MCM

– Ещё одна, – попалась метров через двести. – Не понимаю, почему не Марбёф?

– В каком смысле?

– Ближайшая станция к той церкви. А нас перенесло в первый. Если они занимаются установкой этих ловушек, то почему не начать с ближайшей и двигаться дальше от неё?

– Вы же видите, что ловушки мешают движению. Может, они их не таскают, а катят? Можно даже не по рельсам, асфальтовое покрытие само по себе это позволяет, найдись тележка. То есть приходится катить в дальний конец, – в смысле, ближний к Марбёф, – там выгружать, возвращаться за новой, ставить её ближе к порталу и так далее, пока никуда ходить и не придётся. И вообще, Марбёф тут может быть совершенно ни при чём.

– Но ведь линия тянется от фортифа до фортифа, перерезает город пополам практически полностью. Слишком уж символично. Стали бы анархитекторы пренебрегать её протяжённостью?

– Покорнейше прошу извинить, теорию разъединения урбматерии и тела-скриптора я прогуливала, и потому не могу утверждать или опровергнуть, что такая географическая полнота и впрямь необходима. Зато… Ох, шлёпни меня Луг! Зато Лувр – в смысле, станция – находится в центре относительно прямого отрезка «Площадь Согласия – Сент-Поль». Они таскали в обе стороны от него.

– А вы не могли бы переместить нас поближе, чтобы не проходить весь путь так? Скажем, к Тюи…

– Тюильри? Пожалуйста.

– О-ох, что ж так резко, Селестина? – Всего на мгновение его вырвало из реальности туннеля, но носу вновь пришлось адаптироваться к рейхенбахским водопадом обрушившегося на него запаху креозота.

– Но вы же сами, кажется, торопитесь?

– Да. В частности потому, что удивлён скоростью Бэзи. Ему как заводной механизм перекрутили. Вот так: опасны бывают не только раненые звери, но и сломанные игрушки.

– Сломанная игрушка? – зловеще, избегая света ис-диспозитифа Селестины, подкрался Бэзи и с разбегу повалил Мартина на пол. – Не больше, чем ты! О, да, я чую! Да, ты тоже поломанная игрушка! – и кулаком ударил под диафрагму, освежив воспоминания об операции, а затем ещё раз. Зря: не прикрыл челюсть, которую Мартин пригрел металлом арбалета. С Бэзи слетела маска, но лица – или его отвратных остатков – было не увидеть. Бэзи с ожидаемым безумным хохотом отступил во тьму туннеля. Интуитивно Мартин решил взять маску с собой. «А почему Селестина бездействовала?»

– Селестина? Селестина! Ох! – нашёл он её у станционного киоска. Пришлось вновь взять её за руку, чтобы осмотреть. Ударилась головой, но без кровоподтёков. Ткань платья на животе была пропорота наискось, а из-под неё что-то краснело. «Нет. Нет-нет-нет. Не кровь». Он подрастянул края разодранной белой ткани и увидел под ними медью блестевшие цветы. Целые.

– Бу! Нет? Эх, надо было «Бэзи!» – вполне себе страшилка наших дней.

– Очень вовремя, – сердце колотилось с такой скоростью, с таким ритмом, будто переживало несколько жизней одновременно, в каждой из которых было подвергнуто непохожим эмоциям и аффектам.

– Это вам за то, что завели нас в засаду. Ох, помогите встать. Там был эхомат, я не заметила. За это мне – испорченный наряд. Припечатал он меня будь здоров, но Ангерона и слуги её Фабрис и Агнесса хранят меня. А теперь прошу довериться мне. Придётся идти без подсветки: я уже чувствую, как впереди выстраивают оборону. Впервые попробую локацию по умбрэнергии. Возьмите меня за плечо и не отпускайте. Да, вот так.

Почти через двести пятьдесят метров на пути попалась ещё одна модифицированная ловушка. Селестина чертыхнулась, припомнив Вандомскую площадь и штаб-квартиру Ордена Почётного легиона, но не стала разъяснять, что ей не нравится, хотя, как для Мартина, они даже не были на одной линии. Ещё метров через тридцать замерла и медленно присела, рукой дотронулась по асфальтового покрытия. Очень тихо попросила Мартина пустить болт так далеко, как позволял арбалет. Мартин мог бы уточнить, что «так далеко, как позволяла высота туннеля, ограничивавшая использование навесных траекторий», но не стал, а просто выполнил указание, надеясь, что колба в полёте не царапнет свод раньше времени. Он в кого-то попал; жаль, что на Олимпийских играх нет стрельбы из арбалета – совершенно пропагандистское перетягивание каната, видите ли, есть, равно как и стрельба из луков и огнестрельного оружия, в том числе по голубям, а арбалет не у дел! – золотую медаль забрал бы он. Можно было различить три силуэта. Пока Селестина вновь не коснулась покрытия и не послала им навстречу волну, только усиливавшуюся по мере приближения и в конце разразившуюся отнюдь не влажным бризом – градом, камнепадом, залпом мортиры. Остался только расфасованный в металлические сеточки фарш.

Чтобы второй раз за день – по ощущениям, конечно, не номинально – не проходить через ядовитое облако, Селестина переместила себя и Мартина сразу к месту впадения Риволи в Площадь Согласия. Как оказалось, за спину противнику, практически в буквальном смысле. Но Мартин быстро решил эту проблему выстрелами из револьверчика. И в который раз поразился, в общем-то, неэффективности, а то бесполезности эхоматов как бойцов. «Будь всё иначе, останься живы те из Нёйи? Или эхоматов и не готовили в качестве бойцов? Тогда кого? Рабочих сцены? Просто удалённых в пространстве тел, что синхронно исполнят чужую волю? Может быть, может быть. Зачем было проверять готовность прибыть, куда угодно и когда угодно, если бы им так затормозили собственную умственную активность, как раз и дарующую самостоятельность? Это нелогично. Должно быть, сценарий всё-таки подвергся корректировке, а превращение эхоматов в кукол было лишь одним из этапов работы Совета с минорами. Какой-то акт пропущен. Или упрощён. А в той барочной церкви помимо Бэзи и эхоматов были ещё двое людей, выглядевших нормальными. Двое людей, которых, на персональном уровне остававшихся в тени, и следовало именовать анархитекторами. Скорее всего, им и поручалась организация мероприятий, курируемых Бэзи, но для самого Игнациуса они же не столь полезны. Тогда в зале помимо снимков демонстрировались и эхоматы, которым анархитекторы вряд ли приказывают; вот Бэзи как-то может, издавая те неподдающиеся классификации звуки. Вот! Вот верная ветка рассуждений. К чёрту тех лейтенантов, это кто-то из первых завербованных, как та четвёрка в Нёйи. А вот ещё больше изменившийся Бэзи и его неожиданная власть над эхоматами…»

– Мартин, хватит спать! – Селестина остановила летевшие в них поднятые противником осколки плитки и вопреки собственному же предупреждению коснулась рельса – он обесточен, это уже было понятно – и в отдалении он уподобился щупальцу, пронзившему брюхо одному эхомату и обвившему горло другого; затем она повторила один из приёмов, виденных им во дворе.

– Селестина, с ними можете поступать любым угодным вам образом, но тело Бэзи постарайтесь оставить в максимальной степени сохранным, если я не доберусь до него раньше.

– Что, светлая идея? – продвигалась она вперёд и успешно перенаправляла летевшие в них искры, вернув отправителю полной боли морзянкой.

– Скорее, звучная.

– Так, мы уже под Руаяль. Здесь хотя бы есть освещение. О, и эта ловушка отличается от встреченных ранее.

– Что означает вашу правоту. Такое кесарево сечение.

– Даже без «может»? Как мило. Но не понимаю, а где же Бэзи?

– Возможно, вновь скрылся. Кстати, надо бы проверить выходы – не открыты ли? А возможно, у меня в руках, – немного отойдя, достал он маску, до того заткнутую за пояс, и еле заметно покачал ей вверх и с большей интенсивностью и резкостью – вниз.

Случайный человек бы и не разобрал, что это не обычная демонстративная жестикуляция, но Селестина намёк поняла. Подошла к прилавку у выхода, якобы собираясь далее проверить двери, однако задержалась у него, едва ли просунувшись за него, будто увидела что-то подозрительное или важное, и тем укрыла руки от взора любого постороннего. И вызвала дрожь по всей станции – до скрежета в балках на потолке, из которых, как согнанный метлой паук, вывалился, припорошённый кирпичной пылью, Бэзи, с неожиданным металлическим звоном встретившись спиной с рельсом. Мартин сразу прострелил ему колено, чтобы избавить всех от необходимости дальнейшей чехарды, но вместо того, чтобы попасть во второе, – Бэзи очень неудачно дёрнулся – попал в бедренную артерию. Это и так выглядело довольно жестоко, но теперь пришлось ещё и ногой наступить на скарповский треугольник. Должно быть, Селестина сейчас думала о Мартине только дурное, но так он продлевал Бэзи жизнь.

– Ремонту не подлежит! С вас удержат за испорченный реквизит! – погрозил пальцем Бэзи, но тут его руку как магнитом притянуло к рельсу.

– У него тоже экзоскелет, – легонько сдвинула носком полы его сюртука и отпрянула. – Чтоб меня, он не съёмный!

– По образу и подобию своему!

– Если я спрошу тебя, зачем вернулся Игнациус, что ты мне ответишь?

– Вернулся, чтобы вернуть!

– Так и думал. Как ты управляешь эхоматами? Почему ты, а не Игнациус?

– Ах, испорченный ты, испорченный. Где понимание, где сострадание, где сочувствие? Вот как тебе следует спросить. «Почему ты управляешь эхоматами?» «Как ты, а не Игнациус?» Вот ведь я – лежу и умираю. Снова. Избалованный ты ответами, избалованный ты машинерией за спиной, но ничего, я тебя угощу ответами, покажу доброту. А вот Игнациус машинерией за спиной не избалован, это его тяжкая ноша.

– И он хочет, чтобы её и остальные разделили? Или приумножили, а?

– О-о, опять математика, опять расчёты. В хладную сталь заключён я, но сердцем холоден ты! Кто ты?

– Тот, кому интересно, почему эхоматы такие болваны. Вы же тогда в Нёйи отнюдь не глупых людей подбирали. И вряд ли собирались подавлять их интеллект. Они должны были пойти против Директората, возможно даже, свергнуть и стать новым им. А вы хотите использовать его системы, чтобы что-то сделать с телом-скриптором. Что изменилось?

– Всегда что-то меняется. Устранена лишняя переменная. Эксперимент не задался. Не было плавности и гибкости. Но они не глупы. Они просты, как дети. И как дети на первых выступлениях должны выйти и спеть песенку.

– А они это могут? Я ничего не слышал, кроме рычания, бульканья и сопения.

– А это и не для тебя. Жадный ты.

– Тогда для кого?

– О, и сам уже дуешься, как мальчишка! И возомнил себя лучше них? Только потому, что можешь долго рассуждать, какое печенье из банки достать? О-хо-хо!

– На каком языке эти песни? Что это за слова?

– Волше-е-ебные. Иной народец знает их. Я не из них. А ты из них? Нет, ты тоже не можешь. А вот она… М-м. Не знаю, как и проверить, ведь я-то не умею.

– Что случится, когда песни будут пропеты?

– Эхоматы вернут свои жизни городу. Дети города, что действительно послужат ему.

– То есть отдадут их? Их участь – просто умереть, став проводниками, или ещё и эффектно так взорваться, заодно, хм, подарив городу и жизни других?

– Нет, других теперь не надо. Вот этот эксперимент удался. Один раз не удался.

– Понятно. И всё же скажи, что случится с городом, когда песни будут пропеты?

– Он избавится от проклятья.

– Это настолько прямой ответ, что я теперь даже не знаю, искать ли в нём второе дно.

– Тебе бы сперва крышку сыскать, а уж потом, глянув за прозрачные стенки, думать про дно.

– А что, проклятие ещё и заточено в неком ящике, в какой-то темнице? Тогда в чём проблема?

– Заточение – решение проблем? Не удивлён. Вот, получи другой ответ: оно не может никуда деться.

– А оно разве хочет?

– «Хочет» и «может» не причина и следствие и не следствие и причина, а отнятый выбор.

– И куда бы оно делось? И не говори, что это ему одному ведомо.

– Нет, не одному. Игнациус тоже знает. Но где он? Где они?

– Хороший вопрос. Почему тебя не спасают? Чинского вот вытащили.

– А вот и подумай, куда его вытащили.

– Или когда. И ты уже там.

– А ты не совсем бестолковый.

– Что делают ловушки, которые вы расставили вдоль линии метрополитена? Эхоматы будут петь песни, а они, как клин, приподнимут ту крышку, раздвинут прутья?

– Грубо. Так уже было.

– Подберут бороздки ключа?

– Да-да!

– Нет-нет. Я знаю про шторм и потоп. Хаос породил космос, но породят ли миллионы перекрученных и перемешанных знаков рельеф ключа? И как в этом шторме вычленить голоса эхоматов?

– Они спрячутся в коконах, коконы будут обрастать знаками, знаки будут наматываться на них, и коконы те шёлковыми нитями потянутся сюда и сплетут ими ключ. Директорат хотел сам, без города, глупец. Коллективный глупец.

– А рёнтгеновские лучи-то тогда зачем были нужны? От них хоть кто-то умер к этой ночи? Элиты так и будут продолжать желать ненужное вам.

– Но также они пожелают вы-ыздороветь. Уже желают.

– Как-то… наи-ивно. И потом, мне известно, что умбрэнергия плохо сочетается с X-лучами.

– А, это так, закуска в буфете. Ты всё испытуешь себя сложностью! Городу недостаёт простоты этого желания. От бедняков его достаточно, но кто их слышит?

– То есть и для сущности, что кормится желаниями, не существует никакого равенства? И это-то ты хочешь освободить, а, Бэзи?

– Их желания часты, бывают переливчаты, но всё же блекнут, сменяются иными.

– Пф. Homo bulla est59.

– Не-ет, не пузырь. Не важна форма. Разве только наблюдателю извне, не нам. Человек – грязный поток. Множество потоков. В общей мути уже не рассмотреть. Слишком всё бурлит и наплывает, не знает русла.

– Если только не подчинить одному. Чему-то безусловно инстинктивному, мобилизирующему ресурсы.

– Да. Иначе… Это как привыкание к лекарству. Как зависимость от лауданума. И… ты знаешь про сущность! А, ну да, ну да, догадываюсь, кто тут насплетничал.

– Знаю про дуумвират сущности и тела-скриптора. И знаю, что они подхлёстывают город. Но они же и пишут историю всех дефектов и неисправностей в работе мегамашинерии. Но невозможно улучшить машину, не ведающую поломок.

– О-хо-хо-хо!

– Директорат хоть как-то пытается привести триаду урбматерии – тела-скриптора – умбрэнергии к балансу. А вы добиваетесь подчинения людей сущности из прошлого, убаюканной видениями будущего. Пробудите вы её – и что случится, когда она поймёт, что то были лишь сказки?

– Пробудим? Кто сказал? Ты не понял. Не понял! И Директорат не понял. А вот Игнациус узрел!

– Да, когда его утянуло неизвестно куда. И вот этого не понимаю: тело-скриптор оперирует только случившимся и желаемым, но не точным и предопределённым будущим. Или мне о чём-то забыли рассказать? Как он устраивает эти игры с темпоральным перемещением? Дай угадаю: иной порядок времени?

– Да-да! Неделимый, бесконечный как мгновение. И хороший, и плохой. Но плохой мёртво вопит из глубины! Вопит, зовёт, поёт… Зовёт и Игнациуса, но тот борется. Он хочет, чтобы больше никого не звал.

– Так избавление от проклятья это… Он хочет убить сущность? Но добраться до неё мешает преграда? А тот зов – попытка открыть замок изнутри?

– Ты прозреваешь, но как котёнок. То половина ключа!

– А-ах, к которой эхоматы подберут гармоничную вторую, очищенную от избыточного. Под твоим наставляющим гласом.

– Да-да! Буду дирижёром их оратории. В прошлой жизни у меня это получалось, как ни у кого другого! Вот, вот, смотри, смотри: у меня на горле и в маске! Особый дар Игнациуса!

– Будоражит. И, стало быть, внешняя половина ключа защищает себя сама, не даёт себя обнаружить и выкристаллизовать из общего месива, изменяясь каждый миг.

– Эх-кхех.

– Но знаешь, что я усвоил об умбрэнергии? Эмпат не может повелевать ей в другом городе, и это ограничение наверняка непреодолимо даже в ином порядке времени. А значит, процесс управления эхоматами чисто механический. Воспроизводимый. Просто подтверждения очевидного ради: ты же ведь откажешься пойти против Игнациуса?

– Да. И… А разве ты пойдёшь? Ты ведь начал понимать!

– Точно. Всё хорошо. Тебе больше нет нужды печься… хм-м, прости, то есть страдать о благе других. Прощай.

– Поломанная игрушка, поломанная…

Павшим революционным стягом кровь покрыла полотно метрополитена. Тело Бэзи обмякло и приняло позу, более расслабленную, но всё же напоминавшую «Смерть Марата» Давида, только края ванны заменили рельсы; на обезображенном лице было то же выражение. Оставалось последнее. Мартин отогнул лезвие на «апаше» и провёл резекцию голосового модулятора – куска металла, торчавшего из горла Бэзи вместо адамова яблока, тщательно обтёр его, но освещённости было недостаточно, чтобы рассмотреть детали, да и заняться этим предстояло уже не ему. Наконец он покинул тело и пошёл к Селестине. Та, прикрывавшая рот ладонью, при первых его шагах, кажется, отшатнулась и не отводила от него широко раскрытых глаз. «Скольких она сама сегодня убила? Что не так?»

– Бэзи был такой же оболочкой, что и эхоматы, манекеном для демонстрации замысла.

– Д-да.

– Селестина, свяжитесь с Сёриз. Пусть явится сюда. Ей нужно передать это и вот это, – в ладони на винноцветном платке покоились трофеями изъятые механизмы, наконец-то покоились. – Селестина, пожалуйста.

– Х-хорошо, да. Мартин, я… Я теперь не знаю. Уничтожение сущности…

– Можно провести более деликатно и менее, хм, театрально, не вовлекая весь город в ваши дела, – не скажу, что нечестивые, но явно окутанные тьмой и избегающие света. Почему Директорат упорствовал в отделении тела-скриптора и при том умалчивал о судьбе сущности – вы мне не ответите, и вряд ли сами получите ответ от руководства. А собственные ничтожные, неквалифицированные соображения на сей счёт я оставлю при себе. Итак, зовите Сёриз. Вряд ли до кульминации осталось много времени.

– А у вас тут не обошлось без приключений. Сколько ж всего потом убирать, – появилась она минуту спустя, бодрившаяся, но вымотанная.

– Сёриз, я кратко передам содержание, как получится, обсуждением терминологии и подробностей займёмся после всего. Грядущий шторм – попытка освободить сущность за телом-скриптором. Как? Видите вон ту штуку на путях? Нет, не эту, это Бэзи, дальше. Да. Изменённая ловушка Фабриса. Она – часть системы, что должна отомкнуть замок, препятствующий доступу к сущности. Как понимаю, головной элемент. Видите те тянущиеся от неё провода? Они наверняка идут к усилителю сигнала где-то на поверхности. Куда идёт сам сигнал? К эхоматам в церквях. Зачем? Синхронизировать их действия. И нет, для этого не нужна умбрэнергия, это какая-то разновидность радиопередачи. А значит, её можно перебить и заглушить. Вот, возьмите эти два элемента. Да, один похож на маску Бэзи, это она и есть. Я протёр, берите. С ней соединяется вот эта маленькая металлическая штука. Воздух должен поступать с этой стороны, проходить сквозь неё и попадать в аппарат на тыльной стороне маски. На выходе вы получите жуткий набор звуков, но под них и подстраиваются эхоматы. Ваша задача: пустить в эфир такой звук, который бы разладил и сбил с толку эхоматов в церквях. Найдите кого-то с тонким музыкальным слухом или музыкальным образованием, и пусть сравнивает поведение и пение эхоматов, – не спрашивайте, – они должны действовать вразнобой, разладьте хор. Как удастся это наблюдать? Совсем скоро они удалятся в церкви, встанут под центры вихрей и зачнут шторм, до вас им особого дела не будет, но выждите момент для новой атаки. Я и Селестина останемся здесь. Будем следить за активацией системы ловушек и сообщать, как идёт подстройка. И – нет, пока обойдёмся без разрушений.

И всё же к началу шторма они не успели. Селестина и Мартин не могли видеть, что происходило в это время в городе, но Сёриз по прибытии в штаб разразилась тирадой о том, что, – как она выразилась, – всё спутывается, и только посмертный подарок Фабриса помог ей добраться, не сильно отклонившись в пути. Селестина почувствовала вибрацию умбрэнергии в головной ловушке и поводила руками, явно в поисках резонансной частоты, удовлетворённо покачала головой и отослала данные в штаб. Потом ещё раз и ещё, некоторые сообщения уже не проходили, терялись во мгле умбрэнергетической бури. Мартин убежал в туннель и проверил, что с двумя ближайшими ловушками. Видения Селестины ему недоставало, но он тоже чувствовал, что работают они вразнобой. Пару раз спринтом побегал от одной до другой и убедился, что результат закреплён. Вернулся к Селестине с этими новостями, а вот она пожаловалась на нехватку таковых из внешнего мира – теперь сообщения нужно компоновать не развёрнутыми фразами, а многажды повторёнными краткими приказами. Голос её изменился, был сдавленным. Ещё бы: она призналась, что начинается даже не прилив течения, а потоп, который только помогает шторму, затопляя, поглощая всю сеть потоков и каналов; но также и добавила, что продержится, и наискось провела пальцем по животу. Пришла новость: подобрали универсальную последовательность звуков. Селестина послала подтверждение: головное устройство дисфункционировало. Мартин не обрадовал её, намекнув, что теперь как-то нужно инвертировать систему-ключ или замкнуть так, чтобы эхоматы «вернули жизни городу» пораньше, и на том шторм бы начал угасать. Селестина рассуждала минут пять, думая несколько мыслей одновременно, ходила туда-сюда, не особо считаясь с планировкой… Затем просияла, спросила, при какой температуре самовозгорается фосфор в колбах Мартина. Тот тоже что-то прикинул в голове и предупредил её, что внутри колбы без доступа кислорода при недостаточно высокой температуре он с большей вероятностью перейдёт в ту самую красную аллотропную модификацию, поэтому надёжнее будет в нужный момент выстрелить одной колбой в другую, разбив обе и запустив реакцию. Она согласилась и наскоро что-то отослала в штаб. После чего протанцевала вокруг ловушки, на то было похоже, весь репертуар театра Лои Фуллер, исполнив некоторые номера на бис, и рухнула на колени, пытаясь отдышаться.

– Через… да, через восемь минут штаб прекратит проигрывать ту серию звуков – мелодией воздержусь их назвать. Я сделала так, что, когда это случится, умбрэнергия в системе-ключе не задержится, а сразу перескочит к следующему в связке эхомату. С ускорением и фокусировкой от ловушек. До таких скоростей мы её ещё не разгоняли – слишком вязкая и тягучая. Увеличение трения – увеличение температуры. Но я хочу, чтобы было ещё жарче. Обжигающе жарко. Ну, вы поняли: эхоматам мы устроим геенну огненную. Надеюсь, что из-за увеличения плотности и трения умбрэнергия заодно прихватит вставшее у неё на пути при проходе через ловушку. Выберите место, куда прикрепите первую колбу. Постарайтесь, чтобы она хоть как-то задевала вот эту ось, – прочертила она в воздухе прямую. – Но при этом и так, чтобы… Мартин, я отдала все силы и даже сверх того… Я не смогу переместить нас отсюда, а выходы со станции закрыты, я всё-таки проверила. Нам придётся уходить по туннелю. Вернее, вам придётся меня нести, я даже встать пока не смогу.

Но не могла она остаться и в сознании. Мартин быстро оглянулся, чтобы увидеть изгиб туннеля в направлении Марбёф и примерно определил траекторию. Обмотал колбу тканью так, чтобы плотно засела в «муфте», но на самом краешке. Посмотрел на хронометр Селестины и, под внутренний счёт, поднял её и быстрым шагом понёс в тёмную глубину изгиба – гораздо дальше, чем место, откуда мог прицелиться. Кое-как скатал из пиджака валик и подложил под голову Селестине, бережно уложенной у стены. И вернулся, заняв устойчивую позицию. «…Двести сорок семь. Двести сорок восемь. Двести сорок девять. Мы переживём шторм. Двести пятьдесят один. Из трёх сотен. Двести пятьдесят три. Из трёх сотен. Двести пятьдесят пять. Из трёх сотен. Naviget! Hæc summa est!»60

– Мартин? Всё получилось?

– Подобной огненной плети я ещё не видел. И надеюсь более к таковой не прибегать.

– М-может, тогда…

– Да, конечно.

– Ещё покруживает голову. Ха! А не от предвосхищения успеха ли? – ткнула она пару раз ногтём в ис-диспозитиф. – Сёриз пишет, что шторм утих. С эхоматами, понятное дело, тоже всё. Ой. Мы выжгли некоторые потоки. В тканях города останутся рубцы, но мы заменим их новенькими каналами, вне сомнений. А сюда через пару часов отправят кого-нибудь прибрать за нами. Единственная сомнительная новость: Игнациус нигде замечен не был. Но сейчас и вспоминать о нём не хочу, не могу и не буду. Ох, придётся идти под руку. Вы ведь не против? Только, позвольте, разверну ис-дис.

Так они и брели неспешно по туннелю и в какой-то момент – неизвестно, сколько футов или ярдов, метров или километров спустя, – почувствовали, что заработала вентиляция, нагнав порыв свежего, морозящего, сосной пахшего воздуха. Значит, уже скоро, через несколько часов первые десятки и сотни посетителей первой линии метрополитена обменяют сантимы на билеты малинового и кремового цветов сообразно тому, на вагон какого класса пожелали потратиться: первого, с красными кожаными сидениями и изысканной – резной и глянцевой – деревянной отделкой в духе времени, или второго, приближавшего к двумстам двадцати киловаттам мощи моторов «Вестингауз», шестьсот вольт постоянного тока, пять тысяч переменного – и всё такое прочее. И у каждого на билете будет громогласно, извещая, кажется, всех в квартале, аппаратом проштамповано «200 00 13», и так начнётся новый этап городского движения, что перезапустит сбитую с ритма и такта мегамашину урбматерии.