Синий маяк

Я вскакиваю на ноги, забыв, что подо мной кровать, делаю шаг, падаю, вскакиваю опять и кидаюсь к ней. Ничего не понимаю и разворачиваюсь к окну, но Эй ловит меня за ногу – чересчур ловко для раненой. Теперь мы оба лежим на каменной мозаике, и наши лица так же близки, как минуту назад, когда беда ещё не случилась.

– Куда? – голос Эйки звучит тихо и пугающе ровно. – Тебя даже не видели! Они уверены, что попали в меня, и не пойдут дальше. На этом всё.

Ещё бы они не были уверены! А я вот никак не поверю, и в груди болит так, будто это меня проткнули.

– Кто там? – спрашиваю я, задыхаясь. – Их сколько?

– Твои друзья оборотни. Штук пять или шесть, я не успела сосчитать.

Когда Эйка усмехается, губы окрашиваются чёрным, и я вдруг понимаю, что эта кровь её, а не чужая.

– Не шевелись. Надо вытащить из тебя эту штуку.

Или не надо вытаскивать? Нет, ну не так же оставлять! Эйка свернулась калачиком и не даёт посмотреть, что с ней. Но чёрная лужа уже расползается по полу.

– Легче не станет, – говорит она, проглотив кровь, – это серебро, для меня всё равно что яд. Потянешь обратно – сделаешь хуже.

Серебро для неё яд?! Очень давно она про это упоминала, но какой тут смысл? Я уже ни в чём смысла не вижу. Мир будто распадается на бесформенные куски, пока я поднимаюсь с чёрного пола, дохожу до меча, прижимаю ногой копьё за спиной Эйки и отсекаю ядовитое острие. Оно катится по полу, как отрубленная змеиная голова, и посверкивает в лучах бледного солнца. Оно выглядит безобразно острым и покрыто незнакомыми письменами. Ни разу не видел у оборотней такого оружия! Или это какие-то другие оборотни?

Я бессознательно поднимаю глаза. Окно распахнуто, но холода я не чувствую. Я неподвижно смотрю, как пробираются к воротам несколько чёрных точек. Должно быть, лёд уже застыл. Меч всё ещё у меня в руке, и я представляю себе, как хорошо было бы их догнать. Но они уже одолели больше половины пути и скоро будут в безопасности.

Так им кажется.

Я зажмуриваюсь и опускаюсь на колени возле Эйки. Кладу меч и берусь за древко копья, липкое от ледяной крови. Оно крепко засело в точке соединения нижних рёбер, пройдя наискось. Позвоночник не задело, но важно это для неё или нет? Я тяну, Эйка терпит, а потом начинает кричать. Меня колотит, и пальцы то и дело соскальзывают.

Я встаю опять и ищу, чем обтереть руки. Моя рубашка вполне подойдёт, она из волчьей шерсти, всё равно уже не смогу носить! Обматываю ею обрубок копья и, наконец, выдёргиваю. Вопль Эйки будет стоять у меня в ушах до конца дней. Когда я беру её на руки, она кажется такой тяжёлой, будто сделана из цельного мрамора. Белого, словно снег. А совсем недавно казалась лёгкой, как птичка! Я устраиваю Эйку на постели, раздираю оставшиеся простыни и перевязываю её, как могу. Но кровь всё равно течёт. Мне кажется, её уже слишком много вытекло.

– Оставь, – бормочет она, вытерев рот ладонью, – дай мне полежать, само зарастёт.

Зарастёт, да? У меня вырывается нервный смешок, но вдруг, правда, случится чудо? Эйка оправляется от повреждений быстрее, чем обычный человек, а серебро мы убрали. Но она выглядит такой прозрачной, будто вот-вот растает в воздухе. А я не хочу даже думать про такое. В добавок эта лужа на полу…

– Что мне сделать? Только скажи! – заклинаю я Эйку. – Может, какая трава нужна или сок древесных корней?

А что? Некоторым помогает. Но Эйка смотрит на меня, как на идиота. Обожаю, когда она так смотрит!

– Не кричи мне в ухо, – просит она, – я не оглохла. И сделай поменьше света.

А да, да…

Я бросаюсь к окну, запираю рамы и задёргиваю портьеры.

– Камин гасить?

– Нет. Ты же замёрзнешь.

Эйка так и лежит, не шевелясь, на боку, только глазами следит за моими бесцельными метаниями. Это так на неё не похоже, что выть хочется. Как это могло случиться?! Я подтаскиваю покрывало с отмытыми от пыли островами и океанами и хорошенько заворачиваю Эйку. Мне всё кажется, что ей холодно, но это уже мой бред.

– Послушай, – говорю я ей, – от меня всё равно нет прока. Давай я схожу на охоту, кровь тебя точно развеселит!

В её взгляде читается недоверие.

– Тебе надо есть. Это главное, как я понял, – повторяю я настойчиво.

– Мне пока некуда есть. А к вечеру я сама выберусь, – Эй говорит одними губами, но на удивление ясно. – Я не пропаду, Ильм. И не смей никуда ходить.

Догадалась. Плохо я владею лицом.

– Когда они вернутся… – начинаю я возражать.

– Зачем?! – Эйка кричит на меня, но тем же свистящим шёпотом. – Оборотни не владеют колдовством и нипочём не сунутся в замок!

– А ну как сунутся?

Мне становится жутко. Она и так еле держится, а если сюда нагрянут все шестеро, что я стану делать? Лучше встретить их где угодно, но не здесь. Мне так кажется. А Эйке нет.

– Если сунутся, зеркала их задержат, – выговаривает она с усилием.

– А вдруг не задержат?

Она улыбается чёрными губами.

– Тогда ты встанешь у двери с мечом и будешь запускать их ко мне по одному. Но пока этого не произошло, будь здесь. Мстить за меня не надо.

Конечно, ей плохо и страшно и… Я так и не понял, как ей помочь. Я опасливо оглядываюсь на дверь, но всё-таки сажусь рядом с Эй. Она только того и ждёт – мигом высовывает из-под покрывала свою ручку и обхватывает моё запястье. Её пальцы, как оковы – такие же холодные и неумолимые.

– Вот теперь я тебя не выпущу, – сообщает она удовлетворённо, – пусть волки отбегут подальше.

– Ты так за них беспокоишься! – я пытаюсь улыбнуться, но получается криво.

– Я за тебя беспокоюсь. Как ты собрался идти через замок?

– Быстро, – со второго раза я усмехаюсь увереннее, – или в окно бы выбрался.

– Шею сломаешь, – предвкушает Эйка, – придётся тебя доедать.

– Зря ты так, я замечательно лазаю по деревьям. И верёвка имеется.

– Ну, зарубят тебя, а чего ради? – шепчет она устало. – Я у них всю добычу перетаскала, они меня выследили, и правильно. Это я сплоховала. Совсем растеряла чутьё!

Нет, вина моя, я же их привёл. Как можно было забыть о воротах и погоне?! Волки вроде как потеряли меня, но вдруг они не меня искали? Я не могу оторвать взгляд от лица Эйки – выживет или как? Я и так сокращаю её дни, а теперь ещё это!

– Не смей, – упорно повторяет Эй, – поклянись, что забудешь про оборотней. Или я тебе глаза выцарапаю и ноги переломаю. На это мне сил достанет.

– И ума достанет? – поражаюсь я.

– А то! Лучше такой, чем мёртвый.

Её забота поневоле берёт за душу. Я киваю, хотя и с большой неохотой. Удивительно, до чего мне хочется испробовать меч! Я привык делать усилие над собой, чтобы начать драться. А теперь вынужден делать усилие, чтобы не начать. Даже мысль о том, что меня прикончат, не сбивает настроя. Лишь бы добраться до тех уродов! Но что тогда будет с Эй – умрёт от голода?

Не найдя ответа, я ложусь рядом, укутываясь с ней одним покрывалом. Я глажу её лицо и волосы, я говорю, что всё будет хорошо и даже лучше. И сам себе не верю.

– Я сейчас усну, – предупреждает Эйка, внимательно меня выслушав, – тебе покажется, что уже всё. Но потрудись не кидаться головой в озеро.

Как я должен относиться к таким словам? Я скольжу пальцем по её губам, сухим, как осенние листья, и на моей коже остаётся чёрный росчерк. Я хочу поцеловать её, потому что мне уже всё равно. Но Эйка отстраняется с сердитым шипением.

– Моя кровь для тебя, как серебро для вампира! – свирепо предупреждает она. – Будь любезен её не пить. И так мало осталось.

– Чем же мне заняться?

– Жди, – шелестит Эйка, прежде чем закрыть глаза, – и не забывай, что мне обещал.

Я жду. Жду и думаю, зачем я её послушал? У неё же бред! Наверное. Трудно разобраться в её состоянии. Эйка не задыхается, но она и не дышит. Нет смысла проверять, бьётся ли её сердце, нет возможности понять, есть ли у неё жар. Она так холодна и недвижна, будто из неё разом вытекла вся магия. И мне кажется, что она солгала. Нарочно. Чтобы я не ходил из замка.

Неправда, что для исцеления ей достаточно полежать. И неправда, что она обойдётся без свежей крови. Я наблюдаю за ней весь день и вижу, как заостряются её черты и тускнеют волосы. Я дал слово, но больше не могу это наблюдать. Если она не очнётся до темноты, я сам что-нибудь сделаю. Пока не знаю что, хотя уже догадываюсь. Но тут не обойтись без Эйки, а она не просыпается.

С наступлением вечера я понимаю, что ей недостанет сил ни на какую охоту. А если я сам пойду в лес… Что же, добраться ночью до деревьев, не попасться оборотням, расставить силки, потому что добыча нужна живой, дождаться, пока попадётся кто-нибудь крупнее мыши, вернуться обратно, минуя мёртвые льды и зеркала… Я легонько прикасаюсь к клыкам Эйки, и результат налицо. От первой капли крови она открывает глаза и награждает меня затрещиной.

– Тебе надо откуда-то брать силы, – увещеваю я её, – а моя кровь тебе нравится, сама призналась!

– Ты больной? – осведомляется она, сплюнув кровь на подушку.

Не стала глотать. И что за характер?

– Я-то здоров. А ты и так мертвее мёртвого – куда уж дальше?

– Желаешь присоединиться? – сипит она.

Я пытаюсь говорить разумно:

– Не обязательно пить всё, можно брать понемногу. Ты ведь уже так делала!

– С каждым шагом пропасть ближе, – злорадно напоминает Эй.

Она бы на себя поглядела, а потом перечила! Жуткое зрелище – вся высохла, как трава под солнцем, а рассуждает! Такое ощущение, что она не сама говорит, а кто-то изнутри – разумно так, словно ничего не происходит.

– Либо соглашайся, либо я прыгну в озеро. Не хочу, чтобы ты у меня на руках умирала. Ты страшная, когда умираешь, – я неторопливо проговариваю всё это и выдавливаю кровь из пораненного пальца.

Капли падают на постель одна за другой, и Эй отвечает крепким словом. Слишком крепким, я такого не заслужил. Но я же вижу, что на неё действует! Она не сводит глаз с этих капель. Надеюсь, ещё не поздно. На минуту её лицо ожило, а теперь опять стало похожим на череп, и глаза запали, словно всякое движение в них угасло. Я не хочу это видеть, я хочу вернуть Эйку.

– Всего глоток, – упрашиваю я её, – вдруг больше и не нужно? Обещаю исправно носить тебе белок!

– Ты так настаиваешь! – вымученно усмехается Эй. – Уверен, что я смогу оторваться?

– Ты сейчас хилая, ― отмечаю я, чуть поразмыслив. ― Видишь канделябр на камине? Получишь им по голове, если что.

– Ищешь повод, да? – кривится она. – Считай, что уговорил. Но только разочек.

Значит, правда, всё так плохо? Видно, что плохо. Я поспешно пододвигаюсь, но Эйка останавливает меня прозрачной рукой.

– Обрадовался! – её голос так слаб и бесцветен, что слушать больно. – Сначала убери лишнюю кровь.

Я поспешно засовываю в рот проколотый палец и отправляюсь за синей водой. Прижигаю ранку, разматываю повязки на руках – и зачем Эй столько их накрутила? На остальные бинты у меня не хватает терпения, но и ножа под рукой нет, вот ведь… Я хватаюсь за меч и поспешно срезаю с себя присохшие тряпки. Как назло, руки дрожат и получается медленнее, чем хотелось бы.

– Только не заколись! – тихо пугается Эйка. – И не отрежь себе что-нибудь непарное.

Меня начинает душить смех. Непонятно, как я справляюсь с задачей, не получив новых ранений. Эйка удовлетворённо щурится и даёт свежее указание:

– Подними наконечник копья.

– Это ещё зачем?!

– Поиграем в постели, – скалится она, – много ты понимаешь! Бери и иди сюда.

Призыву вампира трудно не подчиниться. Острие я прячу по подушку, а сам укладываюсь с Эйкой. Эй больше не улыбается, и это хуже всего.

– Не двигайся, – приказывает она, – укус действует с каждым разом сильнее. Но что бы ты ни почувствовал, не пугайся, это пройдёт. Только не давай мне увлечься! Если начнёт кружиться голова, воспользуйся серебром.

Я смотрю на неё с ужасом.

– Просто приложишь металл к моей коже, – невозмутимо разъясняет Эй, – мне придётся от тебя оторваться. Можешь всё забыть, но про это помни.

– Запомнил, – уверяю я хрипло, – начинай, я ведь не железный!

– А зря, – Эйка морщится, но перебирается ближе – одним неуловимым движением.

Глаза закрыть, что ли? Не могу закрыть!

– Повтори, – требует эта полутень.

– Серебро, – цежу я сквозь зубы.

Она кивает и склоняется к старому шраму. Всё происходит бесшумно, едва уловимо. Я ощущаю короткий резкий укол в тот миг, когда Эйка погружает клыки, а дальше уже ничего не чувствую. Только плечо немного немеет, и огонь камина становится ярче. Потом Эй легонько целует меня чуть выше укуса и снова целует – ещё немного выше. И ещё раз, и ещё. Я не вспоминаю про серебро, она ведь спрятала зубы! Но мне так не хочется, чтобы это прекращалось, что я упрямо тянусь к ней, хотя пора убраться подобру-поздорову. На какой-то миг мне кажется, что Эйка совсем поправилась. Она почти такая, какой была до проклятого копья, только глаза не смеются.

– Ну, тише, тише, – повторяет она, мягко меня отстраняя, – ну что тебе? Больше нельзя. Нет, нельзя. Я ведь объясняла.

Объясняла или нет, какая разница? Её кожа опять мягкая и нежная, и я не могу к ней не прикасаться. Это совершенно необходимо, как же она не видит? Мне кажется, что я нахожусь в совершенно ясном сознании, я всё понимаю и помню, мне всего-то нужна Эйка. Не для чего, просто так. Я знаю, что ей необходим покой, а мне больше нечем ей помочь, но я ведь имею право быть рядом? А она пихается! Я успеваю отбросить волосы от лица Эйки и настойчиво пытаюсь поцеловать её губы. Теперь они в моей крови, а не в её, так почему нельзя?

– Стой, лучше не надо, Ильм, ну не надо, – повторяет она тихонько, – ну, потому что. Ну, хорошо, давая я сама. Я сама, раз тебе невтерпёж.

Она всё-таки целует меня, и я ощущаю тёплую соль. Не могу понять, это кровь или слёзы? Вампиры вообще плачут? Эйка медленно слизывает эту соль с моих губ и плавно обнимает за шею, чтобы не дёргался. Я не дёргаюсь, я готов замереть навеки, только бы это не прекращалось. Когда она покрывает мои губы быстрыми поцелуями и глотает моё дыхание, я не в состоянии вообще ни о чём думать. Кроме того, что едва не потерял её навеки.

– Тебе нельзя шевелиться, – вспоминаю я, когда Эйка соскальзывает свободной рукой по моей груди, по животу и дальше.

– Не собираюсь я шевелиться, – заверяет она, – сам лежи тихо.

Я порываюсь ответить, и она этим пользуется, чтобы проникнуть языком чуть глубже. И глубже. Это дурманит сильнее, чем укус. И ещё то, что она делает со мной под покрывалом. Её пальцы и губы снова ласковые и тёплые, и всё это лишает рассудка. Меня кидает в жар, мне недостаёт воздуха. Эйка перехватывает мои стоны и неотрывно смотрит в мои глаза, а потом тихонько целует веки.

– Ну как, отпустило? – спрашивает она на ухо.

Я неуверенно киваю, я не разберу, отпустило или захватило.

– Тогда прячься, – подталкивает она, – а то я больше не выдержу.

Как тут прятаться? Я вообще тела не чувствую! Но в её зрачках поднимается буря, и я начинаю осторожно отодвигаться. Задеваю подушку и вижу, что Эйка держится рукой за этот треклятый наконечник. Пожалуй, она тоже не заслужила тех слов, которыми я её осыпаю. Это я у Уркиса научился.

– Совсем рехнулась? – я пытаюсь вырвать у неё эту штуку, а она не отдаёт.

Цепкая, кто бы сомневался! Драться с раненой женщиной некрасиво. Но я не зря вспомнил старого друга и догадываюсь использовать зубы. Эйка сгибается пополам от хохота и, разумеется, выпускает наконечник копья. На её ладони остаётся ожог, как от раскалённой кочерги. А эта дура хохочет!

– Ладно, поквитался! – у неё на глазах выступают слёзы от боли, но Эй не в силах успокоиться. – Ты только до крови не кусай, отравишься! А теперь уйди с глаз, я за себя не ручаюсь.

Да пожалуйста!

– И серебро прихвати. На всякий случай, – бросает она мне вдогонку.

Я прихватываю, только чтобы выкинуть эту дрянь в окошко. Но Эйка уже расправила крылья, и взгляд у неё недобрый. Я скрепя сердце закрываюсь в комнатке с водопадом. Идиотизм! Она сейчас непременно что-нибудь учинит. Либо повязки сдерёт, либо на охоту сорвётся, а ей нельзя. Я себя ненавижу. Если бы я, правда, любил её, я бы не прятался по чуланам. Но если я не буду прятаться, она мне всю кровь выпьет, кто тогда будет её любить? Наверное, надо бороться, но не понимаю с чем – с любовью, со смертью? А если они нераздельны?

Я сижу под дверью, обхватив голову руками, пока Эйка крушит всё в комнате. Жду, как она велела. Она вечно велит мне ждать. Рыдаю, потому что мне жаль её до безумия.

А потом за дверью всё стихает.

Поднявшись с пола, я подхожу к узкому стрельчатому окошку. Снаружи сыплет снег, уже весь карниз замело, а зима только началась. Что-то будет к концу зимы? И как, однако, выбираться отсюда? Перегнувшись через подоконник, я различаю окна нижних этажей, узорные колонны и головы каменных чудищ, высеченные ради устрашения и восхищения. Я бы попробовал по ним слезть, но вода под стенами не замёрзла. Дальше-то как – вплавь?

Я захлопываю окно и продолжаю размышлять, прислонясь к расписному шкафчику, оставшемуся от прежних хозяев. В этом замке много необъяснимого. В одних помещениях даже стены ободраны, зато в других полный порядок. Может, они уходили постепенно? Одни спокойно, другие в спешке? Или вовсе не уходили, а отступали, теряя лестницу за лестницей, коридор за коридором? Пока не заперлись, как мы, в одной из дальних комнат. Я так думаю, они никуда не делись отсюда. В обычном смысле. Они и сейчас здесь. Прячутся по углам зеркал, ненавидя чужаков. И не помнят ни о чём, кроме этой ненависти.

Я рассеянно верчу в пальцах пузырьки с ароматическими жидкостями, со снадобьями от бессонницы и головной боли. Золочёные ножницы, хрупкие костяные гребни… От зеркала на ручке я отшатываюсь, как вампир от серебра. А если там… Эти? Которые видят то же, что видит зеркало!

Но стекло не заколдовано. Чуть потемнело по краям, однако монстров на дне не видать. Кроме одного. Это я.

Эйка права – вид у меня потрёпанный. Надо побриться, что ли. Я разглядываю багряную дорожку её поцелуев – от укуса и вверх по шее. И меня опять накрывает – совершенно некстати. Укус будоражит страсть, или Связь так действует, или я сам так безнадёжен. Приходится забраться под водопад.

Наверняка воду можно сделать теплее, но ледяная сейчас лучше. Заодно смою с себя чёрную кровь, а то глянешь и испугаешься. У меня уже зуб на зуб не попадает, а я всё стою и стою, глядя в глаза изображённого на стене крылатого ящера. Судя по картинке, это создания жили где-то в горах. На острове есть горы?

Я убеждаю себя, что тяну время из предусмотрительности. А на деле, боюсь увидеть, что случилось с Эйкой. Мне приходится задержать дыхание, прежде чем отодвинуть щеколду. В первый момент кажется, что в комнате никого нет. Окна заперты, но кругом такой бедлам, что я не сразу нахожу Эй. Она целиком поместилась на огромной подушке. Свернулась и спит себе. Постель разодрала в лоскуты, но это мелочи. Впервые с той секунды, когда её ранили, мне становится чуть спокойнее.

Я вытираюсь обрывками простыней и наскоро сушусь у огня. Потом поднимаю кресла, забрасываю в камин сломанное древко копья, оттираю кровь с пола и возвращаюсь к Эйке. Не хочется её тревожить, но повязку пора менять. Эй не просыпается даже от моих неловких манипуляций с бинтами. Только лепечет что-то невнятное. Рана выглядит лучше, но радоваться ещё не время. Я добываю из шкафа последние простыни, укладываю Эйку и ложусь сам. Пристраиваю её голову к себе на грудь, располагаю удобнее её обожжённую ладошку и сторожу рассвет.

Глава 8

Будильник я не завожу, чтобы не беспокоить Эй. Я просто выжидаю немного, убеждаясь, что ей не так плохо, как накануне. Если бы она поправилась, точно не дала бы мне улизнуть. Эйка предусмотрительно забросила на меня ногу и оплела руками. Выкарабкаться из её объятий непросто, но мне пора одеваться. Ещё бы найти одежду!

Я перекапываю шкаф, но под руку лезет всякая ерунда: кружевные чулки, полупрозрачные шали, длинные пояса с витиеватым шитьём, разноцветные халаты из шёлка. Не поймёшь, на мужчину или на женщину. Надо полагать, хозяева из дома не выходили, так к нему и прикипели. Мне давно казалось, что волшебники все прорехи закрывали магией. Им и дороги не требовались, и не мёрзли они…

В конце концов я нахожу рубаху в пол, которую легко обрезать до нормальной длины. И меховую жилетку, которая никак не застёгивается. Бестолковая вещь, но, если подпоясаться, можно её надеть под плащ. Оказывается, Эйка залатала светящуюся ткань и аккуратно убрала в шкаф. И мешок мой заштопала, тоже тайком. Всё-таки надеялась сплавить меня подальше!

Разбираясь с поясами, я определяю, что они расшиты крепкой золотой нитью. Распустить, и сгодится для силков! Я бы не отказался поискать на этажах что-то более подходящее, но нет времени. И соседи за стенкой неприветливые.

К слову, о соседях. Вчера, пока я баловался с зеркальцем, у меня возникла идея – вторая по глупости после спуска по отвесной стене в бездонное ледяное озеро. Пришло время на чём-то остановиться.

Виновато оглядываясь на Эйку, я натягиваю штаны и сапоги под здешние шелка и меха. Застёгиваю пояс с мечом, стараясь не звенеть пряжкой, накидываю плащ, пытаясь не шуршать тканью, и делаю шаг из комнаты. Дверь я закрываю предельно осторожно и какое-то время стою, прижавшись к ней спиной. Привыкаю к полумраку длинного коридора. Вся моя надежда на лестницу, которая должна быть слева. Если ориентироваться на единственный раз, когда Эйка вела меня тут с закрытыми глазами. Кажется, что это было до войны.

Зеркала тут как тут. Всё, что я могу – это не смотреть в них. Я запоминаю расстояние до крайней комнаты и перебегаю туда, зажмурившись. Нащупываю дверь, захлопываю её и различаю знакомое шевеление в коридоре. Но сейчас важно понять, как развешаны зеркала вокруг. Я продвигаюсь вдоль стен, зарываясь носом в пропахшие плесенью ковры. Это смешно и неудобно, но глухое ворчание за спиной не оставляет выбора. Моя рука неожиданно натыкается на резную раму и тут же соскальзывает. Я обтираю вспотевшую ладонь об одежду и вынимаю меч. Просто в этом несуразном убежище нет другого инструмента, не считая ножниц и гребешков. На мою удачу рама небольшая – можно унести с собой.

И как Эйка их отдирала? Поломав ногти, я с трудом вылущиваю зеркало из стены и ставлю лицом в угол – пускай шипит! Перед каждой рамой висит другая такая же. Таращатся друг на дружку. Но если кто встанет на линии их взглядов… Лучше не думать! И лучше мне не видеть второе зеркало, иначе так и потянет в него. Довольно того, что оно на меня глядит.

Ничего, я привык к ознобу вдоль спины и холодному поту на шее. Раз плюнуть – привыкнуть к такому! Осталось только отломать оконную ручку и подёргать гвозди из косяка. Дальше проще – я приколачиваю ручку к обратной стороне зеркала, впопыхах попадая себе по пальцам. А то из рамы напротив уже вылезла ненасытная дрянь. Перебегает совсем близко, выбирает, откуда прыгнуть. Не выдержав, я ставлю перед собой зеркало с ручкой и слышу, как тварь взбегает обратно на стену. На первый взгляд моя выдумка удалась.

Я выхожу из комнаты, как в последний путь, но спуск по лестнице оказывается на удивление лёгким. Если прятаться за зеркалом, это сбивает с толку ему подобных. Но их много, а я один, и бледная пакость всё равно крадётся за мной по ступеням. Слышу, что крадётся. На первом этаже холодно и веет сыростью, и я боюсь заплутать в многочисленных галереях. Тёмные рамы на стенах начинают оживать, и тварь в моём зеркале тоже волнуется.

Стараясь не оглядываться, я оставляю самодельный щит на подоконнике и перелезаю на узкий каменный карниз. Эйка упоминала о броде, осталось его нащупать, и поскорее. Озеро подступает к ногам, а светящиеся тени взмывают со дна. В рыбалке я искуснее, чем в охоте, но не рискну кого-то здесь ловить. Самому бы не попасться! Надеюсь, эти твари не выбираются на поверхность.

Только я напоминаю себе об осторожности, как едва не падаю в воду. Каменная скульптура, похожая на Эйку в её ночном воплощении, высовывается из ниши с целью ухватить меня за горло. Я спасаюсь только потому, что левая рука у неё отколота. Ну и жуть! Я всё ещё нахожусь под впечатлением, когда, наконец, добираюсь до нужного места. Попасть на дальний берег нетрудно – при идеальной грации, как у Эйки. Узкая каменная тропа едва поднимается над водой. Это даже не тропа, а разбитая стена. Но иначе – только по воздуху, а крыльев у меня нет.

Пока я иду, становится понятно, что вокруг река, а не озеро, и основное течение не успело замёрзнуть. Из толщи воды, подсвеченной снующими туда-сюда силуэтами, проступают чёрные скелеты деревьев и контуры зданий – расплывчатые, как миражи. Стена, по которой я ступаю, тянется до леса, темнеющего позади замка, но прочие строения уходят глубже и глубже под воду.

У берега лёд уже окреп, и я спешу перебраться по нему на твёрдую землю. Вроде как твёрдую. Не выпуская меча, я глотаю снег взамен воды и пытаюсь понять, что тут за лес. Если Эйка считает его безопасным, это ещё не повод радоваться. Но, по крайней мере, деревья не пытаются тебя проглотить и не строятся в ряды. Торчат себе как попало. Деревяшки и деревяшки. Обнаглев, я привязываю к ним пару охотничьих петель. Надеюсь, здешние корни не заинтересуются моей добычей.