MCM

А вход и впрямь был похож на затейливый кокошник. Разве что с Марианной или её эквивалентом на вершине и двумя маяками по бокам. Энрико также обратил внимание на тот факт, что сея арка трёхнога, в то время как Эффелева башня, служившая входом предыдущей Выставки, – о четырёх ногах, но на том он и закончил, не продолжив высказывание каким-либо выводом.

И вновь барьеры, и вновь фильтры в виде ни много ни мало двух рядов пропуска: продажи билетов и их – пытался подобрать Мартин термин – безотлагательной консуммации.

– О, – едва не забыл Энрико, – возьми это. Только, прошу тебя, не повторяй утреннего опыта, смилуйся над вскипевшим мозгом!

– Я, конечно, постараюсь по старой дружбе, но что это?

– Bons-ticket… В общем, да, боны-билеты. Новое слово в любимом финансовом инструменте последней полусотни лет. Обеспеченный обмен на обычные разовые билеты или возможность получить скидку на платные услуги и аттракционы на территории Выставки, а также – для обитателей регионов – на проезд к выставке по железной дороге. В целом, неплохое вложение.

– То есть, несмотря на «Панаму», люди снова готовы довериться этой системе?

– Предшествовавший Суэц же и вправду удался, да и османовские bons de délégation16 поспособствовали реализации градостроительных планов.

– Стало быть, устроители выставки решили обратиться непосредственно к тем, для кого она и предназначена, и их вложениями обеспечить их же предстоящее развлечение?

– Но ты учти, что предыдущие экспозиции были больше для профессионалов и специалистов. Эта же, по задумке, более открыта, праздник труда и труд празднества… Да, даже несмотря на то, что ты видел на входе.

– Марианна без покрывал, картина машинным маслом. Движима будущим, отправленным под залог. Испытывает терпение и лояльность своих граждан. Но… – Мартин осёкся и начал надеяться, что не произнёс ни одной из этих рубленых и раздражённых фраз вслух. По физиономии компаньона нельзя было сделать чёткий вывод, так что шанс не испортить день своим неожиданным нытьём ещё оставался.

Они неспешно отмерили шагами пропилеи древесных насаждений и оставили без комментария растянувшийся практически на всю длину аллеи гараж для личного транспорта. Занятно, конечно, что стоянку разместили внутри, а не вне пределов, несмотря на запрет пользования бисиклетами на территории Выставки, но, если подумать, причины на то довольно просты и поверхностны, обсуждать и впрямь нечего.

Спокойное представление достижений лесоводства сменилось площадью у моста Александра ІІІ, на котором в это время как раз загарпунивали из небесных пучин малый дирижабль, из которого, едва дождавшись трапа, высыпали с адреналиновым хохотом барышни и их кавалеры. Не сразу Мартин заметил, как корпус судна сочетается с выполненным в эклектике боз-ар окружением, в особенности мостом: к слоновой кости оболочке примыкала белевшая свинцовой краской гондола, под лентой иллюминаторов проходила гипсовая, со вставками красного золота, гирлянда, подобная той, что опоясывала мост, а некоторые консоли, кромки и скосы оттенялись серым пигментом, нос же был украшен расплывшимся по нему раззолочённым гербом, явно легковесным, – триумф возможностей, не хуже бронзовых фигур по углам моста, облачённых в торжественное золото, воспевавших потребовавшиеся для создания конструкции искусство, науку, промышленность и коммерцию. Впрочем, друзьям не удалось понять, что связывает каждую из Renommée с прильнувшими к ними аллегорическими ипостасями Франции эпох Карла, Ренессанса, Короля-Солнца и текущей.

Но и в этом великолепии Мартин увидел дурное. («Да что со мной такое?» – незаметно ущипнул себя он.) Боз-ар был стилем мёртвым, мертвее ницшеанского бога. Торжество статусных трат, академически утверждённая роскошь. Один лишь государственный церемониал без личной мистерии. Энрико, с интонацией подначивания, предупредил впечатлительного друга от посещения половин «молоточка», поскольку тот если и способен что-то разбить, так это сердце Мартина. Ещё на подступах к Гранд-Пале, выходящему на авеню Николая Второго открытыми рёбрами романской колоннады, Мартин уловил, как в его сознании французское «palais» срастается с английским «pale», но лишь на отведённых тому дню ступенях отметил, что мир – выцветает. А оказавшись внутри, ощутил, будто перенёсся на кладбище. Казалось бы: вот колосья на колоннах фасада, вот золочёные лиственные элементы – всё должно подсказывать, что собранное во дворце – долгожданный урожай возделывания человека, на который льётся августовское солнце. Однако, скученные в фойе, как в музее с бестолковыми кураторами, как в имении у нувориша, обесцвеченные и обесчещенные своей толчеёй статуи и композиции напоминали надгробия. А вот и „Первые похороны” Барриа. Мемориалами были и венчающие левый фланг перистиля женские фигуры аллегорий ушедших египетского, греческого, римского и визатийского искусства.

Обычно пририсовываемую гротескным готическим кладбищам стелющуюся дымку заменял реденький поток шепчущихся голов посетителей, а хлопки вороньих крыльев – акустически искажённая нестройная хрипота аплодисментов. Но пространство отчего-то не звенело стеклом грандиозного купола. Лишь пёстрое созвездие картин ярусом выше вернуло некое подобие жизни – базарное, рыночное, ле-алевское. Вот «Людовик Толстый» Мюллера, вот «Байи» Конье, вот «Наполеон І» Лефевра, – а вот лежащие фигуры «Сиесты» Курбе, известного низвержителя столпов общества и фигур вертикальных.

Разумеется, всё оттого, что и столь огромного пространства было мало, чтобы должным образом представить все нации, и это, на самом деле, должно вселять уверенность в том, что искусство будет жить и плодиться в век технологий. Ах, если бы не этот мертвенный дворец, если бы не это детище царства ар-бюрократии. Его можно только закопать, вот прямо сейчас, со всем содержимым, со всеми экспонатами, со всей мягкой и двуногой мебелью, и предоставить далёким потомкам шанс не обременять себя поисками разрозненных сокровищниц – всё будет в одном культурном слое на одной археологической площадке. Вот и сейчас он углядел пыльную взвесь, парившую в воздухе, подсвеченном – никак не окрашенном – простерилизованным куполом песочного оттенка солнечном саване. Скорее на улицу.

Мартин решился заглянуть в Пти-Пале, отданный сугубо под французское искусство от дошестиугольниковых времён по наше время. Всё-таки его содержание должно быть куда организованней и осмысленней. Но то был больше проект моделирования официальной, государственной культурной истории. Под единую национальную арку, подобную аркам и сводам входной группы и купола, украшенного чешуйчатым окном – что ж, тонкий намёк, – в единый округлый переплёт сведён в компендиум материальный культурный капитал племён и обществ, населяющих территорию, именуемую Францией. Неизвестно, у какого процента от всех посетителей найдёт расположение данная затея, не будь они любителями истории и симпатичных штучек, но понятно, что водить посетителей по залам следует группами, обособленными по каким-то признакам, а сама пропагандистская махина хоть и наглядна, но вне сомнений нуждается в вербальной фокусировке аккредитованным гидом. Что ж, успехов в этом начинании. На сегодня достаточно.

Само собой, Мартин внешне никак не выказывал пережитого и впитанного, и если что-то проявлялось на его лице, то Энрико об этом снова тактично умалчивал, лишь заверил, что худшая часть позади, остальные выставочные площади суть сплошное увеселение и игра, можно будет пройтись и по машинным залам, и по набережной павильонов, где также полно любопытных предметов. Более того, сейчас ещё попросту недостаточно посетителей, а потому экспозиция кажется более унылой, чем есть. Может быть, и так, не было причин не верить. Может быть, он погорячился, и дело было не в его избалованном, пресыщенном и развращённом уме, – что-то высасывало из мира красоту. И раз уж на то пошло…

– Знаешь, коль скоро с официальным, задекларированным искусством мы разобрались, не согласился бы ты сопроводить меня до полицейской префектуры? Мне, как остающемуся в городе на длительный срок, вроде бы, положено задекларировать себя.

– А, так ты весь день для этого мариновал мину? В таком случае – на Сите, набережная Орфевр!

Обошлось без лишних приключений, полицейский аппарат отработал чётко и экономно. Чтобы не садиться в транспорт на улице, по которой в день приезда пролегала часть пути до квартиры, друзья предпочли прогуляться по улочке, ведущей к соседней магистрали. Разрыв, именуемый рю де Лютес, давал отдушину и свободу перемещения меж многомерных во внутренних дворах-колодцах ведомств и маяках куполов и башенок сооружений, сиблингов по функциональной натуре. Асимметричный порядок взаимосвязей, констант и переменных, понимание которых доступно только тем, кто умеет открывать нужные двери.

Мартину хотелось резко сменить обстановку, а потому он нанёс упреждающий удар: обнадёжил Энрико, что непременно вольётся в местное небеспорядочное общество, а на следующей неделе и вовсе отважится на затяжную экспедицию в какую-нибудь обособленную область Двадцати округов. С тем они и поплелись к омнибусу и скрылись где-то на городском севере, чтобы вновь быть замеченными – в основном благодаря тяжёлому дыханию – на подступах к Монмартру, во многом ещё деревне, не растворившейся в городе, да он и не спешил её ассимилировать, сохраняя на правах заповедника. Само собой, взгляд Мартина резанул абрис возводившегося Сакре-Кёр – тоже белёсого. Чтобы вычеркнуть громаду из сознания, решил забить её болтовнёй, сперва спросив у Энрико по поводу заведения, к которому они подкатили:

– «Бато-Лавуар»? Зачем нам прачечная? И почему это вдруг она плавучая?

– А вот узнаешь. От тех, кого мы там с собой прихватим, и кто даст ценные советы насчёт предстоящей, как ты выразился, экспедиции. Весьма занятные экземпляры.

– Если очень занятные, то лучше установить ценз.

– Ха, всех за один присест и не охватишь. Не волнуйся, будет не как в Большом дворце. Эти бы друг другу глотки перегрызли, расставь их кто подобным образом. Ну, а потом бы, конечно, побратались и использовали зияющие раны в горле, чтобы прямо туда, минуя рот, вливать те отвратительные пьянящие помои, что кабачный бог пошлёт. Всё будет цветисто и цветасто, вот увидишь.

Этого Мартин и хотел. Что-то высасывало из жизни краски, но больше об этом думать он сегодня не мог.

– Да, и помни: для них я не Генри и не Энрико – Анри.

– У тебя голова от этого не раскалывается?

– Разные звучания, одна мелодия.

4

Щебетали язычки, перфорирующие ленту телеграфов системы Бодо, звонко порыкивали телефонные аппараты, хлюпала и шмыгала пневмопочта, гулко щёлкали реле, потрескивали силовые кабели, шлёпали бумагу каретки пишущих машинок, шуршали гроздья документов и, переспелые чернилами, гулко грохались с облачённых в сукно ветвей. Дамы и господа, функциональная симфония купюр, разрывов, повторов, различений и прерывностей!

Селестина хотела как можно скорее пройти через своеобразный наос и хоры храма коммуникации, сумма элементов которого питала, – как она сама для себя определила это состояние после долгих и несвойственно кропотливых поисков в журналах, – темпорально-бюрократическую ангстмахию. Питала её ложной гармоничностью и бесцветностью. Питала тем, как она пренебрегает своим расположением в архитектуре комплекса, превратившись в какой-то технический коридор, достойный подземелья Фонтхилл-эбби. Тем, как всё эстетичное в ней вынужденно подменяется множащимися техническими агрегатами, лимбы которых уже особо и не пытаются упрятать в ниши и менее приметные полости, в негативные объёмы. Питала её колоннами, обвитыми плющом кабелей, и стенами, на которых, где ещё возможно разглядеть, изображены переплетающиеся серые и бежевые лиственные узоры. Тем, как вдоль одного из боковых нефов, покрытого этим имитирующим основные городские цвета гербарием, шли, чередуясь, чертежи и планы, черно-белые гравюры и сепийные фотографии, образующие диптихи и триптихи одних и тех же сооружений и территорий. Тем, как на капителях и нервюрах – в этот момент она возвела очи горе, прифыркнув, – приютились, угнездились и сплелись в сочащиеся липкостью узоры многочисленные чёрные провода, в свете настенных бра выглядевшие маслянистыми и готовыми капнуть чем-нибудь до противного жирным и пахучим. Тем, как пол был выложен плиткой в шахматном контрастном порядке. Тем, как противоположный боковой неф был поколонно разделён перегородками, и каждый получившийся альков служил кабинетом для усидчивого накрахмаленного и напомаженного клерка, сосредоточенно считывавшего приходящие со всех сторон сведения – и так закуток за закутком, будто где-то есть ещё одна, оригинальная, коморка, вокруг которой хитрым образом так были расставлены зеркала, что сейчас они раз за разом воспроизводили её образ в полном объёме. Бюрократическая тщета удержаться на плаву чернильного океана, не заплутать в мелованной метели. Мчаться, грести – лишь бы остаться на месте. Вот ты какое, Зазеркалье Алисы. Как можно не то, что успеть, а даже уследить за ходом времени, если циферблат расколот, расщеплён на тысячи осколков с соотношением сторон 1:√2?

Во всём этом были свои извращённые стиль и таинство, – но приняли бы подобную визуализацию древние боги? Даже с учётом того, сколь неординарными вещами занималась контора. Это пространство словно предназначалось для того, чтобы у проходящего сквозь него оставались в голове только факты, свидетельства и доказательства, невзирая на их природу – но никаких эмоций, чувств и иных накладывающих свой отпечаток на информацию аффектов.

– Я не рановато для аудиенции?

– Как насчёт свериться с хронометром… Нет? Ой, так, стало быть, это правда, – с уколом заметил Селестине секретарь, также сидевший в закутке, но отличавшийся от остальных тем, что его стол и шкафы были повёрнуты на девяносто градусов, и располагавший помимо обычных аппаратов собственным телефонным коммутатором.

– Надо же, Саржа способен не только утомлять косноязычием распоряжений, но и злорадствовать.

– Я делаю тебе одолжение, затягивая этот разговор, – осклабился он, не отвлекаясь от манипуляций со штекерами и контактами со скоростью паучьего набора конечностей.

– Ага, значит, я пришла раньше срока.

– И уйдёшь тоже. Безвозвратно. Впрочем, я не знаю, как у нас с увольнениями. На моей памяти ещё ни одного не было.

– Как так, даже инструкций на сей счёт не предусмотрено?

– Наверняка есть. А если нет, но понадобятся, меня же и попросят их написать.

– В смысле – прикажут?

– Я снова забыл, на какой помойке тебя подобрали, и зачем взяли на воспитание, потому как на манерах явственно продолжает сказываться гнилое происхождение. В вашей большой бандитской семье с неустановленным родством, может, и принято соперничать и погибать в драках за мелочное господство, но я был воспитан на признании иерархии и порядка. Не выйдет спора.

– Угу-угу. Аж напыщенно-длинных фраз отслюнявил, как купюр из кармана. Воспитан – да в том же приюте, что и я, позволю тебе напомнить. И, похоже, когда образование продолжилось в Директорате, из мальчиков совершенно не готовили лидеров, не говоря уже о преемниках. Не находим ли мы здесь, многоуважаемый господин, цивилизованное проявление животного патриархального эгоцентричного доминирования? – Тут она облокотилась о стол и вкрадчиво спросила: – Слушай, из-за этого сплошного стола не видно, но на тебе сейчас случайно не кюлот-курт?

– И, пока никто не видит, уплетаю леденцы. – Выдохнул он и наконец-то дал рукам отдых. – Попробую втолковать тебе ещё раз, несмотря на все наши разговоры за эти годы: я и так, и так не существовал бы для этого мира. Я уже давно понял, что, по сути, я никто и ничто. Ко мне никогда не придёт ощущение самодостаточности. Так что меня устраивает, если я растворяюсь во всех этих трубках, проводах, лентах и бумагах, даже дополняюсь ими, во благо какой-то важной цели. А если повезёт, то моё имя сохранится для последующих поколений на каждом из бланков, что я подписывал. А уж какой я был по характеру – это додумает история, найдись определённый спрос на мой типаж.

Он замолчал, зарываясь в пену рутины, она не решалась ему ответить. «Проклятый храм коммуникаций», – подумала она. Заминку разрешил вспыхнувший на его рабочем столе огонёк – оба знали, по какому поводу, а потому своё сообщение прекратили обоюдным кивком. ТЧК. Ей надлежало проследовать за медные двери, декорированные морской растительностью и зеленеющие окисью.

– Моя прекрас-сная С-селес-стина. Моя прекрас-сная и бес-спечная С-селес-стина. Моя прекрас-сная в с-своей бес-спечнос-сти С-селес-стина.

– Папá Блез, я… – начала она было отвечать тихому шепчущему голосу, неизменно растягивавшему и артикулировавшему аффрикаты и фрикативные согласные.

– Селестина, дорогая, мне не нужны оправдания или извинения, ведь из них я узнаю лишь о лизоблюдстве рассказчика, а меня интересуют подробности случившегося и отношение рассказчика к ним. Подробности из твоих уст. Письмо не передаст всех акцентов. Так что положи рапорт на стол и забудь тот неполезный кондитерский крем, каким ты хотела его украсить. Знай: у меня уже есть версия твоей очаровательной напарницы. Лучше дополни моё знание деталями, какие ей недоступны.

– Папá Блез, всё же начну с того, что повторю: мне так и не давал покоя тот инцидент месячной давности.

– На тебя столь сильное впечатление произвела смерть девяти человек?

– На меня произвело впечатление то, что мы в это время зафиксировали всплеск умбрэнергии на авеню де Сюфран. А обрушившийся мост, как и положено мосту, располагался над каналом указанного проспекта, пересекал его. Это… это как если бы чайник закипел от того, что под ним, а то и вовсе рядом, размахивали факелом.

– Сомнительны что сравнение, что интерес. Произошла регистрация смерти. Резкой остановки движения. Моя витающая Селестина, вспомни уроки, – обхватывал он тот чайник прихваткой и убирал с жару и глаз долой.

– А по мне, так кто-то воспользовался новолунием и взорвал мост. И регистрировали мы не факт смерти, а приказ смерти. Не какое-то там уведомление, а инструкцию немедленного исполнения, эхо эффекта которого в точности совпадает с заданием, наложилось на запись, скрыло собой… Кто-то знает, как этим пользоваться. Понимаете? Да, мы экранировали и оцепили Выставку. Кое-как. И вот нашлась лазейка. Подрядчик сколько угодно может говорить, что дело в австрийцах-злопыхателях и бельгийцах… эм… в общем, бельгийцах-бельгийцах. Но – серьёзно, железобетон не по нраву? Из чего тогда вообще строить мосты? Он был не настолько уж и крупным, чтобы так драматично проявилась разница работы материала на сжатие и растяжение! Понимаете? – повторила она. И самой себе: «Пш-ш! Спокойнее, Селестина, спокойнее».

– Понимаю, что это стало твоей мотивацией, и иного умысла у тебя не было. Хорошо, можешь продвинуться на три недели вперёд. Или за это время произошло ещё что-то, что ты б хотела подключить к рассказу?

– Нет, всё было тихо. И, наверное, через какое-то время я бы успокоилась и вымарала из памяти сочетание «апрель» и «29», отбросив любые предположения. Если бы не новый всплеск. Радиусом в сотню метров. Без антропогенной причины, на которую его можно было бы списать. Накануне безлунной ночи.

– Накануне безлунной ночи, когда ты была на дежурстве. И когда носимые аппараты бесполезны.

– Д-да. Оставь я его в штабе, всё кончилось бы слегка по-другому.

– Итак, что ты сделала?

– Раз носимое было бесполезно, я заставила телеметристов сделать копию снимка флю-мируа с наложением на карту района, и, пока они возились, растормошила уже сонную Сёриз…

– Хоть что-то по уставу. – «Тихо, девочка, тихо».

– И мы вдвоём отправились к периметру выставки. Прибыли к авеню Мот-Пике. По флюграмме получалось, что после всплеска энергия всё-таки рассеялась установленным барьером, но в районе набережной ещё оставался размытый очаг – чертовски близко к Тур-де-труа-сан-мэтр. Её, конечно, дезактивировали на ближайшие полгода, но…

– Но проверить не мешало, это я тоже могу понять. Но всё же не имею оснований полагать, будто вне нашего ведома кто-то смог бы ей воспользоваться.

– Здесь спорить не стану, имея то основание, что не в ней было дело, предметом интереса не было воздействие на неё. Событиям не хватает… грубости, что ли, прямоты.

– Как я догадываюсь, это последнее, в чём ты уверена?

– Н-нет. Это была игра вслепую. Мы решили разделиться, зайти под разными углами. И надеялись, что остатки всплеска отразятся на носимых флю-мируа. Я выбрала маршрут по направлению к набережной, западную половину Марсова поля, а Сёриз предложила начинать уже с набережной, проверить башню, затем двинуться на тот берег и прощупать обстановку там. Она согласилась, мол, давно не играла в «трёх слепцов и слоновий хобот» – хи-кхм, извините, папá. И потом, преодоление открытых пространств для неё не проблема, у неё со скрытностью всегда было лучше чем, у меня. – Селестина сделала паузу, но…

– Комментария, за его очевидностью, не будет.

– В общем, Сёриз устремилась дальше по авеню Бурдоннэ до входа №15-бис, а я направилась к ближайшему – №19. Проблем с проникновением не было. Преодолела Дворец электричества, залы сельскохозяйственной техники и котельного оборудования – всё было тихо. С охраной не пересекалась, но решила всё же при первой удобной возможности подняться выше, на эмпоры. Возможно, оставайся я внизу, и разминулась бы с теми ребятами, но высота открывает перспективу…

– И поэтичность слога. Итак, те «ребята».

– Трио с военной выправкой. Действовали слаженно, один явно командовал двумя другими. Однако общались редко, больше жестами, а если всё-таки случалось обронить слово, то по-французски, с заметным акцентом, славянским, как по ощущению. Позже у меня укрепилась убеждённость, что – русским, насколько доступно сопоставление воспоминаний о погоне и моём, столь усердном, исполнении роли дичи, с тем, что всё чаще можно услышать в городе в последние несколько месяцев. А, и с учётом того, что один из них сорвался и перешёл на родной язык – от шока нежданной встречи.

– А помимо этих двух лингвистических заключений были сделаны ещё какие-то? И чем эта троица занималась?

– Помимо выправки и слаженности выделялась их основательность. И дело не только в том, что они окружили один из стендов какими-то аппаратами и делали замеры, я бы сказала, по установленной процедуре, но и в том, что эти аппараты утром ещё как-то вывозить нужно, тихо и незаметно. Можно предположить, что они им нашли укрытие прямо в галерее. Укрывать они умели и себя: я едва смогла заметить пояс ширм, предотвращающий их обнаружение, скажем, простым охранником Выставки, даже будь у него фонарик. И время идеально выбрали: ночь без светила. Да и оно, полагаю, им бы не особенно помешало. Короче говоря, это не случайная шайка бандитов, но профессионалы своего дела. Но вот каково их ремесло? Уж точно не ремонтом без свидетелей они там занимались.

– То, что они делали, весьма похоже на описание приёмов нечистоплотной конкуренции, скажу тебе так, внимательная Селестина. Пускай, что и весьма причудливым.

– Значит, они в любом случае преступники. А, как говорят, преступники часто возвращаются на места своих нечестивых дел. Учитывая их оснащённость и крайнюю дотошность в действиях, можно предположить, что это был не последний визит – явно сорванный. Можно попробовать прийти туда днём и понаблюдать за теми, кто крутится рядом.

– Разве тебя не опознают?

– Лица он не разглядел.

– «Он». Заключаю, что внимание ты собралась сконцентрировать на поисках одного.

– Моего преследователя, да. Его поведение к этому подталкивает.

– Но знаешь ли ты, кто «он»?

– Нет, его лицо я тоже не разглядела. Кажется, он и вовсе был в маске. Но рост и пропорции я запомнила.

– Между прочим, как он тебя догнал?

– Я не… Я не поняла, но слышала какие-то лязг и шипение за своей спиной, а потом – и его самого, бывшего уже на моём этаже, необычайно высокого и быстрого. Я пыталась выжать из пассов всё, что могла, но перемещалась за раз лишь на несколько метров, долбаные азимуты…

– Сладкоголосая Селестина…

– Простите, папá. Но он всё равно мог догнать меня ещё внутри. Помещение уже кончалось, мимо меня что-то просвистело и разбило окно, я в него выпрыгнула и приземлилась на тент, сползла в сторону и затаилась. Он меня потерял из виду. Так мне казалось. Я продвигалась к набережной, прячась в тенях. Луна уже скоро должна была выйти на минимально допустимый азимут. Я надеялась, что Сёриз увидит меня с той стороны, и поймёт, что надо удирать.

– Она застала финальную сцену этого авантюрного приключения, хоть и немногое разглядела с того берега.

– Ага. Было тихо и чисто, я прокралась через павильоны и киоски, не поняла, где там Сёриз, но осознала, что ждать всё равно нельзя, а ей опасность не угрожает – в крайнем случае, перемещусь прямо к ней, – и вдруг снова он. Должно быть, как-то заметил отблески флю-мируа, пока я вертела ис-диспозитиф и пыталась активировать… хоть что-нибудь. Только он схватил мою руку и собрался её вывернуть, как появился спасительный сигнал. В последней отчаянной попытке я наподдала своему ухажёру – не тащить же его за собой? Тот, казалось, отпрянул, но всё-таки продолжил борьбу и неуклюже свалил меня в воду… Вот только я до неё не долетела.