него!

Она поцеловала мужа в щёку:

– Не волнуйся, милый. Я знаю, как ты ценишь своего сына.

А то! Я слышал, как он радовался при моём рождении. Он показывал меня всему племени, как величайший золотой трофей. Отец гордился мной до безумия, и если я не оправдаю его надежды, это будет для него сильным ударом. Он наверняка ждёт от меня мужества, проявленного в первые же годы жизни. НО оно не появится просто из ниоткуда. Мужество приобретается с воспитанием, а отец бережёт меня от трудностей и ужасов рока. Как таким образом я стану воином, не позорящим имя отца?!

– Придёт время… придёт время… – бормотал он, потом со страстью и пылом поцеловал жену в губы.

– Я тебя люблю, – ответила она, когда отец оторвался от её сладких губ. – Главное, найди время на ребёнка.

– Хорошо… хорошо… – Он стиснул сильнее руку матери.

Я закричал, ударив по соске:

– ЕЩЁ МОЛОКА! – и разрыдался.

Мать отпустила отца, посмотрев на него печальными глазами. Она подошла ко мне, взяла бутылку:

– Конечно, мой милый! Сейчас принесу, только не плачь… Не плачь, хороший.

И принялась успокаивать меня.

Воспоминания бледнели, обволакивались туманом и исчезли.

5

Я разомкнул веки. Узкий солнечный луч ударил в глаза, отчего почувствовал жжение. Я прищурился. Сумрачный лес. Меня унесло в самые дебри. Попытался приподняться на локтях, но упал, когда в теле закололо. Из горла вырвался крик. Смог перевернуться на живот. Краем зрения заметил ручеёк. Он окрасился в насыщенно-алый цвет. Кровь мелкими узорами струилась в холодных водах. Течение уходило по пологому склону. С обеих сторон возвышались кроны могучих сосен. Я ощутил колкую резь в животе и снова закричал. Закричал со всей силы, что надорвал глотку. Горло пульсировало. Я услышал, как вспорхнули птицы и зачирикали. Они стаей вспорхнули с деревьев, где, никого не трогая, сидели, изучая меня, лежащего на речке.

Я перевернулся на спину. Привстал на локтях и увидел множество рваных ран, усеянных на животе. Не то чтобы глубоких, но они достаточно разодрали плоть в кровавое месиво. Не осталось ни единого целого места на животе, где не было бы бордовых разводов. Я стиснул зубы, готовый завопить. Отполз от багровой речки и сел под сосну. Живот вспыхивал от пульсирующей боли и жара. Одно неаккуратное движение, и из ран вытекала тёмное кровище. Я зарыдал. Слёзы дорожками скатывались со щёк. Лицо побагровело. Я задыхался от всхлипывания и рыданий. Моя грудь вздымалась, словно я не находил воздуха.

– Господи… господи… Отец… за что? За что?

Самым плачевным оказалось, что я не мог потерять сознания. Я то закрывал трясущими руками лицо, то подсматривал сквозь пальцы тысячи алых ранений.

– Что делать?! Что делать?.. – шептал я.

Да, отец оказался прав насчёт кошмаров. Когда ты становишься свидетелем необычайных ужасов, то кончаешь жизнь самоубийством. Не зря один бродяга из племени, увидев самого дьявола во сне, выколол себе глаза. Его инфернальный образ не отходил: длинные заскорузлые рога, скорченные в глубоких морщинах лицо и злобная ухмылка. О дьяволе ему поведали белолицые. Даже когда он стал слепым, его мучали кошмары. Зрение ушло, но ведь сны никуда не делись. Бедняга не выдержал и принял змеиный яд.

– Я тоже не выдержу…

В голове родилась идея. Чёрт!

Поднявшись на ноги, дрожащие под весом моей туши, я проковылял к склону. Двигался с неторопливостью, прощупывая почву под ногами. Конечности стали ватными после того, как безудержный олень сбил меня и выпотрошил живот. Мне ещё повезло, что его острые рога не пустили мои кишки. Хотя… всё кончилось бы быстрее, чем в нынешнем положении. Откуда этот олень появился?

Я спускался по склону. За собой оставлял мелкие капли крови, поэтому любой первопроходец обнаружил бы мой след.

Выжать в лесу и перебороть конкурентов – непосильное испытание. Почему я до сих пор жив?

Моих сверстников с детства приучали к мужеству. Их вырастили стоическими и твёрдыми бойцами… Что с ними теперь? Я не ожидал, что меня поместят в экстремальные условия, но они-то готовы к ним. Они-то вынесут испытание, тем самым оправдав звание настоящего мужчины. А я? Я несчастный малец, которого изувечил олень… Ха-ха, ОЛЕНЬ! Какой-то несуразный олень уделал меня. Если бы сверстники узнали, то заржали бы и умерли со смеху. «Как тебя уделал олень?! Это же надо так! Мы тут умираем от самого страшного и опасного, а ты… просто не угодил оленю?!».

Я не вынесу позора. Пусть не найдут мой покорёженный труп. Пусть грязное тело, искромсанное до месива и висящее безжизненной тушей на колких ветвях, исчезнет. Испариться. Или пусть его съедят птицы и звери до такой степени, что опознать меня станет настоящим испытанием. Пусть рассказывают сказки, что я ушёл, а не умер. Но смерть… она манила.

Я стоял на краю обрыва. Смотрел вниз – на стометровую бездну с кучей сосновых верхушек.

Разум мутнел. В израненном животе чувствовалось саднящая резь. То и дело капала кровь на землю и запечатывалась на ней бордовыми пятнами.

Я прикусил губу. Пальцы задрожали, сжимаясь в кулак.

«Джигаго, это всё?! Ты кончишь жизнь ещё позорнее, чем рассчитывал? Думаю, ты усиливаешь своё клеймо не только труса, слабака, щенка, но и самоубийцы. Ты недостоин меня! Слышишь?» – скандировал голос отца, хрипловатый и низкий. Старческий. Он бился эхом в ушах.

«СЛЫ-Ы» – долетел один отрывок с одного края.

«ШИШЬ?!» – присоединился другой фрагмент с противоположной стороны.

Голос отца, раздробленный на частицы, смешивался, тонул в смеси собственного отклика. Оно витало густым роем жужжащих насекомых. О да! Жужжащие насекомые. Голоса превратились в противных летучих тварей. Я отмахивался от них рукой, но они не исчезали:

«СЛЫ».«ШИШЬ?!»«СЛЫ-Ы-Ы-Ы».«ШИ-И-ИШЬ?!»«СЛЫ-Ы-Ы-Ы-Ы-Ы-Ы»«ШИ-И-И-И-И-И-И-И-И-И-ИШЬ».

Я не выдержал и спрыгнул. Спрыгнул, чтобы, врезавшись после головокружительного полёта в верхушки сосен, успокоиться, когда голоса стихнут. Придёт тьма… смерть… отец… насекомые… оставили меня в покое.

Я летел. Да. Взмывал над воздухом, как орёл. Но я не расправлял крылья. Я не издавал победного вскрика. Я не…

Солнце стояло над горизонтом. Я увидел лес. Он приближался и приближался ко мне. Свистящий ветер гнал мне в лицо. Свист ветра тонул в моём крике. Несмотря на разорванные связки, я испустил последний вопль… предсмертный.

Я врезался в верхушки сосны. Она угодила мне в живот, где пестрили сотни алых ран. Я измазал кровью дерево. Приземление отдалось болезненным импульсом. Меня откинуло на другое дерево, где я уже врезался спиной об несколько толстых ветвей. Они сломались, не выдержав мой вес. Острые сучья царапали тело, когда я летел над множеством крон, сквозь которые с трудом просачивался свет. Я также ломал ветви. Одна часть мозга приказала против моей воли схватиться за дерево. Поздно. Лучше умереть быстро, чем долго. Рука попыталась схватить ветвь. Она сцепила её крепкой хваткой, но скорость падения не позволила её дольше удержать. Она сломалась. Я почувствовал хруст – вывих локтя. Испустил глухой стон, переворачиваясь в воздухе. Не обратил на новую болячку никакого внимания, потому что сотни других разгорались с новой силой. Я врезался то в один ствол сосны, то в другой, каждый раз ломая за собой кучу ветвей, чьи сучья резали кожу в кровь.

Я упал. Тут же почувствовал мороз. Я поднял голову, приоткрыл глаза, застланные кровью. Вода. Меня уносила река. Приземление получилось мягким за счёт этой реки.

Её холодное течение уносило меня в другие края. Насыщенно-красные узоры снова начали рисовать воду. Я расслабился. А ведь зачем волноваться? После такого падения, где я заработал мириады переломов и ушибов, я уж точно не останусь в живых! Остаётся отдаться течению, пуститься на самотёк. Судьба решит мою участь – участь жалкого труса, который решил избавиться от испытаний лёгким путем.

Холод ласкал, успокаивал тело от огня, вызванного болью.

Я закрыл веки.

Сколько прошло минут? Пять или двадцать? Время перестало существовать. Меня окутал туман, ласковый и нежный. Испытание кончилось! Я получу заслуженный отдых. Я не сомневаюсь. И вы там сами расхлёбывайте мои проблемы. Нечего молоть чушь про силу характера, необходимость страдания для взросления. Я выиграл вас, обыграл, обвёл за нос, как маленьких детей. Я сломал систему. А вы тут мучайтесь сами…

Течение внезапно оборвалось. Я открыл глаза и заметил, что река переходила в водопад. Дёрнулся, попытался схватиться за берег. Да, опять та больная часть моего разума, надеющаяся на хороший конец, тянущаяся к жизни и светлому. К чёрту! Руки схватили край булыжника, глубоко вклиненного в землю. Я бы мог удержаться в течении реки, на самом краю водопада и выплыть на берег, оставшись живым. Но… но… я отпустил булыжник, и сильный поток воды унёс меня с обрыва.

Я уже не мог контролировать тело, когда летел по течению водопада. Меня колошматило в разные стороны, но в итоге я приземлился в воду. Моё тело вынырнуло из пучин, и унесло новым быстрым потоком. Тело двигалось, как лодка. Я находился в сознании и задавал один вопрос: «Почему я до сих пор жив?!».

Меня остановило. Ветка низко склоненного дерева схватила за мой ремень, болтающийся на поясе.

Я приподнял голову. Увидел рядом собой рыб.

– Только не это… нет… – прошептал я.

Рыба вонзилась зубами мне в ногу. Остальные вцепились, словно кровожадные волки, в живот. Они вгрызались острыми зубками в раны.

– А-А-А-А-АЯЙ!!! – закричал я.

Рыбы продолжили трапезу. Вода скрашивалась в багровые краски. Боль вернулась. Она возвратилась во всём её воплощении: тупая, острая, ноющая, колкая, саднящая и так далее. Заныло в спине, где синим цветком появились синяки. Ушибы и переломы отдавались тупым отголоском измученного тела. Открытые раны, откуда сочилась кровь, кололо и резало. А острой болью трещали укусы. А всё в совокупности заставило меня закричать на весь лес иступленным, ужасающим воплем. Я оторвал прицепившихся рыб от тела. Раскидал их в стороны. Схватился двумя руками за дерево и пополз на берег. Ноги выбрались из холодной реки. На голени остались следы малюсеньких зубов. Но, несмотря на их крошечность, они нанесли немало боли. Я перекатился с дерева на землю.

Лёжа на берегу, я отдышался. Заставил лихорадочное дыхание угомониться и привёл в спокойный ритм. Сердце билось барабанным боем. Я лежал и чувствовал ВСЮ боль. Она проникла в глубины тела, вплоть до костей. Я привстал. Из живота торчали три ветви. Из потрескавшихся губ вырвался глухой стон. Руки дрожали. Я не могу их вытащить. Ты что издеваешься?! Зачем вытаскивать? Я планировал умереть.

Но тут мне пришло невероятное осознание происходящего. Умереть не получится. Я чувствовал себя как-никогда живым, ощущая боль до самых костей мозга и нервных окончаний. Чёрт возьми! Я чувствовал каждую рану, пульсирующую и жгущую.

– Ха-ха-ха-ха!

Я схватил сучья, вонзившиеся в живот, и вытащил. Я сморщил лицо, скривился от внезапной боли. Кровь потекла струёй из раны. Также вытащил и другие сучья, каждый раз вскрикивая.

Я улыбнулся, разглядывая острые обрубки веток. Кровь на них набухала кроваво-багровым. Я откинул их в сторону, встал на прямых ногах, прощупывая твердую почву. И засмеялся:

– ХА-ХА-ХА-ХА-АХ-ХА-ХА!

Я пришёл к выводу, что любовь к жизни настаёт через страдания и мучения. Когда ты ощущаешь на своем теле боль и раны. Я живой… чёрт… не поэтому ли стоит ценить каждый момент жизни, пусть даже незначительный и пустяковый? Боль… приводит в чувства, что мы… живы как-никогда. И когда она не перестаёт тебя мучать, то желание жить усиливается, чтобы больше эту боль не чувствовать.

Раз судьба кинула мне вызов, то я должен принять его, а не прятаться.

Я повернулся к лесу и проковылял в дебри. Улыбка так и не сходила с лица, пока я не заснул.

6

Я снял хвостик, связанный нитью. Отрезал комья взмокших волос ножом. Кинул их в багряное пламя, где те свернулись в оранжевые крючки и затлели, превратившись в пепел. Они в основном мешали. Практичнее ходить с короткой причёской.

Я взял камень и сломал край ножа. Отточил его в форму иглы. Я видел, как мать делало что-то похожее, чтобы с помощью неё сшить одежды. Иногда она зашивала раны пораненным индейцам.

Я завязал нитку к игле и начал… Сглотнул и стёр наступивший пот со лба. Игла пронзила рваный край раны. Я застонал, сжав зубы и скорчив сморщенную гримасу. Выдохнул. Вдохнул. Стиснул зубы. Я продолжил: игла прошла через один край к другому, и нить стянула два конца рваного месива. Проделал несколько заходов, и образовал некие зигзаги из нити, свисающие над внутренностями. Я стянул нить, и рана закрылась.

– Отлично. Так-с, – я опустился, чтобы разорвать нить от узла, взял нож и срезал.

Такими темпами я связал самые большие раны. Кровотечение остановилось. Но мелкие порезы остались и беспокоили меня. Также я не связал колотые раны, нанесённые сучьями.

Я лёг на землю, греясь у костра. Огонь шуршал, трескался. Дрова тлели сияюще-алым цветом. Я находил во всём этом нечто магическое: лежать у шуршащего костра, в глубинке леса, ночью, и беспокоиться о ранах. Помимо порезов болела спина, усеянная пурпурными гематомами и рдяными синяками. Также и вывих локтя, который я не в состоянии пока вправить, и перелом ребра.

Я закрыл глаза. Куда ещё безнадёжнее может быть? Улыбнулся.

Отец… Он, сидя у костра вместе со мной, по обыкновению то курил, глядя на огонь, то смотрел на меня. Мама же рассказывала легенды, и я, будучи маленьким засранцем, их слушал.

Я заплакал. Мне не хватало их двоих. Да, они воспитали слабого характером индейца. Но я остаюсь сыном великого вождя. По моим жилам течёт кровь предков… Ах да, кровь утекла с кучей порезов, колото-резаных ран и гематом. Какая ирония! Значит, мой бред не прокатит.

Я чувствовал силу, несмотря на общую слабость. Словно кто-то стоял за мной и держал кулачки, что я выиграю в испытании.

Мечтать невредно, дружище… Спокойный ночи…

И я закрыл глаза и уснул мертвецким сном.

Я проснулся от колкой боли в животе, раскрыл глаза и увидел птицу, чей чёрный клюв углубился в один из порезов. Господи, не дают мне даже отдохнуть, сочтя меня за мёртвого – одинокий кусок мяса возле тлеющих остатков костра. Я стиснул зубы, чувствуя, как сердце подскочило в груди и замерло в глотке.

Тем временем, клюв птицы окрасился в кровавый. Я и не подозревал, что их пасть может быть такой острой. Птица подняла голову, и я заметил, что из клюва у неё вытекает мягкий фарш. Чёрт! Я врезал птице кулаком, и та с чириканьем и тёмным шлейфом перьев ударилась о дерево. Скатываясь со ствола, она оставляла за собой полоску бордовой крови.