1945: Черчилль+Трумэн+Гиммлер против Сталина. Книга вторая

Генерал тяжело вздохнул – и дополнительно сокрушился головой.

– Но это – не самое страшное. Самое страшное – то, что у нас очень мало времени.

– Почему? – искренне удивился Колер. – Вы же не подвергаетесь атакам русских?

Новый вздох генерал-лейтенанта едва не придавил генерала авиации своей тяжестью.

– Вот тут Вы ошибаетесь, генерал: подвергаемся, и ещё, как! Во-первых, русские «душат» нас по линии дипломатии. Увы, есть соглашение о разграничении «зон ответственности». Во-вторых, так сказать, «для ума», русская авиация уже неоднократно «разгружалась» над нашими войсками.

– И?

– И они даже не стали извиняться: всего лишь объяснились. Формально им и извиняться не за то: на картах оперативной обстановки участки, которые они обработали с воздуха, «числятся за немцами». Нас там быть не должно ни при каком раскладе! После их зачистки от войск Шёрнера и Рендулича они должны перейти к русским! Да и потом: случаев, когда свои же лупят по своим – тьма-тьмущая! Мы, вон, в Нормандии, столько народу положили своей же авиацией! А всё потому, что – неразбериха! Внезапно изменилась обстановка, на карту не успели нанести свежие данные – вот тебе и результат! На эту неразбериху русские и сослались…

– Но они, конечно, «не ошиблись адресом»? – не слишком потратился на догадку Колер.

– Увы, – вздохнул Смит. – Поэтому нам и приходится торопиться. А ещё больше – вам…

Лицо немецкого генерала озарилось догадкой.

– Кажется, я Вас понял, генерал… Техника?

– Да: самолёты. Несколько сотен исправных, заправленных под завязку, машин. Большинство – новые модели этого года выпуска. В том числе, эскадрилья реактивных «мессершмиттов». Будет очень прискорбно, если они достанутся русским.

И так глубока, так искренна была скорбь американского генерала по поводу вероятных трофеев всё ещё союзника, что его немецкий коллега немедленно «проникся и осознал».

– Вы хотите, чтобы я принял меры?

– Да, генерал!

Смит отошёл от карты и вышел на траверз начштаба ВВС.

– Для авиационных командиров обеих группировок Вы – всё ещё начальник штаба ВВС, второе лицо после Геринга.

– Да, но Геринг сидит под домашним арестом…

– Откуда Вы знаете?! – оживился Смит.

Колер уклончиво повёл плечом.

– Сорока на хвосте принесла…

– Авиационная? – не остался в долгу Смит.

Немец рассмеялся, но тут же выключил улыбку.

– Да и моим адресом интересовалась СС… Я, конечно – всей душой, но послушают ли?

Смит беспечно махнул рукой.

– По нашим данным, и Шёрнер, и Рендулич ждут приказа, а связи со Ставкой фюрера они не имеют. Они и сами не против, но – чужая епархия. Да и понятия о чести, опять же: как-никак – командующие Группами армий!

– Я готов! – оставил сомнения Колер. – Какого рода должен быть приказ?

– Перебазировать все самолёты на американские аэродромы, чтобы они не достались русским.

– Будет исполнено, генерал!..

…И на этот раз поговорка «гладко было на бумаге…» доказала своё соответствие истине. Русские не стали обращаться в восхищённых зрителей воздушного шоу. Едва только немецкие самолёты в массовом порядке взяли курс «не совсем на Берлин» и совсем не на русские позиции, русские включились в действо. Включились не только авиацией, но и тяжелой артиллерией. И «работой» были охвачены не только аэродромы на пока ещё подконтрольной Шёрнеру и Рендуличу территории, но и «дорога в новый дом», и даже аэродромы нежданного спасителя. Разумеется, последние – из числа тех, которые оказались на «самочинно захваченных площадях». Наплевав на секретность, американцы в последний момент выдали русским координаты, но те их коварно не услышали.

В итоге, не меньше половины самолётного парка немецких ВВС при самом деятельном участии русских превратились в лом цветных металлов. Оно, конечно – тоже ценность: сырье. Да, вот, только, большая его часть оказался недоступна для повторного использования. Как минимум – немецкими и американскими производителями: лом доставался «иванам». Ну, вот не было ни времени, ни возможности эвакуировать его. Да ещё условия – совершенно нетворческие: под непрерывным арт-огнем и бомбёжками.

Но, хоть и наполовину «комом», «первый блин» сотрудничества между формально враждующими представителями западной цивилизации получился. И ни одна из сторон и не собиралась отказываться от «расширения сотрудничества». Тем паче, что никто уже не хотел повторять неудачный опыт фельдмаршала Моделя двухнедельной давности: «мира не подписываем – армию распускаем». Модель пошёл неверной дорожкой Троцкого – и пришёл к результатам, ещё более печальным: Группа армий «Б» прекратила существование, а самому командующему пришлось «оптимизировать» себя.

Коллеги – по обе стороны линии фронта – сочли опыт Моделя не только неудачным, но и не достойным подражания. Третьего мая Монтгомери и Эйзенхауэр на пару разыграли спектакль для Москвы под названием «Верность долгу». Монтгомери отказался принять капитуляцию от Фридебурга, и отправил его к Кейтелю. За полномочиями на «полноформатную капитуляцию». О «проявленном мужестве и героизме» были немедленно поставлены в известность начальник Генерального штаба Красной Армии генерал армии Антонов и лично Сталин. Факт не потряс советское командование: и Сталин, и Антонов не без оснований предположили, что «продолжение следует».

И они не ошиблись. Ещё солнце не зашло, а Эйзенхауэр уже приказал Монтгомери «поставить немцев на довольствие» под тем предлогом, что это – чисто тактический и военный вопрос о капитуляции на конкретном участке фронта. То есть, никакого вероломства в отношении союзника. Доводы Москвы «юридического плана» натыкались на «железобетонный редут»: «это – капитуляция на конкретном участке фронта! Что-то вроде сдачи в плен батальона, только «расширенного состава»! То, что «состав расширялся» до масштабов всего Западного фронта, как-то или упускалось из виду, или не принималось во внимание. «Конкретный участок» – и хоть умри!

А довод русских о том, что они бы так не поступили с союзником, представлялся и вовсе беспомощным, вызывая лишь иронические ухмылки у всё ещё союзников. Вот, если бы русские предъявили более весомый довод – вроде кулака у носа – тогда иное дело! А так!..

К новым формам взаимодействия перешёл и фельдмаршал Кессельринг. Пятого мая перед Шестой американской армией капитулировала подведомственная ему группировка войск в Южной Германии. Западный фронт де-факто перестал существовать. Побеждённые решительно настаивали и на «переставании де-юре», но Советы по-прежнему «вставляли палки в колёса», требуя согласованной капитуляции всех Вооружённых Сил Германии перед всеми союзниками. События назревали, но далёкие от однозначных…

…Сразу после брачной церемонии фюрер ушёл в работу: диктовал завещание. Бедняга Гертруда Юнге, стенографистка фюрера, должна была ещё благодарить рейхслейтера Бормана за то, что он «зашёл на минутку», да так и не вышел. Не «ошибись он дверью», фрейлейн Юнге вынесли бы ногами вперёд: фюрера «развезло на лирику». А так как он не столько диктовал, сколько нечленораздельно «убивался», оставалось лишь посочувствовать бедной фрейлейн: лучшие криптографы мира не захотели бы оказаться сейчас на её месте. И только незапланированное сотрудничество Бормана помогло фрейлейн Юнге покинуть бункер фюрера своим ходом, пусть и шатаясь, по стеночке, с атрофированной рукой на перевязи. А на очереди к пишущей машинке и рукам бедняги Трудль уже стоял со своим завещанием Геббельс!

Фюрер закончил работу только к четырём утра двадцать девятого апреля. Геббельс, Борман, Бургдорф и Кребс скрепили его своими подписями. Завещание удалось: было, что завещать. В личном завещании фюрер поведал миру о себе формата «знаете, каким он парнем был!». Там же он поделился с наследником-человечеством своими взглядами на несостоятельность этого человечества в качестве наследника. И там же он завещал свою фирменную «симпатию» к евреям – врагам трудового капитала. Эта мысль прошла набившей оскомину «красной нитью» через весь документ.

Политическое завещание оказалось компактнее и суше. В нём фюрер оперативно расправился с былыми соратниками, и пожелал им многих… нет, не лет жизни: бед в жизни! В изложении Бормана это выглядело так:

«Перед своей смертью я исключаю из партии бывшего рейхсмаршала Германа Геринга и лишаю его всех прав и привилегий, которыми он пользовался на основании указа от 29 июня 1941 года, а также моего заявления в рейхстаге от 1 сентября 1939г. Я назначаю гросс-адмирала Дёница рейхспрезидентом и Верховным командующим вермахта.

Перед своей смертью я исключаю из партии, а также снимаю со всех государственных постов бывшего рейхсфюрера СС и рейхсминистра внутренних дел Генриха Гиммлера. Они без моего ведома вели тайные переговоры с врагом и пытались вопреки закону захватить власть в стране. Чтобы дать народу правительство… я назначаю следующих лиц членами нового кабинета: рейхспрезидентом – Дёница, рейхсканцлером – доктора Геббельса, министром по делам партии – Бормана, министром иностранных дел – Зейсс-Инкварта, министром внутренних дел – Гислера, министром народного просвещения и пропаганды – Наумана, рейхсфюрером СС – Ханке, Главкомом сухопутных войск – генерал-фельдмаршала Шёрнера, Главкомом ВВС – генерал-фельдмаршала фон Грейма…».

Теперь фюрера ничего не задерживало на этой земле, кроме мыслей о двух вещах: качестве яда и качестве бензина. Ему очень не хотелось испытывать «болезненные ощущения в момент ухода» – и так уже натерпелся в кресле у дантиста! А ещё ему очень не хотелось неполноценно самоликвидироваться в качестве трупа: фюрер страшно боялся стать главным экспонатом союзнического паноптикума.

В том, что так и будет, он нисколько не сомневался. Даже, если союзники «по-христиански» снизойдут к его праху, безбожники русские настоят на своём. С одной стороны – ну, и пусть выставляют: он-то не увидит и не узнает. Если, конечно, между тем и этим светом нет надёжных каналов связи.

Но с другой… Как представишь: мурашки по коже, пока ещё имеющейся в наличии! Коллектив оставшихся соратников: Геббельс, Борман, Кребс, Бургдорф, Раттенхубер, Аксман, Штумпфеггер, Гюнше, Линге – как мог, убеждал фюрера в том, что ему не о чем беспокоится. Товарищи заверили любимого вождя в том, что проводят его «по высшему разряду»: под хороший цианид и лучший авиационный керосин. Но, лишь изведя любимую собаку, фюрер отчасти успокоился – перед тем, как успокоится навек. Да и вечный покой представлялся делом весьма проблематичным…

Глава тридцать шестая

…Рейхсфюрер торопился: гром русских пушек у стен Берлина его подгонял. Стены были обречены на повторение исторического опыта городка с названием Иерихон. С одной «небольшой разницей»: «трубы» у русских были, куда громче тех, ветхозаветных. В поездке рейхсфюрера сопровождал Шелленберг. Он закончил с активной фазой своих дел, возвращаться в Берлин означало билет в один конец – вот он и решил «пригодиться» пока ещё высокому пока ещё покровителю. И пригодился: рейхсфюрер, ужас, как боялся одиночества. В политических делах – особенно. А у Шелленберга были не только голова с набором вполне пригодных к употреблению мыслей, но и оперативные связи, и многочисленные знакомства «в подходящих кругах». И, потом, никогда не унывающий Шелленберг эффективно компенсировал недостаток решительности и оптимизма у рейхсфюрера. Этакий Санчо Панса в эсэсовском мундире. Правда, мундир бригаденфюрер предусмотрительно уже «сдал в химчистку»: предпочитал щеголять в отменных костюмах от лучших портных.

Пока надежда лишь брезжила. Плутократы не отказывались от контактов, но сами никак не проявлялись – ни лично, ни по части решений. Пока всё ограничивалось контактами с посредниками. Благо, что те – тоже пока ещё – не подводили. Более того: Бернадотт подсказал рейхсфюреру неплохую идею о том, чтобы «перехватить знамя» у Кальтенбруннера.

– Какое именно? – не понял Гиммлер.

– То самое – со «звездой Давида»!

Гиммлер даже не стал задумываться: еврейское направление – самое перспективное. Сегодня даже ленивый – да что ленивый: последний дурак! – понимал, что «еврейская карта» – убойный и одновременно неубиваемый козырь! Сегодня обливаться слезами за невинных жертв злодеяний «бесноватого» фюрера – только его одного! – и грудью вставать на защиту самого прогрессивного народа означало делать классический «ход конём»!

Конечно, в таком деле возможны нюансы: не самый подходящий материал, отсутствие гарантий взаимопонимания – и даже попытка отдельных несознательных жертв нацизма запятнать его грехами белоснежные ризы Генриха Гиммлера! Того самого Генриха Гиммлера, который и рейхсфюрером СС стал исключительно для того, чтобы всячески оберегать угнетённый народ от притеснений, и нести слово правды о нём в массы! Фактически он стал – и был! – ангелом-хранителем еврейского народа! Это негодяи, вроде Гейдриха, Кальтенбруннера, Эйхмана, Хёсса, Мюллера, Франка пытались «вставлять ему палки в колёса», одновременно «вставляя фитиля в известное место» подзащитным евреям! А он боролся с ними! За счастье и процветание еврейского народа боролся! Боролся, не взирая – дальше можно было дать перечень того, на что именно «не взирая».

Несмотря на все имеющиеся – и возможные – нюансы, идея была принята с благодарностью. Не отправляя её в «запасники», и без того не изобилующие вариантами, рейхсфюрер немедленно подключил мысли Шелленберга к мысли Бернадотта. В результате коллективного творчества все ст`ороны «одной сторон`ы» пришли к заключению: требуется быстрый и широкий жест. Сотен «на несколько» душ, не меньше: иначе «нас не поймут».

Бернадотт в очередной раз выказал себя настоящим другом, пусть и на платной основе: взялся за организационную сторону дела. Именно он вывел Гиммлера на очередного высокопоставленного еврея по фамилии Хилл Сторч. Сторч был не просто евреем: американским евреем. Более того, он являлся стокгольмским представителем Всемирного еврейского конгресса – организации, которая на сегодняшний день, единственная из всех, гарантировала хотя бы надежду на светлое будущее. Нет, не всего человечества – его отдельных представителей в лице Генриха Гиммлера и Вальтера Шелленберга.

Сторч благосклонно выслушал Гиммлера. Трудно сказать, как глубоко он проникся доверием к рейхсфюреру СС, но не принимать во внимание, как минимум, одно существенное обстоятельство, он не мог: Гиммлер был рейхсфюрером СС. А СС и «окончательное решение еврейского вопроса» – «близнецы-братья». «Говорим «СС» – подразумеваем «решение», говорим «решение» – подразумеваем «СС»! И только рейхсфюрер мог принять решение «уже обратного характера».

Имелся и ещё один, пусть и неафишируемый, но существенный момент: деятелям Всемирного Еврейского конгресса весомая благотворительность нужна была не меньше, чем рейхсфюреру. В этой организации, как и во всём еврейском капитале, альтруистов не водилось. Спасение жертв нацизма не имело никакого отношения к тому, что называется «души прекрасные порывы». Руководство Конгресса всего лишь зарабатывало баллы – для себя лично, для еврейских общин, а в итоге опять для себя лично. ВЕК должен был стать организацией, не менее весомой, чем только что созданная ООН. А для решения этой задачи лучшего средства, чем выпячивание еврейского вопроса, отнюдь не главного для человечества, не было. Спасая отдельно взятые души соплеменников, функционеры Конгресса гарантировали светлое будущее для своих карманов.

Именно поэтому к вопросу отношений с рейхсфюрером они подошли, как к сделке: ты – нам, мы – тебе! Именно поэтому ВЕК и не стал затягивать с отправкой спецпредставителя к Гиммлеру, уже не столько для ведения переговоров, сколько для оформления сделки и её немедленной реализации. Время подгоняло не только рейхсфюрера, но и деятелей Конгресса. Время – «в лице» стремительно наступающей Красной Армии. А «мы с тобой – одной крови!» вожди Еврейского конгресса могли сказать только рейхсфюреру: коммунисты – безбожники и враги частной собственности – «не с нашего двора, и даже не с нашей улицы»!

Каждую минуту после двадцатого апреля рейхсфюрер пребывал, как на иголках. И не только потому, что увидел на дне рождения фюрера… отсутствие фюрера! Фюрер кончился – остался лишь некондиционный герр Гитлер! Правда, с одной, но существенной поправкой: фюрер кончился только для Германии и дела наци. Для «отдельно взятых товарищей» он ещё не кончился. И тот, кто «скоропостижно заблудился на его счёт», имел почти гарантированную возможность оказаться в числе «отдельно взятых» в «отдельно взятые» помещения берлинского логова фюрера. Для «проведения с ними разъяснительной работы». Зная Гитлера, Гиммлер не сомневался в том, что так и будет. Такая перспектива ему не улыбалась, потому что «улыбалась» оскалом черепа «тётеньки в белом»!

Была и другая причина для «ощущения иголок одним местом»: в Берлин со дня на день должен был прилететь человек от Конгресса. Рейхсфюреру требовалось сделать всё для того, чтобы и «волки были сыты, и овцы целы». В переводе на понятный немецкий язык: ни одна каналья не должна была узнать о прилёте высокопоставленного еврея, никаких случайностей не должно было случиться ни до, ни во время, ни после.

А главное, результата следовало достигнуть в «день приезда – день отъезда» – и ни днём позже! Потому, что время поджимало. А само время поджимали – каждый со своего бока – не только русские, но и «партайгеноссе»: Кальтенбруннер, Риббентроп, Борман, Мюллер. И, если первые двое были нежелательными конкурентами по части благотворительности, перехватывая друг у друга «лучшие куски еврейского вопроса», то двое последних «работали на противофазе»: губили «проявления человечности» на корню.

А и в итоге – «что – в лоб, что – по лбу»: хрен редьки не слаще. Не всё ли равно Гиммлеру, кто будет заниматься вопросом его «оптимизации» в каком-нибудь бункере: «единомышленник» Кальтенбруннер – или «идейный противник» Мюллер? А в том, что к работе с рейхсфюрером изготовились оба, Гиммлер «как-то» не сомневался. Потому что хорошо знал обоих: настоящие партайгеноссе. То есть, беспощадные к врагам фюрера и рейха, пусть ещё вчера эти враги были друзьями, соратниками и даже начальством!

Всё прошло, как нельзя лучше: и человек прилетел, и встречал его один только Шелленберг. Если и были люди Мюллера и Кальтенбруннера, то они явно запоздали – наверняка, по причине букетов, с которыми сейчас в Берлине была «напряжёнка». В числе прочих «остродефицитных товаров».

Человеком оказался Норберт Мазур, уполномоченный ВЕК. И прибыл он уже под конкретную договорённость, одной которой рейхсфюрер и мог выторговать себе благосклонное отношение отцов сионизма. Это был вопрос освобождения евреев из концлагерей. Не всех, конечно.

– Насколько далеко Вы готовы зайти в своём жесте? – без обиняков, напрямую «зашёл на цель» Мазур – типичный еврей формата «клейма ставить негде». Определение «параметров широты жеста» не являлось прихотью ни одной из сторон: никто не хотел прогадать. Но в наиболее деликатном положении оказывался рейхсфюрер: чрезмерная «экономия» могла «незаметно перейти» в скупость – и выйти боком. Персонально ему.

– Пятьсот человек!

Не хуже профессионального лицедея Гиммлер перевоплотился в русского купца формата «Эх, была – не была!». Но встречный энтузиазм почему-то… не спешил навстречу. Напротив, визитёр старательно и чистосердечно прокисал лицом.

– Тысяча! – моментально сориентировался в обстановке рейхсфюрер, ещё активнее облекаясь в бесшабашного россиянина.

– Евреек! – моментально доработал щедрость визави Мазур. – Из концлагеря Равенсбрюк!

Лицо рейхсфюрера исказила болезненная гримаса. Ему очень не хотелось допускать утечку информации из наиболее «прославленных заведений» его учреждения, как то: Бухенвальд, Дахау, Аушвиц, Маутхаузен, Равенсбрюк, Майданек. Эти имена были слишком «громкими» для того, чтобы предавать их огласке. К сожалению, настоящие учреждения заработали широкий и повсеместный авторитет, слава о них гремела повсюду, а их традиции, опыт и наработки вызывали трепет даже у посвящённых! И потом: бабы – они и есть бабы: длинные языки! Лучше бы – мужиков… или, что, там, от них осталось! Поэтому рейхсфюрер предпочёл бы, чтобы вместо Равенсбрюка гость назвал какой-нибудь менее значимый, а лучше заштатный «кацет».

Но, увы: Мазур упёрся. Парню тоже нужны были козыри для предъявления соплеменникам и прочим «миротворцам». Пришлось рейхсфюреру обречённо развести руками, матернувшись только про себя.

– Согласен…

Через пару часов стороны «ударили по рукам», а заодно и по антисемитской политике фюрера: Мазур сумел подвигнуть Гиммлера на совершение подвига. А как иначе назвать инструкцию рейхсфюрера, которой тот, как елеем, обработал сердце правоверного иудея: «приказ фюрера об уничтожении концлагерей отменяется. При подходе армии противника должен быть выброшен белый флаг. Концлагеря эвакуации не подлежат. Впредь запрещается убивать евреев».

Конечно, подвиг был совершён на условиях самоокупаемости: от имени Всемирного Еврейского Конгресса Мазур гарантировал рейхсфюреру заступничество в случае возможного судебного преследования. Больше того: используя рычаги влияния, в наличии которых Гиммлер и не сомневался, ВЕК «железно» гарантировал рейхсфюреру защиту от любого преследования.

– В худшем случае, Вы пройдете свидетелем по делам о преступлениях Гитлера! – торжественно пообещал Мазур. – Никакого дела в отношении герра Гиммлера – ни персонального, ни «за компанию» – не будет!

Рейхсфюрер даже не стал требовать письменных гарантий. Во-первых – несерьёзно. А, во-вторых, слово ВЕК – закон! И в этом Гиммлер имел возможность убедиться уже не раз. Но рейхсфюрер сильно рисковал. Конечно, игра стоила свеч, но и риск был велик. Узнай фюрер о таком неслыханном святотатстве, как отмена его распоряжения «об эвакуации лагерей», не сносить бы рейхсфюреру головы! И не иносказательно: в берлинском подземелье всё ещё находились такие мастера заплечных дел, в сравнении с которыми даже такой «специалист по вопросам единой меры», как мифический Прокруст, выглядел бы отъявленным гуманистом! Уж, Мюллер с Кальтенбруннером не упустили бы случая лично ознакомиться с анатомическими секретами рейхсфюрера! И сделали бы они это настолько профессионально, что к тому времени уже бывшему рейхсфюреру пришлось бы потратиться до трусов только за то, чтобы «уйти с миром»!

В любом случае, делать в Берлине рейхсфюреру было уже нечего – и откланявшись фюреру со словами «Мой фюрер, я – на фронт!», Гиммлер выехал в неизвестном направлении. В неизвестном, разумеется, только для фюрера. Для пока ещё рейхсфюрера направление было очень даже известно: Любек. Именно в этом городе, который был обречён со дня на день пасть к ногам союзников, Гиммлер и должен был встретиться с Бернадоттом, работавшим не за страх, но и не за совесть (по причине отсутствия таковой). Граф работал не «за», а против: против угрозы «большевистского порабощения Европы». Ну, а если и чуточку «за», то лишь в таком контексте: «за золото СС». Идеи тоже нуждаются в пропитании, и обе стороны отлично понимали это. Благо, что у рейхсфюрера было, что приложить к этому пониманию: золото СС, хоть и не золото партии, но тоже не мелочь карманная.

– Граф, Ваша рекомендация выполнена.

Рейхсфюрер не стал затягивать с докладом – это позволяло немедленно перейти к следующему «вопросу повестки». Но Бернадотт и не возражал – ни против такой скоропалительности, ни против такого «формата встречи».

– Я слушаю Вас, дорогой герр Гиммлер.

– Мне нужна встреча с Эйзенхауэром!

Граф был опытным дипломатом и ещё более опытным интриганом, но даже ему не удалось скрыть удивления на лице: просьба «явно зашкаливала». Гиммлер – и Эйзенхауэр?! И граф «сделал пробный выстрел»:

– Почему именно с ним?

– Я хочу предложить ему капитуляцию на Западе!

Уксус сам выплеснулся на лицо графа.

– Рейхсфюрер, мы с Вами знаем друг друга не один год…

Бернадотт решил идти напролом: уклончивые взгляды и слова лишь удлиняли дорогу к взаимопониманию.

– Поэтому я буду прям… Скажите, Вам кажется уместным формат такой встречи?

– ??? – честно хлопнул глазами рейхсфюрер.

– Рейхсфюрер СС Гиммлер и Главнокомандующий экспедиционными войсками Эйзенхауэр? – не проявил сострадания Бернадотт.

Какое-то время Гиммлер безуспешно боролся с комком в горле. Наконец, он продавил слова «к выходу»:

– Что Вы хотите этим сказать?

Граф выдержал паузу, явно не от избытка гуманизма, а в обеспечение «качественного убоя визави».

– Вы ведь – не Кейтель, не Йодль, не Кребс, не Кессельринг. Вы – даже не Шёрнер с Рендуличем. Что Вы можете предложить Эйзенхауэру?

Гиммлер покраснел и начал оперативно протирать очки: оскорбление было качественным и «по месту». Наконец, водрузив их на нос, он мужественно дрогнул голосом.

– Вы верно подметили, граф: я – рейхсфюрер СС Гиммлер!

– И?

– Между мной и портфелем рейхсканцлера стоит только Геринг!