Тайга

– Эээ, друг, – повторил Ефрем и подсел к Олегу на край лежанки. Он переждал ещё с несколько секунд и аккуратно положил свою грубую ладонь на плечо Олега.

Олег отдёрнул плечо.

– Друг, Соня тут.

Олег насторожился и снова оборвал дыхание.

– Тут Соня, тут… – продолжил Ефрем уже немного более обнадёживающе.

Олег повернул к нему лицо и уставился глазами, полными ненависти.

– Пошёл ты… – со злобой просипел он.

– Правда, правда, тут, – полный непонятных смешанных чувств, отвечал Ефрем. В его лице в этот момент тоже мелькала и печаль, которую трудно было спрятать за фальшивой улыбкой, и небольшая растерянность, и даже страх.

– Тут, тут… – успокаивающе проблеял он, стянул с плеча свой заплатанный кожаный рюкзак и поставил его на землю. Медленно развязав на рюкзаке тесёмки, он погрузил в него обе руки и аккуратно извлёк на свет перепутанный клубок какой-то грязной и свалявшейся тёмно-русой пакли. Немного дрожащими руками Ефрем положил клубок на нишу в подушке рядом с Олегом, собрал в ладонь спутавшиеся волосы и откинул их вверх.

Сначала лежавший сбоку Олег толком не рассмотрел положенный рядом с ним предмет, но как только резкий запах гнилой плоти ударил ему в ноздри, он развернулся к комнате и первое, что бросилось ему в глаза, было иссохшее ухо со знакомым, пробитым в двух местах хрящом, в который были продеты маленькие кольца. В потолок, оскалив забитые песком и мелким мусором зубы, смотрело изуродованное гниением лицо Сони. Белки давно потухших и впалых приоткрытых глаз мученически подкатились и замерли в страдающей гримасе, придавая её лицу некую святость церковных мощей.

На целую минуту Олег перестал дышать. Ему казалось, будто из избушки выкачали весь воздух, и он умирает. Ему в очередной раз почудилось, что он живёт в нереальном мире, где подобный мрак, который происходит вокруг, кажется чем-то обыденным. Нет никакого добра. Есть только чёрное, тупое и бессознательное зло, в котором нет места ничему святому. Но гниль, убогая землянка и полуразложившееся лицо Сони – это то, с чем придётся жить и мириться. Что-то настолько нереальное, что и сама смерть на фоне всего покажется пробуждением от бесконечного ужаса и беспредела, который снова начал казаться всего лишь слишком затянувшимся кошмаром.

Больше Олег не говорил ничего. Он опустошённо отвернул голову и уставился в потолок. И чем сильнее его сознание отходило от пережитого шока, тем явственнее проявлялись у него признаки нервного паралича.

Его начало трясти, как тяжело больного в сильной горячке. До боли сжатые зубы затрещали, на бледных висках проступила испарина, и вздулись синие прожилки вен. Олег больше не чувствовал своего тела. Оно совершенно перестало ему подчиняться. Задубевшие мышцы стянули кожу на лице в безобразную сардоническую улыбку, и даже сухие веки на глазах непроизвольно закрылись от напряжения и боли. Всё, что он мог сейчас делать, это надрывно всхлипывать от спазмов.

Ефрем, увидав такие пугающие перемены в лице и во всём теле Олега, упал на колени, схватился руками за его плечо и завыл:

– Это не я!!! Само! Само, не виноват! Болела! Ой, болела!!! Больно! Не виноват! Не хотел! Не делал! Не хотел!!!

– Ыыыыы!!! – завыла почувствовавшая что-то недоброе Лариса, заскребла когтями по полу и опрокинула своё выгребное ведро. – Ээээээ! – продолжала она реветь, как бы сочувствуя случившемуся.

16

Через три дня Олег так и не пришёл в себя. Паралич его отпустил, но он всё так же лежал и безучастно и бессмысленно смотрел в потолок, не приняв в себя ни ложки из еды, которую готовил для него Ефрем.

Всё это время Ефрем испытывал ужасное чувство вины за свой поступок. Он много суетился, был рассеян и постоянно протяжно и деланно вздыхал, хотя эта показуха совершенно не трогала Олега, и Ефрем даже стал бояться, что Олег ушёл вслед за Ларисой куда-то далеко, за границы другого, недоступного ему мира. Он даже не стал по обычаю кидать Ларисе голову, а на всякий случай закопал её поглубже, вдали от своей землянки. В эти дни он не отходил далеко от дома, всё время смотрел за Олегом и до последнего надеялся, что тому станет легче от пережитого – время как обычно залечит былые раны, унесёт старые обиды. Но Олег молчал.

По вечерам Ефрем всё так же готовил ему еду, которая оставалась нетронутой. Он снял с его шеи цепь, отвязал самодельные протезы и подолгу растирал покрасневшую шею и культи своей живительной мазью.

В какой-то момент Ефрему стало понятно, что Олег к нему уже не вернётся. Ефрем лежал рядом с ним и скулил всю ночь, а на четвертый день собрался, взял свой лук и ушёл на весь день искать свежую дичь.

Впервые за много лет в звериной душе Ефрема вновь бурлили человеческие чувства и назревали перемены. Что-то человеческое больно и неумолимо кололо его, грызло изнутри и мучило. Ефрем уже давно не испытывал подобного чувства и сперва старался не замечать его, но со временем оно заполнило всю его пустоту внутри, в которой уже долгие годы не было ничего кроме базовых животных инстинктов хищника, охотника, отшельника.

В какой-то момент в его сердце пробралась жалость, перманентные переживания и боль других людей, чьи жизни по собственной воле он погубил. Ему припомнились и одиночные стоянки далеко забредших туристов, и стоны боли случайных охотников, и тот маленький полевой лагерь, где работала ещё такая молодая и красивая Лариса, которая ненадолго пленила его душу. Всё это наложилось на боль последних дней – предсмертные агонии умирающей Сони, эпилептический припадок сошедшего с ума Олега и сам Ефрем, как центр ужасных страданий многих душ, нашедших в гиблых лесах бесконечной тайги своё последнее пристанище. Теперь Ефрема переполнял ужас. Дикие инстинкты животного отошли на задний план и обнажили голый, неподдельный страх человека. Человека ужасного, беспощадного и жестокого.

Не было больше никакого гастрономического удовольствия от немного заветрившегося мяса молодого полицейского, не было острого желания и тяги к горячей человеческой крови. Остались только боль, отвращение и тошнота. Как подкошенный, Ефрем упал лицом в тяжёлый, мокрый снег, а высоко над ним хрипло гоготали вороны, и серело бездонное небо поблёкшей весны.

Так ничего и не поймав, вернулся Ефрем поздно, когда пасмурное небо начало блекнуть и расходящиеся тучи у самого горизонта открыли земле последние уходящие лучи оранжевого солнца.

Кое-где на земле снег уже почти растаял, но его маленькая холмистая избушка стояла под снегом всё так же одиноко, маскируясь средь густой растительности берёзки и ольхи под неприметный мшистый холмик внутри общей чащи хвойного леса. И только какая-то неуловимая деталь в этот раз выделяла хижину в этой казавшейся идеальной растительной маскировке. Ефрем быстро понял, что было не так – в хижине была открыта дверь, и он, заподозрив что-то неладное, ускорил шаг. Бросив на землю рюкзак с луком, последние метры до дома он преодолел бегом, ворвался в землянку и увидел пустую кровать, в которой не было Олега. Съежившаяся от холода в калачик у потухшей печки Лариса уже слабо и бессильно скулила от холода, пуская на землю тонкую струйку слюны. Её перекошенное лицо с прилипшими жирными волосами впервые вызвало у Ефрема смешанное чувство отвращения и жалости. Он отвернулся и выбежал на улицу, закрыв за собой дверь.

Только уже немного дальше от своей избы Ефрем обнаружил смазанные следы на грязном снегу. Следы вели по направлению к реке, куда, видимо, и пополз Олег. Ефрем побежал по следу, стараясь высматривать продавленные ямки от культей в весенних ягельных островках, проталинах мерзлотных медальонов. Чем ближе к реке подходил Ефрем, тем сильнее было его удивление, что этот обессиленный калека смог преодолеть такое расстояние. Когда шум реки стал слышен отчётливо, и её белёсые волны замелькали меж толстых стволов скрюченных лиственниц, Ефрем побежал со всех ног к месту, где под деревьями, под кучей старого лапника лежала деревянная замаскированная лодка. Лодка была на месте. Ефрем бросился к воде и начал выть. Он упал на берегу и стал снова рыться среди пожухлых кочек прошлогодней травы, пытаясь разглядеть оборвавшийся след Олега. Ничего. Тогда Ефрем вернулся обратно, откинул лапник с лодки, перевернул и вытянул её к воде. Оттолкнувшись подальше веслом, он поплыл вниз по течению, надеясь выследить беглеца среди тёмных берегов. Бурное течение понесло по неспокойным волнам деревянное судно очень быстро, и Ефрем, не успевая рассматривать берега, начал кричать и выть во всю глотку в надежде услышать в ответ среди бушующих волн мутной воды слабый отголосок маленького тельца.

Через километр пути ему встретился подмытый островок из двух сросшихся между собой вековых елей, которые склонились над самой рекой и почти касались воды. Ефрем в темноте заметил их не сразу. Единственное что он почувствовал, это сильный удар и треск ломающегося носа лодки. Сильным течением Ефрема выкинуло на широкий древесный ствол, и он едва смог удержаться, чтобы не перевавлиться через него и не поплыть дальше. Мокрый, продрогший и обессиленный, он пополз вниз по стволу, к вымытому корневищу, у которого уже скопился небольшой намытый островок из растительного торфа, болотистой тины и древесных обломков. Тяжело дыша, Ефрем упал на этот островок, облокотился о корневище дерева, протяжно заскулил, и от досады заколотил кулаками по обломкам ветвей.

Над головой сгущался мрак. Уже через несколько минут на смену хмурому ветреному дню пришла ясная и тихая ночь. Начало подмораживать. Тучи расступились, обнажив тёмно-синее небо, и через дымку последних уходящих облаков проступила жёлтая полная луна. Её холодные лучи ярко осветили беспокойные воды реки и густые заросли кустов противоположного берега. Где-то там, в переплетениях цепких веточек шиповника, Ефрем увидел обломки своей деревянной лодки. Чуть дальше, в сучках верхушки поваленного дерева, видимо, запуталось какое-то случайно угодившее в реку животное. Его лоснящаяся шерсть мыльно отблёскивала в лунных лучах, придавленное напором воды к самому стволу. Сначала Ефрем подумал, что это молодой подросток-медвежонок. Он приподнялся с намытого островка, взобрался на ствол и аккуратно вышел по нему до середины реки, чтобы лучше рассмотреть, и почти сразу же отпрянул назад. В туше медведя он узнал свою собственную меховую жилетку, которую он сшил прошлой зимой. Из разрезов толстой шкуры торчали бледные отмороженные культи бездыханного, искалеченного тельца.

К своей хижине Ефрем вернулся только под утро. На своих плечах он нёс околевшее маленькое тело. Переодевшись в сухое и накормив Ларису, Ефрем растопил в своей избушке печь, взял ржавую сапёрную лопатку и ножом вырезал на её черенке только два кривых слова: «Олег. Друг». Позже, за своей избушкой, он вбил эту маленькую лопатку у изголовья свежей могилы до самого черенка, немного постоял, потупившись в землю, и пошёл обратно домой, собираться в дорогу.

17

Рюкзак Ефрем набил остатками последней еды для себя и Ларисы, отвязал от бревенчатой избушки её поводок и пошёл куда-то на юго-запад – туда, где когда-то был его настоящий родной дом. К первому населённому пункту он вышел только спустя шесть дней. На закате зарево горящих огней бараков и уличных столбов всё ярче освещало сгущающуюся тьму хмурой ночи. С возвышенности этот посёлок с его деревянными домиками, вереницей гаражей и ржавых ангаров казался совсем крошечным и нереальным.

Постояв немного, Ефрем вздохнул, вытащил из-за пояса свой нож и перерезал кожаный ремешок на шее Ларисы.

– Ыыы? – рассеянными глазами уставилась на него Лариса, совершенно не понимая, что от неё хотят.

– Туда, – указал Ефрем ей пальцем в сторону посёлка.

– Ээээ! – будто с претензией боднула головой Лариса и, кажется, совершенно не собиралась никуда убегать.

– Туда! – уже более грозным басом продолжал настаивать Ефрем.

– Эээыыы гхххыыы! – замахала кривыми руками Лариса, пуская по подбородку слюни.

– Пошла! – заревел Ефрем и с досады дал ей под зад крепкого пинка.

Лариса заскулила, отбежала от Ефрема на небольшое расстояние и снова села.

– Вон! – орал Ефрем, яростно топал по земле и махал в воздухе своими волосатыми кулаками. Когда и это не подействовало, он начал искать под ногами камни, вырывать травянистые кочки и кидать ей в след куски уже немного оттаявшей мягкой земли. Обиженная и совсем растерянная Лариса начала пятиться, нелепо закрываясь обессиленными руками. Когда ей стало ясно, что Ефрем уже больше не хочет её видеть, она протяжно заскулила, развернулась, и неуклюже, в полусогнутом состоянии, побрела в сторону посёлка, и её несчастные стоны ещё долго были слышны во тьме.

Прошло ещё несколько дней. Уставший и истощённый Ефрем подходил к своему городу. Весна уже окончательно вступила в свои права, растопила снег везде, куда могли добраться приятно греющие теплые лучи. По ночам уже почти не морозило, и Ефрем мог дольше отдыхать в лапнике.

Однажды утром он вышел на ту старую и уже изрядно заросшую хвойным молодняком опушку, где когда-то он расстался с Акимом. На месте сторожки он обнаружил следы старого пожарища. Ему это стоило большого труда. Старые обугленные бревна основания вагончика уже изрядно подточили многолетние дожди, а высокий молодняк искусно укрывал следы старого преступления. Ефрем вспоминал своё прошлое с большим сожалением и долей всё более сильного раскаяния. Ему казалось, что тот человек, который всё это сделал, уже давно умер, сгинул где-то далеко в тайге много десятилетий назад, а все видения и мысли прошлого были ему пересказаны кем-то другим, как давно забытая и не совсем правдивая легенда.

Следующим днём Ефрем уже шёл по пустынным улицам своего умирающего посёлка. Воспоминания об Акиме со вчерашнего дня не давали ему покоя, и ему хотелось во что бы то ни стало в первую очередь пойти в полицию, чтобы признаться во всём, в чём только он виноват – изложить всё, что он только сможет со своим скудным словарным запасом.

Слов не хватило. Когда он пришёл в участок, в голове были только обрывки бессвязных мыслей, хаотичные слова и много чувств, от которых накатывал страх. Ефрем шарахался от машин на улице, от незнакомых людей, от криков переговаривающихся сотрудников милиции, телефонных звонков, хрипа динамика радио.

Собственная ограниченность его досадовала. Только сейчас он понял, как же сильно он отупел, одичал, совершенно отвык от всего мирского, которое вызывало отвращение, ужас, панику. Ему снова захотелось вернуться в лес, в тишину и покой, но ужасные раздирающие мысли прошлого и неприятные ассоциации отвернули для него путь обратно в лес навсегда. Осознавая своё бессилие и ничтожность, он только и смог, что упасть на пол участка и завыть:

– Убил! Убил! Убил!!!

Своими криками Ефрем перепугал весь участок. Сотрудники сбежались на шум, чтобы усмирить сумасшедшего. После того как его отпоили успокоительным и посадили на несколько часов в камеру, он смог немного успокоиться и потребовал бумагу и ручку для того, чтобы написать повинную.

Среди несвязного бреда его кривого почерка, люди смогли установить личность человека, который некогда жил в этом городке по определённому адресу и давно уже считался пропавшим без вести.

Несколько недель Ефрем провёл за решёткой, где его кормили обычной, но уже такой непривычной и отвратительной едой, от которой у него возникало только расстройство желудка и тошнота. Его смогли привести в порядок, нашли для него какие-то вещи, а он продолжал ждать своей участи.

По назначенной проверке следственной группой районного суда было установлено, что Ефрема действительно разыскивали по обвинению в убийстве жены и подозрению на убийство его соседа. Личности остальных лиц и имен, фигурирующих в заявлении подозреваемого, установить не удалось, и подсудимый не смог внятно объяснить и показать на карте места своих предполагаемых преступлений.

Следственная и психологическая экспертиза пришла к заключению, что учитывая нынешнее эмоционально-психологическое состояние подозреваемого, остальные лица, фигурирующие в заявлении, могут являться плодом его воображения и результатом галлюцинаций, возникших в результате психологического расстройства человека, находящегося продолжительное время в самоизоляции от внешнего мира и отсутствия контактов с другими людьми.

За время заключения под следствием Ефрем показал себя тихим и спокойным человеком, с явными признаками дебильности – неконфликтен, покладист, молчалив. Под конец своего заключения он показал все признаки умственного и эмоционального подъёма – старался сотрудничать со следствием, налаживал контакт с сокамерниками и был эмоционально вовлечён в дискуссию – всё это местные медики и психологи приняли к сведению и отметили как положительное улучшение и интеграцию в общественную жизнь.

Местный районный суд принял во внимание все факты и заключения медицинской, криминалистической и психологической экспертизы и постановил: освободить обвиняемого от уголовного преследования в связи с истечением срока давности совершённого преступления, однако поставить оправданного на пожизненный учёт в местной психиатрической лечебнице.

Когда Ефрема освободили, был тёплый и приятный август. Без копейки за душой, в казённой помятой одежде, он пугливо и сгорбленно пошёл по улицам своего полупустого города. По старой памяти он петлял по знакомым, но уже так давно забытым улочкам, многие из которых почти не узнавал. Дошагав до нужной улицы, он остановился и увидел свой сгнивший и завалившийся барак, груды которого чернели под жарким летним солнцем. Мало что от него осталось – ещё когда он был цел, всю мебель и технику из него вынесли мародёры, выломав дверь, и уже только потом люди начали растаскивать шифер, перекладины крыши и всё остальное, что могло пригодиться в хозяйстве или сойти на дрова. Не осталось ничего – только гниль и труха. Ефрем постоял немного, и залез на эту ощерившуюся мусором кучу, среди которой нашёл обломки своего пустого комода. Когда-то в нём лежали все документы, книги и семейные фотографии. Сейчас же по округе давно разлетелись какие-то жалкие клочки с расплывшимися от дождя чернилами. Среди них он нашёл скукожившуюся от влаги, выцветшую фотографию, на которой с таким наивно-детским и молодым лицом ему улыбалась красивая Женька.

4 мая – 26 сентября 2020.