Пространство сна

Михаил Климов

Пространство сна

© М. Климов, 2020

© М. и Л. Орлушины, 2020

© Издательство «Водолей», оформление, 2020

* * *

Посмотрим, что можно сделать…

Автор выражает сердечную признательность работникам Центра лечебной педагогики и особенно Л. Зельдину, а также И. Захаровой.

Приношу огромную благодарность матери одной из пациенток Центра за разрешение цитировать ее подлинные письма, изданные ныне отдельной книгой. Они не только важны сами по себе, но и незаменимы для более точной характеристики героини повести.

1

Неизвестно, как с дураками, но с дорогами в России за последние века ничего не изменилось, поэтому «Кадиллак» пришлось оставить в самом начале Большой Социалистической улицы у ограды кладбища. Ирина с Серенькой и Надин переместились в один из джипов, а охранники уплотнились во втором. Замковская неприязненно оглянулась вокруг, равнодушно скользнула глазами по видневшейся среди деревьев серебряной луковке кладбищенской церкви, вздохнула.

Гриша, бригадир ее охранников, оставил одного из своих ребят, чтобы они вместе с шофером стерегли «Кадиллак», и терпеливо ждал хозяйку, используя паузу для перекура. Ирина кивнула ему, села в машину, и джипы тронулись в путь.

Для Большой Социалистической такая кавалькада была зрелищем небывалым. Нет, конечно, все местные жители видели такие машины и по телевизору, и на центральных улицах города, даже у Сеньки Косого из двенадцатого дома была сильно подержанная «Хонда», но… Чтобы вот такое – и прямо здесь?

Большие трассы проходили стороной, никто ни из отцов города, ни из новых русских здесь не жил, и даже местные бандиты были какие-то недотепистые. Все, кто мог что-то соображать и делать, давно переехали, кто в центр города, кто в Москву, кто и в Берлин, а здесь остались только недоумки, для которых и «девятка» – роскошь…

Пока «Мерседес» и «Тойота», объезжая многочисленные ухабы и выбоины, ползли почти километр по улице, а длилось это не менее пятнадцати минут, новость облетела округу и народ высунулся весь, целиком, кроме тех, кто на работе, конечно. Кто-то открывал окна, кто-то прилипал носом к стеклу, а те, у кого квартира выходила во двор, выбегали сюда, на проезжую часть, и провожали или встречали машины глазами. Никто не мог понять, куда и зачем пожаловала такая роскошь с московскими номерами.

Лавруха из шестого дома высказал предположение, что «столичные» приехали, чтобы навестить чью-нибудь могилу на кладбище, на что жена резонно возразила, что кладбище – вон оно где, и совсем не надо было бы им ехать по колдобинам, а вполне могли остаться и на асфальте. Лавруха хотел было ее вразумить, но, посмотрев несколько раз осоловелыми глазами на кладбище, потом на машины, проезжающие уже мимо них, вынужден был согласиться.

Загадку «Почему этот, не джип, остался на асфальте, а не едет вместе со всеми?» решил Илюха, сын Сеньки Косого, шустрый паренек лет десяти. Наслушавшись от отца разных умных слов, он высыпал их целую жменю:

– Клиренс у «Кадиллака» низкий, к нашим дорогам неприспособленный. Он же кожух картера себе пробьет, если здесь поедет…

После этого все, кроме жителей домов в начале улицы, перестали обращать внимание на одинокую машину, а сосредоточились на двух джипах, которые продолжали перемещаться к неизвестной цели. По мере продвижения по улице вариантов оставалось все меньше. Машины, которые давно проехали кладбище, последовательно миновали небольшую авторемонтную мастерскую, магазин «Продукты», бывшую библиотеку, закрытую из-за отсутствия работников, бывший детский сад, закрытый три года назад по той же причине. Впереди оставались только больница и последний жилой дом.

И тут «Мерс», шедший первым, начал сворачивать к покосившимся от старости воротам, которые никто и никогда не видел закрытыми, но всегда перегороженными старой и ржавой трубой. На единственном гвозде болталась облупившаяся табличка, на которой с трудом можно было прочитать «…ская больница».

Из каморки у входа вышел тщедушный дедок и, почесывая затылок, уставился на солидных гостей.

Стекло «Мерседеса» опустилось, оттуда показалась крепкая рука и поманила дедка к себе. Он, завороженный блеском и мощью машин, пошел к окну, широко раскрытыми глазами глядя внутрь салона. Сходство с удавом и кроликом подчеркивалось еще и тем, что, кроме руки из окна, ничего видно не было. Казалось, сейчас дедок так и втянется туда, в черную глубину, и только разбитые и подвязанные веревочкой ботинки еще какое-то время будут торчать из отверстого зева.

Но рука, высунувшаяся из окна, только прихватила старика за нос и малость покрутила из стороны в сторону. Потом она указала на трубу и несильно толкнула его вперед. Дедок, потерявший всякую ориентацию в пространстве и времени, задачу свою все-таки выполнил успешно: затрусил к трубе и, выдернув ее из проволочных петель, приставил к ноге, как диковинную пику. Под подобострастным взглядом старика, видимо бывшего военного, машины въехали во двор.

Возле остатков колоннады главного корпуса шла своя больничная жизнь: кто-то в линялой пижаме хромал на костылях, кого-то везли на полуразвалившемся кресле-каталке, медсестра в некогда белом халате, как пастух, гнала перед собой нескольких больных с алюминиевыми судками для не ходячих пациентов. Облезлый пес, выскочивший навстречу процессии, принюхался к запаху пищи и, резко фыркнув, отбежал в сторону.

Старуха, приехавшая навестить то ли сестру, то ли подругу, во всяком случае соседка по скамейке выглядела не моложе ее, увидев черные блестящие машины, которые почти бесшумно вдруг возникли возле нее, выронила свою авоську, и красные яблоки раскатились по седеющей траве.

Все, включая облезлого пса, уставились на приезжих. Откуда-то из-за куста появилась Маша, местная сумасшедшая – худенькая и очень жизнерадостная женщина лет тридцати пяти – сорока. Она потрогала гладкую черную поверхность «Мерседеса» ладонью и сказала вслух:

– Кот огромный, очень страшный…

Потом увидела в полированной поверхности свое отражение, испуганно отшатнулась и поскакала то на одной, то на другой ноге по тому, что когда-то было дорожкой, выкрикивая:

– А кит был маленький домашний.

Из «Мерседеса» вышел человек, подошел к так и стоящей с открытым ртом медсестре и что-то негромко спросил у нее. Она очнулась, посмотрела на него, явно не поняв услышанное. Он повторил вопрос, и тогда она начала что-то торопливо объяснять ему, энергично жестикулируя. Охранник посмотрел по направлению ее жестов, которыми она указывала влево, за угол здания, потом на свой джип, покачал головой и подошел к «Тойоте», окно которой тотчас же открылось.

– Детское отделение вон там, за углом, – сказал он внутрь машины, – Но, боюсь, туда не проедем, там метрах в двадцати пяти дерево гнилое валяется, дорогу перегораживает…

– Хорошо, я сейчас иду… – послышался голос Ирины. – Скажи Грише, пусть возьмет кейс с документами.

Бригадир охранников уже стоял на улице с портфелем в одной руке и сигаретой в другой. Увидев выходящую Замковскую, он кивнул кому-то внутри «Мерса», и оттуда показался еще один здоровяк. Один спереди, один сзади, посредине охраняемая – они двинулись в обход здания больницы.

В коридоре пахло, как пахнет почему-то почти во всех российских больницах: неприятными лекарствами, отвратительной едой, нищетой и тоской. В одной из комнат, двери которой были открыты, группа детей и взрослых сидели за столом и пили чай.

– Очень вкусное шоколадное печенье… – громко и отчетливо сказала одна из женщин. – Кто хочет вкусное шоколадное печенье?

Маленький коротко стриженый мальчик с завистью смотрел на коробку. Он явно хотел лакомства.

– Ты, Вова, не смотри на меня так… – продолжила женщина, поймав взгляд ребенка, – ты попроси…

Один из детей на противоположном конце стола резко вытянул руку вперед ладонью вниз. Сидящий с ним рядом молодой парень в очках тут же начал поворачивать ее ладонью вверх, в «просящую» позицию. Получалось плохо.

Ирина, которая остановилась на несколько секунд, наблюдая эту сцену, передернула плечами и, брезгливо подобрав длинные полы шикарного пальто, пошла дальше по коридору.

Из соседней комнаты раздавались звуки пианино и громкое хлопанье. В небольшом зале, устланном старым ветхим паласом, на маленьких стульях сидели несколько мам в ожидании собственных чад. Они тихонько переговаривались между собой. В дальнем конце Ирина заметила дверной проем, возле которого на стене висела табличка с надписью, сделанная фломастером от руки: «Заведующий детским отделением Зуев Алексей Михайлович».

2

Хозяин кабинета оказался высоким сутуловатым мужчиной в толстых очках. Справа от стола через пустой дверной проем – самой двери не было – обнаружились посетители: почти в таких же очках неопределенного возраста мамаша, изнуренная неудавшейся жизнью бухгалтерша какого-нибудь завода и рядом с ней на стуле, безучастно вперив взгляд в пол, маленький, лет трех, мальчишка.

– Я же повторяю, – бубнила мамаша, – он ничего не видит, ничего не слышит, совсем не говорит. Смотрит только дурак дураком…

Она злобно покосилась на сына и вдруг резко дернула его за плечо. Тот совершенно безучастно перенес это «общение» и, как только оно прекратилось, замер в той же позе.

Ирина, с неприязнью глядя на эту сцену, нетерпеливо ждала, похлопывая перчаткой по руке.

– А вы его обнимите… – неожиданно сказал Зуев.

– Что? – не поняла мамаша.

– Попробуйте его обнять, прижать к себе, – терпеливо начал объяснять Алексей Михайлович, – положите с собой в постель, наконец…

Он встал, не замечая ни Ирину, которая, привлеченная неожиданными словами врача, поймала себя на том, что внимательно наблюдает эту сцену, ни ее охранников, тоже наблюдающих за происходящим, подошел к мальчику и погладил его по голове.

– А зачем? – настороженно спросила бухгалтерша.

Поначалу на движения Зуева никакой реакции у мальчишки не было, но врач продолжал ласкать ребенка и на третий или четвертый раз голова его под рукой доктора вдруг опустилась вниз, как бы кивнула.

– А затем… – Алексей не отставал, все гладил и гладил мальчишку, и тот вдруг поднял на него глаза и прижался щекой к белому халату. – А затем, что в этом возрасте ребенок – почти только тело и родители должны, обязаны с этим телом взаимодействовать, обнимать, ласкать его, тогда он чувствует, что не один и перестает бояться.

Мамаша недоверчиво смотрела на сына, такая реакция для нее была совершенно неожиданной. Она поправила очки, потом вдруг резко встала, подошла к мальчишке и схватила его за руку:

– Пойдем, придурок. – И, не оборачиваясь, потащила сына к выходу, бурча по дороге: – Лучше б таблетку какую дал…

«Придурок» оглядывался, он не хотел идти, смотрел на Зуева, который провожал его глазами и, когда мамаша с сыном скрылась за поворотом, просвистел тихонечко какую-то музыкальную фразу.

– Слушаю вас внимательно, – сказал он, опустив глаза и не глядя на Ирину, скорее просто обращаясь в ту сторону, где она стояла. – А где ребенок?

– В машине. – Замковская тоже была подавлена происшедшей сценой. – Почему она так?

– Не знаю. – Алексей покачал головой. – Я специализируюсь на детских болезнях, взрослые – не моя епархия. Пусть ваш ребенок будет здесь…

Ирина обернулась, кивнула Грише, тот показал глазами второму охраннику.

– Как вы считаете, доктор, ему можно было помочь? – настойчиво продолжила разговор Ирина.

– Ребенку всегда можно помочь. – Он снял очки, протер их. – С детьми всегда более-менее понятно, что делать… Беда с родителями.

– Вы это серьезно?

Он надел очки, поднял голову и впервые внимательно посмотрел на новую пациентку. Его глаза скользнули по дорогому пальто, тончайшей выделки перчаткам, поднялись на красивое лицо, скользнули по капризно изломанным губам, зацепились за недоверчивый взгляд.

– Уверен, – вздохнул Зуев. – Расскажите пока, что у вас случилось, и мы посмотрим, что можно сделать.

Замковская открыла рот, собираясь сказать что-нибудь сильно саркастическое, но, покачав головой, не глядя, протянула руку, в которую Гриша вложил пухлую пачку бумаг, некоторые – на иностранном языке.

– Вот, здесь все написано. – Ирина протянула документы Зуеву.

Они так и стояли на пороге его кабинета.

– Это потом. – Он сунул бумаги под мышку. – Скажите своими словами. Что у ребенка: наследственность? Родовая травма? Шок?

– У него с рождения аллергия, – Замковская тяжело вздохнула, – а полтора года назад мы поехали отдыхать на Лазурный берег, и там летел пух. У Сереньки случился приступ, он стал весь синий и… – У нее опустились плечи, видимо, она заново переживала те события. – …И умер.

Зуев хмуро поднял глаза, посмотрел на Ирину:

– И что с ним сейчас?

У него было еще много вопросов, например, почему надо было ехать отдыхать туда, где летит пух, и именно тогда, когда он летит, но сейчас он просто пытался отвлечь женщину от ее переживаний.

– Его спасли, – Ирина взяла себя в руки, – но он так и не вернулся…

В этот момент в коридоре показался охранник, несущий на руках Сереньку. В руках мальчик сжимал потрепанного плюшевого зайца без уха, и лица его не видно было из-за любимой игрушки. За ними с Серенькиной шапкой в руках шла моложавая пятидесятипятилетняя женщина. Это была его няня – Надин.

– Поставьте его на пол, – распорядился Зуев.

– Он не будет стоять, – раздался голос Гриши.

И по тому, как он это сказал, как заступился за Сереньку, стало ясно, что мальчонку любят и переживают за него не только родители, но и все окружающие. Но Замковская глянула на своего телохранителя, и он замолчал. Повинуясь ее взгляду, второй опустил Сереньку на землю, и тот моментально сложился пополам и, прижимая к себе зайца, затих.

– Заберите у него игрушку, – опять скомандовал Алексей.

– Вы напрасно это делаете, – теперь вступилась за сына уже сама Ирина.

Но кивнула, и заяц перекочевал в Гришины руки. Серенька тут же вскочил на четвереньки и, ни на кого не глядя, начал с бешеной скоростью носиться по комнате. Расплата пришла незамедлительно – он врезался головой в стул и, упав на бок, противно и протяжно завыл. Гриша, осуждающе взглянув на Зуева, вложил мальчику в руки зайца, и тот моментально затих.

– Вынесите его в зал, я сейчас вернусь, – сказал Алексей и быстро вышел из кабинета.

Он прошел через несколько комнат, глядя по сторонам. Чаепитие в зале давно закончилось, теперь несколько взрослых под музыку учили детей ритмично бить в бубен и передавать его затем соседу.

В другой комнате, положив девочку на одеяло и подняв его за углы, двое педагогов, раскачивая этот импровизированный гамак, скандировали:

– В поле гуляли трое гуляк,

– После прогулки делали так:

Они перестали раскачивать одеяло и начали резко встряхивать его:

– Апчхи, апчхи, апчхи…

Девочка испуганно смотрела на своих «мучителей».

В небольшом зале молодая женщина с грустными глазами, стоя на коленях, пыталась вести по комнате в разных по высоте подошв ботинках еще одну девочку, приманивая ее к себе:

– Иди, Бельчонок, иди ко мне…

Рядом с ними высокая красивая женщина, поразительно похожая на дочь, широко раскрыв глаза, глядела, как ее не ходячий ребенок пытается сделать первый робкий шаг.

– Вот так, Люда, – сказала женщина с грустными глазами, – маните ее, зовите, что угодно, но нужно уговорить ее выйти из ступора, нужно, чтобы ее что-то влекло к себе, чтобы она забыла о своих страхах и не боялась двигаться…

– А почему на коленях? – шепотом спросила Люда.

– А так мы с ней практически одного роста, – сказала женщина и вдруг улыбнулась – и больше шансов, что она не станет бояться…

– Света, – прервал ее Зуев, который уже несколько секунд наблюдал за этим зрелищем, – приготовь все, пожалуйста, для шариков и подойди к моему кабинету…

Из-за угла выскочил мальчишка лет семи и выстрелил в Алексея Михайловича из водяного пистолета. Тот, как подкошенный, повалился на пол.

3

– Основная проблема таких детей, – Зуев сидел в кабинете с Ириной, Серенька носился на четвереньках по ковру зала, чем доставлял матери немалые муки, – в том, чтобы они заметили, что что-то вообще существует.

Он видел, что Замковской совсем не нравилось то, что происходило с ее сыном, но не останавливал происходящее. Она должна была или принять или не принять новые условия, новую жизнь ребенка.

– Сейчас он ничего в этом мире не воспринимает, кроме своего зайца. Собственно, игрушка эта и есть для него весь мир…

Ирина удивленно оглянулась на него:

– А ведь вы правы…

Это был странный врач, он не ставил градусник, не смотрел документы, не расспрашивал ее дотошно о Сереньке. Но перед ее глазами все еще стоял мальчик, прижавшийся, как к родному, к этому врачу. И она пока терпеливо прощала ему и нищету этой больницы, и не очень чистый ковер, и то, что на него, похоже, не производили никакого впечатления ни ее охрана, ни изысканная одежда, ни она сама.

– И наша задача сейчас, – Зуев увидел в конце коридора Свету, кивнул ей, – найти что-нибудь, что могло бы вызвать у него интерес.

– Ничего, кроме зайца, – горько сказала Ирина, – уже больше года…

Алексей показал Свете на нарезающего по ковру Сереньку, та кивнула головой. В руках у нее был небольшой пластмассовый стаканчик и ножницы. Прикинув маршрут движения мальчика, она размешала что-то в своей посудине, потом опустила туда ножницы почему-то кольцами вниз. Затем, встав на четвереньки, неожиданно выдула из этих колец переливающийся всеми цветами радуги мыльный пузырь и аккуратно положила его на ковер прямо на пути ребенка. Все замерли.

Серенька в своем безостановочном движении пузырь не заметил и раздавил его, как грибник давит ослепительной красоты мухомор, выросший на его пути. Все задвигались, напряжение мгновенно спало, Гриша укоризненно повернулся к Зуеву, как бы говоря «Я предупреждал…».

Света выпрямилась, посмотрела еще раз на Сереньку, пытаясь предугадать его маршрут, и перешла на другое место.

– А почему мыльный пузырь? – шепотом спросила Замковская.

– Потому что он большой, безопасный, непривычный, живой, – начал тоже тихо перечислять Алексей Михайлович. – К тому же он лопается, а это дает дополнительный эффект. Мы пытались класть игрушки, но они не привлекают внимания, думаю потому, что слишком привычны.

– Но он, по вашим же словам, – возразила Ирина, наблюдая за новой попыткой Светы, – не видит ничего, кроме зайца… Какие игрушки?

– «Не замечает» не значит «не видит», – не согласился Зуев. – Я уверен, что он видит все, просто мир этот ему привычен и он не выделяет в нем никаких предметов. Должно быть что-то яркое и неожиданное…

Серенька опять снес пузырь и продолжил свое бесконечное движение. Здесь ему было вольготно, не то что в кабинете.

– Может быть, цветок? – вдруг предложила Ирина. – Или красивый фрукт? Манго или папайю, например.

– Фрукт не годится. – Алексей Михайлович удивленно глянул на нее. – Во-первых, жесткий, во-вторых, бюджет наш несколько ограничен.

– А цветы?

Зуев не успел ответить, потому что пятнадцатая или шестнадцатая попытка Светланы увенчалась успехом – Серенька, в своем движении, на этот раз не снес пузырь, а остановился как вкопанный прямо перед, или скорее даже над, ним.

Все, кто присутствовал при этом – Замковская и Алексей Михайлович на пороге кабинета, Света в нелепой позе на ковре, не одобряющая происходящее Надин в дальнем углу, охранники у обоих входов – замерли, затаив дыхание.

Несколько мгновений ничего не происходило, потом правая рука мальчика медленно протянулась к пузырю, и тот лопнул. В полной тишине все явственно услышали хлопок, хотя это, вне всякого сомнения, им только показалось.

Серенька отшатнулся, потом руки его подобрались и он устремился было опять вперед в свое бесконечное и бессмысленное путешествие, но на его пути опять оказалось блестящее и переливающееся чудо.

– Доктор, какие у нас перспективы? – не отводя взгляд от сына, опять шепотом спросила Ирина.

– Не знаю. – Зуев теперь отвечал нормальным голосом, словно не боялся спугнуть первую перемену в поведении Сереньки за последние полтора года. – Помните, в каком-то романе Стругацких по шоссе бесконечно ползут замечательные машины без водителя. И люди, залезая в кабину, видят огромную панель с множеством дырок. Известно, что если в эти дырки совать пальцы, то машины начинают реагировать, это какой-то способ управлять их движением. Но никто не знает, какие из них соответствуют каким действиям. Вот так и мы – современная наука знает только три-четыре взаимодействия.

Он жестом пригласил ее в свой кабинет.

– А вы?

– А я их вообще не знаю. – Он остановился у окна, устало потер виски. – Я просто смотрю, как эти машины действуют и стараюсь им помочь или помешать, если это представляет опасность. Знаете, когда вы вышли из дома за хлебом, а ближайший магазин закрыт, вы ведь ищите другой, где можно купить то, что вам нужно, а не выясняете причины, почему закрыт ближайший.

Оба охранника придвинулись и остановились у несуществующих дверей кабинета. Гриша ткнул в бок второго, имени которого Ирина не знала, и тот отодвинулся в сторону, чтобы она могла видеть сына. Оба, хотя по всем инструкциям должны были глядеть на охраняемую и бдить, все время посматривали на Сереньку.

– Хорошо. – Замковская села так, чтобы видеть и врача и сына. – Что вы нам порекомендуете?

– Думаю, что вам надо попробовать поводить Сереньку к нам, – ответил Алексей Михайлович, поворачиваясь от окна. – У вас есть где остановиться? Вы же, судя по всему, не местная…

– Вы его положите к себе? – Ирина не обратила внимания на две последние фразы Зуева.

– Нет, – он покачал головой, – ребенок, если это возможно, должен жить в семье. Пусть он дома так тоже играет, вы сможете это обеспечить?

Замковская повернулась к своему сопровождению, хотела что-то сказать, но няня, которую позвал Гриша, уже стояла на пороге.

– Надин, вы сможете обеспечить Сереньке, – сухо спросила Ирина, – то, чем он занят сейчас?

– А вы считаете, что это ему поможет? – саркастически отозвалась та.

– Этот вопрос мы не будем с вами обсуждать, – в голосе Замковской зазвучал металл, – меня интересует, сможете или нет?

Алексей с недоумением переводил взгляд с одной на другую. Видимо, ему просто не приходило раньше в голову, что и дома с ребенком может заниматься кто-то еще, кроме родителей.

– Как скажете… – Надин поджала губы. – Конечно, смогу, только где это все будет происходить? Мы возвращаемся в Москву?

– Я вам непременно сообщу о своем решении.

– Кто это? – почти испуганно спросил Зуев, когда Надин удалилась.

– Няня, – Замковская неприязненно махнула рукой, – кандидат медицинских и доктор педагогических наук. Тимофей нанял ее на работу уже три месяца, только толку не видно.

– А я думал, она француженка.

– Из Ростова, – хмыкнула Замковская. – Это мы когда в Париж Сереньку возили, она всем так представлялась, с тех пор и прилипло.

– И все-таки, – Алексей чуть наклонился вперед, – лучше, извините, не знаю вашего имени отчества…

– Ирина Николаевна.

– И все-таки лучше, Ирина Николаевна, – жестко закончил Зуев, – чтобы с ребенком играла не французская тетя́ из Ростова́, – он почему-то произнес эти слова на французский манер, с ударением на последнем слове, может, хотел шуткой смягчить резкость? – а мать… Тетя́ тоже возможна, конечно, но в малых дозах…

Замковская вспыхнула, она не привыкла, чтобы ей давали указания, руки сжались непроизвольно, она поиграла желваками, пытаясь сдержать себя. Затем все-таки справилась с собой и повернулась к охране:

– Гриша, мы здесь задержимся на какое-то время. – Она посмотрела на разорванную ею только что перчатку. – Распорядись, пожалуйста…

4

К вечеру, часам к десяти, Ирина заскучала. Для всей их команды пришлось снять целый этаж в лучшей гостинице города. Один люкс она взяла себе, второй – отдала Сереньке с Надин. Одноместный для Гриши, двухместный для шоферов и еще один для четырех рядовых охранников – рассудив, что двое всегда будут ее охранять, а другие двое – отдыхать, она решила, что хорошего двухместного вполне хватит.

Почти всю мебель в двух люксах пришлось сменить, Замковская оставила только смешные тумбочки в коридоре и не стала трогать плетеные кресла на балконе – все равно холодно уже и на открытом воздухе сидеть вряд ли захочется. Еще одной обновкой в ее номере стал хороший телевизор с большим экраном.

Всю старую рухлядь, оставшуюся после этих перемен, директор гостиницы, получивший триста долларов в карман и обещание оставить в подарок все, когда они будут уезжать, куда-то вывез своими силами. Он еще попытался слупить с Ирины стольник за перевозку, но она взглянула коротко на Гришу, тот еще короче на директора, на этих переглядах дополнительные директорские инициативы и закончились…