MCM

– Но оставила ему на прощание частичку себя.

– Да, папá Блез, такая уж у нас, молодых, романтика.

– И всё же, несмотря на пережитые злоключения, ты не считаешь, что он связан с апрельской трагедией.

– Спасибо, что не придали утверждению форму вопроса. Не считаю. Трио занималось какими-то своими мелкими, но вполне конкретными и материалистическими делами, а местоположение было на периферии очага флюграммы.

– Простое совпадение?

– Простое совпадение с неприятными последствиями. Уж если где мёдом намазано, туда и пчёлы, и мухи…

– Что ж, тогда оставим этих негодяев полиции, если соизволят попасться. У нас другие заботы.

– Но…

– Я помню, что ты хочешь найти его, однако устраивать засады и ссориться с русскими мы не будем.

– А если это другие русские? Нанялись в услужение кому-то другому?

– Наёмники промышленного шпионажа? Совсем не наша забота, моя чуткая Селестина. Могу послать весточку в генеральный комиссариат Выставки и на Орфевр, – но на том и всё.

– Как скажете, папá Блез, – покорно ответила она, не найдя место, куда направить взгляд. Посмотреть ему в лицо не посмела, признавая свою грубую оплошность. Уткнуться в грифельно-серые стены? Нет, чудаковато. В позолоченные – или и впрямь золотые? – египетского стиля элементы и предметы, без перебора и со вкусом расположенные то здесь, то там, добавлявшие благородства монотонности стен? Тоже нет: можно начать бесстыже глазеть. И уж явно не в неопределённого цвета потолок или черно-белый, вызывающий своим частым контрастом тошноту, шахматный пол, каковой только и объединяет кабинет папá Блеза и остальные залы… Который вдобавок пронизывала стеклянная, наполненная водой и уходящая глубже под землю пирамида, этот пугающий саркофаг прямо посреди… Ох, надо уходить.

Селестина уже взялась за ручку двери и, встретив взглядом на предплечье непривычно простую, ничем не скрытую ткань платья, ощутила тоску.

– И что теперь будет или уже случилось с моим ис-диспозитифом?

– Ничего. Мы не можем послать сигнал агрессивной деградации компонентов. Точнее, сигнал не находит адресата.

– Его куда-то вывезли?

– Разве что за двадцать тысяч лиг, говоря утрированно. Полагаю, он в городской черте, но во время отправки сообщений устройство не сообщается с урбматерией и Течением ни при каком посредстве. Забивать же канал зацикленным сообщением, как ты понимаешь, я не намерен, так что оставляю попытки поиска техническими средствами. Остаётся думать, что через какое-то время всплывёт на блошином рынке, будучи недооцененным. Твой ночной спутник вряд ли способен воспользоваться им. Скорее уже разломает в процессе, каким бы педантом ни был. Верно ли предположение, что ты перевела устройство в пассивный режим?

– Сообразила это сделать. Ещё до выезда.

– Что ж, в крайнем случае, через полгода пошлём сигнал по реактивированной башне.

– Стало быть, ис-диспозитиф в городе, но не откликается?

– Да, такое возможно, если он либо на выключенной и экранированной или ещё не подключённой территории, либо, коль скоро не сочленяется с городской тканью…

– …Находится над ней!

– Ты сама подбрасываешь – себе, прежде всего, – этот вывод, заявляя, что слышала русскую речь. Моей задачей было показать, как ты увлекаешься, моя милая Селестина. Тем не менее, дозволяю проверить в дневное время ту местность в поисках ис-диспозитифа – его могли выбросить или припрятать, – а также предписываю на ближайшие две недели вывести патрули для проверки территории Экспозиции в часы прилива – особенно главного в этом году. При наличии свободных ресурсов персонала. Выплёскивание есть выплёскивание, хоть, как по мне, то лишь стекающая с бокала пенка. Кто я такой, чтобы спорить с нашей машинерией?

– Спасибо, папá Блез!

– Но новый ис-диспозитиф до следующего месяца не получишь, отдаю тебя во власть напарницы. Как бы ты не предполагала обратного, она тоже подвергалась опасности. Минимизируем риски на ближайшие недели.

– Спасибо… папá Блез.

– Не успокоишься ведь, если не конвертирую твои донесения в действия. Всё для вас, дети мои. Ну, ступай, целеустремлённая Селестина.

«Брысь отсюда», – приказала она себе. Добрые глаза сытой змеи и ласково шепчущий голос папá Блеза провожали её тем же пожеланием.

В приёмной её уже поджидала Сёриз.

– Что ж, с возвращением в мир живых!

– Да я не то, чтоб Эвридика – или кто там ещё возвращался? И вряд ли мир живых начинается здесь, – кивнула она в сторону клерков. Саржа не встрял с репликой, поскольку был занят телефонным разговором.

Напарницы и подруги перешли в другое крыло здания, где поверхности ещё не были поглощены токопроводящими лианами, перекинулись парой слов со встреченными коллегами, в том числе донеся и последние распоряжения, добрались до комнат отдыха, и, безо всяких манер, шлёпнулись на диван.

– Знаешь, а могла бы и сказать, что была у папá до меня!

– Попробуй тебя найди. Ай!

– Ай!

– Ай! Прекращай!

– Ай! Нет, ты!

Так завершилась ожесточённая война щипков.

– Ну, каков план, Сели?

– Шаг первый. Нужно будет туда вернуться. И ночью, само собой, и в светлое время суток. Шаг второй – придумать шаг второй.

– Краток, что твой Наполеон, вот только с амбициями хуже.

– Ну, папá не против осмотра Выставки, так почему бы в процессе пару раз не удлинить маршрут обхода? Честно, всё будет зависеть от того, с кем мы имеем дело. Знают ли они вообще, что урвали? Если знают, то как применят? И способны ли применить?

– Полагаю, хуже всего будет сочетание «не знают, но способны».

– Точно. А это вполне вероятно, хоть и не призналась папá. Не они вызвали тот всплеск, но это вообще будет чудинка грядущего века: не знать, как что-то работает, но знать, как этим пользоваться.

– Будто только грядущего. Но для использования в качестве инструмента им всё равно потребуется кто-то вроде нас. И это ещё нужно знать, что нужен кто-то вроде нас. Или даже знать, что нужно знать, чтобы знать, что нужен кто-то вроде нас.

– Ты не видела всей той аппаратуры, что они притащили с собой, – найдут, к чему прицепить.

– Так, может, нечего нам здесь рассиживаться?

– Нет, время у нас ещё есть. И потому, что они, скорее всего, ещё не знают, и потому, что сейчас их вожак, судя по всему, получает точно такой же нагоняй, что и я. Без сомнений, они туда не просто так зашли, не сэкономить на входном билете. Но интересуют их сугубо приземлённые материи. Папá Блез предположил, что они срисовывают приборы соперничающих фирм, чтобы облегчить жизнь учёным и инженерам нанимателя.

– Ты, кажется, говорила, что это русские.

– Которые от безделья или безденежья могли кому-нибудь продать свои услуги.

– Прекрасно. То есть у нас и старая проблема осталась, и новую теперь решать надо. Причём неизвестно, связаны ли они между собой. А если связаны, то насколько плотно. Обожаю такие развилки.

– Во славу старых богов. Эта дрянь на Сюфран не случайна. Кто-то будто проводит эксперименты, настройку, тесты. Возможно, откуда-то по-тихому подпитывает. Но почему там?

– Стоп-стоп. Для начала сойдёмся на том, что кто-то делает это намеренно. Чудненько. Значит, мы ещё не утратили контроль. Но кто-то пытается его у нас отобрать. Точнее, откусить от пирога. Всё это действия обратимые и локальные.

– Как-то я не уверена, что «откусить от пирога» – обратимое событие, разве что сама попытка. Но, вероятно, именно из-за видимого масштаба папá и не придаёт этому особое значение: ну да, миноры иногда находятся, пару раз даже с жертвами, но серьёзной конкуренции мы не встречали уже давно.

– Ага. А если не встречали, то и не знаем, как они, если бы существовали, могли развиваться, на какой машинерии выстраивали своё влияние. Что подводит нас ко второму пункту: мы не понимаем, что это было. Ты говоришь, что тогда была отработка приказа. Но сейчас-то моста нет. Что такого на авеню Сюфран?

– Да всё и ничего. И на флюграмме всё такое размытое… Да ещё если и картографическую погрешность принять…

– Сели, не отчаивайся! У меня есть соображение. Допустим, эти два инцидента связаны лишь лицом, инициирующим их, – но не намерениями. В первом случае он, скажем, проверял силу и чёткость своего воздействия. А во втором – просто использовал уже обкатанный участок.

– Использовал, чтобы что?

– И у меня вновь есть соображение. Ареал размыт не потому, что ночь была безлунной, рядом река, куча строений, почва имеет особые физико-химические свойства. И не по причине прочих недостатков геологии и телеметрии. Скорее, из-за этого как раз второй случай, в условиях общей тишины, и не прошёл незамеченным. Я в большей степени готова поверить, что мы успели пару таких случаев пропустить ещё ранней весной. Нет-нет, суть в том, что мы не учли и неправильно восприняли для себя направление движения всплеска: он был центростремителен, а не центробежен.

– Кто-то снимал лёгкую пенку…

– Ага-а. Погоди, откуда у тебя такое сравнение?

– Мы же на одной волне, дорогая.

– Во всяком случае, он не жадничал. Брал отовсюду понемногу, докуда мог дотянуться. Такое, что, если не трогать, штабные флю-мируа и не отразят. Прошлоночный случай я, таким образом, называю включением в сеть, подпиткой чего-то другого.

– Тоже не очень радует, поскольку означает наличие развёрнутого во времени плана. Но пока не о том. Ты говоришь, что всплеск центробежен и был подпиткой. Но мы на флюграмме не видели, хм, «соломинки», которая бы и вытягивала пенку, прихлюпывая.

– Вот потому и не увидели, что «прихлюпывая». Говорю же: он не жадничал, впускал и пустопорожнее; что затянулось, то затянулось. А отводил, на то похоже, не одним каналом – рассредоточивал между несколькими. Но куда-то же они всё равно должны вести. И это третий пункт, который пока что останется без ответа: куда?

– Потому что в целом сопряжён с вопросом «как». Мы видим не то, что нужно увидеть. Здесь, пожалуй, и моя вина: я слишком близко встала к полотну.

– И даже протёрла его носом. Что, если рассмотреть совокупность вопросов под другим углом? Пойти не за тем, что находится в нашей компетенции – так мы обречены бродить впотьмах, – но за теми, кто может проявить интерес к тому, что находится в нашей компетенции.

– В доме, который построил Джек. Твоя любимая конструкция на сегодня, да? Ай!

– Ай!

– Ну, хватит! Стало быть, пойдём в обход. Думаешь, кто-то из миноров и этантов может и вправду что-то знать? Стал бы такой интриган связываться с ними?

– Действо не обошлось без приготовлений, а то и поиска кредиторов, если в основе лежит расчёт.

– А «развёрнутый во времени план» этого требует, должна я согласиться.

– Где-то да остался след. Если он и не связывался и не консультировался, то они всё равно могли что-то почувствовать или подслушать-подсмотреть.

– Ой ли? Ты сейчас точно говоришь об этантах?

– Ну, ты поняла, я про первых, про обычных. Благо что они любят сбиваться в компанейки и побузить об утраченном и не давшемся. И кто их будет слушать?

– Никто, кроме подобных и таких же маргиналов не из круга. А ты знаешь: непременно найдётся богатенький последний представитель рода, готовый в поисках субстратов, утончённых, как его траченые наследственным сифилисом извилины и нервная система, профинансировать подобную бредятину.

– И всё непременно ради какой-нибудь утопии.

– Правильно, а где утопии зарождаются лучше всего?

– На дне бутылки. Утопать дальше некуда.

– И в творческой среде. На их пересечении.

– Не-ет, – хмыкнула Сёриз, – только не этот дурацкий холм. Ну, пожалуйста! Уверена, что не где-нибудь на юге или на востоке? Отчего не в Латинском квартале?

– Можно и там. Уж не знаю, отчего это ты подумала, что я строго про разврат Монмартра? Ай!

– Ай!

– Тем более что юг у нас действительно есть: Монпарнас куда лучше подходит для подготовки к подобным проектам. Но, возвращаясь к Холму и Латинскому кварталу, скажу, что разговорить там кого-то – значит, пококетничать, а потом надеяться на то, что он возьмёт и проболтается в пылу страсти или пьяном безволии. Меня эта перспектива не очень радует. Более того, наш потенциальный подозреваемый или его покровитель наверняка уже вылетели из Сорбонны либо же никогда там не учились. Без знания, каким арсеналом пользуется наш любитель авеню де Сюфран, сложно предположить, какой направленности образование он получал и к чему тяготел. Также слегка бесполезно у местных щуплецов спрашивать: «А у вас тут радикалы не пробегали?»

– Могут и на свой счёт принять.

– Угу. Проще сразу, держа ушки на макушке, покрутиться в церквях возлияния на ролях служки, где бражируют… тьфу, барражируют все интересующие категории.

– Это ж прорва забегаловок!

– Попрошу выделить нам подкрепление. Или хотя бы предоставить кого-нибудь на флю-мируа, чтобы тот откалибровал его под нужные эманации. Благо что миноров отследить – не проблема.

– Э-эх. Пойду искать наряд «привет, становлюсь катринеткой, подкормлю гения галеткой».

5

Михаилу Евграфову снилось дурное и чуднóе. Если кто-то и утверждает, что во сне возможно разрешить задачки, неразрешимые перегруженным повседневностью сознанием, то это был определённо не тот случай. Если сравнивать измятую постель с исписанным листом бумаги, то всякий мог бы заключить, что сегодняшний сон Михаила был подобен признанию обитателя дома скорби.

Отвратительный сон без перерывов и пауз, совершенно монотонный. Он видел чудовищную машину, отдалённо напоминавшую паровоз, собирающий рельсы и шпалы впереди себя. Аниматическими клешнями, следующими сложным механическим алгоритмам, не то из отливавших чугуном и латунью зиккуратов, не то из вагонов, следовавших за ним, брал компоненты и раскладывал их с нечеловеческими точностью и быстротой, перемещался вперёд, и начинал процесс заново, однако в какой-то момент что-то изменилось, и паровоз перестал двигаться, но нарастил манипуляторы в длину – по одному за раз поочерёдно каждый из них был улучшен соседями – и протягивал пути, насколько хватало структурной выносливости металла, а потом стал собирать некую машину, по завершении сборки ставшую паровозом невиданной аэродинамической конструкции, и вот этот современный паровоз оказался прямо впереди своего предшественника – и укатил вдаль, через какое-то время сойдя с недостроенных путей, тогда паровоз-старичок повторил сборку, на сей раз его детище не укатило, но и двигаться не стало, тогда он добавил ему манипуляторы и начал передавать рельсы и шпалы для дальнейшей сборки, тот исправно выполнял обязанности, но потом отчего-то начал разбирать и своего творца на детали, причём какие-то из них, вроде клёпок, шли для улучшения дороги, а какие-то – наращивались на его обтекаемый корпус наподобие клыков, рогов, бивней, гребней и прочих костных наростов, и так, пока не остались одна лишь топка с котлом, колёсные пары да какие-то продырявленные картонки, – Михаилу каким-то образом удалось оценить поэтичность их содержания, – тогда топку рассекли многочленные манипуляторы, соорудили из неё и колёсных пар что-то вроде фонаря-коляски и поставили впереди состава так, чтобы жар и свечение оповещали дикое пространство впереди о приближении, остальное тоже как-то рассосалось, и завершилось всё тем, что картонки были применены как губная гармошка, нахлобученные вместо свистка на одной из труб, и издавали они мелодию совершенно неудобоваримую, сообщавшую нечто, одному лишь организованному нагромождению металла известную, и разжигала она огонь в топке, и двинулся состав, подцепив пустующие вагоны, и поезд этот почему-то двинулся на Михаила, очутившегося на линии его движения. И Михаил уже буквально начал чувствовать его жар, как поезд-монстр отнюдь не чуфыкнул – зверино взревел, затрясся на путях так, что они пошли волнами, а затем… Взорвался. Мгновение ничего не происходило. Глаза застил пар, будто готовившийся превратиться в белёсую смолу, что заключит и Михаила, и поезд в гигантскую каплю столь же белёсого янтаря. Но всё же он рассеивался, и Михаил увидел, что на расстояние аршина к нему неспешно подкатился тот поезд – с развороченным паровым котлом, десятки труб которого внезапно высвободившееся давление превратило в подобие железных щупалец – отчего-то уже ржавых. И этой ржой, особенно сильной на рваных краях со стороны отсутствующей дверцы дымовой коробки, они, описав уродливую параболическую дугу, метили в Михаила – жалкого человечка, которого вывороченная махина готовилась если не употребить в пищу, то уничтожить, сделать неживым, подобно себе; быть может, присовокупить, наполнить паром его кишки… И он бы им отдался… Да, ржещупальца медленно, но неукоснительно придвигались к Михаилу…

Проснулся он с горячим лбом и в поту, достойном кочегара, но мозг его продолжал выдавать образы и переваривать мир всё в том же ритме – или его отсутствии. Но всё же он смог сформировать главную для него на данный момент мысль: в секцию паровозов на Выставке он не пойдёт. «Ну, эти Од, Ѳ и Ц».

Тут он провалился во второй сон. То было также видение о паровозе, но отличное от предыдущего. Он видел паровоз, у которого на приводных колёсах вместо поршней были лошадиные ноги. А затем он увидел, что паровоз этот движется по путям, проложенным по гигантской часовой стрелке, и уже близится катастрофа, но тут поезд взмыл пегасом и исчез. А часы остались. И стрелки были готовы отсечь Михаилу голову неумолимой медленной гильотиной. Но чем ближе они становились к горлу, тем больше изгибались, обхватывая его шею. Но вместо того, чтобы задыхаться, он ощутил духоту. Слово родственное, но означающее другое. Стрелки тоже начали казаться никакими не стрелками с игрушечной железной дорогой на них, но щупальцами, лишёнными присосок, зато испускавшими из своих окончаний лучи света, которые, правда, не делали предметы ярче, зато мгновенно приближали их, пожелай того Михаил. Но желал он лишь разрешиться от обвившей его мерзости, и потому направил лучи друг на друга и сгорел в потоке света.

Сгорел для того, чтобы фениксом возродиться в своей каюте. Был уже давно не тот час, когда трудолюбивому человеку пристало покидать кровать, – но ничего, его график большей частью ночной. Из дел на сегодня ждал отчёт, кое-какая возня с чертежами и новая экспедиция, если на то дадут разрешение. Думая об этом, он также размышлял и о том выговоре, каковой непременно получит от руководителя за тот провал. Если речь и вовсе не пойдёт об отстранении. При этом он почувствовал странное ощущение в районе шеи, будто его не то что ударили, но и впрямь пытались придушить. «Вероятно, реакция от слишком тугого форменного воротничка», – предположил он. Хотя было и что-то другое. В перерыве между снами, в том горячечном пробуждении, казалось, в его каюте притаился кто-то ещё, какой-то непонятный тонкий тёмный контур нависал над ним. Прикинув варианты, предположил, что то была тень от дерева или столба на ипподроме, куда ранним утром дирижабль опускался. Но духота-то откуда взялась? Он ведь оставлял иллюминатор приоткрытым… Хотя сейчас он был закрыт на поворотную щеколду. Неважно. Его взбодрили разминка и холодный душ, – Солнце отчего-то так и не прогрело трубки, связанные с резервуаром. Однако бриться он не стал – щетина позволяла лишние двенадцать часов подобной вольности, – чтобы не усиливать раздражение на шее. Далее его ждали завтрак сытным офицерским пайком в кают-компании под общение с командирами других отрядов, выходивших этой ночью на смену и уже сдавших не слишком интересные короткие отчёты – и пора уже самому на ковёр. Признаться, Михаил этой встречи не страшился, но ждал.

Его беспокоило то, что трое суток представленный им отчёт не находил адресата. Физически, безусловно, дошёл – для того курьерская служба, увитая проводами, радиоволнами и бумажными лентами, и существует. Во всяком случае, беглое знакомство состоялось. Но ведь донесение было не из тех, что можно положить в долгий ящик, какое-то ответное распоряжение должно ему воспоследовать! Впрочем, то могла быть небольшая уловка, чтобы проверить, не замутит ли кто омут, – но на уровне исполнителей всё было тихо. Значит, свидетелю их дел так и не удалось найти применение своему знанию, либо же раскрытие этой информации могло быть невыгодно по тем или иным причинам. Или это тоже было ответной уловкой: не занервничает ли кто? Возможно, в это самое время подбираются крючок поострее да леска потолще. Что ж, вот и повод узнать, для чего это всё на самом деле.

Михаил, насупившись от дум, продвигался к именной каюте на верхней палубе «Александра ІІ Освободителя», флагмана воздушного флота, чересчур роскошного, чтобы быть летающей лабораторией и чертёжной мастерской. Но, пожалуй, все призванные на борт заслуживали эти месяцы великолепия, какими бы чудаками или посредственностями при том ни казались по первому впечатлению. Дирижабль внушал достоинство каждым своим элементом, – но не себе самому, будь у него самосознание, а всем, кто был причастен к его созданию и эксплуатации. Это был лучший монумент человеческому гению. «Не безошибочному, не идеальному, но подошедшему к самой грани совершенства», – набирался Михаил источаемого судном духа. Он был готов и собран, он создал в сознании понятийно-поведенческий конструкт, отвечавший запросам предстоящего.

Вот и каюта в носовой части, прямо над рубкой, больше похожая на аквариум, до краёв залитый светом и со столь превосходной, не допускающей сквозняков, вентиляцией, что, казалось, та была способна не только поддерживать воздух свежим и чистым, но и отфильтровывать из пресыщенной фотонами среды отринутые наукой – ещё прошлого века – флогистоны.

– Ваше превосходительство, лейтенант Императорского флота Евграфов для дачи показаний по предоставленному рапорту прибыл!

– Хорошо, лейтенант, походите. И запомните: я ведь человек не военный, и более ценю дисциплину ума, нежели всю эту муштру. А у вас ум, надо признать, дисциплинирован. И я это говорю, имея в основании не только поданные вами за всё это время бумаги. У вас за плечами Минный офицерский класс и Императорский электротехнический институт с отличием, а также рекомендации моего хорошо знакомого коллеги Александра Степановича. Да, молодой человек, он вас запомнил. Вот почему вы и были выбраны в экипаж. Я лишь убедился, что не зря. Сейчас же я хочу подвергнуть испытанию некоторые свои и ваши выводы по поводу произошедшего. Прискорбно, что сорвались мероприятия по исследованию вискозного аппарата. Чудесный материал, чудесная технология. Я уже вижу её применение для воздушного флота, да и не только. Надеюсь, появится возможность воспроизвести технологический цикл в условиях нашего маленького летучего института. Но простите мне эту стариковскую мечтательность. Есть ли у вас какие-то дополнения и замечания по поводу визитёра, вызревшие за время ожидания этого разговора?

– Господин Менделеев, я не включил это в отчёт, но, похоже, за нами наблюдала женщина.

– Вот как? Женщина!

– Да, её костюм был более похож мужской, но всё же скроен по фигуре… И я уверен, что мужчинам подобные пропорции физиологически не вполне пристали.

– Так-так. Это вы разглядели, а что же лицо?

– Оказалось затемнено по естественным причинам, как я и отметил в рапорте.

– Но откровенно пол отчего-то не упомянули, пошли на лингвистическую хитрость: в вашем рапорте фигурирует то «нарушитель», то «наблюдатель», а то и «неустановленное лицо».

– Прошу простить моё плутовство. И покорнейше прошу простить, если оно оскорбило ваше превосходительство. Манёвр предназначался не для вас, но звеньев фельдъегерской цепочки…

– Которые могли бы слишком эмоционально воспринять упоминание слабого пола в эдакой комедии. За это, лейтенант, прощаю. Тем не менее, что же вас заставило в совершенно первобытном духе побежать за ней – вместо принятия боевой стойки и спокойного произведения выстрела из табельного оружия, как предписано штабными гуманистами? Вряд ли выстрел из «браунинга» оказался бы громче той погони по железным мосткам, что вы устроили, и звона стекла от залпа пневмоштуцера. Залпа, под который могли попасть и вы.

– Да, к сожалению, мичману Деспину удачная позиция так и не подвернулась. Моему же поведению твёрдого оправдания нет, однако двигало мной желание задержать любопытную персону: те шаблоны, что мы себе изобрели для подобных случаев, к ней не подходили. И продолжают таковыми оставаться.

– Слишком обширное заключение, чтобы с ним спорить. Любопытно иное: кто же способен додуматься использовать женщину в столь деликатном деле?

– Ваше превосходительство, вынужден с вами не согласиться: история знает примеры, когда женщины наносили решающий удар.

– Ядом, кинжалом и подлогом, но не в роли «наблюдателя», чтобы затем – что? Засвидетельствовать увиденное без материальных доказательств? Вы ведь при последовавшей за этим уборке не обнаружили никаких оброненных блокнотов или тем более разбитых фотоаппаратов и их частей?