Отражение тайны

Потом идет заставка. Минута подарена вам фирмой Ролекс. Затем новости из мира искусства и премиальных лауреатов. И снова кадры разрушенного энергоблока, вереница беженцев, вперемешку с рекламой шоколада. И кое-что ещё.

– Специальное средство, уменьшающее воздействие радиации на организм! Безопасно для всех возрастов! Если вы сделаете заказ сейчас, мы подарим абсолютно бесплатно набор респираторов и индивидуальных дозиметров! Спешите…

Наверное, кто-то спешил. Тот, кому это казалось нужным.

– Провинция Канагава… Радиация… Зачем же такое рекламировать на весь мир? – спросил кто-то из посетителей бара, совершенно разомлевших от жары.

– Реклама – потому что вещание со спутника. Переключите на спортивный канал, – ответил такой же умиротворенный голос.

– Но эта провинция далеко? – спрашивает Леди с белыми, будто шелковыми, волосами.

– Очень далеко, – отвечает её мужчина, – пожалуй, можно выпить текилы…

Девушка в накидке из тончайшей ткани разносит лимонад и алкоголь. Покачивает бедрами. Маленькими айсбергами бьются о стенки бокалов кусочки льда. Пить алкоголь в жару – чистое безумие. Но жара делает всех безумцами. Со стороны бархатных пляжей – детский смех и жужжание водных скутеров. В перерыве между раундами боксерского поединка идет реклама. Снова что-то необходимое. Важные вещи, о существовании которых мы не догадывались всю предыдущую жизнь.

Потом экскурсия на яхте. Паруса глотнули ветер и помчали кораблик к сердцу Океана. Ловля рыб. Фотографии. Улыбки топлес. Шампанское под шоколад и кусочки пармезана. Кофе-шейк с тропическими сладостями: авокадо, манго, бананы в кокосовом кляре. А ночью – прикосновения к вечности. Млечный путь подобен сияющей ленте, опоясывающей небо. Звезды падают неслышно и неожиданно. Никому не успеть загадать желание.

Третий день прогулки. Капитан взволнованно спорит с кем-то по рации. В волнах тело мертвого дельфина. Потом сразу десяток мертвых дельфинов. В вечерние краски вплелся странный отзвук колышущегося сиреневого цвета. Будто северное сияние у самого горизонта. Капитан сказал, что нужно возвращаться, и долго пил виски. Ночью было много падающих звезд. Наверное, дюжина в секунду, как праздничный фейерверк.

Когда яхта подошла к причалу, её никто не встречал. Побережье оказалось пустым. Лишь в кафе у самого пляжа бармен вглядывался в телеэкран, и путешественники с яхты перебрались к нему за столики.

– Здравствуйте, – диктор не улыбался. – Разрушениям подверглось большинство стран. Растет уверенность, что все виновные в развязывании конфликта в скором времени получат по заслугам. Через две минуты прямой репортаж из Лондона, а пока мы прерываемся на рекламу…

Бармен тряс головой и на все вопросы говорил одно:

– Край Мира. Это Край…

Он наливал всё подряд, без разбора: коньяк, текилу и виски. Он смешивал с мятным ликером джин и горький абсент. Бездумно подкидывал шейкер, в котором плескались водка и другая водка. На большом подносе высилась горка чипсов и крекеров. Всё, что можно было наскрести из закусок.

– Сейфы для хранения ценностей! Ни взлом, ни кража! – доносились рекламные слоганы. – Выдерживают температуру свыше тысячи градусов! Даже находясь неподалеку от эпицентра…

Пошли кадры с лондонских окраин. Подобраться ближе, чем на десять миль, к останкам мегаполиса было невозможно. В кадр попало гигантское облако-гриб. Оно завораживало и вселяло чувство безысходности. Оно было красиво, как осенняя листва, которой никогда уже не стать живой.

– Боже! Что это? – вопрос без ответа. Бармен трясет шейкер. Микстура для конца света. Принимать по две рюмки до полного исчезновения иллюзий.

– Эту минуту вам дарит Ролекс!

Интервью с представителем ООН не даёт никакой ясности. Снова картинка взрыва над Лондоном. А потом над другой столицей.

Кто-то кинулся к отелю. Паковать вещи. Звонить. Заказывать билеты. Делать кучу ненужных дел. Вечер уже не был кофейным. Багряный горизонт, рябь по зеркалу залива, будто где-то топнул ногой великан. В телестудии на карте гасли огоньки, обозначавшие уцелевшие города.

– Мы прерываемся на рекламу, не переключайте канал! – и после нам советовали приобретать консервы, что хранятся едва ли не вечность. – Если вы сделаете заказ сейчас, мы подарим абсолютно бесплатно набор респираторов и индивидуальных дозиметров. Спешите! Резервуары для питьевой воды… Остерегайтесь подделок… – по экрану тоже прошла рябь. Неведомые великаны добрались до спутниковой связи. И вскоре остался только голос. – Прослушайте эксклюзивное интервью с представителем ООН при штаб-квартире НАТО…

– Кто правит миром? – недоумевала Леди с шелковыми волосами.

– Террористы, вот кто! – резонно отвечал не успевший как следует загореть мужчина. – Из-за них все беды. Мы просто ответили ударом на удар, иначе и быть не могло. Или нанесли превентивный удар. А потом кто-то ещё ответил своим ударом. Там подключились другие. Чёртовы ублюдки!

Утром в заливе не оказалось океана. Только грязный карьер с заваленными на бок беспомощными яхтами среди груды водорослей. Мёртвые яхты и мёртвые чайки. С неба сыпался пепел. Диктор сказал, нетронутыми остались десять процентов обитаемого пространства.

– Десять процентов? Так мало? – заплакала Леди с шелковыми волосами.

Диктор сказал, последние города ждут удара, система оповещения передала, что ракеты вышли на цель, а мы прерываемся на рекламу, не переключайте канал.

В прибрежном отеле с отчаянным звоном вылетели стекла, выбитые горячим воздухом, и пролился нестерпимо яркий свет.

♀ Бремя автора

«На востоке медленно занимался рассвет. Только одна стена осталась стоять среди развалин. Из этой стены говорил последний одинокий голос, солнце уже осветило дымящиеся обломки, а он все твердил:

– Сегодня 5 августа 2026 года, сегодня 5 августа 2026 года, сегодня…»[16] – внезапно громко продекламировал он и захлопнул книгу.

– Опять? – она подняла голову от вязания.

– Опять, опять, опять, снова, снова, снова! – раздраженно выкрикнул он, вскочил и стал мерить шагами комнату. Старые половицы жалобно заскрипели.

– Ну и что в этом такого… – миролюбиво пожала плечами она.

– Что? А то, что как только я что-то придумываю, как только придумываю что-то хорошее, красивое, замечательное, как уже оказывается, что это не только придумано, но и написано, и хуже того, опубликовано!

– Все уже украдено… до нас… – рассеянно сказала она, пересчитывая петли.

– Да, до нас! Точнее, до меня!

– Но насколько я помню, когда-то это мало кого останавливало. Вспомни, сколько исков было по поводу плагиата, судов, скандалов…

– Мало кого, но не меня. Я никогда так не мог – и не могу сейчас. Тем более, сейчас!

– Почему тем более? Почему тем более – сейчас?

– Не знаю. Не знаю, не знаю, не знаю… – он схватился за голову. – Просто не могу. Просто знаю, что так сейчас нельзя. Нельзя.

– Но кто об этом говорит? Кто сказал, что нельзя?

– Я сказал.

– Никто не узнает, даже если ты напишешь «Одиссею»!

– Ты плохо меня знаешь. «Одиссея» никогда не была моим любимым произведением.

– Ну, не ее, так что угодно, – она снова пожала плечами. – Хоть перескажи сказку о Спящей Красавице! Причем теми же самыми словами. Никто, никто, никто ничего не узнает!

– Зато об этом буду знать я. Я! Я буду знать это! Я – самый привередливый свой читатель. Я буду знать и не смогу простить себя за это!

– Тяжелое бремя автора, – усмехнулась она, начиная новый ряд.

– Именно так, – кивнул он. – Именно так.

– Но когда же автор разрешится от бремени?

– Когда он поймет, что ребенок не родится мертвым.

Она покачала головой, думая о чем-то своем:

– Не «поймет», не «поймет»… а «начнет надеяться»… Но эта надежда… эта надежда…

Она резко замолчала и склонилась над вязанием, пряча лицо.

– А у меня нет даже надежды! – он стоял к ней спиной и ничего не заметил. – Я вижу, вижу, вижу… Все дети уже родились, но у других. У других!

Она помолчала. Затем глубоко вздохнула.

– Но зачем тогда все это? Зачем тогда тебе писать? Зачем тогда пытаться найти что-то новое?

– А вот ты? – повернулся он. – Зачем ты вяжешь? Я же знаю, я же видел, что ты распускаешь петли, как только приближаешься к окончанию.

– Вот потому, что «Одиссея» никогда не была твоим любимым произведением, поэтому и не понимаешь.

– Я не настолько темен, чтобы не знать ее, даже если и не люблю. Пенелопа распускала ткань, чтобы оттянуть время до появления Одиссея. Она ждала его. И не хотела уступать женихам. А ты?

– Я тоже жду.

– Кого?

– Людей.

– Зачем?

– А зачем Пенелопа ждала Одиссея?

– А кому ты не хочешь уступать?

Он не ответил.

– Призраки, призраки, призраки… – тихо сказала она. – Даже сейчас все эти призраки авторов. Даже сейчас…

Он не ответил.

– Никто не узнает, – сказала она. – Они не узнают. Другие не узнают. Никто. Ничего. Не узнает.

– Я знаю, – печально сказал он. – Я знаю. Я знаю, что просто не успел это придумать. Они – успели. А я нет. Я опоздал придумать. Просто опоздал.

– Придумай заново. Придумай чуть по-другому. По-другому.

– По-другому я не могу. Я придумал именно так. Тоже – так.

– Но почему не хочешь попробовать иначе?

– Потому что иначе – это не так, как я хочу. Не так, как я хотел с самого начала. Не так, как я придумал в первый раз. Это будет мертвое, мертвое с самого начала.

– Но даже если ребенок… мертв… его же все равно нужно… извлечь, – с трудом, запинаясь, сказала она.

– Мне негде хоронить своих мертвецов, – ответил он.

– К твоим услугам весь мир.

– Я не могу, – покачал головой он. – Может быть, раньше… Но сейчас – не могу. Сейчас – нельзя.

Она промолчала.

Он вышел на балкон.

С высоты двадцатого этажа город казался игрушечным макетом, позабытым заигравшимся неряшливым ребенком. Где-то там, в деревьях, нервно щебетали птицы, кто-то, – ему не было видно, наверное, собака, – мелкой вальяжной трусцой перебегал дорогу, а с севера, заслонив собой уже почти все небо, шла огромная черная туча.

– Будет ласковый дождь, будет запах земли.Щебет юрких стрижей от зари до зари, —

медленно произнес он.

Туча надвинулась над головой, вплотную, кажется, еще чуть-чуть, и она расплющит здание, сомнет его, вдавит в землю.

– И ни птица, ни ива слезы не прольет… —

тише сказал он, спрятав за вздохом следующую строчку.

Крупные капли ударились о перила перед ним, забарабанили по мостовой внизу. Он скорее понял это, чем услышал или увидел. А потом весь мир вокруг исчез за плотной и грубой занавесью ливня.

Он стоял еще долго.

И молчал.

Потом шепнул совсем тихо, словно боясь разбудить кого-то:

– И весна… и Весна встретит новый рассвет,Не заметив, что нас уже нет…[17]

И ушел обратно в дом.

* * *

Ливень шел всю ночь.

Грунтовые воды поднялись, и без того дышавшая на ладан арматура не выдержала. Фундамент лопнул, разорвавшись на десятки частей, словно что-то, доселе спящее в его недрах, проснулось и растерзало его.

Миллионы трещин покрыли странно прекрасной сеткой бетонные панели. А потом расцвели гигантскими черными цветами.

И дом, в одной из сотен пустых квартир которого уже сорок лет жили двое последних оставшихся на Земле людей, рухнул.

* * *

На востоке медленно занимался рассвет. Только одна стена осталась стоять среди развалин. Из этой стены торчал одинокий, обугленный до клочка, листок бумаги, и когда его осветило солнце, то можно было прочесть, – если бы остался кто-то, кто мог прочесть! – одно-единственное слово:

«сегодня…».

4

…и найти спасение…

…ты увидишь, как философский камень – наш царь, который превыше других властителей, – появляется из стеклянной гробницы, поднимается с ложа и выходит на арену мира, возрожденный в славе, в высшей степени совершенный. Полупрозрачный, как хрусталь, плотный и очень тяжелый, он легко плавится на огне, как смола, и течет словно воск, превосходя даже ртуть, он легко проникает в плотные твердые тела, и хрупок, подобно стеклу. Он неуничтожим, огнестоек, как саламандра. Он справедливый судья, вопиющий «Я обновлю всё и вся!»

Генрих Кунрат, «Амфитеатр вечной мудрости»

♂ На другом берегу

Я кричу, будто камни кидаю слова.Знаю я, что мне не докричатьсяДо другой стороны холма…Группа «Урфин Джюс»

Нас разделяют полсотни метров, не более. Так близок и так бесконечно недосягаем сейчас левый берег коварной реки, из-за которой нам не стать частью Тумерианской конфедерации. Она, воплощением всех земных грёз, оказалась отрезана после слишком сильного паводка, при котором Рубикон изменил своё русло. Тут-то и проявился педантизм тумерианцев. Потому что Соглашения – сначала торговое, а после и политическое, содержащее полный список территорий, ставших вассальными Тумера, – изменить уже было нельзя. И обширный участок суши, образовавшийся в широкой излучине реки, где впоследствии возник Посёлок Изгоев, оказался вне всяких географических карт, составлявшихся на момент принятия соглашений.

Мы теперь белое пятно на карте. Правда, здесь нет никаких драконов. Вместо них – бессмысленность. Вот прямо сейчас бессмысленным было то, чем занималось всё население поселка.

– Эй! Неудачное время для размышлений! – отвлёк меня голос старосты посёлка.

Голос, потерявший властность и напор. Теперь это был какой-то птичий клекот и усталое сипение. Но я всё равно согласился. Действительно, не то время, совсем не то. Все мы выбрали неудачное время, ещё когда первые лемехи коснулись жирных, богатых удобрениями речных наносов. А ведь поначалу всё казалось возрождением нового Междуречья. Месопотамии. Нашей земли. Мы и были последним осколком цивилизации, незамутненной никакими клятвами перед всемогущей звёздной расой. Пусть даже они принесли в наш мир покой и благоденствие.

Не то время…

Пламя уже не просто плясало бликами на взмокших лицах, оно ревело, металось огненными смерчами вдоль опустевших улиц, жарко целуя деревянные стены и упиваясь собственной неукротимой мощью. А совсем рядом лениво плескалась темная речная прохлада. Вот только она наполнилась лиловыми всполохами, и мы черпали их и несли туда, к поселку, чтобы отражение огня встретилось с самим огнем. Но только всё напрасно.

Уже легли в сторонке пятеро угоревших, и вовсе не факт, что им доведётся увидеть рассвет. Не спасало ничего: ни вымоченные в бочке ватники, ни марлевые повязки на лицах. Люди трудились молча, со странным остервенением обреченных. Люди устали. И пусть в глазах уже не осталось той решимости, что присутствовала несколько часов назад, пусть в руках почти не осталось силы, а спина сгибается до самой земли под тяжестью полных вёдер, никто не ушёл! Никто не ступил на арку моста, связующей нитью перекинувшегося на ту сторону реки. Возможно, нам было просто стыдно. Не перед Конфедерацией, о нет! О них сейчас думалось меньше всего. Стыдно друг перед другом.

Ведь не сдались же мы, когда эпидемия гриппа выкосила почти всех младенцев в посёлке, когда наводнение уничтожило все запасы семян, заготовленных для посева. Да мало ли было всякого… Если сделать это сейчас, если сдаться, то едва ли мы сможем после обмениваться взглядами так, как делали это каждое утро, на каждом празднике, с того момента, как приняли решение остаться здесь, на ничейной земле, в Посёлке Изгоев.

Плача детей совсем не слышно из-за звериного рыка пламени. Хотя мы и знали, что детям уже ничего не угрожает, всё равно это было кстати. Теперь не приходилось оглядываться каждый раз, когда они начинали визжать как резаные, стоило обрушиться какой-нибудь очередной постройке.

Женщины, те из них, кто не был занят возней с малышами, старались не отставать от мужчин. Окраина уже давно превратилась в головешки. Там, где находились амбары и конюшни, схватка с огнём тоже была проиграна, хотя нам и удалось спасти тягловых лошадей и большую часть овечьей отары. Теперь всё действие переместилось в центр, потому что если допустить пламя за утрамбованную площадку перед деревянным срубом храма, то можно не сомневаться, – огонь уже не сдержать. И он пойдёт гулять по другой стороне посёлка, сотворив то, что уже проделал с южной окраиной. Попросту сожрёт, превратив дома в чёрные обугленные скелеты с торчащими из-под груды золы и пепла кирпичными печами. Теми самыми, в которых мы пекли вкусный ржаной хлеб и которые хранили долгими зимними ночами совсем другое пламя. Ласковое, доброе, нужное.

Не могло, никак не могло пламя, съедающее сейчас посёлок, быть родственным тому огню, что играет в тёплых печах! Или мерцающему огоньку костра, возле которого кружат хороводы и в котором можно напечь хрустящей картошки с корочкой, покидав её потом из ладони в ладонь.

Не могло. В это нельзя было сейчас поверить. В это и не верилось.

Мысли, плавящиеся в черепной коробке от близости нестерпимого жара, путались. Но вряд ли они вообще были уместны здесь и сейчас. Может быть, когда-нибудь потом, когда всё закончится… Главное сейчас – не думать. А хватать, оттаскивать, тянуть крюками, бежать, плескать из вёдер, словно мелко плевать в рожу огненному сумасшедшему ублюдку, продолжавшему ухмыляться и прятать где-то там, в слепяще-оранжевом нутре, лик смерти. Этот ублюдок в любой момент готов был явить его кому-нибудь из зазевавшихся. Искры слепящим роем носились в горячем воздухе, лёгкие распирал надрывный кашель, а руки покрывалась всё новыми и новыми волдырями.

Так продолжалось до тех пор, пока – даже не заметив как, – я очутился лежащим на земле, прижимающим руки к горлу, царапая его, пытаясь хоть как-то облегчить дыхание.

– Спокойно! Спокойно, – кто-то по приказу старосты уже обмахивал меня мокрым полотенцем, а сам староста стоял чуть поодаль, сложив руки козырьком над седыми бровями, внимательно осматривая происходящее вокруг.

– Всё… всё в порядке, – хотел громко сказать, но отчего-то лишь прошептал я в ответ. – Помогите встать.

Староста на секунду отвлекся, бросив на меня удивленный взгляд.

– Уверен?

– Да… Увв… – я попытался подняться. – О Господи! – в следующую секунду я рухнул словно подкошенный, под ноги подростка, который не смог меня удержать.

– Ну, вот что… Тащи его к воде, угорел он, копотью надышался, пусть полежит, отдышится…

Подросток, повинуясь приказу старосты, подхватил меня под мышки и поволок прочь от бушующего огня и едкого дыма. Я пытался сопротивляться, но у меня ничего не вышло, потому что голову туманило, подступающая тошнота не позволяла ни на чём сосредоточиться, разве что на тупом перебирании ногами.

Юноша, это был сын нашего кузнеца, оставил меня у самой речной кромки, заботливо подложив под голову перевязанную в узел рубаху. И только после его ухода, после того, как меня вывернуло несколько раз наизнанку приступами тошноты, и я основательно проблевался в пробегавшие мимо лица волны, я вновь обрёл способность размышлять. И даже сумел чуть приподняться, чтобы взглянуть по сторонам.

Вряд ли стоило сейчас думать о том, что послужило причиной пожара. Детская шалость, чей-то недосмотр. После. Всё – после…

Если, конечно же, это «после» настанет.

Только теперь, касаясь распахнутым ртом воды, я смог ощутить усталость, накопленную за несколько бесконечных часов борьбы с огнём. Поэтому вид умирающего в огненных корчах посёлка ещё не достучался, видимо, до сознания, и воспринимался как-то отвлеченно, будто со стороны.

Но стоило повернуть голову, как взгляд утыкался совсем в другую картину. В другой мир, в другую, лёгкую жизнь.

Прямо за рекой, близко, так близко, что даже не стоило особо стараться, чтобы переплыть, плавными линиями спускался к реке светлый, искрящийся совсем другими, веселыми и яркими огнями, Южный Карфаген, город Конфедерации. По расцвеченной набережной гуляли такие же, как мы, люди. А выше, по кольцевой дороге, окаймлённой диковинными растениями, сновали быстрые автомобили. К моему изумлению, там мало кто останавливался, на той стороне, чтоб посмотреть, – что же творится на другом берегу? Нарядные прохожие, лица которых было легко рассмотреть, проходили мимо, словно не замечая, что совсем рядом к кому-то, пусть даже обитающим в Посёлке Изгоев, пришла большая беда. Нас считали отщепенцами и даже тронутыми, этаким лепрозорием для глупцов с проказой в сознании. Кто же ещё был способен отказаться от даров Тумера?

На том берегу пыхали ярко-красным гигантские, в рост человека, розы, а над рекой высилась острая стела, памятник, установленный в честь вечной дружбы с тумерианцами. И словно в издевку, рядом с площадкой, где был сооружен памятник, красовалось новенькое, из бетона и пластика, здание пожарной команды.

Сквозь прозрачные плексигласовые ворота угадывались очертания огромных красных машин. По-видимому, где-то поблизости находился один из химических заводов Тумера. Из тех самых, универсальных. Шампунь и мыло, дорогая парфюмерия, вкусные напитки и красиво упакованная еда – всё сразу производилось на этих заводах из одних и тех же ингредиентов.

То, что их дети едва ли не через одного имели генные дефекты, а взрослые с каждым потребленным деликатесом огребали охапку диоксидов и невыводимых из организма синтетических добавок, вовсе не смущало жителей города. На этот случай Тумер подарил им отличную фармакологию, производящую всякие лекарства в огромных количествах.

Да, разумеется, срок жизни среднестатистического обывателя города сократился на верную дюжину лет. Но это считалось разумной платой за удобства и комфорт, что принесли звездные коммивояжеры, добравшиеся наконец-то до старушки Земли и предложившие эрзац-рай, завёрнутый в броскую дармовую обёртку. По крайней мере, так считали у нас, в поселке. Возможно, мы просто пытались оправдать своё решение отказаться от всех этих благ, а ещё вернее, у каждого были на то свои причины. Возможно, мы стремились к независимости, как стремятся к ней подростки в известном возрасте, не слушая никаких доводов рассудка.

Вот только в мире, что на том берегу, стремиться уже некуда. Земля превратилась в огромный тумерианский супермаркет, где не было места ничему, что считалось когда-то ценностями.

Музыка? Живопись? Устарели. Теперь вместо них – унифицированный набор программ для артсинтезатора. Любовь? – Тщательно продуманный перечень вопросов, разрешаемых при составлении брачного контракта, прейскурант на все её виды с точным указанием времени и продолжительности. Контролируемый и полностью изученный благодаря тумерианским технологиям биохимический процесс в коре головного мозга.

«Наслаждение жизнью есть высшая цель любой нации, любой расы, любого индивидуума…»

Так гласит один из принципов, принятых в качестве новой конституции Конфедерации. А дорога к звёздам оказалась закрытой. Навсегда.

А зачем вам? Ведь появилось всё, о чём раньше можно было только мечтать. Но соглашались не все, иначе не было бы и нашего поселка. Была и другая точка зрения. Сколько нужно времени, чтоб из дикого зверя сделать полностью одомашненного, ручного зверька? С коровами, лошадьми и собаками человеку удалось управиться за сотни тысячелетий. Тумерианцы изменили всё лишь за два поколения.

Вам нужны новые сонаты Бетховена? Прелюдии Вагнера и скрипичные увертюры Вивальди, чтоб слушать их под луной? Пожалуйста! Вот оно, и даже лучше! Новый ремикс, удивительное качество звучания, куда там древним сабвуферам! А вот и Луна, сверкающая ёлочной гирляндой, она стала размерами поменьше, зато расположена существенно ближе, в итоге – никакой визуальной разницы. А старую Луну тумерианцы уволокли на переплавку. Что-то там полезное для них обнаружилось. Никто не против.

Ах да! Всякие там приливы-отливы…

Ну, а зачем они, собственно?

А действительно, собственно – зачем?..

Киты – непозволительная роскошь. Корсеты давно не делают из китового уса, это, во-первых, немодно, во-вторых, непрактично. Ну, а в-третьих, сдохли все киты. Нет их больше. Не выдержали их дыхала нового топлива, на котором ходят толпами по океанам грузовозы с мегатоннами дешевого барахла. А всякие благовония – вот, пожалуйста, химический конструктор «Коко Шанель. Сделай сам». Или лаванда горная. Вырастает прямо в ретортах. Я не говорю уже о продуктах из пластика, о самонадевающемся белье, саможующихся пряниках и прочем.

А впрочем…

У нас в поселке лаванды нет вообще никакой. С бельем тоже проблемы, со стороны можно подумать, ходим в рванине, хотя это такие накидки изо льна. На большее нас пока не хватает. Не хватило. Не хватало.

За спиной всё так же швырялось бликами по воде пламя. Поредевшая цепочка чумазых от гари людей продолжала бороться за существование посёлка. Может, это и есть последний шанс целой цивилизации? Шанс, уместившийся на крошечном клочке случайно возникшей суши? И вот он сгорает без остатка. Скоро не останется иного выхода, кроме как перебраться через нарочно построенный мост. Туда. На другой берег.