Пространство сна

– Смешно. – Ирина все еще стояла на лестнице у входа, Гриша, как всегда, рядом. – Но Айзенбургов все-таки жаль. Они, конечно, очень противные, особенно она, но не до такой же степени… Да и Машенька не виновата, что у нее родители – такие зануды.

– Ладно, что-нибудь придумаю.

Замковская зашла к Сереньке в номер, поцеловала спящего сына. Он лежал в привычной позе, сжимая вечного зайца, но ей показалось, что что-то все-таки изменилось, может, поза, или дыхание, или… Она знала, что обманывает себя, но не стала приводить себя в чувство, а отдалась ему.

Все так же почти блаженно улыбаясь, Ирина отмахнулась от Надин, которая рванулась к ней, доказывая что-то, вернулась к себе в люкс и забралась с ногами в кресло – чем бы заняться?

Она включила телевизор. Показывали местную программу: маленький кругленький человек, с заплывшими от жира глазами, рассказывал историю о том, как его после автокатастрофы выходили монахини Козмодамиановского монастыря. Монастырь, в котором в советское время располагались служебные помещения близлежащего санатория, виднелся за его спиной.

– Все помещения санатория «Солнечный», – распинался маленький и толстенький, – мы, мэрия, единогласно решили передать монастырю, как незаконно построенные на его землях…

Пожилая монахиня с большим крестом на груди стояла тут же, глядя в землю.

На других каналах ничего интересного тоже не оказалось. Замковская поначалу обрадовалась, увидев и услышав ведущих «Серебряной калоши», но быстро поняла, что этот выпуск – старый, позапрошлогодний, и она смотрела его уже два или три раза. Даже вновь увидеть себя с Тимофеем в зале среди зрителей не хотелось.

Она оставила телевизор, приглушив звук, просто как фон, взяла стопку журналов, лениво пролистала. Потом сообразила, что уже делала это вчера. Книги, которые прислал Тимофей, тоже читать не хотелось. Ирина подошла к минибару, налила себе холодного шампанского.

Ого, у нас появилось «Перье». Так вот, оказывается, какую минералку искала Надин… Ну да, а чем мы не француженки? Можно представить, какую выволочку она устроила директору, если тот где-то добыл эту нечастую в русской провинции воду. О том, сколько он поставит в счет, надо будет поставить в курс «тетю́» и пригрозить вычесть из ее зарплаты.

Замковская снова устроилась в кресле, и тут ее взгляд упал на принесенную Гришей пачку бумаг, которые дал ей сегодня Зуев.

Вот и занятие… Давненько она не выполняла домашних заданий. И что же тут для нас интересного и полезного? Замковская открыла папку, взяла первую страницу и уткнулась в текст:

«И, как всегда, на любые изменения в жизни Машка реагирует положительно; первую неделю, даже дней десять-одиннадцать, хорошо спала и сама какала. И все. Сегодня тринадцатое января, и какашки приходят только по вызову».

Что за бред? Она пролистнула несколько страниц:

«Месим полмиллиона маленьких пробок в тазу. Откуда они у нас только взялись. Кроликов очень любит играть с пробками. Если оставить таз – обязательно к себе притянет…»

Какая-то чушь. Кто такой Кроликов?

«А сегодня, когда у нее полилась собственная струйка – она схватилась за нее руками и чуть не упала. Она в первый раз заметила, что у нее тоже бывают такие журчащие струйки».

Ирина брезгливо отбросила в угол листы бумаги. Какая-то странная, прямо патологическая зацикленность на моче и фекалиях у автора… И Зуев хорош, зачем подсунул ей эти записки?

Замковская опять прошла к холодильнику, добавила себе шампанского, взяла сочную грушу из вазы на столе, потом передумала и сделала себе бутерброд с икрой. Икра гораздо больше подходит к шампанскому, чем груша…

Но ведь что-то же Алексей Михайлович имел в виду… Она вздохнула, собрала с пола рассыпавшиеся листы и опять забралась с ногами в кресло. Надо попробовать с самого начала.

Как оказалось, это были копии писем, которые писала женщина из крохотного городка в центральной России. Писала в больницу к Зуеву, Матрене, Свете и еще какой-то Алине. Первое письмо от последнего отделяло шесть лет. За это время женщина-автор несколько раз приезжала сюда для консультаций и поддержки.

Ее дочь, которую она звала то Машкой, то Манькой, а чаще всего в мужском роде – Кроликовым, была больна какою-то непонятной для Ирины болезнью. Над заголовком «Письма из Энска» карандашом было написано «Синдром Ретта» и Замковская почему-то поняла, что это и есть диагноз.

И эти письма были подробной, день за днем, а иногда и час за часом, хроникой борьбы за дочь, борьбы с болезнью, с собой, с отчаянием, с глухотой окружающих.

«Лекарств не пьем, только витамины. Затмения случаются примерно два раза в день. После ночного и после дневного сна. Страшные и глубокие, как никогда раньше. Как будто много маленьких стягиваются в один большой. Во время приступа она даже может пытаться взять протягиваемый ей кусочек хлеба. Но она ловит воздух пальчиками, взять не получается. Теперь, как только начинается затмение, я беру ее на руки и, крепко прижимая к себе, читаю ее любимые стихи ритмично».

Замковская прочитала первую страницу, дошла до строчки «Машка, в знак особого расположения к человеку, морщит нос. Это надо заслужить», поняла, что сейчас разрыдается, и отложила бумаги.

Ночью она долго ворочалась и никак не могла заснуть.

8

Наутро Ирина привычно заняла свое место в зале, ожидая продолжения вчерашнего действа и очередных, пусть небольших, но все же побед сына. Кроме того, ей нужно было улучить момент и переговорить с Алексеем Михайловичем, чтобы он выделил Свету или Матрену Григорьевну для занятий с Серенькой, пока она будет отсутствовать.

Но Зуев неожиданно сам позвал Ирину в кабинет и усадил напротив себя.

– Что-то случилось, Алексей Михайлович? – спросила Замковская, поглядывая в зал, где все заняли свои привычные позиции.

В руках у нее была новая пара тонких перчаток, которую пришлось достать из чемодана взамен порванных. Она похлопывала ими по левой руке, подчиняясь какому-то своему внутреннему ритму, и ритм этот был довольно нервным, скорее джазовым, чем классическим.

– Да перестаньте смотреть, что там происходит с вашим сыном, – смеясь сказал Зуев. – Вы уже поняли, что никто ничего плохого ему не сделает. Расскажите-ка лучше о себе, как вы проводите свой день? Точнее утро и вечер, потому что дневные часы проходят на моих глазах…

Ирина подозрительно посмотрела на доктора. С чего это он вдруг заинтересовался ее свободным временем? Попытка ухаживания? Но Алексей совершенно спокойно, явно без задней мысли, ждал ответа, перебирая бумаги на столе. Замковская вдруг почувствовала себя обескураженной, даже, пожалуй, немного расстроенной. Ну, сейчас она ему задаст:

– Я здесь почему-то просыпаюсь рано, но не встаю сразу, лежу в постели, размышляю над разными предметами. Потом встаю, иду в ванную, окна моего номера расположены на четвертом этаже, а выходят на пустое пространство, поэтому я гуляю у себя не совсем одетая…

Она мельком глянула на Зуева, чтобы проверить его реакцию и увидела изумленные глаза и открытый рот. Ирина остановилась, сделала паузу, жалко все-таки человека, не стоит его добивать…

– А какое отношение все это имеет к Сереньке? – удивленно спросил Алексей Михайлович.

– Не поняла… – осеклась Ирина.

– Местоимение «вы» было употреблено мною, – Зуев уже, похоже, откровенно издевался над ней, – в форме множественного числа, а не единственного. Меня интересует режим дня Сереньки, что вы с ним делаете до того, как приходите сюда и после больницы, вечером.

Или не издевается и спрашивает всерьез?

– Понимаете, для него сегодня, – продолжал Алексей Михайлович, – одна из главных задач – обрести какую-то твердую опору в реальности, наработать стереотипы, которые помогут ему постоянно соотносить себя с миром. Пусть это будет неосознанно, на уровне реагирования, но будет…

Ирина вдруг подумала, что, возможно, Зуев таким длинным текстом протягивает ей руку помощи, делает вид, что никакой глупой бестактности она не допустила, дает возможность сделать их разговор нормальным общением врача с матерью больного ребенка.

– И как этот режим может выглядеть? – она приняла эту помощь.

– Вы, например, кормите Сереньку до или после того, как меняете ему утренний памперс?

– Как когда, – растерялась Замковская. – А что, это имеет значение?

– И немалое. А игры с пузырями, а теперь с машинкой – проводятся до или после вечернего кормления?

– Не знаю, – опять растерялась Ирина.

– Это не очень хорошо, Ирина Николаевна. Мы ведь здесь только показываем, где вход и как открыть дверь, а войти в нее и идти дальше вы должны сами… Процентов восемьдесят, если не девяносто лечения и воспитания приходятся на дом, семью.

– Я поняла, – робко сказала Замковская. – Я постараюсь…

– Сначала нам удалось объяснить Сереньке, что мир существует, сейчас, когда он, наконец, заметил машинку, он начинает познавать, что мир – разный. – Зуев говорил тихо, очевидно не хотел, чтобы охранники в зале слышали его слова, которые внешне выглядели как поучения. – Но закрепить эти его открытия можно только дома и только постоянным кропотливым трудом… Вы прочли то, что я вам дал вчера?

– Не до конца. – Ирина почувствовала себя как школьница, не приготовившая урок. – Я начала читать, но потом что-то задумалась…

– Прочтите, – сказал вдруг Алексей Михайлович просительно и сразу перестал быть похожим на школьного учителя, – Мне кажется, что это может быть для вас очень полезно. И интересно.

Замковская мелко закивала головой, потом вдруг спросила:

– А что дальше, доктор? – Она впервые с момента своей глупой фразы подняла глаза и посмотрела на Зуева. – Когда Серенька поймет, что мир – разный. Вы отнимете у него машинку, чтобы он понял, что мир – злой?

– Идея неплоха… – Алексей грустно улыбнулся. – Но, к сожалению, эту истину никому объяснять не нужно – мы ее всасываем с молоком матери. Но дальше мы действительно будем у него машинку отнимать.

– Зачем? – оторопела Ирина.

– Вы знаете, любое простое действие всегда имеет много смыслов. Обернитесь, пожалуйста.

Замковская обернулась и увидела сына, который лежал на ковре, прижимая одной рукой к себе зайца, а другой – красную пожарную машинку. К нему направлялась Матрена Григорьевна с явным намерением что-то у него отобрать.

– Вы видите, Серенька новую игрушку уже полюбил, она стала «его» вещью, приобрела для него сверхценность. И если эта сверхценность вдруг начнет от него уезжать, а Матрена Григорьевна будет ее от него именно откатывать, а не отбирать, что может произойти?

– Горе, – выдохнула Ирина, – Серенька будет горевать от того, что у него отнимают любимое. И это может его травмировать.

Зуев вздохнул, покачал головой. Гриша в зале внимательно смотрел за тем, что происходит в кабинете, пытался услышать разговор, но не мог.

– Я иногда думаю, – расстроенно сказал Алексей Михайлович, – что начинать помощь детям надо все-таки с родителей. Ну, Ирина Николаевна, ну подключите, пожалуйста, голову, перестаньте руководствоваться только инстинктами, как бы благородны они ни были.

– Ну… – неуверенно сказала Ирина, – он поймет, что она движется.

– Браво. Серенька поймет, что мир живой, раз ему свойственно движение. Что еще?

– Еще он, чтобы вы там ни говорили, – упрямо сказала Замковская, – все-таки почувствует горе.

– Это мы уже проходили. Что еще?

– Ну…

Ирина замолчала, беспомощно глядя на Зуева. Он посмотрел на нее, внезапно протянул руку и забрал лежащую на столе пару новых перчаток. Замковская инстинктивно дернулась за ними.

– Ну? – нетерпеливо сказал Алексей.

– Он захочет вернуть себе игрушку, – обрадовалась Ирина, – он попробует ее забрать обратно…

– И Матрена даст ему такую возможность, – продолжил Зуев. – А потом опять отнимет. И будет делать это здесь, а вы – дома, до тех пор, пока он научится ее не брать, а катить к себе.

– Он почувствует, что может чем-то управлять, применять свою волю к чему-то, – догадалась Ирина.

– Не только, – Алексей Михайлович радостно улыбался. – Он начнет играть, то есть делать тот совершенно бессмысленный набор действий, из которого только и появляются все смыслы.

– А дальше?

– А дальше мы посмотрим, скорее всего попробуем научить его катать машинку не только от себя к себе, но и вокруг себя.

– Зачем?

– Ирина Николаевна, – взмолился Зуев, – мне надо идти, у меня здесь не только ваш сын, а еще почти полсотни пациентов.

Замковская расстроенно покачала головой, потом сосредоточилась:

– Алексей Михайлович, мне надо уехать на несколько дней. Распорядитесь, пожалуйста, чтобы Матрена или Света заменили меня на это время, тем более что я хочу увезти с собой Надин.

– Но я ими не командую, – растерялся Зуев. – Когда их рабочее время закончено, они – свободные люди. Попробуйте договориться частным порядком. И, я вас умоляю, займитесь Серенькиным режимом.

– Хорошо, – кивнула от дверей расстроенная Замков-ская. – Я сегодня дам указания Надин.

9

Из Италии Ирина просто сбежала, самым позорным образом ретировалась. Она с того момента, когда вдруг ее захлестнула волна тоски, протерпела еще полсуток, но уже днем Тимофей, вырвавшись с заседания, посадил ее в машину, обиженно поцеловал на прощание, сам не поехал, вечером были еще две встречи, а она к ночи была в Милане, а рано утром в Москве. Ритм, живший в ней весь день, не оставил ее и сейчас, Совершенно выбившаяся из сил, она уже подъезжала к городу, решая, куда сначала – в больницу или в гостиницу.

Тоска напала на нее на площади в Пизе у знаменитой падающей башни. Башня как башня, стоит, наклонилась… Они попали сюда ночью, другого времени просто не было, а приятель Тимофея, экспансивный итальянец, смертельно оскорбился, узнав, что они уже третий раз в Тоскане и никогда не видели одно из… нет, неправильно, главное чудо света. Они с женой почти насильно усадили Ирину с мужем в машину, ехать оказалось действительно недалеко.

Картина получилась причудливой, охрана терпеливо топталась в стороне, зато двое итальянских полицейских пристально наблюдали за странной группой. В группу входило пять персонажей – две семейные пары и знаменитая башня.

Итальянец, упиваясь ролью благодушного хозяина и всезнающего гида, разглагольствовал об истории и современном состоянии «чуда», рассказывал несмешные анекдоты, жаловался на то, что пизанцев по всей Италии никто не любит. Его жена, выглядевшая лет на десять старше мужа, откровенно скучала и по привычке строила глазки Тимофею. Тот терпеливо улыбался и делал вид, что происходящее его страшно интересует.

А Замковская, глядя на белый силуэт башни, чуть подсвеченный прожекторами снизу и слегка освещенный луной сверху, вдруг поняла, что еще минута и она завоет и вцепится в седые виски благообразного итальянца. Потому что она зачем-то здесь и слушает этот напомаженный и никому не нужный бред, а не там, где Серенька, продираясь сквозь полную темноту, пытается понять, почувствовать, поверить, что мир существует…

Когда они ехали обратно, Ирина что-то сбивчиво говорила мужу, пытаясь объяснить, что с ней происходит, но он, похоже, ничего не понял, а просто поверил ей и, хотя и расстроился, отпустил. Тем более что протокольная часть уже завершилась и настоятельная надобность в присутствии Замковской отпала.

Время клонилось к вечеру, и Ирина решила, что с ванной успеет и позже, а забрать Сереньку с занятий лучше все-таки самой. По почти готовой и очень красивой дороге, в начале которой, правда, уже намечались выбоины, машина подкатила к воротам. Здесь шоферу пришлось немного вильнуть, чтобы не задавить спящего прямо на асфальте Лавруху. Очевидно, герой был отправлен женой за Ваней, но сил дойти не хватило и он упал по дороге. А может, наоборот, спал здесь с самого утра.

Замковская, отметив про себя, что «Тойота» стоит во дворе и, значит, Серенька здесь, шла ставшей уже привычной тропинкой вдоль корпуса, думая о том, что, когда строители закончат с улицей, неплохо было бы вызвать их сюда. Распилить и увезти упавшее дерево, положить асфальт на дорожках, покрасить бордюрные камни, чтобы были видны издалека и пациенты с плохим зрением о них не спотыкались.

В детском отделении все ее уже знали, здоровались за версту, посматривали с любопытством. Она повернула за угол к кабинету Зуева, откуда уже издалека слышался какой-то шум, и замерла на пороге зала. Гриша, шедший сзади, едва не ткнулся носом в ее макушку.

Ни Надин, ни охранника, ни Матрены, ни самого Сереньки в зале не было. Не было даже привычного ковра. Были: человек пять детей и столько же, возглавляемых Светланой, взрослых, которые занимались тем, что мешали детям ходить по ими же самими проложенной дорожке.

Дорожка была обозначена разноцветными пластмассовыми пирамидками, поставленными через каждые полметра и очерчивающими широкую полосу, идущую по периметру комнаты. Взрослые парами стояли по краям этой полосы, держа на весу длинные пластмассовые палки. Когда кто-то из детей, двигавшихся по дорожке, достигал пары взрослых, те поднимали палку сантиметров на двадцать – двадцать пять, провоцируя ребят преодолевать препятствие.

Детям это занятие, похоже, нравилось, во всяком случае, в стоящем гаме преобладали радостные и веселые ноты. Внезапно толстый мальчик в синем свитере не смог поднять ногу на нужную высоту и наступил на палку. Та не выдержала его веса и с громким треском сломалась. Все замерли, мальчишка втянул голову в плечи, ожидая, что его сейчас будут бить или еще как-то наказывать. Ирина, хотя и была расстроена и раздражена пропажей своих, тоже внезапно втянула голову в плечи, как будто провинилась она и наказывать сейчас будут ее.

Пауза длилась несколько секунд, а потом раздался… смех. Начал высокий парень в очках с зеленой авторучкой в кармане, затем к нему присоединилась Светлана, за ней вступили все остальные, и скоро хохотали все, а громче всех – сам виновник происшедшего. Ирина тоже облегченно заулыбалась и сквозь общий смех спросила Свету:

– А где наши?

– Серенька стал более управляемым, Ирина Николаевна, – ответила та, все еще улыбаясь, – ему теперь не нужно так много пространства, и Алексей Николаевич перевел его в маленький зал.

Ирина оглянулась по сторонам, Зуева нигде не было видно.

– А где… этот маленький зал?

Сначала она и сама не понимала, о чем хотела спросить, но в последний момент точно определила тему.

– Сюда в эту дверь, потом направо до конца коридора, а там на второй этаж и еще раз направо.

– Они там с Матреной машинки катают? – спросила Ирина.

– С Матреной, – согласилась Света, – катают…

По губам ее скользнула странная улыбка. Но Замковская не заметила этого, двинувшись на поиски сына.

Она шла по коридору, заглядывая в кабинеты и думая о том, что, кроме двора, кабинета Зуева и «большого» зала, в этой больнице не видела ничего. В одной из комнат, дверь которой была открыта, ее поразили несколько огромного размера кукол, сидящих по стенам.

Большие куклы сегодня можно было купить где угодно, особенно всяких забавных животных, но эти были похожи на людей и сделаны, видимо, по бедности, местными умельцами из подсобного материала – старых халатов, наволочек, штопаных колготок и немыслимых шляп. Впечатление они производили абсолютно сюрреалистическое.

Каждая имела свой характер – рыжая, с волосами из пакли, была явно вздорной, блондинка с поролоновыми волосами – жеманной кокеткой, а черненькая, похоже, с лошадиной гривой – смирной и послушной. Возле рыжей стояла неговорящая девочка Лиля с неизменным бантом и сосредоточенно докрашивала тряпичные руки куклы в ярко-красный цвет.

Замковская с Гришей поднялись на второй этаж, повернули, как им и велела Светлана, направо и уже видели открытую дверь «маленького» зала, когда из нее вдруг с грохотом выпал Серенькин охранник и замер в нелепой позе на ковре.

Гриша выхватил из кобуры пистолет, мгновенно отодвинул Замковскую в сторону и мягкими кошачьими движениями, неожиданными для такого крупного тела, двинулся вдоль стены к залу.

Но лежащий охранник вдруг открыл один глаз, увидел Ирину и начальника и резко вскочил на ноги. Он, смущенно улыбаясь, рукавом вытер какую-то влагу с лица, и Замковская успела живо представить, как же от него должно вонять, если он так потеет. Но тут из двери вылетел с водяным пистолетом в руках и радостной улыбкой на лице Ванечка и умчался по коридору, и стало понятным и падение охранника, и вода на его лице.

Гриша укоризненно покачал головой, убирая оружие, потом ткнул тяжелым кулаком под ребра охраннику, но видно было, что он не сердится и «ругается» только для проформы.

Ирина, которая даже не успела испугаться по-настоящему, отодвинула обоих и шагнула к дверям. Из комнаты с помпезным для ее размеров названием «маленький зал» слышался очень знакомый голос, издававший то непередаваемое на бумаге сочетание звуков, которым во всем мире обозначают звук работающего мотора автомашины – что-то вроде «вррр…» или «бррр…».

Замковская сделала еще шаг вперед, перед ней открылась часть «зала» с переехавшим сюда ковром, и она увидела лежащие на полу ноги в дорогих колготках, которые явно принадлежали Надин.

10

Ноги эти дернулись и переместились немного вправо. Потом одна подогнулась и, сверкнув краем розовых панталон, переместила тело вперед.

Замковская стояла, в полном смысле этого слова разинув рот. Столь экстравагантное поведение всегда чопорной Надин и так вызвало у нее сомнение в достоверности происходящего, а тут до нее начало доходить и то, что эти самые «вррр…» или «бррр…» также имеют прямое отношение к «тете́».

Все попытки Ирины увезти ее с собой несколько дней назад успехом не увенчались. Тимофей так ничего и не смог придумать, а реплики вроде «Надин, мы с вами уезжаем в Москву» немедленно парировались вопросом: «Вы меня увольняете?»

Растерянная Ирина, памятуя просьбу мужа, отвечала: «Конечно, нет…», на что следовало сакраментальное «Тогда я должна быть с ребенком…» Тут уж возразить было просто нечего.

Замковская вынуждена была согласиться и оставить Надин на посту, строго-настрого наказав ей, что главной остается Матрена, а не она. «Тетя́» поджала губы, но Ирина объяснила ей, что, раз они здесь, в этой больнице, проходят курс лечения, то в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Тут она позволила себе значительную жесткость или даже резкость, сказав, что, хотя Надин и является няней, определять, что должно происходить с ребенком, будут все-таки родители.

И вот сейчас тетя́ лежала на ковре, сучила ногами и издавала звукоподражательные междометия. Если бы это была Матрена Григорьевна, сомнений ни на мгновение не возникло бы – играет с Серенькой, но Надин? Ирина целую минуту стояла на пороге, приходя в себя, потом все-таки сделала шаг.

Чудо имело место быть – тетя́, лежа на ковре, тянула к себе пожарную машинку, вырывая ее из рук Сереньки. Он сердился, не отдавал. Чуть подальше в глубине комнаты сидела Матрена Григорьевна, клеила что-то из бумаги и руководила процессом:

– Ты не резко, не резко, ты плавно тяни, – говорила она, глядя над очками. – Не надо мальчонку пугать, расстроить можно, а пугать не следует… И говори ему чего-нибудь ласковое…

– Так ты же сама все время говоришь, – каким-то странным, не своим голосом сказала Надин. – Мне и слова вставить не получается…

Тут Матрена подняла глаза, увидела в дверях потрясенную Замковскую, улыбнувшись, отложила свое рукоделие и двинулась к ней. Тетя́, повернувшись за своей новой подругой, тоже увидела Ирину и помахала ей рукой. Что-то было в глазах Надин такое, что Замковская нахмурилась, потом посмотрела на присутствующего здесь охранника, но тот уставился в пол.

– Она же пьяная! – Замковская возмущенно повернулась к Грише. – Ты видишь, Григорий?

– Ну чуть-чуть, – примирительно сказала Матрена, она в этот самый момент подошла к дверям, – самую малость…

Ирина задохнулась от возмущения:

– Да как вы… Да что же это?

– Но я же за ней присматриваю, – удивилась старуха. – И потом, она мальчонку любит, вон, как у них хорошо дело пошло… Может, еще шажок сделаем.

Дело у них действительно шло, Серенька недоуменно, как казалось, смотрел на машинку, потом хватал ее и прижимал к себе. Кто из них, Матрена или Надин, придумала – неизвестно, но каждый раз, отнимая игрушку, тетя́ оставляла на виду веревочку, за которую ребенок мог притянуть машинку к себе. Пока это не срабатывало, но лиха беда начало… После внушения, полученного от Матрены, Надин начала шептать что-то невразумительное, но явно ласковое…

– Что вы с ней сделали? – несколько успокоившись, спросила Ирина, – никогда не видела тетю́ в таком состоянии…

Старуха явно не поняла про тетю́, но, улыбаясь, пожала плечами.

– Давно это с ней?

– Да, вроде, третий день, – прикинула Матрена Григорьевна. – Сначала она мне рассказывала, какие мы тут все недоумки, книжек не читаем и новым методам не обучены, а потом я в гостиницу пришла, выпили мы с ней малек, она тут заплакала и раскололась…