Пространство сна

– Смотри внимательно…

Надин как раз забрала у Сереньки машинку. Мальчик немедленно отправился в свое бесконечное путешествие, а тетя́, изловчившись и бормоча какие-то ласковые слова (Тимофей, показав глазами на нее, даже подмигнул жене), поставила на его пути игрушку и потянула за веревочку.

И тут Бог послал им маленькое чудо. Машинка начала отъезжать, Серенька протянул руку, но игрушки на этом месте не оказалось. А оказалась вторая, свободная, веревочка. Пальцы мальчика невольно сжались, и он, не заметив того сам, схватил бечевку, которая вдруг начала вырываться из его рук. Затем он непроизвольно протянул руку к себе и… машинка поехала к нему. Серенька издал какой-то невнятный звук, Надин хватило ума потихоньку ослаблять веревку. Но как только мальчик ослабил тягу, она тут же потянула машинку к себе. Серенька опять напрягся, потянул – и машинка поехала к нему. Тетя́ улучила момент и опять потянула за свою веревочку.

Они играли!

– Ты понял? – радостно обернулась к мужу Ирина.

Тимофей недоуменно пожал плечами.

И вот всю дорогу, пока они гуляли по магазинам, пока добирались до ресторана, пока ужинали, Замковская пыталась объяснить мужу идеи доктора Алексея Михайловича Зуева и как он сам, его сотрудники и понимающие родители пытаются претворять их в жизнь.

Муж слушал с интересом, кивал головой, задавал дельные вопросы. Но Ирина все время чувствовала, как растет непонятное ей напряжение, как закручивается какая-то пружина, грозящая, когда ее отпустят, разнести все в пух и прах.

– Все-таки женщины – удивительные существа… – Тимофей добавил в бокал жены молодого божоле, и рука его чуть дрогнула. Стоящий невдалеке официант мгновенно вытер салфеткой невидимую каплю. – Ты даже не заметила сегодня, какой дивный каламбур выдала в магазине.

– Да? О чем ты?

– Мы вошли, и ты сказала: «Хочется купить себе чего-нибудь черного», вспоминаешь?

– Конечно. А что было потом?

– Потом… – Тимофей намазал на хлеб немного гусиного паштета, – потом я спросил у тебя: «Зачем же ты идешь к стойке, на которой все вещи белые?»

– И что я ответила?

– «Ну, или что-нибудь белое…»

Они рассмеялись, делая вид, что обоим весело.

– Скажи мне, а какой он, этот Зуев? – вдруг спросил Тимофей. – Высокий, низкий, толстый? Лысый?

– Зуев? – Ирина отложила вилку, нечаянно задев край тарелки. – Нормальный, обычный. Сутулый несколько и в сильных очках…

– Знаешь такую картину, по-моему, у Леонардо «Дама с горностаем»? – спросил Тимофей, откидываясь на спинку стула. – Там такая дивной красоты женщина держит на руках противного зверька. И все было бы замечательно, если бы не ее руки – хищные и старые. Тебя тоже выдают руки, ты сегодня все время что-то задеваешь, цепляешься, и, значит, тебе – беспокойно…

14

Она молча глядела на Тимофея, ожидая продолжения. – У тебя с ним роман? – спросил он беззаботным тоном.

– С кем? – не поняла Ирина.

– С Зуевым.

– С Зуевым?

– Ты, я вижу, специально тянешь время, чтобы найти что ответить…

Теперь он сидел, чуть наклонившись вперед, и по их положению возле стола со стороны было хорошо заметно, что в этом разговоре он снизу и всем командует Ирина. Но она-то этого видеть со стороны не могла.

– Тебе помочь? – участливо спросил Тимофей. – Придумать какую-нибудь версию для самооправдания? Например, так: «Он спасает нашего сына»? Или «Мне было так одиноко, я так остро переживала нашу разлуку, что…» Или…

– Тим… – прервала его Замковская. Она так растерялась, что не знала, что и сказать. – Ты знаешь, я бы обиделась, если бы мне не доставило счастья ощущение того, что ты можешь так меня ревновать.

Лицо ее действительно сияло.

– Ты у меня совсем дурачок? – тихо спросила Ирина и потянулась к шевелюре мужа.

Один из охранников, сидящих в зале, открыл дверь кабинета, в руке его был мобильный телефон:

– Вас, – с легким полупоклоном сказал он, – Герасименко, вы предупреждали, что он будет звонить на мой телефон и чтобы его соединить с вами.

– Извини, это нельзя отложить. – Тимофей почти виновато посмотрел на жену и взял трубку. – Да, Виталик. Понял, понял… Получилось? А что Стючелов? – он смешно произнес эту фамилию с ударением на последнем слоге, на манер «птицелов» или «крысолов». – Все отдал? А теперь в шею его гоните ссаным веником…

Он отключил телефон и победно посмотрел на жену:

– Есть: Гроховский завод теперь мой.

– Много денег заработал? – включилась она.

– Пока истратил. Но этот паршивый заводик – единственный у нас, кто в состоянии производить нужные мне детали. С ним цепочка выстроилась полностью и вся – от руды до готовых агрегатов принадлежит мне.

– А кто такой Стючелов? Какие «стючи» он ловит и зачем?

Почему-то ей было важно поддержать этот разговор. Может, она хотела дать мужу возможность придти в себя после сцены ревности?

– Это бывший замдиректора Гроховского завода, – почти пропел Тимофей. – Когда мы начали искать, как туда подобраться, оказалось, что он – слабое звено. Мы дали ему немного денег, и он отдал свои акции, добавили еще, и он, представляешь, сделал своей любовницей жену директора завода, а тот, дурак старорежимный, все свои акции на нее оформил. Он на нее, она на Стючелова, тот на нас… Не бесплатно, конечно… Но все равно не хватало немного до контрольного пакета, и мы ему пообещали, что он станет новым директором. Тогда ловец этих твоих «стючей» с нашей помощью отправил нынешнего директора в командировку, а сам собрал коллектив и объявил, что надо создать фонд из акций и заложить их в банк, чтобы получить ссуду. А поскольку зарплаты на заводе не было уже полгода, а водки пролетариату хочется всегда, все принесли свои бумажки и с сегодняшнего дня – завод мой. Вот такие замечательные «стючи» у господина Стючелова…

Похоже, это многократное повторение ее шутки он использовал, чтобы просигнализировать о своем желании помириться.

– Но ведь вы его обманули, Тимоша… – Ирине вдруг стало жалко неведомого Стючелова, несмотря на его стопроцентную омерзительность, – Мне казалось, что ты никогда не обманываешь.

– Ничуть его никто не обманул. – Тимофей поднял палец, – Потому что должность директора ему обещал не я, а один из моих замов, который у меня не работает. – он посмотрел на свой наручный хронограф, – уже девять часов. А работает он, это я тебе по секрету скажу, – генеральным директором «Тимоти Трэйд Корпорэйшн».

– Но это же твоя фирма?

– И кто об этом знает?

Ирина помолчала. Потом почувствовала, что не все еще они выжали из этой ситуации, надо было дать мужу еще возможность погарцевать.

– И куда он, Стючелов этот, теперь подастся? – спросила она.

– Не знаю, да и знать не хочу, – отрезал Тимофей. – Крыс не люблю…

– А пролетариат?

– Пролетариат? – Он сложил трубочкой губы, профу-фукал какую-то мелодию. – Повоюют немного, стекла побьют, но, когда мы завезем новое оборудование и откроем завод, все желающие, милости просим, смогут придти и зарабатывать настоящие деньги, а не филькины записи в ведомостях. А кто не хочет работать – пожалуйста, в канаву или под забор.

Он вдруг посмотрел на нее и улыбнулся:

– Прости меня, Иркин…

– Да я уж и не помню ничего…

Телефон охранника на столе противно замяукал. Надо было обладать особенным и редким вкусом, чтобы выбрать себе эту мелодию. Тимофей взял мобильник двумя пальцами, как дохлую мышь и понес на выход. В дверь навстречу ему просунулась голова испуганного охранника:

– Извиняюсь.

Он схватил телефон, нажал на зеленую кнопку и приложил к уху. Голова его исчезла за дверью, но тотчас появилась опять:

– Тимофей Семенович, это вас…

В его голосе Ирина услышала тревожные ноты.

– Я, по-моему, русским языком сказал, – неприятно улыбаясь, муж повернулся к охраннику, – что я буду разговаривать только с Герасименко. Или вы не понимаете по-русски?

– Это из дома, Тимофей Семенович, – голос охранника дрожал, – у них там проблемы: пропала Надин…

Хорошо, что это был вечер субботний, а Тимофей – не только богатым человеком, но и сенатором, и на номере его машины вместо региона красовался бело-сине-красный флажок. Машину охраны задержали на первом же посту ГАИ и, хотя у них был пропуск, разрешающий многое, но на его предъявление ушли секунды, а за это время Тимофей и Ирина были далеко.

Александр, старший сегодняшней смены охраны, страшно ругался на переднем сиденьи, кричал, что позвонить мог кто угодно, что это может быть просто подстава, что нельзя отрываться от второй машины, но скорость водителю снижать не позволял, только держал руку в кармане наготове.

Все обошлось. Они не перевернулись на повороте, в них не стреляли из кустов и не перегораживали им дорогу тяжелой фурой. И даже Серенька оказался накормлен и уложен спать. Отличился Гриша, которому помогла одна из горничных.

– Я хотел и с машинкой поиграть, как доктор велел, – прогудел он. – Да только я у него ее отнимаю, а он вцепился, не отдает, я и пожалел, не стал…

Новая «няня» получил от Тимофея премиальные, от Ирины – поцелуй в щеку и ушел спать, а родители, заглянув в детскую, отправились в гостиную – придти в себя после бешеной гонки.

– Я ее убью, – сказал Тимофей, налив себе и жене по рюмке ликера и подойдя к ней, сидящей с ногами в мягком кресле. – Завтра же найду и убью. И наплевать мне на всех ее родственников.

– Она не заметит, – усмехнулась Замковская.

– Правда? А я ведь тебе не поверил с утра, мне она показалась абсолютно нормальным человеком.

– Может быть, она и есть сейчас нормальный человек, только другой, нам с тобой непривычный.

Тимофей с сомнением покачал головой.

– Не знаю, не знаю… Понятно только, что теперь придется искать другую няню, я ей больше Сереньку доверить не смогу.

– Не надо, не ищи, – вдруг сказала Ирина. – Я хочу попробовать сама.

15

Прошло две или три недели. Зима победила: как-то ночью снег форсировал реку и не закрепился на плацдарме, как полагается по всем учебникам тактики, а сразу захватил всю территорию. Наступило то блаженное время, которое бывает только два раза в году, когда Бог на несколько дней отвращает свой гнев, проявляет милость и покрывает всю ту гадость, что мы творим на этой земле, в начале зимы снегом, а весной – веселыми зелеными листьями и травой.

И много всякого важного и не очень произошло за эти дни. Сумасшедшая Маша где-то раздобыла новую телогрейку и теперь страшно форсила в новом наряде. У Алексея Михайловича появился неожиданный пациент – двадцатичетырехлетний Аркадий. Он был децепешником, то есть страдал детским церебральным параличом и мог самостоятельно управлять только одним пальцем левой руки. Аркаша оказался хорошим парнем, голова работала замечательно, и своим единственным послушным пальцем он умудрялся лихо разбираться с компьютером. Несмотря на то, что отделение называлось детским, Зуев больного взял и начал активно с ним заниматься.

Ваня, сын Лаврухи, продолжал всех расстреливать из своего водяного пистолета, но ничего не произошло, и говорить он так и не начал.

Сам Лавруха чуть не погиб. В очередной раз напившись до свиней, он заснул там, где стоял, – на тротуаре, и точно замерз бы, если бы не Зуев. Доктор возвращался откуда-то поздно вечером и наткнулся на бесформенную кучу, в которой только наметанный глаз мог найти сходство с человеком.

Поскольку Алексей Михайлович понятия не имел, где точно живет Лавруха, ему пришлось тянуть здоровенного бугая по снегу почти триста метров до больницы. Зуев жил в маленьком одноэтажном домике на территории за главным корпусом. Он бы рад был оставить Лавруху на попечение санитарок, но точно знал, что у тех трех с половиной старух, которые дежурили сегодня ночью, времени и так нет, и значит, выхаживать «пейзана» будут за счет кого-то из реальных больных. Лавруха дышал ровно, видно, не успел еще промерзнуть, никаких видимых признаков травм у него не было, и Зуев просто бросил его спать в коридоре. Наутро «пейзан» пропал вместе с новой зимней курткой Алексея Михайловича.

«Неговорящая» Лиля тоже так и не заговорила пока. Она подружилась с рыжеволосой куклой Гертрудой, общалась с ней как-то по-своему, но ни единого звука так и не издала.

– Объясните мне, пожалуйста, ваш метод, – попросила как-то Замковская Алексея Михайловичем, – как вы собираетесь заставить говорить Лилечку и этого придурка?

– Ирина Николаевна, – Зуев болезненно поморщился. – Я понимаю, когда вы интересуетесь тем, что мы пытаемся сделать с вашим сыном, было бы странно, если бы было не так. Но чем объяснить ваши вопросы про других детей, которые для вас – «придурки»?

– Извините, Алексей Михайлович, – Замковская даже покраснела. – Я не хотела никого обидеть, но он тут носится, всем мешает. Не знаю, как вы его терпите.

– Я, по-моему, как-то говорил вам, – Зуев пожевал губу, – что у них у обоих одна и та же проблема – они не позволяют себе говорить. Что-то удерживает их во внутреннем страхе, какая-то стена, и эту стену нужно взорвать, разрушить. Нам нужно создать ситуацию эмоционального стресса, чтобы стена не выдержала.

– В теории понятно, – кивнула Ирина, – но на практике – не очень… При чем тут куклы?

Они сидели в кабинете Зуева, Гриша подпирал косяк несуществующей двери, а в «большом» зале педагоги учили детей ритмично бить в бубен. Каждый малыш отбивал свою часть музыкальной фразы, а затем должен был передать инструмент дальше. С музыкой было все более-менее в порядке, а вот с передачей получалось не у всех.

– На практике… – усмехнулся Зуев. – Ну ладно, когда Лиля еще больше прикипит к Гертруде, мы уберем куклу из комнаты.

– Но это жестоко.

– Молодец, – устало сказал Алексей Михайлович, – вы прекрасно разбираетесь в детской психологии. Ей будет больно, и есть шанс, что этот шок, боль сломают стену и она закричит, заплачет.

– А если не закричит? – тихо спросила Замковская.

– Значит, мы будем выстраивать новую ситуацию, погружать ее в какую-то другую среду, а потом опять сломаем все.

– А пистолет? Вы его тоже отнимете у… у мальчика?

Ирина так и не смогла вспомнить его имя.

– Нет, – Зуев невесело усмехнулся, – мы пробовали, Ваня просто замыкается и садится в уголке.

– Тогда зачем пистолет?

– Просто это единственный предмет, который его как-то привлекает. Вот Лиля сразу пошла к куклам, а Ване мы это занятие подыскивали полтора месяца, и теперь надо придумать, как использовать эту игру.

– А Серенька? – Ирина, последние несколько минут глядевшая в пол, подняла голову. – Что вы будете отнимать у него?

– С Серенькой все сложнее. – Зуев неожиданно погладил Ирину по руке, потом испугался своего жеста и полез в карман. Достал оттуда цепочку из скрепок и начал перебирать их, наподобие четок. – Вам, когда вы приехали, мы не задали одного вопроса, который задаем всем и всегда, – что вы ждете от нас, от нашей больницы?

– А почему не задали?

– Во-первых, потому что вы ничего не ждали, – вопрос почему-то развеселил Алексея, – а во-вторых, это было ниже вашего достоинства отвечать на глупые вопросы. Поэтому я спрашиваю сейчас: что вы ждете?

– А теперь я спустилась на землю и ваши глупые вопросы уже кажутся мне умными? – ехидно спросила Ирина.

– А теперь вы просто тянете время, не зная, что сказать.

– Нет, – Замковская покачала головой, – перспективу обрисовали вы сами почти месяц назад. И теперь, как я понимаю, мы движемся по проложенной вами дороге. Не очень, правда, успешно.

Действительно, Серенька, который уже давно научился катать машинку от себя и к себе, никак не хотел делать этого справа налево или наоборот. Ни постоянные попытки Матрены здесь, в больнице, ни многочасовые игры дома с Ириной ни к чему не вели – мальчик не хотел двигать игрушку вокруг себя.

– Вы мне так и не объяснили, Алексей Михайлович, зачем это нужно, чтобы он катал машинку таким образом.

– Когда он научился катать ее вообще, она стала для него предметом, иным, не собою, внешним событием… А следующая наша задача была – объяснить ему, что существует он сам, вот для этого и нужно, чтобы он играл машинкой вокруг себя.

– А он что – не знает? – удивилась Ирина. – Да и как обычная машинка этому поможет?

– Человек, когда оказывается в центре круга, всегда ощущает себя именно центром круга, – объяснил Зуев, – А это, в свою очередь, заставляет его переживать свое существование, как что-то отдельное. Но, похоже, я был неправ…

– В чем? – Замковская еще не успела до конца понять и прожевать предыдущую фразу, а тут еще это.

– Вы не помните, Ирина Николаевна, что Серенька начал делать раньше: ползать или сидеть?

Она ошарашенно смотрела на Зуева:

– Н-не помню… А это имеет значение?

– Похоже, что немалое… Кажется, что здесь вот какая история… – Алексей Михайлович откинулся на стуле, сцепил пальцы на затылке. – Это пока гипотеза: все дети по непонятной причине делятся на сидящих и ползающих. И, возможно, сидящие играют справа налево вокруг себя, а ползающие – от себя и к себе. Это не хорошо и не плохо – просто два разных типа психики. И, если я прав сейчас и Серенька – сидящий, то мы напрасно тратим время.

– И что же мы будем делать теперь? – Замковская не успевала за ходом мысли Алексея Михайловича. – Столько времени зря истрачено.

– Ну, это как считать. – Зуев насмешливо посмотрел на нее. – Впрочем, если вы считаете, что все впустую, приношу свои извинения. А насчет того, что делать дальше – посмотрим, что можно сделать. Есть у меня некоторая программа, но это пока скорее идея, а не руководство к действию… Дайте мне день-другой.

Ирина улыбнулась в ответ и вдруг поймала себя на мысли, что Тимофею не надо было говорить о ее романе с Зуевым. Ей вдруг показалось, что, возможно, он тогда неосторожно выпустил джина из бутылки…

16

А вообще все это время дни Замковской складывались однообразно. Она вставала рано, кормила сына, потом следовал утренний цикл игр, и они ехали в больницу. Возвращались, ужинали – и опять игры. Каждый день они созванивались с Тимофеем, Ирина честно рассказывала об успехах, а в последнее время, скорее, «неуспехах» сына, муж подбадривал ее и рассказывал о своих обычно успешных делах. Напряжение после их с Серенькой визита в Москву, по ощущению Замковской, спало. Во всяком случае, даже намека на ссору в этих телефонных разговорах ни разу не проскользнуло. И слава Богу…

По вечерам перед сном Ирина начала читать сыну сказки. Серенька лежал отрешенно, не проявляя ни удовольствия, ни гнева, но каждый вечер полчаса посвящались этому, казалось бы, бессмысленному занятию.

Потом начинался урок самообразования – чтение «Писем из Энска». Замковская в один из вечеров прочитала их все, в один присест, проревела полночи, а потом решила сделать это еще раз внимательно, с карандашом в руках, выписывая наиболее важные с ее точки зрения куски.

Никакого высшего образования за ее плечами не было, никто и никогда не учил ее делать конспекты или рефераты, здесь она «изобретала велосипед», поэтому выписки получались отрывочными и бессистемными.

Кстати, идею постоянно читать Сереньке сказки Ирина почерпнула именно из этих писем.

На второй или третий день такой работы, Замковская вдруг поняла, что с самого начала все делала неправильно. Записи ее явно делились на несколько категорий или тем. Поэтому она переписала все на отдельные листочки, решив, что потом разложит их по этим самым темам, название которых вот так быстро не приходило в голову и не формулировалось.

В этот вечер, закончив делать выписки с последней сорок восьмой страницы, Ирина с жалостью отложила листки. Она уже привыкла, что каждый вечер встречается и общается с этой мужественной женщиной, привыкла слышать ее голос, который иногда давал ей советы, иногда сердился и ругал за лень и нерадивость. А иногда Ирина позволяла себе всплакнуть вместо автора, у которого сил на это зачастую просто не оставалось.

Замковская встала, прошлась по комнате, посмотрела на мир через окно. Она немного приврала в тот раз Алексею Михайловичу. Действительно, увидеть ее гуляющую по номеру было довольно трудно – это правда. Но она сама, прислонившись лицом к стеклу, видела вдалеке силуэты деревьев, огни далеких домов и иногда одинокую луну, бегущую по каким-то своим, неведомым Ирине, делам.

Ей почему-то вспомнились пронзительные строки Лермонтова, выученные давно, еще в детдоме. Она тогда не обратила на них внимания, а вот, оказывается, они жили в ней все это время.

Проселочным путем люблю скакать в телегеИ, взором медленным пронзая ночи тень,Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,Печальные огни печальных деревень.

Замковская как-то в принципе не любила этого поэта и не очень понимала, как можно «скакать в телеге». Да и, скорее всего, в последней строке не могло быть подряд двух «печалей», здесь память ее подводила, но…

Но, вместе с Тимофеем изъездив полмира, и не раз ночью ехавшая и на поезде, и на машине по разным странам, почему-то Ирина эти строки воспринимала как портрет именно России. Может, потому, что нигде больше огни деревень не были печальны…

Она вернулась к своему креслу, забралась в него, как привыкла, с ногами и начала раскладывать пасьянс из листочков с выписками.

«Страхи периодически как-то резко отмирают. И тогда она за счет своего настроения делает больше, делает сама. Получается маленький проблеск-скачок. А в моменты проблесков я вообще стараюсь ее не трогать. Кроликов на нашем пути руководит на самом деле, а не я».

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.