Синий маяк

Не придумав ничего умнее, я спихиваю со стола книги, укладываю Эйку и забираюсь к ней. Её лицо кажется прозрачно-бледным, но всё же не таким измождённым, как в первую ночь после копья. Вдруг ей надо совсем немного крови, чтобы прийти в себя? Она запретила мне подобное самовольство. Но не объяснила, как без этого обойтись.

У меня одна проблема – теперь Эй не заставишь пить. Сорвав плащ, я пробую приладиться к её клыкам так и этак, но тщетно. Наверное, ей не важно, куда кусать, но я стараюсь всё делать, как в прошлый раз. Тогда ведь получилось! И сейчас получится.

Я, наконец, соображаю, как использовать карандаш. Нащупываю прошлый укус, делаю один прокол и второй. Ни капли! Должно быть, в Эйке скрыты заживляющие чары, раз она умеет закрывать раны… Что же теперь делать?

Я видел заклятие кровопускания в лечебном справочнике, но не стал переписывать эти чары. Зачем они при наличии вампира? Нет же, понадобились! Перетряхивая книжки, я бранюсь на языке оборотней и уговариваю Эйку потерпеть. При этом мой пульс тикает в ушах, как взбесившийся будильник. Я не сразу соображаю, что смотрю на нужную страницу. Терпеть не могу сходу пробовать незнакомое волшебство! Я могу случайно перерезать себе горло. Или убрать из-под нас пол. К счастью, я не выдающийся маг, на серьёзное бедствие меня не хватит.

Для надёжности я стискиваю Перо обеими руками и, задержав дыхание, вывожу горящие символы. Перо, должно быть, презирает меня за такую скорость и точность письма. Но когда я прикасаюсь им к шее, из старого укуса, наконец, вытекает алая струйка. Клыки Эйки тут же удлиняются. Значит, не всё потеряно.

Я бережно поворачиваю её голову, чтобы зубки нащупали законное место, но выдыхаю с облегчением, лишь когда она полностью погружает зубы. Это больно, больнее, чем раньше. Ведь сейчас она не контролирует силу укуса. Но я терплю и боюсь дёрнуться, чтобы не начинать заново. Теперь, когда Эйка при деле, я могу лечь рядом и подождать. Нет, надо перекатить её на себя – так будет удобнее.

Голова начинает кружиться, но Эй предупреждала о таких осложнениях, так что я отодвинусь, едва она откроет глаза. Едва она их откроет. Но Эйка не поднимает ресниц и вообще не шевелится, только пьёт и пьёт. Я обнимаю её как можно крепче и окунаюсь лицом в её волосы, в густую непролазную черноту. Во мрак, который смыкается одним мигом.

* * *

Расступается мрак куда дольше. Я пробую поднять веки, но узкая полоска света бессильно схлопывается. В последний раз она оказывается кроваво-алой, и в попытке отгадать, что это такое, мне, наконец, удаётся удержать глаза открытыми.

Загадочное свечение – всего лишь пожар заката под свинцово-чёрными тучами. Багровые портьеры против обыкновения раздёрнуты, и холодный вечерний свет заливает постель. Эйка сидит в изножье этой постели, замотавшись в кокон из шёлка, на этот раз зелёного, и смотрит на меня так, будто собирается съесть. Разве она не должна быть сыта? Я не помню, чем кончилось дело в библиотеке, как я дошёл сюда, если шёл, и как очутился в кровати под островами и океанами. Но на чём всё прервалось, я помню. Такое не забудешь.

Внешне Эйке намного лучше. Но довольной она не выглядит.

– В следующий раз я тебя убью, – произносит она так, что трудно разгадать, предостережение это или угроза.

Я пытаюсь разомкнуть губы, но ничего не получается. Эйка с досадой поднимается и суёт мне воду. Уже не в роге, а в чашке. Ручка чашки отбита, тонкий фарфор просвечивается в лучах зимнего заката. Я делаю осторожный глоток и шёпотом отвечаю:

– Договорились.

Пусть тоже гадает, что я имею в виду. Она могла бы обрадоваться, что мы вместе. Всё ещё.

– Ненавижу тебя, – резко выдаёт Эйка.

Я сосредоточенно делаю два глотка и откидываю голову на высокий щиток кровати, исполосованный её когтями.

– Ты слишком слаба для сильных чувств, – отмечаю я без всякого выражения и даже без голоса, – побереги силы, ты только что чуть не умерла.

Она смотрит на меня с полминуты, прежде чем ответить.

– Это было третьего дня. Просто обморок.

– Нет, – припоминаю я, – не просто. Так или иначе, я рад твоему возвращению. Ты меня не поцелуешь, милая?

По лицу Эйки проходит лёгкая судорога.

– Ты для этого слишком слаб, – передразнивает она с нервной усмешкой, – я думала, ты вообще в себя не придёшь. Что я только ни делала, тебе было всё едино. И ты постоянно норовил истечь кровью. Кто бы знал, что в человеке её целое море! Я очнулась мокрая насквозь. Платье так и пришлось выбросить.

У неё такой вид, будто её до сих пор мутит.

– Не всё же тебе меня пугать! – усмехаюсь я. – Хотя платье жалко.

Эйка отвечает тяжёлым нечитаемым взглядом, а потом пихает ногой стопку томов по врачеванию, сложенную возле моей подушки.

– Вот твои книги, чародей. Лечись, если найдёшь способ. Я больше ничем помочь не могу. Если укус снова откроется, прощайся с жизнью. И побереги простыни! Чистых не осталось.

О! Хорошо, что она запаслась бельём. Ворох кровавых тряпок так и валяется в углу, и моя одежда там же. Всё в таком виде, будто меня оборотни рвали.

– Постараюсь, – обещаю я, не решаясь потянуться за книгой, – я помню, что ты не выносишь кровь.

– Лишь когда надо сдерживаться, – поясняет она, облизнув клыки, – а раз сдерживаться незачем, то кровь – это восхитительно! Но ты не забивай себе этим голову. Лучше поспи и подкрепись зайчиком. Я за эти дни подучилась, больше не пережариваю.

Ага, она уже за зайчиками слетала! И опять навострилась.

– Ты так говоришь, будто собралась куда-то. Куда? – спрашиваю я непринуждённо.

– На охоту, – прохладно улыбается Эй, – мне давно пора, я только ждала, чтобы ты очнулся.

– Какая охота? После человеческой крови ты можешь долго не есть.

Её голос продолжает остывать:

– Сейчас я больна, мне надо больше.

Я подбираю слова, теребя пальцем скол фарфоровой ручки. Похоже, назревают скандал и битва мировоззрений. Не уверен, что нам обоим по силам такая роскошь.

– Ты могла сказать раньше, сколько тебе требуется, – замечаю я, не поднимая глаз, – я бы добыл.

– Что ты добыл бы? – она смотрит на меня в упор, как перед броском.

Не знаю, что. Звезду с неба. Не дождавшись ответа, Эйка сбрасывает ноги с постели и поднимается, сердито вырвав у меня край юбки.

– Ночь ещё не настала, – пытаюсь я воззвать к её разуму, – давай посидим тихо. Полежим.

Да, лежать гораздо лучше. Так голова не кружится. Эй нетерпеливо оглядывается на гаснущее солнце и с усмешкой опускается в кресло. Оот этого легче не становится. Минута капает за минутой, и молчание между нами уже можно резать ножом.

– Больше ничего не хочешь? – уточняет она, полируя когти о бархатную обивку.

– Хочу, – решаю я, чуть подумав, – дай мне синюю воду. Там, на каминной полке.

Эйка выглядит недовольной, но приносит.

– На дне осталось, – предупреждает она, протянув бутыль.

– Ты поила меня этой гадостью?

– А ты меня чем поил?

Я делаю короткий глоток и сердито затыкаю пробку. Жидкий огонь прокатывается от горла до кончиков пальцев, и зрение обретает режущую чёткость.

– Всё ведь обошлось! Так почему бы тебе не успокоиться? – спрашиваю я, поморщившись.

– Потому что ты предатель! – огрызается Эй. – Хитрый стал, да? Сам мне лис таскаешь и сам же подставляешь шею! Ты уж определись.

– Ты сказала, что лис тебе мало. Вот ты и определись!

– Мне всегда будет мало, – заявляет Эйка, свирепо блеснув глазами из вечерних теней. – А ты всегда будешь хотеть, чтобы я тебя съела. Не можешь с этим совладать, прыгай в озеро, как грозился.

Она действительно отворяет окно. А там мороз, между прочим.

– Сразу прыгать? – уточняю я, сердито кутаясь в покрывало. – Или подождать, пока ты себя заморишь?

– Свою проблему я решу, а не решу, так сдохну. Так тому и быть, – обрубает Эйка.

– Не бывать этому, пока я жив.

Она отвечает глухим ворчанием, а мне вдруг становится смешно.

– Сама посуди, зачем мне кормить озёрных гадов, когда ты тоже голодная?

Эйка поворачивается к зимним небесам и произносит с усталой безнадёжностью:

– Вот поэтому я тебя ненавижу.

– Улетишь – не возьму тебя на корабль.

– Да пошёл ты со своими кораблями, – бросает она через плечо.

– И то верно! – вздыхаю я с облегчением. – Сей же час и отправлюсь. Ты пока лети, куда хотела, не оборачивайся.

С третьей попытки у меня получается встать.

– Это ещё зачем? – настораживается Эй.

– Затем, что ты… Сгинешь, – предрекаю я, с трудом отдышавшись. – Хочу к тому времени быть… За горизонтом.

Весь пол сегодня волнами. Я делаю несколько шагов, цепляясь за нарисованный на стене океан, и безмерно устаю от качки.

– Ну-ну, плыви, – цедит Эйка из-за спины, – куда плыть-то собрался?

– За помощью, – хриплю я, доковыляв до подоконника, – привезу нормальных магов, чтобы вас всех тут расколдовали по самое не балуйся.

– О! – сумрачно оживляется Эй. – Вот это дело! Чем же я стану, если меня расколдовать? Прахом?

Этим вопросом я не задавался. Надо будет задаться, если кровь вернётся к мозгам. Пока я просто говорю ей:

– Ты бы уже три дня прахом была.

Эйка молчит пару долгих мгновений.

– Всё равно ты не доберёшься до берега, – решает она наконец. – Это у тебя от укуса такая тьма замыслов. Ляг, ненормальный! А то опять кровь пойдёт.

– Тебе что за дело?

– Ну, я же не какая-нибудь тварь бессердечная, – усмехается она.

И подходит. Лучше бы не подходила. И обнимает. Лучше бы не обнимала. У меня, когда она так прижимается, всё перед глазами плывёт.

– Ложись, а? – упрашивает Эй, поглаживая едва зажившие рубцы на моих рёбрах. – Ну, мне, правда, надо. Или это не кончится. Подожди, я тебя прошу. Мне сейчас опасно с тобой быть.

Я трясу головой, отказываясь слушать.

– Никуда ты не полетишь, и не лезь ко мне со своими выходками! Ты какую-то блажь себе в голову вбила. Или убьёшь кого, или сама убьёшься. Через мой труп.

– Страсти какие! – ахает она. – Ну-ну. Я подожду, пока ты в обморок грохнешься.

– Долго придётся ждать.

Эйка с мрачной усмешкой расправляет крылья. Ветер треплет на ней зелёный шёлк, готовясь понести на все четыре стороны. Ага, сейчас! Я взбираюсь на подоконник и заслоняю ей путь. Холод режет кожу, но в раздрае чувств он кажется мне огнём. Эйка внимательно за мной наблюдает и даже не щурится от ветра.

– Спускайся, – предлагает она негромко, – а то сдует. Или всё-таки решил прыгать?

– От тебя зависит, – отвечаю я, цепляясь за оконную створку.

– Если от меня, то я поймаю, – рассуждает она, – а если у тебя своя голова имеется, то слезай. Простудишься, и не поплывём никуда.

– Мы и так не поплывём, – обрубаю я, – и не маши на меня своими крыльями! Я же за Перо не хватаюсь.

– Как скажешь, – улыбается она и отходит.

А потом молниеносно выбрасывает хвост и сдёргивает меня с подоконника. Я лечу на пол и, возможно, что-то себе ломаю, но главное, что не руки. Руками я отчаянно хватаюсь за кончик её хвоста, повыше ядовитого шипа. Эйка не замечает этого, она уже целиком нацелена на охоту. Или я её так довёл, что словесные аргументы закончились. Меня разворачивает и несколько шагов тащит по полу, а Эй вылетает в другое окно. Закрытое. То есть вышибает раму. Я бы за ней и дальше увязался, но обо что-то задеваю головой, и сознание меркнет.

Очнуться меня заставляет понимание, что иначе я замёрзну насмерть. Не самая интересная смерть при таком богатстве предложений! Снаружи ночь, через выбитое окно наметает снег. Я зажимаю ладонью правое ухо, чтобы заглушить звон несуществующего будильника, и, наконец, поднимаюсь с усеянного стеклом пола. Нет, не поднимаюсь. Нет, всё-таки поднимаюсь. Нет, не стоит себе лгать. В общем, я как-то добираюсь до водопада, попутно захватив Перо и синюю бутылку. Захлопываю дверь и начинаю греть магией ледяные струи, вычёркивая в воздухе одну попытку за другой. При этом меня трясёт одновременно от холода и от хохота.

С десятого раза начинает валить пар – видимо, получился кипяток. Для лучшего результата я выпиваю синей воды – всё равно её надолго не хватит. А в замке есть другая вода, разных цветов. Потом запасусь, если не сварюсь и не закоченею.

Отчасти я понимаю, что не стоит сидеть в фонтане – раны на шее могут открыться. И напиваться не стоит – заснёшь и захлебнёшься. А отчасти мне наплевать. Надоело постоянно думать о гибели. Об Эйке я тоже стараюсь не думать. Всё время тянет представить, что она делает и с кем?

Она как-то рассказывала, что раньше старалась освобождать от мук больных и престарелых. Такой лёгкий и приятный поцелуй смерти. Может, да, может, нет. По-моему, у неё всё под настроение. Не представляю, кого она выберет, но я ему не завидую. Или вру, завидую. У меня же Связь!

Я никак не могу успокоиться, а ведь Эйка вот-вот вернётся, и не дело ждать её здесь. Ещё минута – и подъём. Ладно, пять минут. Да кто сказал, что она вернётся? Она обещала не исчезать, но и я обещал не лезть к ней в зубы.

Если она опять пропадёт, что делать? Остаться здесь? Отправиться на новые поиски? Уйти к кораблям, как грозился? Точно, возьму корабль, уведу его на край света и затоплю там. Вот же смех!

Я бы мог, наверное, почитать книжки – о, тут есть весьма занятные! – и наколдовать ей клетку с цепями. Но к чему утруждаться? Пусть только покажется, я её просто убью. И себя убью. И весь мир обрыдается. Эх, раньше надо было думать! Теперь она будет сытая, мне с ней не совладать…

Бешеные мысли так и скачут по тёмному кругу, и мне стоит огромного труда собрать их в разумную форму. Почему непременно кто-то должен погибнуть? Эйка всегда была опасной. Теперь она не всегда опасна, это уже хорошо. Надо только пережить этот день… Эту ночь. А назавтра я принесу ей лису. Двух лис. Трёх. И постараюсь, чтобы её больше не протыкали копьями. Надеюсь, она хотя бы не напоролась на оборотней там, в ледяной мгле.

Вода постепенно остывает, и мысли тоже – до состояния межзвёздного холода. Я не могу провести грань между Связью и привязанностью, как не могу отграничить разум от безумия. Но всё, что я говорил и делал в этом замке, теперь представляется горячкой и бредом. Кровавым помрачением, тут Эйка угадала. Я прирос к ней, как к дереву, и пытаюсь подобрать удобное положение. Что я такое, чтобы она ко мне возвращалась? Я бы её сам на маяк не взял, будь моя воля.

Я как-то ничего уже не хочу. Ни к кораблям, ни головой в озеро. Даже не хочу видеть Эйку. Мне тяжко и стыдно, и я не представляю, что ей сказать. Я хочу… Одеться, наверное. И выбраться уже из воды, а то превращусь в одно из светящихся чудищ у подножия замка.

Я возвращаюсь в комнату, захваченную первозданной стужей, и роюсь в тряпках, раскиданных Эйкой по креслам. Всё это лиловое и охряное кажется одинаково бесполезным. Алое должно смотреться на мне особенно несуразно. Замотавшись в алое, я набрасываю сверху свой плащ, чтобы перестали стучать зубы, и отправляюсь гулять по замку. Окно-то надо чинить!

Зеркальный щит я прихватываю с собой. Я не самоубийца, несмотря на все потуги. Иначе отмучился бы давно, ещё когда остался один на маяке. Так чего мне бояться – зеркал? Возле одного из них я стою довольно долго, пока моё мокрое отражение с кровоподтёком на правом виске не сменяется постепенно выползающей из мрака безглазой нечистью. Видимо, у меня два отражения.

– Назад, – говорю я твари, дав ей по лбу Пером, но тварь не успокаивается и продолжает алчно разевать пасть.

В последний момент я отдёргиваю руку, а потом снова протягиваю пальцы к его зубам.

– Тошно тебе, да? Тошно… Сам виноват, что уж теперь. Назад, я сказал!

Я поднимаю щит, и тварь отскакивает в мёртвую мглу, узрев себе подобного. Любопытно, отчего они так боятся друг друга? И как видят сквозь сросшиеся веки?

Я добредаю до крайней комнаты – той, где в прошлый раз мастерил щит. Гвозди остались, можно ими заколотить окно. А, впрочем… Я достаю Перо и через полчаса добиваюсь своего – вышибаю дверь. Оттаскиваю её в наше семейное гнёздышко и намертво приклеиваю к оконному проёму чарами для крепления зеркал.

Метель в комнате опадает, обращаясь каплями воды. Я запираю второе окно и устраиваюсь на шкуре перед камином. Ужинаю холодной зайчатиной и обломками печенья. Даже компот сегодня не вызывает такой оскомины, как обычно. Я смутно соображаю, что не ел три дня. Но пока действие синей воды не выветрилось, нет ни слабости, ни усталости. Ощущения возвращаются чуть позже, причём все разом. Я едва добредаю до кровати и забываюсь, не успев почувствовать под собой постель. Следующие два дня наполнены таким бессилием, что я не могу ни ходить, ни есть. Только пью воду, но меня рвёт даже от воды.

Укус не открывается, но будит по ночам острой стреляющей болью. Тогда я лежу, не шевелясь, и часами слежу за луной, ожидая восхода. Днём я смотрю, как окна затягивает морозными узорами, и жду заката. Эйка так и не появляется.

Глава 10

На третий день я заставляю себя подняться, поесть и выбраться в лес. С затопленной стены я упал бы, но лёд стал толще или я стал легче. В результате я без происшествий добредаю до того берега, предварительно оставив записку для Эйки. Не кровью ― что за дикость? Карандашом на золочёной бумаге. С сопроводительным рисунком, как обещал. Но пока я в два захода перетаскиваю сонную добычу, бумажка остаётся нетронутой, и, в конце концов, я сжигаю её в камине.

Хочется оставить другое послание: «Счастливо оставаться» – и уплывающий в закат корабль. Но для этого понадобится красный карандаш, а они тут все зелёные. Я не помню, обещала ли Эйка вновь сюда заглянуть, но сегодня поздно начинать волноваться. Начну завтра, на свежую голову. И, пожалуй, поищу красный карандаш. Надеюсь, она просто бесится, а не угодила в новый переплёт. Если угодила, я точно убью кого-нибудь. Всех убью! А лучше скормлю Эйке.

Не надо было выпускать отсюда оборотней, напрасно Эй меня придержала! Так и так, конец один. Только теперь она кого-нибудь случайного съест. Я горячо надеюсь, что Эй забавляется с белочками. Но в лесу я её не встретил, и надежды тают с каждым часом. Всё равно надо будет поговорить с ней спокойно. О том, про что мы не говорили с первого дня. О любви и расставании. Я так понимаю, она на это намекает, ну так надо остановиться на чём-то одном! А не исчезать на непонятный срок.

Настраиваясь на мирный лад, чтобы без драк и выбивания окон, я разглаживаю покрывало на постели и немного прибираюсь. Швыряю в реку всё, что проще выбросить, а остальное заталкиваю в шкаф. Поднимаю кресла и стулья, поваленные Эйкой в борьбе за свободу. Вытряхиваю шкуру неведомого зверя и задумываюсь, чем бы заняться? В библиотеку путь неблизкий, а вдруг Эйка прилетит в это время? Вдруг у неё охота не задалась, и она будет совсем без сил?

Чуть подумав, я отворяю окно и разворачиваю к нему кресло. Втыкаю фитиль в остатки синей воды, поджигаю и оставляю на подоконнике в виде ориентира. А то она, чего доброго, метнётся к крайнему проёму и саданётся о дверь.

Так бы ей и надо! Я потираю разбитый висок, заматываюсь в плащ и сажусь в кресло. Не знаю, почему эта мёртвая девушка мне дороже собственной жизни. По-хорошему, бежать от неё надо, но я не двигаюсь. Спать неохота, еды хватает, воды – залейся. Я могу ждать вечно.

В тот миг, когда синий фитиль выбрасывает предсмертную искру и гаснет, Эйка наконец является. Натурально является – в клубах морозного пара и извивах шёлка. Влетает тварью, ступает босиком на пол уже в человеческом облике. Нет, не в человеческом. Это совершенно недостижимая, непередаваемая словами красота.

Такой я её ни разу не видел. Громадная полная луна висит за окном, и кажется, что волосы Эйки сотканы из этого света и самой ночи. Пламя вьётся в камине за моей спиной, но углям далеко до её глаз. Ну или мне так кажется в очередном помутнении. Чтобы определиться, как оно на самом деле, я выпутываюсь из плаща и подхожу ближе. Эйка оглядывает меня с головы до подола моего нелепого одеяния и испуганно прикладывает руку к груди.

– Ох, – произносит она сдавленным шёпотом, – я уже испугалась, что ты опять весь в крови!

Я делаю последний шаг – для разумного разговора, не иначе. Но что говорить, когда я ног не чувствую? Слишком долго просидел без движения. Я опускаюсь перед ней на колени, очень медленно, по мере того, как мне отказывает сустав за суставом. Я прижимаюсь лицом к её стану – к ледяному струящемуся шёлку и тугим бинтам, незаметным снаружи. Я не хочу говорить и даже слышать. Она вернулась. Она вернулась, а я уже начал сомневаться, была ли она вообще.

Эй тоже ничего не говорит, но медленно кладёт руку мне на голову. Скользит пальцами сквозь мои волосы мимолётным движением. И проходит мимо, как недостижимый корабль. Я остаюсь сидеть на полу, не в силах ни встать, ни повернуть голову. Что это было? Это не про неё, не про нас, это пугает сильнее, чем призраки в зеркалах. И в груди жжёт так, что я задумываюсь, за что мне это? Видимо, за всю дурь моего народа.

Эйка ничего не объясняет. Беззвучно затворяет окно, ложится на край кровати и отворачивается. Спать легла, что ли?

– Тебе не стоит летать так помногу, – произношу я глухо, – рана может открыться. И оборотни везде шныряют.

С серебряными копьями… Эйка отвечает тихо и неохотно:

– Не волнуйся, я им не попалась. Всё будет в порядке.

– Между нами тоже? – уточняю я, задержав дыхание.

– Разумеется, – обещает она, – не обращай внимания, я просто устала. Летела издалека.

Чем не объяснение?

Я, наконец, поднимаюсь с пола и забираюсь в постель, но не решаюсь коснуться Эйки. Отвык, что ли? Почему мне кажется, что она этого не хочет? Когда я тихонько обнимаю её со спины, Эйка меня не отталкивает. Когда я осторожно целую её плечо, она не вздрагивает. Но если она такая тихая, жди беды.

– Ты сыта? – спрашиваю я, упиваясь морозным запахом её волос.

– А ты?

Этот вопрос сбивает меня с толку.

– Я? Да, конечно…

– И я конечно, – усмехается Эй. – Здорово, что нам обоим лучше.

Я бы предпочёл, чтобы она не отворачивалась, и пусть мне будет хуже. Но всё равно я счастлив, как ненормальный, от того, что она рядом. Где была, уже неважно. Наверное, важно, но не сию минуту. Я молчу, пропуская сквозь пальцы сверкающие чёрные пряди. Эйка поворачивается и начинает меня разглядывать.

– Не могу, когда ты так дышишь, – сообщает она.

– Много ты в этом понимаешь!

– Много ты понимаешь в том, что я понимаю, – отвечает Эй, откидывая волосы с моего лба. – Не хмурься, я ведь здесь. Ты же хотел, чтобы я осталась.

– Я хотел тебя убить.

Её улыбка не мрачнеет, а пальцы также ласково касаются моей щеки и скользят по губам. Мне стоит усилия не ответить поцелуем на это прикосновение.

– Я по тебе тосковала, – произносит Эйка, как бы удивляясь этому факту.

– Тогда не молчи, что бы ни сделала.

Она поднимает брови:

– А ты знаешь, что я сделала?

– Нет. Но знаю почему.

В этот раз её взгляд на секунду застывает и тут же становится сочувственным.

– Больно тебе?

Мне не нравится, что она поглаживает след от укуса – будто проверяет, не давит ли мне ошейник. А то, что от этого по всему телу разливается тепло, нравится ещё меньше. Даже жжение в груди ослабевает, а я не хочу, чтобы оно слабело. Не вижу к тому причин.

– Боль ни при чём, – заверяю я, отведя её руку. – Я боялся за тебя и не знал, что делать. Собственно, и теперь не знаю.

Эй коротко клацает зубами.

– Я же объяснила, что нашла лучший выход!

– Мне плевать, какой выход лучший.

– Вот что ты опять начинаешь? – пеняет она мне. – Сам себе что-то выдумал и маешься! Говорю же – всё отлично! Почему ты не веришь и спать не хочешь?

– Ты запретила тебе верить, – напоминаю я. – Давно передумала?

Эйка улыбается, но так, что у меня озноб проходит по коже.

– Хочешь, чтобы я рассказала, а? Ну, хочешь?

Сам не пойму.

– Да, хочу.

– Тем более, не скажу, – дразнит она.

– Почему это?

– Не заглядывай во тьму, особенно из интереса.

Это потрясающе. Нет, в самом деле!

– Ты думаешь, мне интересно?!

– А почему тогда спрашиваешь?

Надо вслух объяснять? Представляю, как нелепо оно прозвучит. Заранее зубы сводит.

– Сделай милость, – подбадривает Эйка.

– Потому что я твой муж, а не раб, – выговариваю я обречённо.

Обречённо, потому что теперь надо выбираться из тёплой постели и гордо тащиться в тёмный угол – сдвигать кресла и ночевать под плащом.

Эйка смотрит на меня в немом изумлении. Так долго, что я успеваю лечь и натянуть капюшон на голову.

– Совсем рехнулся, – заключает она взамен пожелания доброй ночи.

– Окно перед тобой, – подбадриваю я. – Это и есть твой лучший выход. Из любых трудностей.

С тем и расстаёмся до утра.