Тайга

– Ты на что, блять, надеешься, сука?! Я не буду это ебать! Я не буду!!!

– Ларису не любишь? – грустно сказал Ефрем. – Лариса красивая… Я помогу… Я помогу…

Ефрем посадил Олега рядом с Ларисой, а сам ушёл к окну сторожки и начал копаться в каких-то вещах.

– Лучше… Будет лучше… – причитал Ефрем.

Он вернулся, задрал Ларисе платье повыше и поставил на её спину деревянную кружку, а на кружку облокотил матовое фото десять на пятнадцать, на котором на фоне небольшого домика стояла молодая красивая девушка в осенней парке со счастливой улыбкой. Лариса хрюкнула и дёрнула спиной. Фотография упала. На её обороте была надпись: «Самому лучшему мальчику на свете от Сони». Ефрем аккуратно взял фото и снова облокотил его на кружку.

– Лучше? Так лучше? – спросил Ефрем, подхватил Олега и снова стал тереть его лобком о Ларины ягодицы.

– Ты копался в моих вещах! Сука… Животное… Вонючее чмо!!! – орал Олег и извивался на сколько позволяли его силы.

– Соня… Красивая Соня. Хорошая Соня… Скучаешь?

– Я… Я… – захлёбывался и заикался Олег. – Я хочу… Хочу, чтобы ты чувствовал всё то же, что сейчас чувствую я. Я хочу, чтобы… Чтобы ты страдал, и кричал в вечных муках. Будь ты проклят, мерзкий выродок!

Ефрем снова посадил Олега, облокотив его на Ларису и вернулся с паспортом в руках. Под обложку Олегова паспорта был подоткнут вчетверо сложенный листок бумаги с аккуратным женским почерком:

«Ты говорил, у вас там не будет связи. Я с ума сойду за эти три месяца! Если будет такая возможность, то пожалуйста, хотя бы напиши мне!

Красноярск, 2-я Харьковская, 58. 630120.

Люблю тебя!

Твоя Соня».

– Соня скучает. Напишем Соне!

– Нет!

– Нам будет вместе весело! Будет лучше! Не будет скучно!

– Нет!!! Прошу тебя, умоляю, не надо этого делать!

Ефрем снова начал копаться в папке с документами из рюкзака Олега. В папке были всякие бумажки, записная книжка с несколькими заметками и напоминалками, записанными от руки. Оттуда же он достал толстую перьевую ручку Олега. Послюнявив её, он перевернул Сонин листок бумаги и начал медленно и аккуратно выводить буквы, стараясь точно скопировать Олегов почерк.

– Что ты ей пишешь?! Ублюдок?! Почерк всё равно не мой, никто тебе не поверит! Ничего у тебя не выйдет!

Испугавшись своих слов, Олег на время замолчал. Он сильно сомневался, что почерк безумного старика сможет кого-то убедить. Соня прочтёт и сразу же всё поймёт, и это самое письмо может быть надеждой на его спасение. Возможно, полиция и спасатели расширят диапазон своих поисков и продолжат искать пропавших геологов на более обширной территории, далеко за пределами того участка, где их высадил в начале лета вертолёт.

Немного утешившись своими мыслями, Олег уронил голову на грудь и начал тихонько плакать.

Ефрем ещё долго думал, напрягался, старательно выводил каждую букву, что-то зачёркивал и писал снова, пока не закончил. После он свернул бумажку и положил её за пазуху.

Внезапно он в страхе застыл, повернул голову в сторону Олега и спросил:

– А как пойдёшь со мной?

– Куда пойду? – спросил Олег.

– Ты? Как со мной… – встал из-за стола раздражённый Ефрем, начал ходить из угла в угол и рассеянно бегать глазами.

– Хе-хе-хе-е… – что-то проблеяла в своём углу безумная Лариса, будто что-то понимала в происходящем и тихонько злорадствовала.

– Куда? – снова спросил напрягшийся Олег.

– Письмо! Нести письмо! Нет… – обхватил голову Ефрем и сел на кровать рядом с Олегом.

Ефрем понимал, что сейчас он не сможет отнести письмо, потому что на дорогу туда и обратно у него уйдёт больше двух недель. Его новый друг может умереть в трудной и долгой дороге – он ещё слишком слаб и беспомощен, чтобы оставлять его одного.

Подумав немного, Ефрем решил, что всё же нужно будет идти вместе с Ларисой и Олегом.

– Поедем. Поедем! – воскликнул, наконец, Ефрем, и эта мысль приободрила его. – Есть надо. Раны лечить.

С этими словами Ефрем поднял тело Олега и начал развязывать его бинты. Каждый день он смазывал мясные культи Олега своей вонючей целебной мазью и постоянно что-то бормотал, в то время как Олег, размахивая культями, каждый раз кричал от боли и ненависти к своему губителю.

В тот же вечер Ефрем снова полез в подвал и достал оттуда нарезанные рёбрышки убитого Лёвы и накачанную за лето, жилистую ногу Олега.

– Друг! Это, – потряс он в одной руке рёбра, – или это? – потряс он ногу в другой.

– Убери… – подкатил глаза обессиленный Олег и отвернулся.

Ефрем не понял недовольства Олега и решил, что тот хочет что-нибудь ещё, поэтому вытащил из подвала всё мясо, которое у него было.

– Сердце? – подходил он к Олегу и тряс замёрзшим органом у его лица. – Печень. Силы даёт!

– Зачем… Зачем ты мне это показываешь вообще? Что ты хочешь, чтобы я сказал? Я никогда не буду это есть! Слышишь? Убери. Закопай! Выкинь, убей меня или отнеси меня домой, но прекрати издеваться надо мной! Прошу, похорони Лёву нормально, ты не заставишь меня его есть!

– Ты капризный, – сказал Ефрем после минутной паузы. – Суп из Лёвы ешь, жареного Лёву не ешь.

Олегу поплохело.

– Там же были грибы…

– И мясо… – облизнулся Ефрем.

Олег с трудом сглотнул свою слюну, которая показалась ему чрезвычайно мерзкой, и отвернул голову к стене.

– Я голодаю. Я лучше от голода сдохну, чем буду есть Лёву.

– Ел же! – раздосадованно отвечал Ефрем. – Не вкусно?

– Я не знал, что этот суп сварен на мясе Лёвы! – крикнул Олег.

– Ты капризный, – повторил Ефрем. – Надо есть. Надо много сил. За Соней пойдём – сил нет. Как это?

– Она не пойдёт. Она не дура.

– Хе-хе-хе-хеее… – снова неизвестно от чего очень хитро засмеялась из угла Лариса, перекинувшись с обглоданного черепка снова на плаценту.

– Силы надо. Силы! – сказал Ефрем, скинул в погреб всё мясо и начал рубить топором на крепком столе икру Олега.

Олег стиснул зубы до боли в висках. Его мучали фантомные боли. Ему всё казалось, что Ефрем рубит его по живому, и культи горели жарким пламенем. Когда по избушке начал распространяться запах жареного мяса, скворчащего на толстой от копоти и пригоревшего жира чугунной сковороде, Олег не выдержал. Его начало тошнить. Всё тело его содрогалось от тошноты, и только недавно съеденный суп рвался наружу, обдавая своим напором стену у кровати. Ефрем испугался. Он убрал мясо с печи, поставил сковороду на стол у кровати, подбежал к Олегу и аккуратно придержал ему голову, пока его мучали рвотные рефлексы.

– Хорошо… Ничего… – причитал тот, обнимая Олега и гладя его по слипшимся волосам на голове. – Больше не больно… Больше не плохо… Тебе тяжело… Мне тяжело. Не страшно. Не страшно. Я думал, что страшно. Мне было страшно. Потом… Это так вкусно, так хорошо… Попробуй. Будет хорошо.

– Хватит… Уйди… – бормотал Олег. – Я больше не могу.

– Раз! Один раз! Раз – и хорошо…

Олег подавился застрявшим в горле комом, замотал головой и закашлялся.

– Раз! Раз! И хорошо! Нет – я буду оленя ловить. Зайцов. Лося принесу. Но попробуй! На! Вкусна! – он подхватил немного подостывшее мясо со сковороды, разжал рукой Олегу рот и вложил в него кусок недожаренной икры. – Один раз… Вкусна…

– Эээээээ! – закричала сидящая в углу прожорливая Лариса, кинулась к сковороде, но её остановил ошейник на короткой цепи. – Ааааа!

Олег кашлял и мотал головой, не успевая ещё ничего сказать. Он начал давиться и чувствовал, как новая порция рвотных масс рвётся наружу.

– Медиум… Жарка медиум… – уверял его Ефрем, вспоминая давнишние годы своей жизни в городе. – Сочно.

– Ылгырл брл, ээээ! – кричала рвавшаяся Лариса, пуская по подбородку тягучие, длинные струнки слюней.

– Нет? – совал Ефрем обратно в рот Олегу вырвавшийся вместе с рвотой кусок мяса. – Нет? – раздосадовано повторил он и отступил от Олега.

– Нет… – слабо отзывался Олег, тяжело дыша после борьбы с Ефремом, которая отнимала у него множество сил. – Пожалуйста… Нет…

– Друг… Дру-у-у-уг… – замычал Ефрем, будто чем-то озарённый. Он поставил сковороду на печь, а сам снова ненадолго исчез в погребе, копаясь в своих запасах, затем снова сел на кровать.

– Муксун… Муксун? Чир?

Олег повернул голову на зов Ефрема и увидел в его руках толстый, слипшийся пласт серебристой речной рыбы.

– Ублюдок… – задрожал Олег и отвернулся.

– Хариус. Варю?

– Да… – нехотя ответил Олег.

12

По ночам Олег не мог сомкнуть глаз от пережитого ужаса. Стоило только закрыть глаза, как перед ним вставала сцена с мёртвым младенцем, когда его ещё живого и только появившегося на свет засовывают в ведро с кипящей водой, а затем едят его мозг прямо из черепа, выскабливая серое вещество ложечкой. Во рту до сих пор был тошнотный, призрачный вкус человеческого мяса – Лёвиного и его собственного. Олег всё лежал и совершенно не представлял, как вообще можно жить с подобными видениями, которые будут преследовать его до конца жизни.

Когда Олег не спал, он всё думал о том, что могло пойти не так – как жизнь обошлась с ним настолько жестоко и несправедливо? Слушая храпящего сбоку Ефрема, он снова и снова начинал трястись от злобы и думал о том, как можно отомстить.

Ефрем был совершенно помешан и безумен. Олега ужасали его жестокость и безмерный садизм. Но удивляло одновременно и то, как он открыто, приветливо и по-доброму себя ведёт – ухаживает за Олегом, готовит ему есть, заботится о нём как сиделка о старой родственнице, ловит животных ему на еду и кормит Ларису. Пускай он часто об этом забывает, но её вой заставляет его это делать с регулярной периодичностью.

«А Лариса? Что такого ужасного и непоправимого могло случиться в её жизни, в её сознании, что она навеки так и осталась безумной сумасшедшей? Её ум настолько помешался, что теперь она стала больше животным, нежели человеком». Олег начинал бояться, что и его разум постигнет та же участь, что он окончательно сойдёт с ума, если не найдёт способа заглушить эти образы. Ему было больно смотреть на поедаемые Ефремом его собственные конечности, руки и ноги – как физически, так и морально – нестерпимо больно и губительно для сознания.

И всё же, характер Ефрема напомнил Олегу образ доброго сельского обывателя, который днём на работе забивает по сотне свиных голов, а вечером приходит домой, весело играет со своими детьми и поит молоком беспризорных котят. «Только тут вместо свиней люди, которых он воспринимает исключительно как продукт питания. Берегись. Он сумасшедший. Он опасен» – мелькали в голове у Олега мысли, и он снова раскис. «А что если он не ест меня и Ларису только потому, что у него ещё есть запасы человечины, а нас он держит только как живые консервы? И если польза Ларисы в том, что она “готовит” ему вкусных детей, то что могу предложить ему я? Общение… Только общение. Разговоры через силу, даже если тошно и страшно. Если он не врал, что ему не хватает общения и друзей, то это сможет на какое-то время спасти мою жизнь, пока нас не найдут спасатели. А там… Бедная Соня. Если она меня не примет, я её пойму. Я начну жить сначала. Ведь сейчас научились делать хорошие протезы, с которыми люди чувствуют себя полноценно. Надо только выжить», – подумал Олег и снова тихонько заплакал.

Человеческого мяса Ефрем Олегу больше не предлагал, а кормил его ухой из запасённой рыбы, похлёбкой из сушёных грибов, иногда ходил на охоту и приносил оттуда стреляных птиц и зайцев. Сам Ефрем мяса животных почти не ел, иногда только рыбу, но в основном доедал части Олега и большое мускулистое тело Лёвы. По вечерам, когда в тайгу окончательно пришла зима, и метель выла за одиноким, почти занесённым окном, Ефрем сидел у коптящей лучины и строгал за столом какие-то непонятные поделки из высушенных лиственничных чурок.

– О! – однажды произнёс он радостно и показал свои готовые труды последних нескольких дней. Перед Олегом легли несколько странных парных костылей. У основания они напоминали глубокие выемки-чаши с дырами по краям и с продетыми в них длинными кожаными тесёмками. Ножки этих чаш конусно сужались у основания подобно тонким копытцам диких коз. Одна пара таких костылей была длиннее другой. Ефрем взял короткую пару этих чаш, просунул в них культи Олеговых ног и туго примотал к ним эти подобия протезов сначала тряпьём, затем затянул кожаными ремешками. Вторую пару, более узкую и длинную, он прибинтовал к культям рук. В итоге длина ножных протезов была почти одной длины с протезами рук.

– Как я буду в этом ходить? – раздраженно спрашивал Олег. – Нахуя мне такие длинные палки на руках?

Тогда Ефрем аккуратно поднял туловище Олега, поставил его на четвереньки на пол и слегка подтолкнул. Олег сделал несколько шагов, стараясь перебирать парами рук и ног, но быстро в них запутался и наверняка бы свалился, если бы радостный Ефрем не поддержал его. Он аккуратно поставил Олега снова и подтолкнул легонько сзади, как бы предлагая пройтись ещё раз.

– Я не буду так ходить! – не выдержал Олег. – Я тебе не собака!

Как бы Ефрем не старался, Олег кричал, просил его отпустить и отчаянно не хотел становиться на четвереньки.

– Ты капризный, – досадно покачал головой Ефрем, вздохнул и посадил Олега обратно на кровать.

На следующий день Ефрем выпилил Олегу новую пару ручных протезов из древесных сучков, которые были тонки, отдалённо напоминали немного согнутые в локтях изгибы рук и заканчивались на конце раздвоенными рогатинами пальцев. Беспросветная тоска Олега немного рассеялась после того, как он почувствовал хоть какое-то подобие контроля над своим телом и мог хотя бы ограниченно, но передвигаться по избушке и делать какие-то простые дела в доме. Надежда Олега окрепла, хотя и была всё ещё смутная и непонятная. Это была надежда неизвестно на что, но она была, и она придавала сил. С такими хлипкими и уродливыми ходулями нечего было и думать о побеге и спасении. Где-то в глубине души он всё же наделся дожить с Ефремом до весны, а после, уличив момент во время его отсутствия, достать лодку и плыть вниз по течению реки в надежде, что рано или поздно она вынесет его к какому-нибудь населённому людьми берегу, где он сможет позвать на помощь. Эта мысль немного приободрила Олега, и теперь его единственной целью было только одно – дожить до весны, потихоньку упражняясь в ходьбе на примитивных деревянных костылях.

Но это было ограниченное по времени и очень сомнительное развлечение. Невероятно скучные дни в постели тянулись бесконечно долго. Занесённое снегом окно практически не давало света, и Олег почти потерял счёт времени, но ему казалось, что прошло совсем немного. Из шкур диких животных Ефрем сшил ему какое-то подобие тулупа, в которое он обворачивал тело Олега и раз в пару дней выносил на свежий воздух, чтобы тот не одурел от вечного заточения. Впрочем, пребывание на свежем воздухе практически не приносило никакого удовольствия – обездвиженное тело быстро сковывал холодом колючий мороз, и Олег начинал изнемогать от ноющей боли, которой скручивались его заживающие культи. Тем не менее, возвращаться обратно в избушку тоже не хотелось – в ней приторно воняло кислым потом, слежавшимся хламом и горелым человеческим жиром, который вызывал нестерпимую тошноту до тех пор, пока нос не привыкал к этой вони.

Уже давно Олег мечтал помыться. Ему хотелось хотя бы просто обтереться чистым влажным полотенцем, или прыгнуть в снег голышом, но, будучи плотно запеленованным как младенец, он не мог этого сделать.

– Эй, – иногда задавал он вопросы Ефрему. – Ты вообще тут моешься, а?

– Ага, – отвечал тот.

– Где?

– Речка широкая, прохладная. Нырнул, глиной того. Обмылся. Обсох.

– Но речка летом, а зимой?

– Зимой? – всерьёз задумался Ефрем. – Чего там, той зимы…

Олег очень сильно опечалился когда понял, что до весны ему не помыться. Сначала он решил смириться с этим, но негодование снова заставило его говорить:

– Мне нужно помыться. У меня уже вся жопа обосрана. Ты меня держишь над ведром, я даже дел своих сделать не успеваю, и сразу назад.

На лице Ефрема отобразилось то ли смущение, то ли разочарование, то ли тоска от нежелания заниматься помывкой в такое холодное время года. Он не нашёлся что ответить и решил проигнорировать требование Олега.

– Ты слышишь меня? – снова отвлёк Олег Ефрема, который сидел за столом и вязал из сухожилий верёвку для новых птичьих силок. – Ты Ларису вообще давно мыл? Помрёт от грязи у тебя скоро. Не будет тебе детей.

– Иииыыы! – бросил Ефрем раздражённо силки, схватил с печи цинковое ведро и пошёл к ручью за льдом.

Через пару минут Ефрем вернулся снова и поставил ведро на печь. Как только лёд растаял, он отцепил от гвоздя цепь Ларисы и вывел её во двор. Почти сразу же Олег услышал дикий визг женщины, будто её резали и испугался. Ефрем вернулся быстро, ведя на цепочке полусогнутую Ларису, которая уже почти разучилась ходить прямо, а только прыгала как шимпанзе, немного опираясь иссушенными руками о землю. С Ларисы ручьями текла ледяная вода. Она скулила и тряслась, забившись в угол и шмыгая носом. Ефрем снял с гвоздя кусок Олегова комбинезона, который был пущен на тряпки, и наскоро обтёр им Ларису.

– Меня так не надо! – строго сказал Олег. – Нагрей воду.

– Вода хорошая. Быстро помою, – ответил недовольно Ефрем.

– Эй! Дружить не буду! – посмотрел Олег на Ефрема с укоризной и немного испугался встречного недовольного взгляда.

– Капризный, – пробубнил Ефрем и снова вышел за водой. – Всё не так!

Вода грелась долго. Ефрем экономил дрова для печи, в которой на протяжении всего дня чадило не больше пары поленьев. Олег лежал и понятия не имел, как он будет мыться. Он испытывал дискомфорт во всех планах – в духовном и физическом. Всё ему было неприятно, но он изо всех сил старался держать себя в руках, не раскисать и ждать весны.

В тишине он продолжал думать о Соне, при мыслях о которой ему становилось невероятно больно на сердце. Как бы он не пытался поначалу выведать у Ефрема содержание письма, которое он ей написал, тот ничего не показал. «Может, он про него уже забыл? – думал Олег спустя долгое время. – Хорошо, если так. Прошло уже… Сколько вообще прошло времени? Кажется, целая вечность».

Ефрем молчал. Он не предпринимал ничего, и это ожидание напрягало Олега. Он жалел, что задавал Ефрему по поводу этого письма столько вопросов. Наверняка в его голове отложился этот разговор.

«Но почему он тянет? Не хочет идти по зиме? Как он его вообще отправит? Получается, у него есть какие-то связи с цивилизованным миром? И как далеко от него находится этот цивилизованный мир?»

Во всяком случае, если Ефрем ждёт весны, то Олегу это будет только на руку. Он успеет уличить момент и сбежать, сплавиться по реке и позвать на помощь ещё до того, как письмо дойдёт до Сони, и она успеет что-либо предпринять.

«Да и будет ли она что-либо предпринимать? Вряд ли. А если будет? Наверняка меня будут искать. Возможно, меня ещё ищут, и если до сих пор не нашли, то это может говорить только об одном – Его сторожка находится слишком далеко от деревень, дорог и экспедиционных маршрутов. Может быть и такой вариант, что поиски уже давно сошли на нет, и меня с Лёвой уже давно похоронили, списав нашу гибель на нападение медведя, или на то, что мы просто заблудились и замёрзли в тайге ещё осенью. В любом случае, это письмо даст Соне надежду и шанс на то, что я ещё жив, и что поиски нужно продолжать».

«С другой стороны, – продолжал размышлять Олег. – Нужна ли ей эта надежда и этот шанс? Стоит ли её обнадёживать, давать повод для радости и ожидания чуда? Зачем я буду ей нужен, такой бесполезный и обездвиженный калека, который всю жизнь будет ей обузой? А встреча с родителями? Какое это будет горе, какая тяжба для них, моих бедных родителей, на чьи плечи ляжет забота о недееспособном сыне? Стоит ли вообще жить дальше и ради чего?»

В голову Олега опять, против его же воли, стали прокрадываться суицидальные мысли. И не было ничего, на что он мог бы отвлечься, чтобы отогнать эти мысли от себя, и эта безысходность ела его изнутри.

– Эй… – крикнул Олег Ефрему, не желая называть его мерзкое имя. – Что там у тебя на полке за книга лежит?

– Не знаю, – ответил Ефрем. – Давно лежит.

– Дай её мне.

– Зачем?

– Читать хочу! Я тут со скуки сдохну с тобой. Хочу вообще не думать об этом месте.

Ефрем отложил свои силки и положил перед Олегом толстый пыльный том со стёршейся обложкой. Олег подпрыгнул, облокотился спиной о стену и раскрыл протезом-палочкой книгу. На первой его странице большими печатными буквами было выведено название:

Георг Вильгельм Фридрих Гегель.

Феноменология духа.

Олег не знал что это за книга. Переложив её кое-как себе на культи ног, он, щуря в потёмках глаза, начал читать, но через несколько страниц взвыл и захлопнул книгу.

– А? – встрепенулся Ефрем.

– Это ужасно.

– Что?

– Книга.

– А?

Олег закрыл глаза и заскулил.

– Ты хотел читать, – сказал ему Ефрем.

– Да, но не это! Кто это вообще читает? Есть что-то нормальное?

– А?

– Что ещё есть, я спрашиваю?

– Вот она. Книга. Читай.

– Ты сам это читал?

– А?

– Я это не хочу читать! Я хочу читать другое!

– Ты капризный, – подытожил Ефрем. – Вода готова. Мыться пора.

– Поставь мне ведро в углу, я сам помоюсь.

– Нельзя в углу. Сыро будет.

– Ты предлагаешь мне мыться на улице? На морозе?

– Ларисе нормально… Олегу тоже.

– Не надо меня мыть! Я сам! – громко восклицал Олег, понятия не имея, как он будет мыться сам.

– Помою. Помою! Хорошо помою. Чистым будешь.

– Отпусти! Поставь меня! Не надо меня мыть! Дружить не буду!

Всё было бесполезно. Ефрем быстро скинул с Олега шкуры, вынес на мороз и начал его голого поливать тёплой водой из деревянного ковшика. Ефрем присел, перевалил тело Олега через колено и стал тереть его тряпкой по спине. Ничуть не брезгуя, он просунул руку меж его ягодиц и стал смывать водой кусочки прилипшего к волосам засохшего кала. Олег испытывал ещё больший дискомфорт, неловкость и стыд, чем когда Ефрем держал его над выгребной ямой, когда ему нужно было сходить в туалет. От унижения и стыда Олег не знал что сказать, поэтому только лишь тяжело пыхтел и ёжился от мороза.

– Сука… В кошмарах такое не приснится… Как же ты меня заебал… – бормотал он вполголоса.

Часто Ефрем уходил в «мастерскую» и по нескольку часов на дню, зачастую до самого заката что-то там мастерил и делал. Сквозь глухую снежную изоляцию и толстые бревенчатые стены домика ему не было слышно, что происходило в его «мастерской». Какие-либо вопросы задавать он не решался и только с ужасом гадал, что же может произойти там, в этом сарае, и чем Ефрем там занимается. Возвращался он обычно уже на закате, когда заметенное снегом окно начинало темнеть. После он выносил маленькое ведёрко Ларисы, в которое неизвестно каким образом он приучил её справлять свои естественные нужды, и садился за готовку ужина. Готовить Ефрему на кухне было особо нечего: были либо сушеные грибы, либо засоленный в банке дикий лук, сладкий корень неизвестного растения, вареный морс из сушёных ягод, мелкие кедровые ядра и мясо, которое было запасено у Ефрема. Человечины у него было не так много как, видимо, ему бы хотелось. Чаще он готовил либо рыбу, либо оленину, либо мясо козла, лося, может даже глухаря, лисы или зайца – словом, всё то живое, что только могло попасться в его ловушки и капканы. Объединяло это мясо только одно: всё его он ел с одинаковым отвращением, давясь, и чуть ли не изрыгая обратно. Когда он запихивал в горло очередной кусок, то старался не дышать, страдальчески морщил лицо, жевал мало и почти сразу же глотал.