Записки Дмитровчанина

Теперь о погоде в пустыне. Летом жарко, даже очень жарко. Иногда мы утром закапывали в песок куриные яйца из нашего подсобного хозяйства, а к обеду они были сварены или запечены всмятку. Ночью жара чувствовалась еще сильней. Представляете, мы брали простыни с кроватей, на которых спали, и укрывались, мочили их в воде, расправляли на матрасах и ложились спать, закутавшись в них. Потом просыпались от того что они опять были мокрые только от нашего пота. Опять хватали простыни, мочили их в воде и по новой спать. И так всю ночь. Можете представить себе казарму, в которой полторы сотни молодых ребят, всю ночь бегают к умывальникам и обратно. Но это где-то с апреля по октябрь. В ноябре и марте погода теплая и комфортная. Зимой днем тепло. Мы в конце января в волейбол днем играли раздетые до пояса. А вот ночью зимой холодно, снега нет, но мороз мог достигать до -10 градусов. А учитывая, что здание и сооружение приспособлены только для защиты от солнца и жары, то по ночам нам было холодно. Окна закрывали одеялами. У входа в казарму постоянно топилась газом цилиндрическая кирпичная, обшитая железом печка.

Такова краткая характеристика пустыни, какой видел ее я.

Рассказик четвертый

О службе

«Нет места милее родного дома…»

Цицерон (I в. до н.э.)

Теперь о службе. Наша воинская часть готовила и запускала самолеты-мишени, так называемые сейчас, беспилотники. Сделаны они были из настоящих самолетов, которые полностью исчерпали свой ресурс. Их заправляли топливом, ставили радиоэлектронное управление, подвешивали пороховые ускорители, устанавливали на пусковой станок. И по команде запускали. Вид был, конечно, потрясающий. Самолет с пускового станка на двух огненных столбах от пороховых ракет взлетал прямо в небо. Ракеты потом отстреливались и падали в пустыню, а самолет летел на своем двигатели дальше, управляемый по радио. На полигоне за ним гонялись и сбивали боевые самолеты, нами же подготовленные к стрельбам. Служба интересная. У нас, со всех стран соцсодружества, учились летчики летать на разных видах самолетов и сбивать ловко маневрирующие самолеты-мишени как ракетами воздух-воздух, так и пулеметно-пушечные огнем. А мы всю эту учебу и обслуживали: от охраны и до сбора обломков самолетов-мишеней в пустыне.

Сам городок, где мы жили, представлял собой кусок довольно большой пустынной территории, огороженной невысоким забором. Забор был сложен из известняковых, прямоугольной формы, камней, уложенных в «шахматном» порядке. И внутри этой огороженной территории стояли одноэтажные казармы для солдат, медблок, баня, столовая, клуб, плац, магазин, караулка, учебные классы, все соединенные между собой асфальтированными дорогами и дорожками. Были внутри и зеленые насаждения в виде колючих кустарников, высаженных вдоль дорожек и дорог, и небольшие лиственные деревья, в основном посаженные у клуба, медблока и некоторых казарм. Был и стадион со спортзалом. Стадион – это было нечто. На гладкой выровненной скале располагалось, размеченное краской футбольное поле, волейбольная площадка, беговые дорожки. И все это на гладкой скале. За городком на удаления разместился военный аэродром со своими стоянками самолетов, складами, рулежками и другой инфраструктурой.

Рассказик пятый

Сдача крови, или пьяным везёт

«В беде познаются друзья…»

Петроний (I в. до н.э.)

В одной из казарм и располагались наши эскадрильи, то есть можно считать эскадрилья-рота. Лично я служил в 3-ей эскадрилье. Почему собственно, эскадрилья? Да потому что мы обслуживали и ремонтировали самолеты. Ну об этом пока все. Казарма, где мы жили уже полтора года, была аккуратным одноэтажным домом на метровой высоты цоколе с одним крыльцом, довольно широким, чтобы солдатики по «тревоге» могли свободно, не толкаясь, выбегать и бежать каменной лестницей на 5 ступенек, начинающейся большой площадкой перед дверями и заканчивающейся на асфальтовой дорожке метра 3–4 шириной. А на крыльце, в уголочке, стояла деревянная табуретка и веник. Почему я особо отмечаю эти два предмета, да потому что, во время ночных дежурств дневальные сидели на крылечке и веником сметали всяких насекомых, в том числе и ядовитых, которые ползли на свет лампочки, висящей над крыльцом, и на тепло нагретых стен казармы. И если на стены они не могли заползать, так как цоколь был измазан на всю высоту какой-то черной незасыхающей гадостью, отпугивающей насекомых, то там, где были ступеньки, это было возможно, они были чистыми во избежание затаскивания черной смазки в казарму. Вот всякие пауки и ползли на крыльцо, а дневальные их просто веником сметали. Можно бы, конечно, и давить насекомых, но тех было так много, что потом утром замучаешься крыльцо отмывать. В основном, это было в теплое время года, особенно весной и в начале лета. Я не знаю, как ученые энтомологи разбираются в этих насекомых, но видов было очень много. И все довольно страшные. Пауки, многоножки, всякие ползающие… в общем, жуть. Самыми опасными были, конечно, скорпионы, фаланги и каракурты. Мы, когда строем шли на самолетные стоянки через пустыню, иногда прямо по сплошному ковру из мигрирующих пауков. К чему я все это рассказываю, а к тому, что бы вы знали: в этой местности ни сидеть, ни лежать-загорать там невозможно даже днем. Обязательно кто-нибудь укусит.

Так вот однажды утром, на построении, к нам обратился замполит подполковник Андрюханов с просьбой о сдаче крови. Нужна была первая группа. Как выяснилось, в карауле произошло «ЧП», то есть чрезвычайное происшествие. Когда утром взошло солнце, два часовых смежных постов подошли друг к другу в нарушение устава и стали разговаривать. Кругом было открытое пространство аэродрома. Все видно, ну ребята и расслабились. Они были друзья, поэтому поговорить было о чем: о дембеле, о девчонках, ждущих или не ждущих их, о спорте. Ну и, конечно, об армии, способах нападения и защиты от оружия, которое было в их руках. А в руках у них были карабины «СКС», так называемые самозарядные карабины Симонова с примкнутыми штыками. Вот они и стали отрабатывать, имитировать приемы боя и защиты. Когда один из них как бы ударил штыком второго, то тот успел схватить за штык карабин и дернул на себя. А у второго рука соскочила и нажала на спусковой крючок. И все было бы ничего. Вот только ночью, опять-таки в нарушение устава боец загнал патрон в патронник, на всякий случай. Страшно в пустыне ночью. И не извлек его, когда рассвело. Раздался выстрел, а учитывая, что карабин был старым, 1949 года, с износившимся прерывателем огня, то автоматически вся обойма из десяти патронов была расстреляна и девять пуль кроме последней попали в часового, который дернул за штык. Солдатик был пока жив, и его срочно отвезли в гарнизонный медпункт и стали делать операцию. А крови он потерял много. Операцию делал начальник медпункта подполковник Писарчук. Вывезти раненого через Каспийское море не смогли бы. И стала нужна кровь именно первой группы. В нашей эскадрилье такая была у меня, Кольки Середы и Славки Маврина. Ну и конечно, мы вышли из строя, чтобы пойти в медпункт сдать кровь. Я не знаю, много ли было до нас еще доноров, но мы были последними. Первый раз сдавать кровь все-таки немного страшно, и мы, поддерживая всякой болтовней друг друга, пришли в медсанчасть. Медфельдшер разместил нас в отдельной комнатке и сказал, что у нас возьмут по 200 граммов крови, что это нормально. А Середа сразу спросил про обед и день отдыха после сдачи крови. Фельдшер посмеялся, дадим, говорит вам и обед, и день отдыха. Ну, в общем, сдали мы кровь, ничего страшного, как оказалось. Посадили нас в комнатку-столовую и стали кормить. Я уже не помню, что нам давали поесть, но компоту дали аж по две кружки. Ну, сидим мы, кушаем, и вдруг заходит подполковник Писарчук. Мы, конечно, вскочили, вытянулись. Но он нас посадил, кушайте, говорит, и сам присел на стульчик рядом. Мы, конечно, продолжили есть и одновременно у него стали выяснять про раненого. Он нам рассказал все, что знал, сказал, что очень «тяжелый» и надо будет везти его в Баку, а это через море. Мы к этому времени уже поели, он нам пообещал от службы свободный день и вдруг обратился с просьбой еще сдать кровь, так как солдатика могут не довезти в Баку. Мы друг на друга посмотрели, а Колька опять спросил про вино, которое вроде бы на гражданке дают донорам после сдачи крови. Подполковник Писарчук пообещал нам. Ну, мы согласились. Надо было еще по 400 граммов сдать. Я после сдачи встал, и у меня голова немного кружилась, Середа он у нас был маленького роста, вышел весь белый-белый. Славка Маврин вышел, и тоже видно немного не в себе. Вышли из медкабинета, сели на лавочку и стали отдыхать в тени деревьев. Тут выходит Писарчук и дает нам какую-то плоскую железку. Смотрим, а это фляга прямоугольная со скошенным уголком и пробкой толщиной 2 см. Это вам говорит, ребята, один литр спирта. Только не напивайтесь, пожал руки, сказал «спасибо» и ушел, Середа засунул фляжку за пазуху и мы пошли в солдатскую столовую. Там нас тоже ужин поджидал. Ребята оставили. Взяли кружки железные и разлили спирт, как раз получилось. В кружке оказывается ровно 330 грамм. Я спросил, как надо пить спирт. Ни Колька, ни Славка тоже не знали. То ли надо вдохнуть, потом выпить, то ли выдохнуть, потом выпить, в общем, учитывая, что мы никогда раньше спирт не пили, решили попробовать и так и так. Прошло с тех пор очень много лет, но до сих пор помню свой первый опыт пития спирта. Кружку 330 грамм спирта выпить залпом, это было что-то. Ну, так же и мои друзья. После этого мы немного поели, а вот дальше я ничего не помню. Знаю, что утром очнулся в своей кровати, правда, одетый, Середу нашли в гарнизонной хлеборезке под стеллажами, а вот Славка отличился. Между гарнизонной столовой и нашей казармой был участок пустыни метров 50, заросший колючим кустарником и саксаулом. Так вот, Славку нашли утром, спящего в этих кустах, на песке. Правильно говорят пьяному море по колено. Ни одна тварь, ни пауки, ни змеи, его не укусили. Утром просто встал, отряхнулся и пришел в казарму. Нам дали еще один день отдыха. Мы потом долго вспоминали это событие и подкалывали Славку, особенно, когда он был дневальным и веником гонял пауков с крыльца, про его друзей-насекомых, которые его не тронули.

Рассказик шестой

В карауле

«Всё проходящее подвержено случайностям…»

Лукан (I в. до н.э.)

Было это в начале июня. Нас, молодых, неопытных специалистов, только завезли из учебки в гарнизон по месту основной службы. Разместили и сразу, как и положено в армии, запрягли по полной. В основном, конечно, это работа на кухне, дневальными, знакомство с техникой, которую будем обслуживать. Для нас, молодых ребят, не избалованных в то время техникой, обслуживать самолеты было очень интересно. Все было новое: и стоянки, где размещались самолеты, окруженные земляными капонирами (это такие валы из грунта), и здания, в которых находилось оборудование, контейнера с ракетами, и многое другое, что нас удивляло и восхищало. Ну и, конечно, сами самолеты. Стремительные, серебристые, с обтекаемыми формами, они казались какими-то фантастическими машинами. Да они и были в то время такими. И мы эти машины обслуживали, ремонтировали, делали профилактику приборам. Оторвать нас оттуда нашим командирам было сложно. Но хочешь или не хочешь каждому из нас приходилось по графику идти на работы по кухне и в караул. Как тогда говорили: через день на ремень, через два на кухню. А на самолеты шли один или два раза в неделю. «Старики» говорили, что нам надо войти в ритм службы, понять службу и когда эта самая служба будет не в тягость, можно будет дальше самолетами заниматься. Мы так и поняли, что пока не подойдет пополнение, через полгода, так называемый новый призыв, нам с любимыми «ласточками» (так мы звали самолеты) придется нечасто видеться. Нас как самых «молодых» заставляли убирать территорию, мыть посуду, чистить, таскать, выполнять хозяйственные работы и так далее.

Так вот, случилось это на второй неделе службы. Утром на разводе старшина Ганган (фамилия такая) зачитал наряды. И мне первый раз в этой войсковой части предстояло пойти в сборный караул. А это значит, что где-то после обеда солдатам давался отдых (поспать)три часа, с двух до пяти. Потом подробный инструктаж, который проводил дежурный по части. Затем подготовка амуниции, ужин, получение оружия и строем на смену караула. Начальником сводного караула назначен старший лейтенант Адикадзе, веселый, постоянно, но не обидно всех подкалывающий, грузин. А до обеда – занятия по расписанию. Когда мы пообедали, подходит ко мне Адикадзе и обращается по имени – Борис, тут такое дело. У нас солдат, который должен был убирать учебные классы для летчиков, заболел. А ты парень здоровый, сильный, спортсмен – надо его подменить. То есть возьми хозинвентарь и займись уборкой классов.

– А как же поспать и инструктаж, товарищ старший лейтенант?

– Я тебя в карауле проинструктирую и дам отдохнуть.

– Есть товарищ старший лейтенант.

И я пошел. Учебные классы для летчиков – это такое одноэтажное здание, довольно большое по площади, разделенное на большие комнаты, уставленные столами, стульями, классными досками на стенах. В общем, работы часа на четыре… Набрал воды, стал мыть полы, сдвигая столы и стулья. А потом устанавливая их на место, я обнаружил нечто интересное. На каждом столе всю поверхность занимала прикрепленная и покрытая оргстеклом карта различных частей СССР с обозначенными коридорами, где можно летать. Ну, я, конечно, стал искать свой город Яхрому и нашел. И Дмитров нашел, где учился в техникуме, и Клин, где работал на стройке. Присел, немного помечтал, вспомнил моменты гражданской жизни. Как будто дома побывал. Так хорошо мне стало. И вовсе не обидно, что я работаю, а другие в это время «кемарят»(то есть спят). Короче, закончил все, доложил начальству и отправился на ужин. Примерно в семь часов вечера караул построили, проверили и повели на развод. После развода колонной по три пошли менять старый караул. Пришли, приняли помещение, и первая смена уехала менять посты. Мне начальник караула старший лейтенант Адикадзе говорит:

– Хазов, ты пойдешь в последнюю смену. Сейчас ложись и отдыхай, можешь поспать. Я упал на топчан и, конечно же, сразу заснул. И ничего мне не мешало, топот смен, разговоры ребят. Спал как убитый, все же притомился, наверное. Разбудили, когда на смену идти. Встал, получил оружие, патроны, зарядил карабин в специально отведенном месте. Вышел со сменой из караулки, сел в «козелка» и поехали. Честно говоря, глубокой ночью я в пустыне ни разу не был. Поэтому пытался через окошки чего-нибудь разглядеть. Машина куда-то ехала, поворачивала, останавливалась, солдаты залезали, вылезали. В общем, развозили караул по постам и собирали отслужившую смену. Наконец мне хлопнули по плечу – выходи. Через заднюю дверь выпрыгнул на бетон. Мне кто-то похлопал по плечу – служи брат – дверка захлопнулась, и машина поехала. Пока горели фары, я, что-то еще видел, а когда машина отъехала, вокруг стало так темно, что невозможно описать эту черноту. Стою я, значит, на бетонке, что это бетонка, сапогами чувствую. А в остальном полный мрак. Я был в шоке. По уставу я должен был с разводящими принять пост и обойти все что охраняется, проверить печати, связь с караулом, ну и многое другое выполнить по уставу. А тут ничего. Первый раз в этой части, в карауле. Границ поста не знаю, что охраняю, тоже не знаю. Где соседние посты, непонятно. Ну конечно, на инструктаже-то не был. Да еще и темно, как у негра в… одном месте. Вот думаю, попал. Ориентироваться могу только на слух. А слух мне подсказывает, что вокруг меня, такое ощущение, громадное живое существо под названием пустыня. До меня со всех сторон доносились самые разные звуки. Явственно слышал, как ветер гонит шары из верблюжьей колючки, свистит на разные тона. Песок, который струится, как поземка, тоже издавал непонятный шорох разной тональности со всех сторон. Везде потрескивал остывающий камень, нагретый днем жгучим солнцем. И вообще, все вокруг свистело, скрипело, щелкало, трещало. Не то чтобы очень сильно, но в полной темноте явственно звучало у меня в ушах. Я решил пройти немного вперед и услышал буквально грохот своих сапог, подбитых металлическими подковами. И тут же встал. Это получается, что этим грохотом я всему окружающему миру говорю – я тут. И мне стало немного страшно. На политинформациях, которые проводили с нами командиры, нам всегда рассказывали о басмачах – туркменах, которые будто бы еще существуют где-то в песках и продолжают нападать на солдатиков, чтобы завладеть их оружием, о шпионах, переходящих на нашу сторону через недалеко находящуюся границу, ну и много других страстей. А жить то хочется. И я тогда потихоньку, потихоньку не поднимая сапог, скользя ими по бетону, стал искать край бетонки, ну и вышел потихоньку на песок. Присел, прислушался. Стал анализировать звуки, звучащие вокруг меня и прикидывать, отчего и почему они идут. Потихоньку я успокоился и понял, что это нормальные звуки, которые издает пустыня. Я стал оглядываться и всматриваться в окружающую меня темень. И что-то в полной темноте начало проглядываться. Более темные или светлые участки, очень вдалеке была видна цепочка огоньков, скорее всего, освещение на гражданском аэродроме. И я решил, хоть как то шагая по песку, разведать обстановку и поискать хоть какие-то ориентиры. Не будешь же посреди пустыни кричать:

– «Ау, люди, где вы?». И вот на пятом или шестом шаге я услышал звук, явно отличающийся от общего фона. Это был треск разрываемой ткани. Не сильный, но явный. Я тут же присел, взял карабин наизготовку. А что делать, я же ничего не вижу. Хочу сказать, почему меня это сильно напрягло. Да потому, что все самолеты и все основное оборудование на стоянках, на ночь укрывалось специальными матерчатыми чехлами. Ну вот. Направление на звук рвущейся ткани я четко определил и прямо по песку, крадучись, направился в том направлении. По-прежнему ничего не видно. И тут опять раздался еще более сильный звук рвущейся ткани. Я понял: там кто-то есть. И тут же вскочил и буквально заорал уставные слова: «Стой, кто идет, стой, стрелять буду» – загнал патрон в патронник и присел между больших барханов. И тишина. И вдруг я услышал тихие-тихие шаги, от меня удаляющиеся. Что такое? Явно слышны шаги человека, идущего по песку. Можете себе представить, что у меня в этот момент было в душе. Явно диверсант. Но где он? Чувствую, уходит, слышать слышу, но не вижу. И вдруг метрах в тридцати-сорока какая-то узенькая тень закрыла один огонек в той цепочке светильников у гражданского аэродрома, потом другой. Явно фигура человека-нарушителя. Тут я не выдержал: «Стой стрелять буду», – заорал. И стрельнул в воздух. А тень тут же увеличила скорость и тогда я, в полной темноте ориентируясь только на огоньки, несколько раз выстрелил в эту тень. Вспышки от выстрелов, меня ослепили, а звук оглушил. Я прыгнул в сторону и залег на песке, ожидая ответной стрельбы. Но было тихо. Я, честно говоря, ничего уже точно не видел, только теперь и не слышал. Потихоньку пополз по песку, примерно, в сторону бетонки. Выполз на нее. А дальше что делать, не знаю. Где связь с караулкой, понятия не имею. Слышал ли кто-то мои выстрелы, не знаю. Тут я увидел фары машины. Понял, что это возвращается наш «козлик» со смены дальних постов. И побежал ему наперерез, через кочки, верблюжью колючку, какие-то ящики. Выбежал в свет фар. Меня увидели, подъехали. Я коротко рассказал про все. Все, кроме водителя, вылезли из машины и довольно плотной цепью пошли в том направлении, где все случилось. А «газончик» фарами освещал нам путь, отчего за счет контраста черных теней и освещенных участков становилось еще страшней. Мы осторожно, если не сказать, крадучись перемещались по небольшим барханам. Как вдруг кто-то крикнул:

– Вот он, – и все резко задергали затворами карабинов, загоняя патроны в патронники. Но так как все было тихо, мы подошли поближе. Верблюд?! И почти все захохотали, разряжая возникшее напряжение. Все смеялись, хлопали меня по плечу, подшучивали. А я по инерции продолжал повторять о том, как все случилось, и каждый раз вызывал хохот среди ребят.

Потом меня подменили, отвезли в караулку, где я все рассказал начальнику караула и дежурному по части. Затем меня уложили спать, и я продрых до утра. Утром, при свете всходящего солнца, пустыня была совсем не страшной и, когда мы приехали на место ЧП, мне стало не совсем хорошо. Кругом стояли контейнера с ракетами, самолеты, какое-то оборудование и между всем этим лежал верблюд. Комиссия собралась из офицеров, все осмотрели и тоже удивились, что я ночью всеми тремя пулями попал верблюду в задницу. А ткань, которую он зубами рвал, оказалась обшивкой старого крыла от АН-2, стоящего у контейнера. На ней налет был из соли вот он ее и рвал. Уже позже я узнал, что верблюд ходит, переставляя ноги как человек, поэтому я и слышал шаги. А узкая тень силуэт, которую я видел, это, оказывается, он сзади толщиной не больше полуметра. Примерно год меня заставляли ребята рассказывать эту историю, смеялись, но каждый, судя по глазам, мысленно примерял эту ситуацию на себя. Мне объявили благодарность и отпуск на Родину – десять дней без учета дороги. Верблюда забрал на мясо и шкуру хозяин-туркмен. А в отпуск я так и не съездил… Но это уже другая история.

Рассказик седьмой

Шутка

«Шутка есть ослабление напряжения, поскольку они отдых…»

Аристотель (IV в. до н.э.)

Утром, после развода, старшина Хохлов, направил нас, молодых, первый раз на обслуживание самолетов в ТЭЧ (технико-эксплуатационную часть). Для нас, только приехавших из школы младших авиационных специалистов, все было в диковинку: новая часть, новые солдаты окружавшие нас и делившиеся на «стариков», «молодых» и «салаг», пустыня вокруг, техника. Все это психологически давило. Надо было акклиматизироваться, приспосабливаться, находить свое место в этом новом для нас окружающем мире. И если с техникой и природой все было просто и даже интересно, то с психологическим встраиванием в коллектив все было гораздо сложнее. Мы тогда служили по три года. И все солдатики, неофициально, конечно, делились на «стариков», которые служили третий год, «молодых», которые служили второй год, и «салаг», которые служили первый год. Между этими категориями, негласно конечно, выстраивалась определенная иерархия. Как психологическая, так и техническая. Более «старые» солдаты были, конечно, и более опытными и более знающими. И, конечно, этим пользовались как в быту, так и на службе. Мы, молодые «салаги», прослужившие полгода в учебке, пока учились, не сталкивались с этой проблемой. Хотя нас и пугали тем, что, когда попадем в действующие части, хлебнем и дедовщины, и тому подобное. Поэтому все первые дни службы в части мы были как бы «настороже».

Построив эскадрилью в колонну по три, сержант Ганган повел нас, ТЭЧ, через гарнизон, а потом и через пустыню по натоптанной в песчаных дюнах дороге. Когда шли через гарнизон, чтобы поднять настроение, дал команду «Запевай!» и мы запели. До сих пор помню несколько куплетов этой фирменной для нашей третьей эскадрильи песни.

Там, где пехота не пройдет,Где бронепоезд не промчится,Угрюмый танк не проползет,Там пролетит стальная птица.Угрюмый танк не проползет,Там пролетит стальная птица.

Теперь я понимаю, что песня, которую поют идущие в строю солдаты, психологически объединяет. Но и тогда мы тоже это чувствовали. Это был один из способов сблизить коллектив. Дать почувствовать его силу, почувствовать рядом локоть товарища, невзирая на его срок службы.

ТЭЧ располагалась в огромном по высоте здании, стоящем на краю аэродрома. Ворота в здании были на всю высоту и сдвигались по рельсам. В здание ТЭЧ закатывалось сразу несколько самолетов, и их там ремонтировали. Когда мы пришли, сразу разделились по специальностям. Отделение радио и РЛО – на один самолет, самолет и двигатель – на другой, оружейники – на третий. Разделились и мы молодые «салаги» по специальностям, хотя до этого старались держаться вместе. Хочу напомнить, что это были первые дни на новом месте, и мы были как молодые «кутята», ничего не знающие и очень многого не понимающие. Я был поставлен со своим отделением радио и РЛО на самолет СУ-9. Нас было пять человек. И все, кроме меня, «старики». Так уж вышло. В принципе, ребята все нормальные. По дороге через пустыню рассказывали про службу, про пустыню, аэродром, на котором находились наши самолеты. На барханах, мимо которых мы проходим, что удивительно, прямо из песка торчали то тут, то там ярко алые маки на длинных зеленых ножках. Дорогу перебегали то ящерицы, то какие-то насекомые, похожие на пауков. И, конечно, рассказывали всякие страсти – мордасти про хозяев пустыни – насекомых, которые ползают, прыгают, бегают где ни попади. А уж кусаются сразу насмерть. Нам и до этого в «учебке» рассказывали обо всем, но тут ребята прямо разошлись и пугали по-настоящему. Даже я, понимающий, что все это по большому счету пацанский треп, стал поглядывать на свои ноги: не лезет ли какой паук по мне. Когда начали работу на самолете, все это сразу забылось. Началось то, ради чего нас учили полгода. Стали снимать облицовку самолета, открывая доступ к агрегатам. Тут, конечно, всем пришлось побегать. В торцевой стене здания ТЭЧ располагалось много небольших комнат, в которых были инструменты, приборы контроля и другое оборудование, необходимое для ремонта самолета. На дверях комнат были повешены номерки. Ребята – «старики» расположились на самолете, каждый у своего агрегата, а мне, как «салабону», досталась задача «подавать ключи», как в известном анекдоте, Хазов, принеси прибор №… из комнаты № 2, Хазов, принеси то, принеси, подай это, и все бегом-бегом, задуматься некогда. Работы было действительно много. И только когда мне крикнули: «Хазов, принеси канистру эфира из кладовки № 7», я насторожился. Нас предупреждали о том, что старослужащие, любят пошучивать над молодыми. И вот тут мне стало понятно, что надо мной хотят подшутить и посмеяться. А учитывая, что у меня было средне-техническое образование, я решил не попадаться на уловки.