Тайга

У Олега от такой непривычной и скудной мясной диеты в первое время разыгралось несварение, и часто по нескольку раз на дню Ефрем помогал ему сходить в туалет, держа его над ведром Ларисы, пока сама Лара старательно обгрызала остатки мяса с костей, кинутые для неё под стол.

В один из дней Ефрем заявился в хижину радостный и счастливый, пропахший уксусом и ещё невесть чем кислым, и показал Олегу результат своего месячного труда – в его руках была какая-то ткань, и в темноте Олег сперва не смог разобрать, что это Ефрем держит в своей руке, и почему он этому так несказанно рад. Только после, когда Ефрем зажёг лучину, повесил ткань на крючок напротив кровати и стал доставать из-за пояса другие лоскутки такой же ткани и класть их на стол, по спине Олега снова прокатилась волна озноба – на крючке висела вычиненная кожа, снятая с торса убитого Лёвы. Она была чем-то похожа на длинную жилетку-безрукавку с шеи до начала лобка и копчика, с разрезом ровно посредине грудной клетки, с иссушёнными большими пятнами тёмных сосков по бокам.

Олегу стало дурно. Он снова закрыл глаза и увидел в своём воображении новую страшную картину, дополняющую его и без того переполненную коллекцию кошмаров.

– Убери это, – пробормотал Олег в потолок, тяжело дыша, уже не пытаясь хоть как-то взывать к Ефремовой совести. – Прошу тебя, убери это.

– А? Да… – как-то неуверенно и отвлечённо отвечал Ефрем, продолжая раскладывать на столе полоски. Эти полоски, судя по всему, были вырезками кожи, снятыми с ног и рук геолога. Они были разной длины и ширины, и даже нельзя было их назвать лоскутами. Некоторые были довольно крупными, самых разных форм и размеров, но Олег почему-то запомнил именно полоски.

Три дня подряд Ефрем долго что-то шил, резал, изредка прикладывая заготовки к телу негодующего Олега, который активно кричал и дёргал во все стороны культями.

– Ты тоже меня так будешь мучать? – спросил успокоившийся после очередной истерики Олег.

– А?

– Как Ларису, как Лёву, да? Я для тебя всего лишь очередная игрушка, а когда ты наиграешься, то просто зарежешь меня, беспомощного и слабого, сваришь моё мясо, а из кожи понашьёшь поделок?

– Нет… – сделал испуганные глаза Ефрем, бросил выкройку и встал из-за стола. – Нет, нет…

Он сел возле Олега и начал осторожно, будто с опаской, гладить его бок. Олег невольно поёжился и сжался от прикосновений Ефрема.

– Друзья, да? – с какой-то надеждой и мольбою в голосе говорил Ефрем. – Друзья… Ты друг… Друга не ем… Нельзя. Лариса тоже друг. Лариса не говорит… далеко уже… Жалко. Не хотел так, правда, не хотел так… Жил дружно, хорошо. Она не хотела, она хотела домой. Плакала, ревела. Больно, тяжело было рожать… Были дети потом, но я не смог… Это так вкусно, я не смог… – в какой-то момент Ефрем запнулся, и на его глазах даже навернулись слёзы. – Она ушла… Дети появляются, Ларисы больше нет…

– Но я не хочу так… – говорил дрожащим голосом Олег, пытаясь не пустить слезу. – Я тоже домой хочу, понимаешь? Зачем я тебе? Зачем это всё…

Ефрем упал головой на Олегову грудь, начал содрогаться и скулить.

– Прости. Прости. Тяжело. Трудно здесь. Так долго один, так трудно, так грустно! Не могу один. Тяжело… Страшно.

– Так пойдём! Прошу тебя, пойдём отсюда к людям! Тебе будет лучше. Хватит этой жизни. Отпусти меня. Отпусти Ларису. Пойдём к людям. Меня дома ждут. Тебя тоже дома ждут. Всем нам нужно домой.

– Нет… – скулил Ефрем, уткнувшись носом Олегу под рёбра и мотал головой. – Дома не ждут. Дома тюрьма. Боль, несвобода. Дома нельзя есть людей…

– А здесь тебе свобода? Хорошо тебе жить с людьми, которым ты искалечил жизнь? Думаешь, могут они с тобой теперь дружить? Думаешь, это правильно?

– Неправильно, неправильно! – ревел Ефрем и бил кулаком в стену. – Я неправильный!!! Страшный! Плохой! Тебе плохо… Но сделаю хорошо! Честно, сделаю хорошо!!!

– Ты отведёшь меня домой?

– Нет. Нет. Я помогу. Сделаю хорошо. Будет хорошо! Обещаю!

– Нет, не будет. Мне никогда не будет здесь хорошо.

– Я буду стараться! Я буду!

– Хватит! – уже раздражённо кричал Олег, понимая, что одержимого Ефрема ему не получится переубедить. – Уходи! Не буду твоим другом! Ты садист! Ты жестокий убийца.

– Нет, нет, нет… – поднял голову Ефрем и засиял своей гнилой улыбкой. – Всё исправим! Всё будет хорошо! С Соней будет хорошо! Будет весело! Мы найдём её, точно найдём!

– Нет, только не Соня!!! – не выдержал Олег. – Прошу, умоляю, только не Соня!

– Боишься… Страшно… Тебе Соня, мне дети. Больше не трону, обещаю! Только дети, вкусные дети! Они маленькие, дети. Не чувствуют… Не больно. Я быстро. Быстро! Пустые потрошки. Молочные поросятки… – закончил Ефрем и мечтательно и жадно сглотнул слюну.

– Я ненавижу её! – крикнул в порыве отчаяния Олег и затрясся от негодования. – Мне не нужна она, я больше не люблю её! Я буду жить с тобой, а эта шлюха… Эта вонючая дура! Она не может иметь детей! Она больная, больная, не детородящая, у неё нет матки! Она не сможет рожать!

Олег осёкся и замолчал. Вся его ненависть и уверенность быстро улетучилась, когда он увидел колкий, прищуренный, какой-то загадочный взгляд Ефрема и его ехидную улыбочку.

– Хитришь, сынок, – покачал головою Ефрем, грозя ему пальцем. – Нет, друг. Не-е-е-ет.

– Я тебе не друг, понял?! Ты мразь, ошибка природы, мерзкий выродок!!! Тебя не должно существовать, гнида!!! – визжал отчаявшийся Олег и плюнул в Ефремову сторону, чтобы хоть как-то его уязвить.

Спокойный Ефрем вытер упавший на столешницу плевок рукавом, снова сел и взялся за закройки.

– Спасибо скажешь… – качал он головой, улыбаясь. – Щас не понимаешь, потом поймёшь. Потом счастливым будешь…

Вскоре Ефрем закончил свою работу, сшитую из Лёвиной кожи. Изделие чем-то напоминало наспинные носилки для младенца, только сшитые на взрослого человека. Не обращая внимания на крики и протесты возмущённого Олега, он продел культи его ног через специальные вырезки, туго подвязал тесёмками по бокам тело, крякнул, подкинул его на спину и быстро продел свои руки в пришитые лямки. Олег кричал и телепался за спиной у Ефрема, бил затылком его шею. Прогулявшись так недолгое время по окрестностям на лыжах, Ефрем вернулся в избушку, скинул с себя недовольного Олега и сказал:

– Скоро едем.

13

В феврале весь зимний лес бескрайней тайги приоделся в серебряную колкую изморозь, которая ослепляла своим сиянием и отражалась от лучей нестерпимо яркого солнца. Стоял сильный мороз, от которого на улице быстро слипались ресницы и ноздри, трескалась кожа на лице, а борода вмиг покрывалась ледяной синевой.

Ефрем заготовил в дорогу множество мяса, всяких солений и корней, которые он выращивал возле своего участка на скудной земле. Все запасы он сложил в самодельные сани и укрыл шкурами. Для Ларисы Ефрем раскидал по полу несколько кусков копченых оленьих балыков, поставил ведро воды, махнул рукой и проговорил:

– Не помрёт.

– Ты что, её здесь оставишь? – удивился Олег.

– Ага.

– Она помрёт! Её нельзя оставить здесь.

Ефрем, немного помолчал и, как заводной болванчик, снова махнул рукой:

– Не помрёт.

– Эй, на улице минус пятьдесят, кто топить ей печку будет?

– Шкуры дал… Еду дал… Не помрёт.

– Две недели?! Что она будет здесь делать две недели?! Ей тут еды на три дня!

Ефрем немного подумал, вынул из погреба пару замороженных больших чиров и кинул ей на подстилку:

– Не помрёт.

– Помрёт!

– Не помрёт. Уже так было.

– Когда она лежала?

– Весной.

– Ты сравнил зиму с весной! Её надо брать с собой.

– Уууыыы!!! – затопал ногами Ефрем от раздражения. – Не помрёт!

– Послушай. Уже через сутки в доме будет такая же температура, как и на улице. Ладно, пускай на десять градусов теплее, но всё равно ей никакие шкуры не помогут. Ты же дурой её сделал! Она даже огонь в печи не разожжёт.

– Она сама… – ответил Ефрем что-то непонятное.

– Матку застудит! Детей вкусных не будет, – привёл Олег последний аргумент.

Ефрем опять зарычал, злобно запыхтел ноздрями, но пошёл собирать в дорогу и Ларису. Отъезд затянулся на день.

Как бы то ни было, только в одну сторону Ефрем, Олег и Лариса шли девять дней. Из-за Олега, висящего за спиной в рюкзаке, снегоступы Ефрема проваливались глубоко в землю. За собой он тащил сани с едой, посудой и инвентарем для дальнего похода. Вслед за санями плелась сгорбившаяся Лариса, привязанная к полозьям верёвкой за шею. Одежда её напоминала убогое одеяние фашистов в сорок третьем под Москвой, когда от сильного холода им приходилось обматываться всем, что только попадалось под руку, чтобы не околеть от сильных морозов. Олег телепался за спиною Ефрема как бесполезный, беспомощный мешок. Он наблюдал за длинным извилистым следом от саней, который далеко петлял и терялся среди многочисленных стволов лиственниц и елей. Вслед за санями тянулась воющая от холода Лариса, которая в своих снегоступах толком даже не шла, а вяло перетаскивала ноги, оставляя глубокие канавы в снегу. На маленьких самодельных санях с горкой были навалены продукты, укрытые оленьими толстыми шкурами. Из-под одной из них Олег рассмотрел едва выглядывающий приклад трофейной Лёвиной охотничьей двустволки. Он был очень опечален тем, что в Ларисе не осталось никаких зачатков разума, что она не может выхватить это ружьё из-под шкур и высадить с двух стволов по ним крупной картечью, чтобы прекратить уже наконец эти бессмысленные хождения по мукам, неизвестно для чего, неизвестно зачем. «Пожалуйста, – молил про себя Олег. – Я не скажу ничего. Сделай это, помоги всем нам». Но Лариса, в диких глазах которой стояла только лишь бездонная пропасть, бессмысленно шла вперёд, выла, плевалась и была занята исключительно своим физиологическим дискомфортом, который составлял сейчас единственную причину её беспокойств. Даже если бы в ней и осталось что-то разумное, она не смогла бы поднять ружьё своими перебитыми, иссушенными руками.

В какой-то степени Олег ей даже завидовал. Его мысли были более обширные и беспокойные, и ему от этого было ничуть не легче. Весь этот поход, вся эта длинная затея казалась ему дикой нелепостью. Почему надо идти именно сейчас, почему так срочно и быстро? Что ему взбрело в голову? Олег этого не ведал. Все его вопросы насчёт их похода оставались без внятного ответа. Всё, что только и мог ответить Ефрем, заключалось в его желании поскорее свести с Олегом Соню. Наверняка он врал, и Соня нужна была ему только для осуществления своих извращённых фантазий, быть может, даже для еды и не более того. Эта мысль пугала Олега больше всего. Своим трезвым рассудком он понимал, что Соня не дура, что она не поведётся на эти дурацкие уловки больного психопата, что она не поверит его бредням, что бы он там ни написал. Но всё равно где-то в душе копошился червь сомнения, который только лишь и твердил: «А вдруг?». И это самое «а вдруг» и заставляло Олега трепетать.

Короткий морозный, безветренный, солнечный день закончился быстро. Каждый следующий день перед ночлегом Ефрем целый час занимался раскопкой снежной берлоги; раскидывал снег и выкапывал площадку для костра. На костре он жарил мороженую рыбу и оленину для Ларисы и Олега, и последние Лёвины рёбрышки для себя. После каждого перехода культи Олега горели. Каждый раз он думал, что уже отморозил их окончательно, и каждый раз Ефрем перед сном смазывал их толстым слоем жирной и вонючей разогревающей мази. Конечности Олега краснели, наливались кровью и потихоньку приходили в себя.

На десятый день, когда граница бескрайнего однообразного леса начала редеть и вскоре совсем оборвалась, перед путниками открылось обширное пространство широкого русла ледяной реки. Олег вращал головой по сторонам, стараясь высмотреть хотя бы что-то впереди, и только краем глаза случайно смог зацепить пару одноэтажных деревянных бараков, словно просевших в землю под грузом тяжелых толстых шапок снега, которыми были укрыты их крыши.

В какую-то минуту у Олега яростно забилось сердце. Он уж было подумал, что он спасён, что они пришли в цивилизацию, где есть жизнь, есть люди, которые его вырвут из лап людоеда, но быстро пришёл в себя – посёлок был давно заброшен, разграблен и занесён толстым слоем снега.

Через несколько минут они вошли в избу, возле которой был только мусор и запустение. У открытого гаража стоял кем-то давно разобранный, полузанесенный остов УАЗика с выбитыми окнами и погнутой крышей. В забытом домике были закрыты ставнями выбитые окна. Сквозь щели в ставнях в дом намело немного снега. В избушке неприятно пахло кислой, давно истлевшей плотью, шкурами зверей и пылью. Ефрем скинул Олега на холодную кровать, завёл следом Ларису.

– Ты здесь жил? – спросил Олег, осматривая плохо освещенный сумрак комнаты.

– Друг. Друг… – промолвил уклончиво Ефрем.

– Где же этот друг? – спросил Олег Ефрема.

– Друг… Ушёл.

– Ты его съел?

– Ушёл, – строго ответил Ефрем и замолчал.

Вечером, когда окна дома были затянуты клеенкой, а печь растоплена, Ефрем сварил какой-то каши в кастрюле и побросал туда порезанные жёсткие куски вяленой оленины. Пока Лариса ела со своей миски, а Олег пытался черпать кашу ложкой, привязанной к культе, Ефрем вышел в другую комнату, достал с полок стопку журналов и каких-то бумаг. Смахнув с них пыль и перебрав пожелтевшие страницы, он нашёл то, что искал: немного смятый и пожелтевший по бокам почтовый конверт. На конверте уже была наклеена марка, а внутри лежали какие-то записки. Ефрем вытряхнул конверт и вложил в него своё письмо, переписав с его тыльной стороны адрес Сони. Тем же вечером он молча вышел во двор, встал на лыжи и ночью поехал через тайгу в Хахчан, к столбу с синим облупившимся почтовым ящиком.

14

Минула бесконечная осень, нудная, долгая зима, и вот на горизонте нового сезона проступила оттепель. Ночи стали короче и теплее, мрак и снег уходил, уступая место сырой и ветреной сибирской весне.

Соня ещё осенью выплакала все слёзы, прошла все самые острые стадии истерики и ужаса от потери, но окончательно ничего не приняла.

В глубине души она понимала, что случилось что-то непоправимое и страшное. Скоро пришли известия о том, что поисковая группа обнаружила опустевший лагерь Олега и Лёвы, с прорезанной и вывернутой палаткой и разбитой рацией, но следов самих геологов обнаружено не было. Эта новость оставляла в душе надежду. Соня верила, ей искренне хотелось верить, что Олег где-то ещё там, живой и невредимый, здоровый и целый. По крайней мере, пока его тело ещё не найдено, отчаиваться нельзя. Ещё в октябре, когда она узнала о пропаже геологов, она хотела сорваться туда, не раздумывая ни минуты, собрать рюкзак и ехать в тайгу, искать Олега, но друзья и близкие отговорили её от этой затеи.

"Что я могу сделать там одна, когда целая поисковая бригада не нашла никаких следов?" – поначалу думала она.

Вокруг лагеря были обнаружены следы медведя и волков, но это было уже позже, после дождя и пропажи людей, а следы самих людей растворились в густой зелёной растительности леса, будто и не было их никогда. Единственное, что могла сейчас делать Соня, это ждать, верить и надеяться на лучшее. Но чем больше проходило времени, тем слабее становилась её надежда на поисковые отряды. Почему-то ей стало казаться, что никто, кроме неё, не знает, как и где нужно искать пропавших людей. Эти люди из МЧС, эти поисковые отряды – все они лишь часть бездушной государственной машины. Они не ищут по-настоящему, не верят в результат и не заинтересованы в судьбе пропавших людей. А кто может быть более заинтересован, как не любящий человек? Со временем она почти убедила себя во всём этом и даже пообещала себе отложить деньги, и как только с улиц сойдёт снег, отправиться туда, выведать все данные о расположении лагеря, может, нанять отряд или позвать всех небезразличных из своей компании и положить всё лето на то, чтобы найти следы геологов. Она даже была уже готова морально к тому, что Олега уже давно нет в живых, и всё, что она там найдёт – это только обрывки одежды и кости, оставшиеся от обглоданных дикими животными людей.

Эту мысль она отметала. Она не хотела думать о плохом и верить в то, что всё закончится так ужасно и печально. Её сердце болело, когда она видела, как тоскуют и убиваются родители Олега, но Соне казалось, что даже они уже смирились и начали жить дальше, приняв свою утрату. Соню это немного даже оскорбляло, и она хотела доказать, что отчаиваться ещё рано, а в случае, если её предположения о смерти Олега подтвердятся, то лучше никому об этом и не знать.

Родители Сони тоже не сидели на месте и переживали за дочь. Даже в их семье, в их доме царила атмосфера какой-то невосполнимой утраты и скорби. Соня замкнулась в себе, а родители просто не знали, чем ей помочь.

В середине весны, когда в её почтовом ящике оказалось подписанное корявым курсивом письмо с подписью от Олега, у неё затряслись руки, а глаза застлала пелена слёз. Трясущимися руками она принесла конверт в дом, закрылась у себя в комнате, вскрыла конверт и вытащила из него свой собственный исписанный и измятый листок с её адресом на обратной стороне. В письме было написано следующее:

«Любимая Соня!

Много времени миня держит в ни воле злой чиловек. Он миня бьёт и говорит плохие слова. Но он хороший. Он сказал что если ты срочно не приедишь то он миня убьёт. Я нехочу чтобы он миня убивал. Ему нужны деньги. Много денег. Возьми в банке 10000000 100000 рублей и приезжай в посёлок Хахчан *** области. Рядом стоит мёртвая деревня. Иди по дороге на восток и скоро будит поворот. Жди его там. Миня нужно забрать срочно, иначе я умру и больше тебя ниу вижу. Милицию не зови а то он миня убьёт. Тебя он не тронит атвечаю. Иму нужны только деньги потому что он злой и жадный он любит деньги а люди иму не нужны! Если ты ещё любешь миня то я тибя умоляю приезжай быстро а ни то я точно умру!».

Перечитывая этот обрывок бумажки раз за разом, Соня чувствовала, как становится больно у неё в груди. Слёзы крупными каплями падали на смятую бумагу, заставляя её кукожиться ещё сильнее. Она с остервенением вытерла рукавом слёзы, резко втянула носом воздух и бросила листок. Около получаса она бессмысленно блуждала по пустому дому, то выглядывая в окно зала, то снова возвращаясь к столу в своей комнате, чтобы снова взглянуть на письмо и убедиться в его достоверности.

Она ещё долго не могла успокоиться и взять себя в руки, перед тем как снова сесть и перечитать письмо уже более трезвым взглядом и понять, как ей действовать дальше.

Первое, что пришло ей в голову, это то, что почерк совсем не Олегов. Она вынула нижний ящик своего стола и стала перерывать сложенные там кипы бумажек, обрывки билетиков и рекламок, пока не нашла открытки от Олега, подписанные его почерком и сравнила их. Почерки явно сильно отличались, но всё же какое-то сходство в них было. Буквы на письме намного крупнее. Строчки предложений неровные, а слова с кучей грамматических ошибок.

"Быть может, так вышло потому, что Олегу угрожали, заставляли написать это письмо. Может он и сейчас сидит в неволе, в холоде и голоде, больной и обессиленный, и этим можно объяснить его гуляющий курсив, а куча ошибок… Боже, да как только человек не станет писать, когда ему угрожают! Что он переживает сейчас, а особенно тогда?" Соня снова почувствовала что ей не хватает воздуха. Она подняла голову вверх, посмотрела на далёкие поля ещё не растаявшего серого снега с чёрными грачами и сделала несколько глубоких вдохов, чтобы прийти в себя.

"Спокойно. Без паники. Соберись! " – успокаивала Соня сама себя. В том, что письмо написано именно Олегом, у неё уже не возникало практически никаких сомнений. Листок с её адресом был перед ней.

"Но почему похититель требовал всего сто тысяч?" – последовал новый вопрос. – "Стоило ли похищать человека и идти на такое преступление из-за каких-то ста тысяч рублей? И почему такое письмо он написал именно ей, своей Соне, а не собственным родителям? Не для того ли, чтобы не волновать свою мать, которая убивалась от горя о пропавшем единственном сыне, которая за эти несколько месяцев будто постарела на несколько лет? А может потому, что Олег сильнее доверяет ей и надеется на Соню как на свою самую преданную и близкую спутницу жизни?" Последняя мысль растрогала Соню. Она закрыла лицо руками и сидела так некоторое время, не зная что думать, с полностью пустой головой. На место её тревожной радости пришёл страх: "Где я возьму деньги, и как я поеду одна, через половину Сибири, в какой-то заброшенный посёлок?"

В голове Сони в первые часы не было ощущения какой-то опасности. Она не думала о том, что поездка в неизвестную глушь к похитителям могла и ей стоить свободы, а может и жизни. Она не могла себе представить, что будет сидеть и бездействовать, в то время как где-то далеко страдает небезразличный ей человек. Прикинув в голове, где бы она могла достать денег на выкуп и на дорогу, Соня поняла, что ехать одной на выручку к Олегу было бы полнейшим самоубийством, но и впутывать кого-то в это страшное путешествие боялась. Она решила, что обратится в полицию как только прибудет в место отправления письма – в посёлок Хахчан, и вместе с полицейскими отправится на выручку Олега.

Эта мысль её подбодрила. Оставался лишь один неразрешенный вопрос: что сказать своим родителям?

Умывшись в ванной, Соня достала свой походный рюкзак и начала собирать в него вещи, попутно перебирая в голове варианты того, что можно наплести родителям. Собравшись с духом, она прочистила горло, набрала матери на работу и как можно веселее и восторженнее сказала, что от деканата её, как примерную ученицу, направляют на студенческую научную конференцию в ВУЗ соседней области, и что она должна выезжать уже сегодня, потому что деканат затягивал принятие этого решения до последнего момента. Вздохнувшая мать, зная характер непоседливой дочери, дала добро и отправила ей на карту денег на дорогу, хотя Соня и сказала что дорогу ей оплачивает ВУЗ. Соня нашла в ящике свои сбережения, пересчитала деньги, обзвонила некоторых друзей с просьбой занять ей денег и никому об этом не рассказывать. Ближайший рейс в аэропорту до *** области только на завтра, на утро, но это ничего, она подождёт, главное только не опоздать, чтобы не было слишком поздно, чтобы вовремя успеть. Соня купила билет, отбросила последние сомнения и стала ждать своего рейса.

Чем дальше отдалялась Соня от цивилизации, чем сильнее накапливалась усталость бессонных ночей, тем сильнее нарастала в её голове тревога и страх.

Снова напали сомнения, и ей уже не казалось такой хорошей идеей решение ехать одной в тайгу навстречу неизвестности, но думать об этом было поздно – старая вахтовка уже везла одинокую девушку по разбитой грунтовой дороге от города по направлению к забытому всеми, полуоставленному посёлку Хахчан.

Измученная усталостью и дурными мыслями Соня пыталась заснуть, подпрыгивая на своём сиденье от каждой кочки, пока на ночном горизонте не забрезжил редкий свет одинокого населенного пункта, казалось, уже давно мертвого на периферии, но, в центре которого ещё теплилась жизнь.

Длинная безлюдная улица в пару фонарей, несколько облупленных бетонных двухэтажек, всё ещё засыпанных грязным и почерневшим весенним снегом, только ещё сильнее вселяли страх и тревогу в её душу. Вахтовка остановилась у перекошенной остановки и выплюнула во тьму хрупкую молодую девочку и четверых угрюмых рабочих, закутанных в зимние фуфайки со светоотражателями и с большими белыми мешками за спиной.