1945: Черчилль+Трумэн+Гиммлер против Сталина. Книга вторая

– Уже не стоит.

– ???

– Отстали от жизни, рейхсфюрер! – улыбнулся Бернадотт. – А всё – юдоль кочевая. Берлин, конечно – накануне падения, но кое-что в нём ещё случается. И кое-что действительно случилось. С рейхсмаршалом.

– Что именно?

Столько надежды было в голосе собеседника, что граф рассмеялся.

– Именно то, что Вы и думаете, дорогой рейхсфюрер! Геринг «вылез не по уму» – и был водворён обратно. Да ещё с последствиями: он не только ничего не приобрёл, но и потерял даже то, что имел. По нашим данным – и не только из Каринхалле, но и из Берлина…

Граф многозначительно поиграл бровями: «знай наших!».

– … фюрер приказал арестовать Геринга и расстрелять его.

– Сразу? – комбинированно обрадовался-испугался рейхсфюрер: моментально примерил исход на себя.

Бернадотт равнодушно пожал плечами.

– Не всё ли равно? Вряд ли Канарис много выиграл от того, что его не повесили сразу, вместе с Вицлебеном и прочими. Ведь он до сих пор дожидается своей участи?

Гиммлер «ушёл глазами».

– Н-ну…

– Вот именно, рейхсфюрер! Отсрочка исполнения продлевает не надежду, а страдания. А надежда умерла вместе с Вицлебеном. Даже раньше: двадцатого июля, вместе с дубовым столом – вместо «дубового» фюрера!

Так и в случае с Герингом: этот жирный боров – конченый человек. И не иносказательно – в том смысле, что никто не захочет иметь с ним дело. Геринг – конченый потому, что его обязательно кончат! «На дорожку» – как того же Канариса! Фюрер может забыть написать завещание, даже забыть жениться на Еве Браун, но прикончить этих двух – ни за что! Потому что – дело принципа. А в таких делах фюрер – человек принципиальный.

«Вашими бы устами, да мёд пить!» – говорят в таких случаях. А, если подойти к этому случаю «с другого боку», то вполне уместной была бы и такая фраза: «Как в воду глядел!». И то, и другое – в тему: в тот же день, когда рейхсфюрер собеседовал с графом, а именно двадцать пятого апреля, «в гости» к рейхсмаршалу, во главе компании из трёх рот нагрянул оберштурмбанфюрер СС Франк, руководитель СС в Оберзальцберге. Франк зачитал «подсудимому» телеграмму фюрера – и «подсудимый» тут же стал «осуждённым». Потому что телеграмма была предельно лаконичной и категоричной: «Вашим поведением Вы изменили мне и делу национал-социализма. Кара этому – смерть».

Правда, когда Геринга вернули к жизни – для последующего исхода из неё, как он полагал – Франк зачитал окончание телеграммы: «За Ваши большие заслуги в прошлом, и под благовидным предлогом „тяжёлой болезни“ я снимаю Вас с поста Главкома ВВС». И в благодарность за чуткость рейхсмаршал тут же сделал выбор: перестал быть рейхсмаршалом, а заодно и преемником, орденоносцем, эсквайром и прочая, и прочая, и прочая.

Но теперь уже Франк недооценил бывшего рейхсмаршала. Геринг слишком хорошо знал фюрера и его окружение для того, чтобы поверить в своё чудесное спасение. И он не ошибся. Уже на следующий день, не согласуя «это дело» с фюрером, Борман отправил Франку радиограмму такого содержания: «Когда кризис Берлина достигнет своего апогея, то по приказу фюрера рейхсмаршал и его окружение должны быть расстреляны. Вы должны с честью выполнить этот долг».

Геринг не знал об этой радиограмме, но не только не исключал такого исхода, а и не сомневался в нём. Именно поэтому он дал знак личному камердинеру связаться с верными людьми, часть которых по документам сопровождала ценный груз из Каринхалле, а в действительности застряла на станции вместе с ним. Распоряжение камердинеру отработало дополнительной страховкой: прибывшие СС не остались незамеченными. Да и не собирались оставаться: тихо ходить СС не умели. Особенно, когда этого и не требовалось.

А тут ещё «потерявший бдительность» Франк уже после первой радиограммы рассредоточил своё «войско». Поэтому он только собирался «исполнить свой долг», а люди рейхсмаршала из батальона охраны ВВС уже сработали на опережение. Правда, Геринг был спасён уже не как рейхсмаршал, а всего лишь как частное лицо. Для публичного человека это – драма не меньше, чем петля на шее при всех регалиях…

Ничего этого Гиммлер ещё не знал, но зато он знал теперь другое: одним конкурентом стало меньше. Конкурентом за место между ним и фюрером, а, следовательно, и между ним и авторитетом у англосаксов.

– Ну, вот, видите! – с облегчением выдохнул рейхсфюрер, и смахнул пот со лба.

– Вижу, но этого мало! – покривил лицом Бернадотт. – Вы ведь не можете положить к ногам союзников знамёна вермахта?

– Могу! – решительно выкатил хилую грудь рейхсфюрер.

– …

Граф даже не стал тратиться на полноценную реакцию: ну, не тянул рейхсфюрер на Верховного Главнокомандующего «по состоянию на сегодняшний день»!

– Вы ведь – даже не командующий Группой армий «Висла»!

Довод был серьёзный и болезненный: хоть и сам просил о снятии, а сняли! Значит, не состоялся в качестве полководца. Тем более что рейхсфюреру было известно скептическое мнение о его «полководческих талантах» от высшего авторитета вермахта генерал-полковника Йодля: «Хороший мужик Гиммлер, но Группой армий командует как типичный ефрейтор. По крайней мере, кругозор – не больше».

– Каким образом, спрашиваете?

Глаза рейхсфюрера неожиданно холодно блеснули из-под очков – графа даже мороз пробрал.

– Если меня воспримут в качестве преемника фюрера!

– А…

– Пусть не де-юре: де-факто!

– ???

Бернадотт всё еще «не подключился»: рейхсфюрер до сих пор не предъявил оснований ни на «де-юре», ни на «де-факто».

– Фюрер должен перестать быть фюрером!

– А-а-а!

Понимающая улыбка задержалась на его лице Бернадотта. В следующий момент граф подработал голосу и мимике соответствующим жестом: чиркнул себя ребром ладони по горлу.

– Ну, это не обязательно, – снисходительно усмехнулся Гиммлер. – Конечно, это был бы идеальный вариант. Но для его реализации нужно «всего лишь» очутиться в Берлине – чтобы тут же очутиться в лапах Мюллера или Кальтенбруннера.

– Это верно, – исполнился понимания граф. – И что Вы предлагаете взамен?

– Фюрера надо дезавуировать! – не стал тянуть Гиммлер. – Он должен перестать быть фюрером в глазах армии и народа! В таком случае его замена не вызовет кривотолков, и будет выглядеть вполне естественной.

– «Дезавуировать»…

Бернадотт ушёл глазами в сторону. Судя по скепсису на лице, граф не слишком потрясался «свежестью и оригинальностью решения». При «возвращении» он немедленно подтвердил это.

– Дезавуировать мало. Да и трудно качественно выполнить эту работу, находясь вне Берлина. Сами знаете, с каким «доверием» относится масса к откровениям «из-за рубежа». Кроме того: а вдруг фюрер написал завещание?

– Он, кто – государь-император?! – хмыкнул Гиммлер, но в душе тут же подкосился ногами: а вдруг?! А тут ещё – Бернадотт, который не только не хмыкнул, но и «записался в оппозицию».

– Много больше! Даже – сейчас. И его слово будет иметь большую силу, чем Ваше. Я также не исключаю вероятности спектакля с передачей власти.

В усмешке рейхсфюрера заметно поубавилось энтузиазма.

– И всё же попробовать стоит! Хотя бы – в таком «формате»: фюрер лично хотел возглавить переговоры с англосаксами, но болезнь помешала этому!

– Какая болезнь? – слегка оживился Бернадотт: в предложении рейхсфюрера начало «проклёвываться» рациональное зерно.

– Кровоизлияние в мозг! – мстительно улыбнулся Гиммлер. – В таких делах не следует мелочиться!

Бернадотт ещё раз обратился к мыслям: что-то во всём этом было. Надо было лишь не останавливаться на достигнутом.

– Ну-ну? – поощрил он творческий процесс рейхсфюрера.

– Приняв решение о переговорах, фюрер, уже испытывавший серьёзное недомогание, назначил «вторым лицом в делегации» рейхсфюрера СС Гиммлера, поручив ему в случае необходимости «заменить его на посту».

Лицо Бернадотта разгладилось: это уже не что-то, а кое-что!

– Хорошо, рейхсфюрер.

Шлепок ладони по столу приговорил сомнения Бернадотта.

– Попробуем! Как говорится, попытка – не пытка! Вы подключайте к этому делу свои каналы, а я подключу свои. Во всяком случае, другого способа продвинуть Вас в «законные миротворцы» я не вижу… если, уж, Вы не хотите попотчевать фюрера цианистым калием…

Глава тридцать седьмая

«Яблоко» раздора наливалось с каждым днём. Это стало особенно ясно после того, как фельдмаршал Кессельринг открыл англосаксам дорогу на юг и восток Чехословакии. Не сделав ни единого выстрела, войска фельдмаршала дружно «отдали себя в лоно цивилизации»: сдались в плен к англо-американцам. Другой расклад обещал «трудоустройство в Сибири» – и то, если ещё повезёт. Не паровоз ведь: тот повезёт вне всяких сомнений.

С каждым днём пока ещё союзники решительно продвигались навстречу друг другу – как те знаменитые составы из задачи «про пункт «А» и пункт «Б». И, как и в задаче, столкновения они могли избежать лишь в том случае, если задача была бы решена правильно. Другой вопрос: что каждая из сторон понимала под «правильным решением»? И хотела ли она – каждая из сторон – чтобы задача была решена правильно? Правильно – с точки зрения «правил решения», а не субъективных интересов, уже несовпадающих?

И Черчилль, и Трумэн, в котором премьер нашёл не только соратника, но и друга – хотя бы против общего врага – понимали ограниченность своих возможностей. Ограниченность вызывалась… даже не вызывалась: диктовалась ситуацией. А ещё тем, что русские не собирались быть статистами и не желали обозначать «условного противника на маневрах». При всём своём максимализме премьер с президентом были реалистами. Как минимум – людьми с «адекватным мышлением». Эта адекватность и определяла параметры задачи и её решения.

На практике это выглядело следующим образом: используя «душевные отношения» с немцами, продвигаться максимально дальше на восток, перенося встречу с русскими за пределы установленных линий «зон ответственности». И не только «за пределы»: как можно дальше от них. Момент был ответственный – даже судьбоносный. На этот раз Черчилль не драматизировал и не преувеличивал: решалась судьба Европы, а, значит, и судьба Британской империи. Трумэн был значительно меньше озабочен вопросом «представления интересов Британской империи», но частично интересы Вашингтона и Лондона в Европе совпадали. Дальше, за пределами этой «части», они уже противоречили друг другу, но разрешение этих противоречий являлось вопросом завтрашнего дня. И у Соединённых Штатов имелось достаточно рычагов для их решения. Наиболее сильным из них была… слабость послевоенной Британии.

Но сегодня нужно было думать не об англичанах, а о русских. Думать в плане «выяснения отношений» с ними. Именно поэтому Трумэн с готовностью принял настойчивое приглашение Черчилля «пригласить британского премьера в Вашингтон». «Приглашение насчёт приглашения» было «с благодарностью»… сделано. И Черчилль не стал затягивать сборы: вылетел уже спустя час «от приглашения». Обставляться дипломатическими процедурами и правилами этикета было уже некогда…

– Рад приветствовать Вас в Вашингтоне, сэр Уинстон!

Трумэн, как «вовсе даже не дворянин», панибратски «отшлёпал» Черчилля по спине. Но потомок герцогов Мальборо не стал заниматься таким неконструктивным занятием, как впадение в амбиции. Он ведь пересёк океан не ради куртуазной беседы и демонстрации хороших манер: от этого добра тошнило уже в Лондоне. Поэтому взамен неуместного побагровения Черчилль максимально широко растянул губы в улыбке.

– И я рад снова видеть Вас, сэр – теперь уже в ином качестве!

Черчилль не врал – ни насчёт радости, ни насчёт качества. С нынешним хозяином Белого дома они встречались ещё в то время, когда Трумэн всего лишь «пробивался» в Белый дом из сенаторов. Особенно впечатлил Черчилля Трумэн «образца двадцать четвёртого июня сорок первого года», когда в газете «Нью-Йорк таймс» появилась «цитата из сенатора»: «Senator Harry Truman, Democrat of Missouri, suggested that the United States help which ever side seemed to be losing…»: «Сенатор Гарри Трумэн, демократ от штата Миссури, предложил Соединённым Штатам оказывать помощь тому, кто будет проигрывать…».

В Сенате, как раз, обсуждался вопрос об оказании помощи СССР в войне против Германии, как жертве неспровоцированной агрессии. Трумэн решил «внести свежую струю в обсуждение». Заинтриговав коллег, он тут же конкретизировал своё предложение: «Если мы увидим, что выигрывает Германия, то нам следует помогать России, а если выигрывать будет Россия, то нам следует помогать Германии, и таким образом, пусть они убивают, как можно больше…». Ну, как было Черчиллю не отдать должное такому «свежему и оригинальному взгляду на предмет»! И он не просто возрадовался тогда, но и сделал «узелок на память». На добрую память о совсем даже не добром сенаторе. И все последующие годы он был верен доброй памяти о «недоброй памяти» человеке.

Услышав ответное приветствие, Трумэн простецки хохотнул.

– «Сэр»! Зачем так официально, дорогой Черчилль? Просто – Гарри!

Черчилль не стал кочевряжиться и на этот раз: «просто – так просто»! Тем паче, что в этой «простоте» был немалый резон: упрощает контакт. А для достижения взаимопонимания и конкретных решений это – первейшее дело.

– Гарри, как Вы понимаете, я проделал этот длинный путь не для обмена любезностями. Хотя он стоил того, чтобы возобновить наше знакомство уже на качественно новом уровне: с Гарри Трумэном – президентом.

– Благодарю Вас, дорогой премьер. Итак?

– Русские! – не стал тянуть Черчилль. Правильно: всё остальное – потом. Потом – всякие поляки и прочие шведы. Прежде всего – русские: вопрос вопросов. Решится он – решатся и все последующие, связанные и даже не связанные с ним.

Трумэн моментально исполнился понимания: посерел лицом. Немножко: он ещё не имел достаточных оснований для того, чтобы проникнуться осознанием настолько глубоко, как и британский премьер. У него не было ещё ни опыта руководящей работы такого ранга, ни столь же продолжительного опыта личного знакомства с «коварным византийцем» Сталиным. Но заочно – «при помощи товарищей» – он уже набирался и того, и другого.

– Что предлагает союзная Британия?

– Союзная Британия предлагает заменить союзника!

Черчилль ломился сквозь бурелом политики, как лось – сквозь чащу: напролом. Его поджимали две вещи: время и характер. И, потом, сэр Уинстон слишком долго был в политике для того, чтобы не понимать: или сейчас – или никогда! Сталина нужно было останавливать ещё на пороге Европы.

Не получилось. Но задача-то не отменялась. Значит, сейчас нужно было останавливать его уже за порогом – и разворачивать в обратную сторону. Как – другой вопрос. Именно для его решения Черчилль и проделал эти тысячи миль над океаном, хотя, ужас, как не любил самолёты. Хотя, при чём, тут, «ужас»: как истинный англичанин!

Трумэн перестал улыбаться: он ещё не имел практики разрешения подобных конфликтов. Поэтому он, совершенно неожиданно для Черчилля, знавшего его исключительно «в формате двадцать четвёртого июня сорок первого года», изменил себе.

– Дорогой премьер, давайте разберёмся с этим вопросом спокойно и обстоятельно.

Черчилль напрягся: «это ещё, что за фокусы? „Спокойно и обстоятельно“ – это не из репертуара Гарри Трумэна!».

– Я Вас слушаю, Гарри.

Не изменяя желчности в лице, Трумэн откинулся на спинку кресла.

– Если я верно понял, Вы предлагаете объявить Сталину войну?

– Войну умов, дорогой Гарри!

– «Войну умов»…

Трумэн ушёл в себя за ответом, но это была попытка с негодными средствами. Ответ Черчилля явно тянул на аллегорию, а такого балласта в мозгах Трумэна, отродясь, не имелось. Черчилль лишний раз имел повод убедиться в сугубо прикладном значении мозгов президента, и оперативно поспешил на помощь.

– Я хотел сказать, дорогой Гарри, что мы обязаны дать понять Сталину, что он зашёл слишком далеко, и не только по дороге в Европу!

– Вы хотите отыграть ситуацию назад?

Лицо Черчилля разгладилось: зря он недооценивал способностей Трумэна. Не мытьем – так катаньем, не умом – так наитием, тот добрался до его мысли.

– Да, сэр!

– Если можно – конкретно?

Черчилль скосил глаза на большую карту военных действий в Европе – последнее, что осталось в этом кабинете от предыдущего хозяина.

– Пожалуйста, пожалуйста! – великодушно распростёр руку Трумэн.

Премьер медленно выбрался из кресла, и, пыхтя неизменной сигарой, на пару с одышкой преодолел расстояние в несколько метров.

– Взгляните, Гарри!

Рука Черчилля описала дугу «на местности».

– Вот здесь мы должны «по закону» встретиться с русскими. Каюсь: моя вина.

Премьер ещё больше прогнулся вперёд, словно действительно под грузом вины.

– Вот почему с удвоенной энергией я хочу исправить её!

– Каким образом, дорогой премьер?

Черчилль усмехнулся.

– Вот, говорят, место встречи изменить нельзя. А мы возьмём – и изменим! Перенесём эту встречу, как можно дальше на восток!

Трумэн не усидел и стремительно подошёл к карте.

– Где сейчас русские?

Вопрос был правомерным: Верховным Главнокомандующим Гарри являлся постольку, поскольку являлся президентом. А для Черчилля военная составляющая была все последние годы большей частью его «портфеля». Больше того, для него это был вопрос жизни и смерти… британского влияния в Европе, а, может, и всей Британской империи. Именно поэтому сэр Уинстон мог с закрытыми глазами показать точное расположение союзников «по обе стороны от Германии». Что он и сделал.

Трумэн нахмурился: впервые он убедился в том, насколько глубоко русские проникли в Европу, и насколько глубоко Черчилль понимает этот вопрос.

– Да, положение серьёзное. И что мы можем сделать?

Черчилль, не спеша, вернулся за стол. Опустившись в кресло, он начал прожёвывать слова вместе с сигарой.

– Прежде всего, отказаться от ошибочных договорённостей с русскими насчёт разграничения оккупационных зон.

Трумэн не задержался с кивком: «согласен».

– Второе: немедленным броском овладеть Саксонией и Тюрингией, которые по протоколу ЕКК от двенадцатого сентября сорок четвёртого года входят в советскую зону оккупации. Третье: используя договорённости с Кессельрингом, быстро захватить Чехословакию, исключая уже занятые русскими территории к западу от Закарпатской Украины. Четвёртое: опять же используя капитуляцию Южной Германии, бросить все высвободившиеся там войска на захват той части Австрии, где ещё нет русских. Для этого можно даже использовать солдат Группы армий «Остмарк» генерала Рендулича.

– Сэ-э-р?!

Даже Трумэн оказался неспособен выдержать такую дозу вероломства.

– А что делать, Гарри?! – потряс кулаками Черчилль. – Иначе с русскими не договориться! Только, выложив на стол козыри, мы сможем заставить Сталина пойти навстречу здравому смыслу… и нам!

– Мда-а…

Большой мастер по части непосредственного выражения эмоций, Трумэн простецки обработал пальцами мочку уха.

– Это – даже не скандал, дорогой Черчилль. Это – провокация. И провокация с далеко идущими последствиями. Непредсказуемыми последствиями. Вы можете гарантировать успех?

Черчилль усмехнулся.

– Такой гарантии Вам не даст и страховой полис, Гарри. Но другого выхода нет. Точнее, есть: Сталин в Европе! Как полновластный хозяин! И это уже – не пропагандистский штамп: достаточно взглянуть на карту! Сталин – на расстоянии танкового броска от Парижа и Рима! Вы этого хотите?

Трумэн покачал головой: сомнение не хотело отпускать этого «ястреба», отрабатывая за ещё более хищную птицу.

– Вы ведь – охотник, дорогой Черчилль?

Лицо премьера начало медленно опускаться вниз.

– Н-ну-у?

– Значит, Вы знаете, как ведёт себя загнанный в ловушку зверь?

Черчилль побледнел: ему ли не знать? Но побледнел он не от личного знания, а от того, что этим знанием неожиданно обладал и Трумэн. Более того: президент явно намеревался обратить это знание против его доводов! И премьер не ошибся.

– Вот именно, сэр: он бросается на охотника! И горе тому охотнику, который этого не знает!

Черчилль закусил губу: Трумэн побивал британского аристократа его же оружием – аллегорией! Совершенно неуместной и даже вредоносной сейчас аллегорией! Оставалось лишь одно: использовать и дальше «тактику лося» – ломиться напролом.

– У Вас есть другое средство, мистер Трумэн? Или Вы одобряете аппетиты мистера Сталина?

Трумэн покривил лицом.

– Ну, вообще-то, я рассчитывал прижать Сталина деньгами… Но, пожалуй, Вы правы: надо сочетать методы. Одно не только не противоречит другому, но и будет дополнять его. Я согласен, дорогой премьер.

Черчилль облегчённо пыхнул сигарой.

– Тогда не посчитайте за труд озадачить Эйзенхауэра, Гарри. Этот человек не очень прислушивается не только к голосу Лондона, но и к голосу разума.

Трумэн улыбнулся – сама непосредственность – и в очередной раз обработал плечо Черчилля.

– Имейте снисхождение, дорогой премьер: «тяжёлое наследие войны за независимость»! Так сказать, «генетическая память»!

Сигара свесилась с губы Черчилля: Трумэн, оказывается, способен при случае неплоско пошутить! Вот тебе – и мелкий лавочник! Отсюда – вывод: с этим господином надо «держать ухо востро»!

– Не сомневайтесь, дорогой Черчилль.

Трумэн уже не улыбался.

– Я сделаю всё, что надо. А Эйзенхауэр сделает всё, что будет надо мне…

Глава тридцать восьмая

– Разрешите, товарищ Сталин?

Антонов и начальник Оперативного управления Генштаба генерал-полковник Штеменко застыли на пороге кабинета Верховного. Время было неурочное для доклада, и Сталин понял: случилось что-то чрезвычайное.

– Проходите.

– Товарищ Сталин…

Антонов и Штеменко даже забыли поздороваться – лишний довод в пользу серьёзности визита. Даже Берия, «прописавшийся» в кабинете вождя, «проникся осознанием». А, уж, он бы в другое время не упустил случая «обратить внимание батоно Сталина»!

– … американские войска нарушили зоны оккупации, установленные протоколом ЕКК от двенадцатого сентября сорок четвёртого года.

Сталин обработал тяжёлым взглядом лица генералов, словно это они нарушили границы и протокол. Некоторое время отсутствовал взглядом, после чего принялся курсировать на траверзе генштабистов. Наконец, он остановился напротив Антонова.

– Где именно?

– Разрешите?

Антонов покосился на сложенную вчетверо карту, зажатую у него подмышками. Сталин молча кивнул головой – и Начальник Генштаба быстрым шагом подошёл к столу, где и «развернул оперативную обстановку».

– Американские Первая и Девятая армии вторглись…

– ???

– Да, товарищ Сталин, – не испугался Антонов, – коль скоро это наша территория, то именно «вторглись»!

– Продолжайте!

– … вторглись в Тюрингию и Саксонию в Германии, а также в зону нашей ответственности в Чехословакии. Вот здесь и здесь.

Антонов ребром ладони отметил точки на карте.

– И у нас получается…

Сталин выразительно посмотрел на Антонова, и тот не задержался «с эстафетной палочкой»:

– … что союзники, товарищ Сталин, уже перемахнули линию Вербен – Магдебург – Дессау – Вурцен. Галле и Лейпциг остались уже глубоко в тылу их наступающих войск. Наши Галле и Лейпциг, товарищ Сталин!

Посасывая «сухую» трубку, Сталин медленно прошёлся по кабинету.

– А что – в Чехословакии?

Ладонь Антонова сместилась по карте к северу.

– Здесь, товарищ Сталин, пользуясь «благосклонностью» Кессельринга, Третья американская армия генерала Паттона также серьёзно продвинулась за разграничительную линию. Для обеспечения максимального успеха ей даже передали Пятый корпус из армии генерала Ходжеса. Не встречая никакого сопротивления со стороны войск фельдмаршала Шёрнера, американцы захватили Пльзень, и вышли на линию Пльзень – Карлсбад.

Не отрываясь от карты, Антонов деликатно откашлялся.

– Таким образом, товарищ Сталин, на сегодня разграничительная линия между Красной Армией и союзниками проходит: в Германии – с севера на юг по линии Ратенов – река Хафель – Бранденбург – Белиц – Кропштедт – Виттенберг – река Эльба – Торгау – Мюльберг. В Чехословакии, как я уже докладывал – по линии Пльзень – Карлсбад, несмотря на то, что соглашением разграничительная линия должна быть такой конфигурации: Ческе-Будейовице – Линц. То есть, соглашение уже серьёзно нарушено, и, судя по действиям американцев, они не собираются «останавливаться на достигнутом».

В отличие от соратников: Молотова, Берии, Маленкова, заметно впечатлённых информацией, Сталин не спешил ударяться в эмоции. Какое-то время он продолжал «маневрировать» за спинами руководителей Генштаба. Наконец, на небольшом удалении от генералов, вождь «угомонился».

– Что имеют против нас союзники?

Фраза вышла двусмысленной, но политика не входила в компетенцию начальника Генерального штаба. И поэтому Антонов «всего лишь» доложил расстановку сил.